Текст книги "Семь месяцев бесконечности"

25 февраля, воскресенье, двести пятнадцатый день. Сегодняшнее утро обозначилось солнцем и молочной лапшой, и поначалу второго было больше, но затем самым естественным образом ситуация изменилась на противоположную. Сегодня в плане режиссера – съемки нашего обеда, поэтому договариваемся, что тягачи вместе с киногруппой уйдут вперед и остановятся через 25 километров, а мы к обеду подойдем к ним и попозируем Лорану.

Уже почти с самого утра я проиграл очную дуэль с Пэндой, и поэтому мне пришлось отступить и пойти рядом с Уиллом. Погода располагала к беседе, и Уилл неторопливо изложил мне план своей следующей экспедиции. Он планировал организовать переход на лыжах и собачьих упряжках по льду Ледовитого океана от мыса Арктический архипелага Северная Земля до мыса Барроу на Аляске, причем последнюю часть пути пройти на каноэ. Уилл предложил мне участвовать в этой экспедиции в 1993 году. Таким образом, я получил уже второе приглашение к участию в экспедиции на одно и то же время. Пока соглашаюсь с обоими. Уилл рассчитывает на поддержку с советской стороны в организации подбаз с этой стороны Полюса. Он, кажется, наметил и еще одну кандидатуру – Кейзо. Относительно четвертого участника у него сомнения. Возможно, он попытается пригласить Месснера.

Время прошло незаметно, и вскоре мы увидели тягачи. Метрах в пятистах перед ними нас поджидал режиссер. Он попросил нас подождать остальные упряжки, видневшиеся километрах в двух позади. По его замыслу, мы должны были войти в лагерь все вместе. Объяснив дальнейший порядок, Лоран удалился, а мы с Уиллом, уложив собак, улеглись рядом на тоненьких матрасах и стали поджидать подхода остальных. Ветер стих, солнце палило вовсю, и минус 24 градуса не мешали нам наслаждаться коротким отдыхом. Вскоре подошли ребята, и мы все вместе в полном соответствии с режиссерским замыслом вкатились в обеденный лагерь. Съемки фактически были звукозаписью, потому что Лоран хотел воссоздать неудавшийся ему в полной мере в прошлую съемку звуковой образ нашего обеденного действа. Нам минут пять запрещалось что-либо говорить, надо было только интенсивно скрипеть обертками, громко прихлебывать чай и с леденящим душу звуком грызть орехи. Запись прошла отлично, и мы были допущены нашим строгим режиссером к настоящему обеду.

Вышли в час пополудни, рассчитывая сегодня разбить лагерь у отметки 99-й километр, символически разменяв последнюю сотню. По нашим подсчетам, до этой отметки оставалось еще 18 километров, и каково же было наше приятное удивление, когда уже через три километра на меня откуда-то из-под небес спикировал настоящий живой поморник – крупная хищная птица, отличающаяся всеядностью и потому снискавшая среди полярников славу «антарктического санитара». Поморник несколько раз прошел очень низко над моей головой в ожидании, наверное, какой-нибудь подачки, как они обычно делают на полярных станциях, но, не дождавшись, улетел к упряжкам. Пэнда, которому до всего есть дело, буквально выпрыгивал из постромок, пытаясь достать нахальную птицу, и на какое-то время даже позабыл о своих непосредственных обязанностях. Упряжка Уилла остановилась, давая непутевому вожаку напрыгаться вволю. Я, используя возникшую паузу, ушел вперед, первым забрался на очередной ледовый гребень и сразу же увидел прямо перед собой на расстоянии каких-нибудь двух километров топливные емкости. Я знал, что эти емкости стоят на 105-м километре трассы, обозначая вход на последний перед Мирным самый крутой и трещиноватый стокилометровый участок спуска к океану. Обычно тягачи, идущие с Востока, сливают здесь излишки топлива, с тем чтобы на обратном маршруте в крутой подъем пополнить здесь свои запасы. Удивление вызывало то, что эти емкости находились так близко. По нашим данным, мы должны были бы сейчас находиться примерно на 114 километре. Но действительность изменила наше мнение о собственном местоположении и, что особенно приятно, в лучшую сторону.

Тягачам надо было здесь заправиться, а мы продолжили движение. Я увидел множество расходящихся веером следов, все они были переметены снегом и едва заметны, поэтому я выбрал самый четкий и пошел вдоль него. Вскоре я заметил веху с оголовником, на котором виднелись четкие цифры «97». Это был 97 километр трассы! От этой вехи трасса просматривалась лучше, каждый километр ее был обозначен точно такой же вехой с соответствующим номером. Пройдя по длинному, но достаточно крутому спуску до отметки 93-й километр, мы остановились. Чудесная солнечная погоды была использована Пэром для фотографирования. Как только он нас не перестраивал! И с собаками, и без, и в профиль, и в анфас, и спиной, словом, отснял две или три пленки только с нашими групповыми портретами, прежде чем отпустил нас ставить палатки.

Сегодня приготовили с Джефом жареную картошку с мясом. На радиосвязи никаких особенных новостей. Ил-76 по-прежнему в Мапуту. По сообщениям из Мирного, весьма возможно, что после окончания экспедиции нас примет в Белом доме президент США Буш. Это приятно было слышать. Вечером над горизонтом в стороне Мирного отчетливо заметно полярное сияние. Как обычно в Антарктике, оно зеленовато-серебристого цвета. Лоран и Пэр устанавливают свою аппаратуру на треноги, готовясь к ночным съемкам звездного неба и лунного света, мы же забираемся в палатки. Вечером минус 26 градусов, а днем воздух прогревался до минус 16, чувствуется приближение к океану… Лагерь в координатах: 67,29° ю. ш., 93,3° в. д.

26 февраля, понедельник, двести шестнадцатый день. Великий человек – наш режиссер! Сегодня ему понадобились вечерние съемки, поэтому мы должны выйти после обеда, часа в 2 пополудни. Несмотря на то что об этом было известно накануне, Джеф, который воспринимает все происходящее кругом в принципиально ином, чем Лоран, свете, встал в половине седьмого. Мне же позиция режиссера представлялась более оправданной, и я провалялся в спальном мешке до половины девятого. Ветрено, минус 27 градусов, но видимость приличная, что дает основания предполагать, что мы пройдем за оставшееся время не менее 30 километров.

Вышли после обеда часа в три. Великое Антарктическое плато опускалось к океану огромными ледовыми террасами. Вершины террас большей частью представляли собой относительно плоские и ровные участки с едва заметным подъемом в сторону океана, зато спуски были крутыми. Поверхность снега была очень жесткой и покрытой мелкими и средними застругами, так что лыжи на спусках развивали очень большую скорость. Это было особенно хорошо заметно по мельканию километровых вех. За 4,5 часа такого спуска нам удалось пройти 32 километра, и мы остановились у вехи номер 60.

Но это было уже после окончания съемок, а до этого всего в двух километрах выше по трассе мы впервые за семь месяцев пути увидели море…

Это было дивное зрелище: темно-синее море, исчерченное белыми, самой разной длины и толщины, штрихами айсбергов. С восточной стороны горизонта цвет моря, постепенно темнея, переходил в темно-фиолетовый, удивительно густой цвет неба. Немного выше темно-фиолетовый цвет постепенно терял свою насыщенность и плавно переходил сначала в фиолетовый, затем в темно-синий, синий, темно-голубой и, наконец, в голубой с каким-то необычайно чистым золотисто-розовым отливом. Западная же часть горизонта была закрыта низкой клубящейся грязно-серой облачностью. Да, это было море… Наш Феллини не мог и просто не имел никакого права пройти мимо такой красоты, и еще два километра мы прошли со съмками на фоне этого великолепия. Море скрылось, когда мы спустились с вершины этой террасы. Спуск был совершенно стремительным, потому что Пэнду было не удержать, а нам надо было сохранить строй. Остановились через два километра, когда уже смеркалось.

Вскоре подошли тягачи с зажженными фарами, делавшими их еще более похожими на доисторических монстров. На радиосвязи узнал приятную новость: самолет Ил-76 благополучно приземлился в Молодежной. Наташа была в Антарктиде! Совсем рядом! Оставалось теперь только уповать на хорошую летную погоду между Молодежной и Мирным…

27 февраля, вторник, двести семнадцатый день. Не зря вчера на западе клубилось нечто грозное. Сегодня белая мгла, туман, сырость, мокрый снег, температура снаружи всего минус 18 градусов, а в палатке минус 9, что намного теплее нормы. При такой погоде ни один уважающий себя режиссер не выгонит актеров на съемки. Абсолютно не на чем мастерски показать нам богатую игру светотени, полностью отсутствует всякий контраст, и все вокруг совершенно невыразительно. Поэтому с утра в лагере спокойствие – отдыхаем и ждем, в какую сторону изменится эта неустойчивая погода. Опять я встал около 9 часов, Джеф уже позавтракал и писал дневник. Я выбрался наружу, обтерся мягким снегом, увидел, что все вокруг погружено в дрему, забрался внутрь палатки и стал готовить себе завтрак. День разворачивался медленно, и к полудню ситуация не прояснилась. Продолжал сыпаться снег, видимость была не более 100 метров, поэтому мы приняли окончательное решение: сегодня стоять на месте.

Пэру такое освещение очень нравилось, и он пришел к нам в палатку сразу с тремя фотоаппаратами. После съемок внутри он попросил меня попозировать ему снаружи во время (которого уже по счету?) снежного душа. Поначалу я довольно вяло отказывался, ссылаясь на то, что это все уже многократно отснято, на что Пэр совершенно справедливо заявил: «О'кей, но у меня же нет такого кадра!» Пришлось уступить, благо и погода была мягкой – всего минус 16 градусов. В полдень состоялись переговоры с Мирным. Там тоже плохая погода, видимость отсутствует, и самолеты не летают. Наконец-то мы получили план нашего возвращения. Прямой телерепортаж планировалось начать 2 марта с места последней стоянки экспедиции перед Мирным. В 15 часов 2 марта к нам должна будет подъехать из Мирного на легком тягаче специальная группа французского телевидения, находящаяся, кстати, еще в Молодежной, и передать первый рапорт аж по УКВ-каналу в Мирный, а оттуда по каналам спутниковой связи репортаж будет передан в Москву и далее в Европу, Японию и США. Прямая трансляция нашего прихода в Мирный должна начаться в 19 часов 3 марта. Именно в это время, не раньше, ни позже, нам необходимо прийти в Мирный. Это была уже конкретная информация, и мы могли теперь планировать свое движение.

Часа в три Пэр пригласил нас всех для съемок в походном облачении. Чтобы придать себе более приличный вид, мы обсыпали друг друга с ног до головы снегом, благо его было в изобилии. Собакам тоже досталось, и это хоть как-то их встряхнуло, потому что, наверное от тепла, их все время клонило в сон, даже Сэм, вечно лающий Сэм, признанный лучшей фотомоделью года, и тот как-то вяло отнесся к мероприятию Пэра. Съемки продолжались около часа, и к 5 часам мы все пошли в тягач, где должен был состояться товарищеский ужин, совмещенный с обедом. Джеф, потребовавший себе скороварку (по его словам, минут на сорок), ушел в другой тягач, прихватив с собой два загадочных свертка. Кейзо приготовил жареные кукурузные хлопья. Андрей тоже не терял времени даром и наварил кастрюлю супа и картошку с тушенкой. Картошка была начищена Лораном и его помощниками, которым в такую погоду было совсем нечего делать. Время, затраченное международным экипажем на борьбу с ужином, было неизмеримо меньше того, которое было затрачено на его приготовление. Все ждали десерта, томящегося под страшным давлением в скороварке под неусыпным наблюдением Джефа. Ровно через 40 минут прозвучала команда: «Открывай!». И нашим восхищенным взорам предстал знаменитый английский пудинг, напоминавший по форме пасхальный кулич, но более плотный, темно-коричневого цвета. Это было фирменное блюда Джефа. Бог знает, сколько он хранил его, очень может быть, что и всю экспедицию. Сам Джеф многозначительно отмалчивался. Пудинг был аккуратно разрезан на 15 частей и полит маслом, в которое было добавлено немного рома… Воцарилось благоговейное молчание, правда, увы, нанадолго, а затем все хором стали хвалить Джефа. Такой славный десерт вдохновил наших музыкантов на рок-концерт, эстафету у нашего признанного музыкального лидера Андрея перехватили новые восходящие рок-звезды «Трансантарктики» Лоран и Омар. Лоран играл на гитаре, а Омар вел партию ударных, используя для этого весь наличный ассортимент вилок и ложек. Пэр пустился в неудержимый пляс, смешно выбрасывая в стороны ноги, обутые в огромные маклаки.

К ночи погода улучшилась, облака растащило, небо и горизонт были ясными, но ветер усилился и гнал невысокую, но плотную поземку. Я вернулся в палатку около полуночи и в совершенной темноте, наверное, не очень тщательно завязал рукав двери, в результате один из узлов развязался на ветру и мало того, что освобожденные ремешки всю ночь хлопали по стене палатки, мешая уснуть, но утром дверь в палатку оказалась открытой и поэтому не выходя наружу мы смогли определить сегодняшнюю температуру. Она оказалась равной минус 18 градусов.

Вышли около часа дня. Условия были примерно такими же, как и два дня назад, только спусков было побольше и они были покруче. В результате до шести часов прошли 34 километра. Сегодня Тьюли, отдыхавшая последние несколько дней в тягаче, вновь возглавила упряжку Джефа, правда, бежала преимущественно на трех ногах. Левая задняя лапа выглядела получше, кожа подсохла, но, наверное, ступать на нее было еще больно. Точно так же, как и два дня назад, к вечеру погода улучшилась, ветер стих, поэтому съемки продолжались до темноты. Тягачи подошли к нам, когда мы уже расставили палатки. Палатки ставили так, как остановились упряжки: первой, ближе всего к Мирному, палатка Этьенна и Уилла, далее, метрах в тридцати, палатка Дахо и Кейзо и последней, метрах в пятидесяти от нее, стояла наша с Джефом пирамида. Тягачи остановились от нашей палатки на расстоянии метров 150… Могли ли мы предполагать, что такое удаление палаток друг от друга в этом нашем послдн м лагере едва не приведет к трагедии…

Утро первого марта было серым и безрадостным. Дул сильный ветер от юго-востока, видимость была не более 50 метров, так что из нашей палатки я с трудом различал палатку Кейзо, а догадаться о том, в каком направлении стоят тягачи, можно было лишь в редких паузах между порывами ветра, когда над белой пеленой снега едва просматривались мачты их антенн. Было тепло – всего минус 12 градусов. Ближе к обеду мы все по обыкновению собрались в нашей походной кают-компании, все, кроме профессора, и я пошел позвать его и заодно разведать обстановку, потому что, судя по свисту в антеннах, ветер усилился. Кое-как я добрался до палатки профессора и позвал его на обед. Тот благоразумно, на мой взгляд, отозвался через стенку, что не пойдет, а пообедает дома. Я повернул обратно и увидел, что идти в общем-то некуда. Усилившаяся метель скрыла и самый близкий в направлении моего движения ориентир – пирамидальную палатку. Видимость ухудшилась настолько, что даже стоявшие метрах в десяти от палатки нарты Кейзо различались с трудом. Надо было как-то возвращаться. Я взял пару лыж профессора и пошел сначала в направлении палатки Этьенна, все время оборачиваясь, чтобы не потерять из виду палатку профессора. Отойдя на максимальное расстояние, с которого палатка была еще видна, я воткнул в снег первую лыжу и пошел дальше. Уже через несколько метров я начал различать палатку Этьенна. Установив на всякий случай еще одну лыжу и захватив две пары лыж от палатки Этьенна, я уже уверенно вернулся к палатке профессора. Действуя подобным же образом, я проложил дорогу между палаткой профессора и нашей пирамидой, причем мне потребовалось установить три лыжи. Предстояло проложить трассу к тягачам. У меня было семь лыж, и я взял еще две лыжные палки. Ветер нес мокрый липкий снег и был такой сильный, что приходилось сильно наклоняться в его сторону, чтобы не упасть. Он слепил глаза и перехватывал дыхание, и, чтобы не потерять из виду свои ориентиры, мне приходилось идти боком, спиной к ветру. Вскоре я увидел тягачи. Проваливаясь чуть ли не по пояс в рыхлый снег свежего, уже выросшего за тягачами сугроба, я с трудом перебрался через него и оказался в сравнительно спокойной зоне ветровой тени рядом с дверью, ведущей в кабину. Отряхнув с себя снег, насколько это было возможно, я забрался в тягач. Обстановка была совершенно безмятежной, обед был почти готов. Я сказал ребятам, что надо поторапливаться с обедом, поскольку быстро темнеет и погода ухудшается, есть риск потеряться на обратной дороге домой, и обратил их внимание на то, что для ориентировки установил лыжи вдоль всей дороги. Вскоре из соседнего тягача подошли отдыхавшие там Лоран со своими ребятами и Пэр. Я обратил внимание на отсутствие Кейзо. Лоран сказал, что Кейзо пошел к своей палатке кормить собак и обедать не будет. Мы быстро поели и стали расходиться. Мне показалось, что ветер еще более усилился.

Я проводил Этьенна, который с утра не взял с собой даже рукавиц, и на обратном пути, проходя мимо палатки профессора и Кейзо, на всякий случай спросил: «Ну как, ребята, все в порядке?» Для этого мне пришлось, правда, проорать свой вопрос, вплотную наклонившись к палатке. В ответ прозвучал только голос профессора: «О'кэй!» Я уже собирался отойти от палатки, но что-то меня остановило. Я вдруг ясно понял, что ответ прозвучал не так, как обычно. Я много раз и в разных ситуациях задавал подобные вопросы, и всякий раз первым отвечал Кейзо, а уж потом профессор или же в редких случаях отвечали они оба, но я ни разу не смог припомнить случай, чтобы Кейзо вообще никак не прореагировал на мой вопрос. Не знаю, как бы разворачивались дальнейшие события, окажись на моем месте кто-либо другой, для кого такой ответ не показался бы странным, но в данном случае сработало чувство, похожее, наверное, на то, какое испытывает искушенный любитель музыки, когда при исполнении его любимого, много раз слышанного произведения внезапно звучит фальшивая нота. Я снова наклонился к палатке:

«А ты как думаешь, Кейзо?» Ответ профессора буквально пригвоздил меня к месту: «А Кейзо здесь нет, он с утра в палатку не возвращался. А что, разве он не в тягаче?» Я попросил профессора оставаться в палатке и никуда не выходить, а сам буквально побежал, насколько это было возможно при таком ветре, к тягачам. Пробегая мимо нашей палатки, я спросил Джефа, нет ли у него случайно Кейзо? Джеф ответил, что не видел его с обеда. В тягачах его тоже не было. Это могло означать только одно – Кейзо потерялся. Было около 5 часов вечера. С того момента, как он ушел, по словам ребят, кормить собак, прошло не более часа. Мы начали поиски, но прошло некоторое время, прежде чем мы сумели сорганизоваться. Поначалу мы вели поиск сумбурно, используя первые попавшиеся куски веревок и даже тонкий шпагат, уходя небольшими группами в основном в радиальном направлении. Но уже минут через двадцать после объявления тревоги все собрались перед тягачами, чтобы обсудить план действий. Было решено искать, двигаясь по кругу максимального радиуса, насколько позволяли веревки, постепенно смещая центр этого круга в наветренную сторону. Связав все имеющиеся в нашем распоряжении веревки, мы получили одну, длиной около 150 метров, и, укрепив один конец ее к нартам Уилла, стоявшим дальше всех в сторону ветра, пошли по кругу такого радиуса, держась за веревку на расстоянии метров пяти-семи друг от друга. Видимость, особенно в сгущающейся темноте, была настолько плохой, что мы порой теряли из виду и друг друга. Каждые 5—10 секунд каждый из нас во всю мощь своих легких кричал: «Кей-зо! Кей-зо!»

Но крик этот казался еле слышным шепотом в реве разбушевавшейся стихии. К счастью и для нас, и в первую очередь для Кейзо, было относительно тепло, всего минус 8 градусов, но мокрый снег, облепляя одежду, таял и вскоре рукавицы и ноги промокли насквозь, но холода я не чувствовал. Я ощущал только злость, буквально ненависть к этой беспроглядной серой мгле вокруг меня и иногда, поднимая голову туда, где по моим понятиям должно было быть небо, я молил его о снисхождении, перемежая молитвы более действенными, на мой взгляд, проклятиями. И к тому и к другому небо оставалось глухо. В 23 часа мы были вынуждены прекратить поиски из-за риска потерять друг друга в наступившей кромешной тьме. На тягачах были включены все фары и бортовые огни, были израсходованы все 4 (четыре!) имевшиеся в нашем распоряжении ракеты. Мы все вернулись в тягач, чтобы, переждав темноту, продолжить поиски, как только начнет светать. Все вымокли насквозь, на полу тягача образовались большие лужи от облепившего одежду снега, уже начавшего таять. Настроение было подавленным. Из головы никак не выходила мысль о том, что наш товарищ, с которым мы прошли около 6000 километров, пережили 200 дней одной из самых трудных дорог на Земле, находится сейчас где-то рядом, на краю гибели, и мы ничем не можем ему помочь. Все это просто не укладывалось в голове и казалось до того нелепым и страшным, что просто не хотелось верить в реальность всего происходящего. Но ветер продолжал бушевать, и сосредоточенные и серьезные лица моих товарищей, сидящих рядом, говорили о том, что это не дурной сон.

Стали вспоминать, как был одет Кейзо. Выяснилось, что он был одет по-походному, включая, слава Богу, рукавицы, но вместо маклаков на ногах были только шерстяные носки и надетые поверх них непромокаемые носки из ткани «Гортекс». Это еще более усилило наши опасения за его жизнь. Разработали план завтрашних поисков. Было решено с утра повторить несколько кругов еще раз, а затем переместиться с тягачами в другое место по направлению ветра – предполагаемому направлению ухода Кейзо – и продолжить поиски там таким же способом. При этом, конечно, возникал риск случайно наехать на Кейзо, если он закопался где-то поблизости, но другого выхода не было. С трудом дождавшись рассвета, в 4.30 мы вновь вышли на поиски. Метель по-прежнему неистовствовала, светало как-то нехотя. И вдруг, в конце второго, последнего на этом месте, круга по цепочке пролетело: «Нашли!» Признаться, было страшновато бежать туда и смотреть, что нашли… Но уже через минуту мы тискали совершенно целого, живого, даже не помороженного, счастливого, и плачущего Кейзо. Подхватив его на руки, мы внесли его в тягач, переодели, напоили горячим кофе и уложили в постель под два одеяла и на всякий случай… привязали, чтобы он не вздумал вновь пойти кормить собак. Расспросы отложили на потом, а пока… Пока Лоран вытащил всех нас на улицу на натурные съемки эпизода под названием «Поиски Кейзо». Делали мы это с величайшим удовольствием, несмотря на отвратительную погоду: нас согревала мысль о том, что настоящий Кейзо дома. Джеф не мог скрыть улыбки, когда, повинуясь команде режиссера, кричал в слепящую круговерть метели: «Кей-зо! Кей-зо!» Но никто не обращал внимания на такие нюансы, как неуместная улыбка. Все было уместно! Мы нашли Кейзо, и мы снова были вместе!

Как рассказал потом Кейзо, он действительно пошел кормить собак и, как ему показалось, увидел их, но это было ошибкой, а обернувшись, он уже не увидел палатки. Сначала он не осознал, что заблудился – так быстро все произошло, – но через полчаса блужданий в «правильном» направлении понял это и принял единственно верное решение: остановиться и ждать. С помощью плоскогубцев – единственного инструмента, который у него был, – Кейзо вырыл себе небольшую ямку, в которой помещались только ноги, и пытался в ней хоть немного укрыться от ветра. Это получалось плохо – снег проникал повсюду, так что приходилось время от времени вылезать из убежища и согреваться. Рано утром, услышав отдаленные крики, он вылез из своей берлоги, в которой провел тринадцать часов!

Вечером была радиосвязь с Мирным. Они все пытались узнать, почему мы простояли весь сегодняшний день. Пришлось рассказать им о происшедшем, и сразу же на Кейзо с расспросами навалилась целая команда корреспондентов. Мирный сообщил также, что два самолета Ил-14, на борту которых находилась вся съемочная бригада, журналисты и моя Наталья, сегодня предприняли попытку прорваться в Мирный, но из-за непогоды вынуждены были развернуться и уйти на запасной аэродром на станции Прогресс в четырех часах лета от Мирного. Сейчас они находятся там в ожидании погоды в Мирном, которая, как и у нас, оставляла желать лучшего…

Утром третьего марта мы стартовали к Мирному. Погода улучшалась на глазах. Шторм, бушевавший двое суток, взломал припай у Мирного, и теперь отсюда, с купола, мы хорошо видели мерцающую под пробивающимся через облака солнцем темную поверхность океана с разбросанными по ней кусками айсбергов. Спускаться с купола было очень легко, лыжи бежали сами, особенно у меня, так как на финише в Мирном меня должна была встречать Наташа. Расширяющаяся на глазах полоска голубого неба в восточной части горизонта поддерживала во мне эту надежду. Нетрудно было понять мое состояние, когда километров за десять до финиша я увидел в небе два знакомых краснокрылых самолета, на одном из которых должна была лететь Наталья. Мои товарищи, знавшие об этом, сплясали джигу на снегу, припевая с ударением на последнем слоге: «НА-ТА-ША! НА-ТА-ША!» и показывая при этом на приближающиеся к Мирному самолеты. Особенно неистовствовал Омар. Мы шли с остановками, рассчитывая подгадать к финишу точно к 19 часам. Примерно километров за пять до Мирного, когда мы уже спустились с купола, я увидел спешащий к нам навстречу легкий вездеход. Мы остановились. Из люка вездехода вдруг вынырнула чем-то очень знакомая мне фигура в красной куртке с поднятым капюшоном, отороченным мехом. Вездеход остановился метрах в ста пятидесяти. Фигурка в красной куртке, очень ловко выпрыгнув из люка, спотыкаясь и скользя на крутых скользких застругах, побежала в нашу сторону. Это была Наталья! Я пришпорил лыжи и помчался ей навстречу. Сзади до меня донеслось хорошо известное в профессиональной лыжной среде напутствие: «Виктор! Не забудь снять лыжи!»

Через минуту я уже держал в объятиях плачущую Наталью. Экспедиция «Трансантарктика» для меня завершилась. Заканчивался двести двадцать первый день путешествия…