Текст книги "Семь месяцев бесконечности"

Спуск продолжался около часа. Наконец поверхность стала выравниваться и я понял, что достиг ледника по ту сторону Рекса. Все упряжки спустились благополучно. Правда, собаки Кейзо развили недопустимо большую скорость. Нам было видно снизу, как некоторое время Кейзо бежал рядом, затем споткнулся, упал и отстал. К счастью, упряжка сама пошла по следу предыдущих нарт и спустилась вниз, даже не перевернув нарты. Скоро подошел и Кейзо. Снег усилился, дул встречный ветер, видимость была не более 150 метров, но надо было идти. Этот день я запомнил надолго, так как сумел, несмотря на очень трудные условия, продержаться впереди, сохраняя и темп, и направление движения. В отличие от своих друзей, я не мог использовать большие горнолыжные очки, потому что в этом случае я не видел стрелки компаса, и поэтому правая половина лица оказалась подставленной встречному ветру, а в результате обмороженной. После остановки в 6 часов Жан-Луи подъехал ко мне и сказал: «Отличная работа, Виктор!». Как бы в награду за наши страдания, ветер стих и лагерь ставить было легко. В палатке Этьенн, глядя на мою распухшую и потемневшую щеку, сказал: «Не представляю, как тебе удалось продержаться все время впереди и сохранять направление. Я ничего не видел, кроме нарт. Ты знаешь, во время одного из наиболее мощных снежных зарядов шедший со мной рядом Уилл повернулся ко мне и прокричал через маску: «Что мы здесь делаем?» – а я не знал, что ответить… Немного помолчав, Этьенн продолжил: «Всякий раз, как ты останавливался там, впереди, я в глубине души боялся, что ты подойдешь и скажешь, что устал, что с тебя довольно, и попросишь сменить себя впереди, и мне придется сделать это». Это очень откровенное признание из уст известного путешественника с одной стороны льстило мне и поднимало меня в собственных глазах, а с другой – я никак не мог представить себе, чтобы я вот так признался в собственной неуверенности или боязни чего-либо. Причем это вовсе не означает, что я какой-то супермен. Нет, признаваться в своих слабостях иногда можно и даже необходимо, если это приносит облегчение. Более того, с некоторых пор бравировать своей слабостью стало даже модным.

Но здесь, на мой взгляд, очень важно то, когда и кому ты в этом признаешься. В данном случае подобное признание означало, что я не мог в принципе рассчитывать на добровольную помощь со стороны Этьенна. Он, без сомнения, пошел бы вперед, но только в том случае, если бы я его попросил об этом! Я бы, оказавшись на месте Этьенна или любого другого идущего рядом с нартами по проложенному следу участника экспедиции, непременно сам вызвался бы сменить впередиидущего только потому, что ему труднее всех. Лагерь в координатах: 75,0° ю. ш., 76,7° з. д.

13 октября, пятница, семьдесят девятый день. Приподнятая миражом гора Рекс плыла над горизонтом позади нас. Похожий на акулий плавник темный треугольник ее южной вершины резал грязную пену облаков. Холодно. Минус 33 градуса. Ветер, очевидно, обеспокоенный нарушенной им вчера симметрией моего лица и стараясь, по-видимому, исправить положение, зашел с юго-востока и дул теперь в левую щеку. Но я сегодня был готов к его атакам: я приторочил к капюшону мех, и он меня прекрасно защищал от любых боковых атак ветра. Не было необходимости даже надевать маску: задерживаемый капюшоном выдыхаемый теплый воздух, создавал своеобразный микроклимат, и я чувствовал себя достаточно комфортабельно.

Часам к одиннадцати выглянуло солнце, и я некоторое время даже чувствовал, как оно греет спину, но лицо оставалось по-прежнему во власти колючего ветра, поэтому капюшона я не снимал. Собаки шли сегодня не очень охотно, и наша процессия растянулась так, что нам с Джефом пришлось ждать остальных упряжек минут десять, когда мы остановились на обед. Ох уж этот обед! Многие из вас, наверное, запомнили один весьма смешной эпизод из чаплинских фильмов, когда Чарли играл начинающего боксера, который перед самым выходом на ринг, уже нацепив перчатки, наверное, от волнения захотел в туалет. Он исчез, но уже через несколько секунд появился снова с растерянным и жалким лицом, подбежал к верзиле сопернику и, нетерпеливо переминая ногами, умоляюще указал тому на огромные перчатки: мол, сними их поскорее. Во время таких холодных обеденных перерывов я очень живо представлял себе ситуацию с боксерскими перчатками в туалете, когда пытался в своих, пусть не совсем боксерских, но тоже достаточно громоздких лыжных перчатках выловить небольшой орешек или кусочек шоколада из полиэтиленового мешка. Снимать же перчатки было смертельно неохота, так как пальцы моментально белели от мороза. Поэтому каждый из нас находил способ кормления. Я использовал ложку, чтобы черпать ею орехи и сухофрукты. Уилл и Жан-Луи предпочитали использовать крышку от термоса, заливая орехи, сухофрукты горячей водой и кроша туда шоколад. Дахо и Кейзо использовали жесткие полиэтиленовые банки, содержимое которых просто-напросто опрокидывали себе в рот без каких-либо дополнительных приспособлений. Наиболее теплокровный Джеф чаще других использовал собственные пальцы, снимая перчатки, но при этом часто меняя руки. Ох уж этот обед!

Солнце исчезло, пошел снег и усилился ветер, и, странное дело, собаки пошли резвее. Через час после обеда, уступив настойчивым просьбам Тьюли, постоянно упиравшейся мне под колено своей заснеженной мордой, я отошел назад, предоставив этой самоуверенной женщине самой прокладывать дорогу, но, как это уже неоднократно случалось до того, энтузиазм Тьюли сразу же пропал. Пришлось мне снова возглавить гонку. Мой отороченный мехом капюшон был просто игрушкой в руках ветра. Именно по прихоти ветра он переехал с затылка на лицо и закрыл его ровно наполовину, оставив мне на все мои навигационные штучки только один рабочий глаз, причем правый, не отличающийся особой зоркостью. В результате я видел только одну, правую, лыжу, кусочек снега под ней, и только иногда в поле зрения еще, к счастью, попадал компас. Чтобы видеть его получше, я вынужден был постоянно наклоняться. Ну о какой скорости здесь могла идти речь! Конечно, собаки меня вновь легко достали, но это было, слава Богу, уже перед самой остановкой.

Прошли мы за сегодня 22 мили. Температура весь день держалась в районе минус 33–35 градусов, а к вечеру опустился туман и стало еще холоднее, особенно на ветру. Помогая Дахо кормить собак, я заметил, что Тим чувствует себя очень неважно. Раны его совсем не заживают, он весь трясется и отказывается от еды. Я нашел на нартах Джефа запасной жилет, надел на Тима и отвел его за нарты, где было не так ветрено.

Этьенн приветствовал меня через стенку палатки веселым криком: «Виктор! Печка не работает, принеси еще одну, запасную, из моего ящика на нартах!» Этот фанерный ящик был мне знаком. Окрашенный в нежно-лимонный цвет, он привлекал внимание аккуратно выведенным черной краской словом «Доктор». Здесь у Этьенна хранилась аптечка и прочие близкие его сердцу предметы, как, например, печка. В палатке было прохладно, чтобы не сказать холодно. Горела только керосиновая лампа. Принесенная горелка, к счастью, запустилась быстро, и температура, а с ней и настроение поползли вверх. В такую лихую погоду мы, конечно, не смогли отказать себе в двойной порции мяса и макарон с сыром, да и в десерте, разумеется. Поужинав, я уже было подумал, что тринадцатое число позади и непогода, а также неработающая печь – последние неприятности, которые оно в полном соответствии с традицией нам принесло, но не тут-то было. Когда я раскрыл красную сумку, в которой хранились запасы провианта для завтрака, чтобы посмотреть, как обстоят дела с запасами овсянки, то обнаружил, что все ее содержимое обсыпано какой-то белой, похожей на снежную, пылью. Сначала я подумал, что это и есть снег, набившийся через не застегнутую до конца молнию, но это оказалось высыпавшееся из банки… сухое молоко! Смешавшись с начавшим оттаивать в палатке снегом, оно превратилось в липкую белую массу. Мне стоило больших трудов избавиться от последствий этого небольшого стихийного бедствия. Пришлось перепаковать все продукты в новые полиэтиленовые мешки. Вот это я понимаю – тринадцатое число, а то, подумаешь, непогода! Эка невидаль! Лагерь в координатах: 75,2° ю. ш., 77,6° з. д.

14 октября, суббота, восьмидесятый день. Насколько мне известно, некоторые наиболее удачливые путешественники ухитрялись за восемьдесят дней объехать вокруг света, а мы никак не можем объехать вокруг злополучного Антарктического полуострова. Может, времена изменились, а может, люди – наверное, и то и другое, но сегодня мы впервые за последние двенадцать дней вновь сидим.

«Когда же отогреются мои ноги», – думал я, лежа в спальном мешке и всячески пытаясь занять такое положение, чтобы ногам было как-то потеплее. Но это было уже потом, а сначала… Сначала, как всегда, я проснулся в 5.45 с ощущением того, что мне очень не хочется вылезать из спального мешка – было холодно и свистел ветер. Я все-таки выбрался на свои обычные процедуры и сразу же понял, что мое нежелание вылезать из спального мешка сегодня было более чем обоснованным. Ветер, метель, холод, видимость около 100 метров. Я быстро забрался в палатку, условия в которой были близки к наружным, разве что без ветра. «Сегодня, наверное, стоим», – сказал я Этьенну, не ставшему бороться с нежеланием выбираться из спальника и пребывающим поэтому в сладкой полудреме. Этьенн поспешил согласиться. «Пойду сообщу ребятам», – сказал я, начав одеваться, и вновь Этьенн согласился. «Я подожду тебя здесь в спальнике», – пробормотал он.

Я выбрался наружу. В одежде было повеселее. Но веселье было недолгим: термометр показывал минус 38 градусов, ветер достигал 15–20 метров в секунду. Я подошел к палатке Уилла и Дахо: «Гуд морнинг! – нет ответа. – Г-у-у-д М-о-о-рнинг!» – молчание. «Да не замерзли же они, черт побери», – подумал я и заорал изо всех сил: «ГУД МОРНИНГ!» Слабый голос Уилла (такое впечатление, что он отвечал из спального мешка): «Сегодня стоим, пока ждем погоды!» Я сообщил ему, что ждать скорее всего нечего, так как уже сейчас температура минус 38! Уилл только крякнул в ответ. Профессора я в то утро не услышал. Преодолевая ветер, я пошел вдоль доглайна к едва видневшейся палатке Джефа и Кейзо. Те, конечно, уже проснулись и завтракали. Я сообщил им о погоде, и Джеф согласился, что сегодня, возможно, будет правильнее пересидеть. Я вернулся в палатку. Этьенн, не дождавшись меня, уснул, я же не стал его будить, а быстренько нырнул в мешок, только тут почувствовав, как замерзли ноги.

Они никак не хотели оттаивать. Я крутился, наверное, около часа, грел их руками, свернувшись в мешке калачиком. Наконец мне удалось их согреть, и я заснул. Проснулись в час пополудни, на этот раз оба. Несмотря на такой поздний подъем, жизнь пошла по обычному распорядку: чистка палатки от снега, печка, овсянка. Часа в три в палатку вполз заснеженный Уилл и, как всегда, не один, а со своими сомнениями, суть которых сводилась к опасению, что этот юго-восточный ветер, принесший нам такую холодную погоду, пока является для нас еще не совсем встречным, но, как только мы повернем к горам Элсуэрт, он будет для нас встречным и идти будет еще труднее. С этим нельзя было не согласиться, хотя горы казались такими далекими, что у ветра было достаточно и времени, и возможности, чтобы изменить направление. Решили сегодня лечь спать пораньше, чтобы сэкономить горючее.

Вечерняя радиосвязь с Беллинсгаузеном принесла хорошую телеграмму от Наташи. Она писала, что Стас получил белый пояс по каратэ и на радостях совершенно забросил школу. Последнее для меня не новость, поскольку я знаю, что такое в Наташином понимании «забросить школу» – это по-прежнему не проявлять страстного желания учиться, а просто-напросто отбывать номер от звонка до звонка, что Стас успешно и делает вот уже восьмой год. Правда, этому, надо сказать, в немалой степени способствует и обстановка в самой школе. Важнее другое – он стал заниматься спортом и, по-видимому, первый раз не из-под палки. Это радует, потому что в связи с продолжающимися перестроечными процессами в нашей стране этот вид спорта может оказаться жизненно необходимым.

15 октября, воскресенье, восемьдесят первый день. Чем раньше ляжешь спать, тем дольше спишь, а чем дольше спишь, тем больше хочется спать! Это не восточная мудрость, а мое личное наблюдение. Пробив носом тонкую ледяную корочку, образовавшуюся за ночь от дыхания на капюшоне спального мешка, я высунул голову наружу, когда часы показывали 5.50. Ветер дул заметно слабее вчерашнего, что вселяло определенные надежды на сегодняшний день. Действительность (данная мне, как, впрочем, и другим в ощущениях), оказалась не такой уж страшной: минус 32, ветер 10 метров, видимость 200, белая мгла – курорт! Идем! И все с этим согласились. Все, кроме печки, которая с утра вновь забастовала, лишая меня и Этьенна всяческих видов на овсянку и кофе. Ремонт длился полчаса. За это время температура в палатке упала до уровня бодрящего холода, а наше самочувствие – до уровня щемящего голода. Наконец-то в который раз доктор Этьенн возвратил жизнь этой хронической больной, и мы в спешке позавтракали, потому что уже опаздывали с выходом из палатки. Когда мы, наконец, выбрались наружу, все остальные участники экспедиции – счастливые обладатели безотказных примусов – уже вовсю трудились на раскопках лагеря.

Сегодня получила практическое воплощение еще одна новаторская идея Уилла: он предложил Кейзо взять двух его собак и вместе с ними переложить на укороченные нарты Кейзо все наше с Этьенном снаряжение и имущество, включая палатку. Уилл таким образом пытался облегчить свои нарты, по-прежнему считая, что их избыточный вес является основной причиной хронического отставания его упряжки. И Кейзо, и Этьенн, и я молча согласились с этим новаторством, быстро упаковали наши нарты и вышли часов в десять. Ветер востоко-юго-восточный, видимость в порывах падала до 50 метров. Джеф шел за мной вплотную, остальные же чуть поодаль, и этого «чуть» хватило, чтобы потеряться. Уже буквально перед остановкой на обед мы с Джефом обнаружили, что путешествуем одни, а наши друзья из трех других стран мира растворились где-то позади в тумане. Остановились, спешились и с помощью высвободившихся лыж стали прокладывать дорогу назад, приглядываясь к едва заметному следу. Вскоре я заметил стоящие упряжки. И вновь, как и прежде, собаки Кейзо ушли направо и потеряли след. Вывели упрямого вожака на след истинный и единственный, а здесь и наступило время обеда. Все собрались за нартами Уилла. Взглянув на нас со стороны и увидев заснеженных, скрюченных, тщетно пытающихся спрятаться от всепроникающего ветра мужчин в нахлобученных на самые глаза капюшонах, жующих какую-то странную пищу, в которой снега было намного больше, чем всего остального, Этьенн воскликнул: «О! Мизерабль!» – и присоединился к нам. Чтобы как-то согреться, сразу же после ланча устроили спортивные танцы на снегу с высоким подниманием бедра. Собаки с удивлением смотрели на странных пляшущих человечков. Затем Стигер, внезапно подойдя ко мне сзади, обхватил меня обеими руками и попытался бросить в снег. Я знал, что он в совершенстве владеет приемами борьбы баритсу и мои шансы в единоборстве с ним были бы невелики, если бы я буквально перед самой экспедицией не окончил недельные курсы интенсивного круглосуточного обучения некоторым приемам восточных единоборств. Теперь я берег Стигера, уговаривая себя не применять ни одного из этих страшных приемов. Победила Дружба! Мы оба упали в снег и, кажется, остались довольными результатами поединка. Главный из них заключался в том, что мы согрелись.

После обеда скорость движения неожиданно упала, особенно у упряжек Уилла и Кейзо, и нам с Джефом приходилось, поджидая их, останавливаться чуть ли не каждые полчаса. Несколько раз солнце предпринимало попытку прорваться через облака, но те, спохватываясь, всякий раз заталкивали его обратно. Прошли за сегодняшний день 20 миль, то есть не много, но и не мало. Мы с Этьенном сделали некоторую перестановку в нашей палатке, поставив между спальниками два фанерных ящика, один из которых служил столом для него, а другой – для меня. Между ящиками установили печки повыше, считая, что так им будет доставаться больше кислорода. Весь вечер печурки работали бесперебойно, делая обстановку в палатке не только сносной, но и приятной. Лагерь в координатах: 75,4° ю. ш., 78,5° з. д.

16 октября, понедельник, восемьдесят второй день. Чувствуется дыхание не очень далекого от нас океана с запада и в то же время дыхание внутренних районов Антарктиды с юго-востока. Первое – влажное, теплое и размеренное, второе – сухое, холодное и резкое. В том месте, где мы сейчас шли, эти два дыхания сливались, и в результате получалось нечто среднее, но более холодное, чем теплое, более влажное, чем сухое, и вообще какое-то туманное и сиплое.

Где горизонт, где небо? Нет! Опять только шаркающая в белой пустоте лыжа, покрытое тонкой мутной ледяной корочкой от постоянной капели из носа стекло раскачиваемого ветром компаса и все. Редкие повороты головы назад – на бредущих за тобой по невиданному следу товарищей и снова снег, снег, снег.

Поверхность пока вполне сносная, а это означает, что падаю я не так часто. Такая монотонность хода и всего окружающего меня пейзажа немного усыпила мою бдительность, и во время одного из очередных поворотов головы я вместо привычных размазанных туманом силуэтов Джефа и Дахо увидел только туман. Я остался один, наедине со своими мыслями и компасом. Без паники! Ждать! Достал из нагрудного кармана штормовки твердую как камень плитку шоколада, и, разорвав обертку зубами (перчатки снимать не хочется, берегу тепло – кто знает, сколько придется ждать), начал есть.

Успел прикончить целую плитку, пока наконец не появилась упряжка Джефа. Тьюли была очень довольна тем, что отыскала меня, а я, естественно, не меньше ее. Джеф подъехал ко мне и пробурчал через маску. «Не отрывайся далеко, сам видишь какая видимость».

Пришлось пообещать, и движение возобновилось. Перед обедом начался невидимый, но ощутимый подъем и, что самое неприятное, появились заструги. За время частых остановок успел сочинить стихи о сегодняшнем дне:

 
Куда поставить лыжу?
Не чувствую, не вижу…
Куда девать другую?
О, Боже! Помоги!
Мороз обуглил щеки,
И ветер в лоб жестокий,
Ни впереди, ни сбоку,
Ни зги, ни зги, ни зги!
 

Практически все сняли лыжи, так как на них было просто трудно удержаться, я же пока их не снимал – на них мне было легче держать направление. Лыжи как бы обозначали собой линию нашего движения, и именно их надо было держать на курсе.

Измеренная во время обеденного перерыва температура меня слегка озадачила, и я несколько раз повторил измерения. Сомнений быть не могло – минус 36 градусов, то есть ниже, чем утром! Это открытие заставило нас завершить обед пораньше. Но если бы могли предположить, куда мы стремимся! Подъем стал круче, а заструги чаще и неожиданнее. Трижды упав в течение одной минуты, я понял, что с лыжами следует на время расстаться. Оставив их Джефу, я пошел вперед, помогая себе только палками. Но в этом способе передвижения тоже были свои недостатки. Если лыжи с их двухметровой длиной хоть немного интегрировали рельеф, то ноги, обутые в маклаки, старательно повторяли все его неровности. Причем эта старательность иногда очень чувствительно отдавалась куда-то в область позвоночника, когда нога, не находя опоры, внезапно проваливалась в яму и тяжело приземлялась на ее дне. Резкое и болезненное ощущение удара отдавалось в пояснице, резво взбегало по позвоночнику и уже на излете глухо стреляло в затылок. В конце концов я снова встал на лыжи. Подъем все продолжался.

Часа за полтора до остановки мы наконец достигли его вершины. Сразу же изменился и характер поверхности: высокие частые заструги уступили место мелким крутым гребешкам, скольжение по которым не составляло особенных трудов. За день мы прошли 18 миль, что считали весьма и весьма удачным для таких сложных условий. И опять, будто в награду, к концу дня погода улучшилась, ветер стих и даже открылся горизонт.

Вечером после остановки мы обнаружили, что Спиннер, тот самый Спиннер, который одним из первых испытал на своей шкуре падение в трещину, во время позавчерашней пурги и сильного мороза отморозил самое незащищенное у всех кобелей место, и теперь мы опасались возможной гангрены. Тим продолжал чахнуть прямо на глазах и уже давно не тянул постромки, а бежал рядом с нартами, так что теперь еще и Спиннер. Этих собак надо было вывозить как можно скорее. На радиосвязи договорились, что если завтра «Твин оттер» полетит на холмы Патриот, то он подсядет к нам и заберет собак, если позволит погода, конечно. В противном случае надо было везти собак на нартах до Патриота или до ближайшей оказии с самолетом.

Вечером в палатке я все думал о Тиме и Спиннере. Наверное, неспроста именно эти две собаки пострадали больше остальных. Они похожи как две капли воды: обе среднего роста, короткошерстные, абсолютно черного цвета, а черный цвет не самый лучший для таких контрастных изменений температур и постоянных снегопадов и метелей. Снег, набившись в черную шерсть, днем быстро тает, а ночью превращается в лед и собака выгрызает этот лед вместе с шерстью.

После чая, когда мы, вытянувшись на спальных мешках, отдыхали, Жан-Луи, улыбаясь, сказал мне: «Сегодня, когда мы ковырялись в этих чертовых застругах, я порой даже мечтал провалиться в какую-нибудь не очень глубокую яму, но не разбиться совсем, а просто сломать ногу… Чтобы меня отвезли затем в какой-нибудь тихий парижский госпиталь, приставили симпатичную сиделку и дали бы отдохнуть хотя бы недельку». Он мечтательно закрыл глаза, очевидно, ясно представляя себе прежде всего сиделку, а затем уж сломанную ногу.

Обычно перед отходом ко сну Жан-Луи извлекал из ящика портативный маячок «Аргоса» и набирал на маленьком похожем на микрокалькулятор пульте очередное послание на Большую землю, которое могло содержать не более 32 букв. Сегодня он послал в эфир короткое, но весьма красноречивое сообщение: «Замерзли кости!» Крамольные мысли Этьенна о сиделке я перевел на русский язык:

 
Всем нам дома не сиделось,
Не мечталось и не пелось.
Нас бродяжничать тянуло
На заснеженный простор!
Но сейчас мы молим Бога:
«Отпустите на немного,
На недельку бы к сиделке,
Можно даже в коридор!»
Эх..!
 

Лагерь в координатах: 75,8° ю. ш., 79,4° з. д.

17 октября, вторник, восемьдесят третий день. Координаты, полученные вчера по радио, вновь вызвали недовольство нашего штурмана, однако отсутствие ветра и намечающаяся вполне приличная погода, смягчили его гнев, а поскольку и погоду, и координаты принес ему я, то после некоторых колебаний Джеф все-таки наградил меня бисквитом. Справедливое решение: как-никак координаты – это день вчерашний, а погода – сегодняшний, живем же мы днем сегодняшним, а кое-кто – и завтрашним.

Вышли. Минус 32 градуса, легкий южный ветер, прекрасная видимость, и Его Сиятельство Солнце на голубом небе. В такую погоду и заструги – а они попадались – не помеха. Я шел очень легко и быстро. Капюшон после модернизации сидел как влитой и усугублял хорошее настроение. В 12 часов у нас была назначена радиосвязь – мы все-таки надеялись перехватить «Твин оттер» и посадить его у нас, чтобы эвакуировать Тима и Спиннера. Радиостанция была на нартах Уилла, шедших последними, поэтому, пока он подъехал, я успел основательно подмерзнуть. По обыкновению антенну разворачивали мы с Кейзо. Провод на морозе гнулся с трудом, и приходилось действовать осторожно, чтобы не сломать его. Но как мы ни старались, избежать поломки не удалось. Отломалась клемма в месте присоединения антенны к фидеру. Пришлось мне выступить в роли держателя контакта, пока Жан-Луи, как заклинание, выкрикивал в эфир: «Пунта-Аренас, Крике, здесь Папи, Трансантарктика!» Не знаем, слышал ли нас Крике, но мы поняли, что самолет сегодня не вылетит. Сворачивали антенну уже побыстрее, в основном стараясь согреться. До обеда оставалось около часа, и это время, конечно же, надо было использовать. На предложенный мною согревающий аллюр собаки ответили размашистой рысью. Да! Это был запоминающийся обед, точнее обеденный перерыв. Впервые в октябре во время обеда нас не обсыпал снегом холодный пронизывающий ветер, светило солнце, и мы могли есть хоть и в капюшонах, но без рукавиц! Это был, кажется, всего лишь второй такой комфортабельный обеденный отдых за весь октябрь!

После обеда наша процессия еще больше растянулась. Упряжка Кейзо, ведомая теперь Рексом, шла достаточно быстро и держалась поблизости от меня. Джеф и Уилл были далеко позади. Мы шли по бескрайней белой пустыне, покрытой гигантскими округлыми барханами ледяных куполов. Ослепительно белый в лучах заходящего солнца снег, причудливо изрезанные голубые тени застругов подчеркивали первозданную красоту окружающего нас пейзажа. Очень контрастно подсвеченные солнцем бесшумно бегущие вдалеке собаки, окруженные невесомым, стелющимся над поверхностью облачком пара, маленькие разноцветные фигурки погонщиков казались неотъемлемой частью Белого Безмолвия…

За день прошли 23 мили. До следующего склада на станции Сайпл оставалось 65 миль, или трое суток перехода при хорошей погоде.

При установке палатки, несмотря на полное отсутствие ветра, мы с Этьенном все-таки ухитрились сломать одну из трубок внутреннего каркаса. Ремонт отнял немного времени – мы просто отпилили сломанный кусок с помощью чудесного английского ножовочного полотна, которое при всей остроте и твердости режущей кромки сохраняло удивительную гибкость, что не раз и не два спасло его от неминуемой гибели в моих сильных и неумелых руках. В палатке ремонтно-восстановительные работы были продолжены: Этьенн ремонтировал антенну, а я занялся чисто восстановительной деятельностью – готовил ужин. Было тихо и морозно. Лагерь в координатах: 75,7° ю. ш., 80,6° з. д.

18 октября, среда, восемьдесят четвертый день. Сегодняшний день можно было бы коротко описать цветаевскими строками: «Вчера еще в глаза глядел, а нынче все косится в сторону…». Так могла бы сегодня обратиться эта непредсказуемая и прекрасная, коварная и доверчивая, холодная и страстная, властная и послушная, красивая и уродливая, циничная и целомудренная Антарктида к каждому из нас… Еще вчера она была прекрасной и доверчивой, и я открыто смотрел в ее чудесные голубые глаза, но сегодня… Увольте, минус 40 градусов, встречный ветер, правда, несильный, но чувствительный настолько, что и глаз открывать не хочется, да еще вдобавок туман и пробирающая до костей сырость. Неудивительно, что сегодня все как один, включая собак, смотрели преимущественно в сторону. И за что, спрашивается, подобная немилость?! Утро было чудесным: на небе все мыслимые и немыслимые оттенки синей гаммы – от темно-фиолетового до светло-голубого. Но затем буквально через два часа после выхода «пал туман и оказались в гиблом месте мы!» Поначалу солнце еще немного сопротивлялось этому произволу, и какое-то время мы видели, как оно лучами своими пыталось раздвинуть быстро поднимающееся липкое тесто тумана, но тщетно – солнце отступило, оставляя нас одних в этом неуютном мире.

Вновь, как вчера, радиосвязь в полдень не принесла ничего, кроме замерзших рук и ног, которые мы затем с трудом отогрели во время традиционного часового обеденного бега. После обеда солнце предприняло еще одну попытку пробиться к нам, и это ему почти удалось – во всяком случае я видел его размазанный бледно-желтый глаз впереди и слева по курсу. И на том спасибо!

Ветер стих, и идти стало неизмеримо приятнее, я даже скинул капюшон и расстегнул молнию куртки. Вечером термометр показал минус 42 градуса – пока что наиболее низкая температура за все время путешествия. Спиннер после езды на нартах в течение всего дня двигался с трудом. Джеф уложил его спать в ящике из-под корма и накрыл своей паркой. Тим ночевал в большой сумке, пристегнутой к стойкам нарт Уилла. Этим собакам труднее всего, а самолет, как назло, все никак не мог вылететь из Пунта-Аренас. Для остальных собак даже такая низкая температура при отсутствии ветра не страшна, и они деловито укладывались отдыхать на своих привычных местах вдоль доглайнов.

На вечерней радиосвязи Крике попросил нас подготовить список, причем в максимально сокращенном варианте, всего того, что нам понадобится на пути от Патриота до Мирного. Он сейчас занимался организацией погрузки самолета и сообщал, что самолет уже переполнен и поэтому он хотел бы быть уверенным в том, что не выбросит чего-нибудь самого необходимого. За сегодняшний день прошли 23 мили. Лагерь в координатах: 75,8° ю. ш., 81,9° з. д.

19 октября, четверг, восемьдесят пятый день. Опасный симптом: дни начинают казаться похожими один на другой, а впереди их еще в два раза больше, чем позади. Неужели такая многоликая и богатейшая по своим возможностям антарктическая погода не может предложить нам ничего, кроме тумана и встречного ветра? А может быть, в этом есть свой резон для нас: ведь привыкая и приспосабливаясь двигаться в таких жестких условиях, мы радуемся как дети любому просвету в этой постоянно окружающей нас белой мгле – будь то случайный, робкий, боящийся собственной дерзости кусочек голубого неба, который осмелился бросить вызов всемогущему белому цвету, или бледное, едва различимое, бескровное пятнышко солнца, или просто-напросто внезапно стихший ветер – все это повышает наше настроение и вызывает прилив сил. Все сказанное в полной мере можно было отнести и к нашим собакам, которые отнюдь не брезгуют любыми подачками с кухни погоды. Сегодня с утра, правда, погода была помягче – всего минус 35 градусов, но, видимо, как следствие этого послабления – белая мгла с самого утра. Такая погода действует как-то угнетающе.

Всю первую половину дня боролся со сном. Неплохо звучит, не так ли?! Иду на лыжах и борюсь со сном! Но это было на самом деле так. Относительно ровная поверхность, сплошная, лишенная теней белизна вокруг, монотонное шарканье лыжами – все это убаюкивало. Порой я ловил себя на мысли, что сплю на ходу и надо бы давно взглянуть на компас, да и назад посмотреть не мешало бы. Но, к счастью для себя, я всякий раз убеждался, что все на своих местах: и стрелки компаса, и упряжки, и снег, и лыжи.

Несмотря на проведенный Этьенном ремонт антенны, сегодня на полуденном сеансе радиосвязи мы не смогли установить контакт с внешним миром, а тот в свою очередь – с нами, поэтому мы не знали, где сейчас самолет и вылетел ли он. Но к сожалению, сегодня, как, впрочем, и вчера, эта информация представляла для нас скорее чисто теоретический интерес – принять самолет в такую погоду мы все равно не смогли бы.