Текст книги "Семь месяцев бесконечности"

Чтобы не оставаться в долгу, я принялся в красках расписывать друзьям все прелести местного душа, а в результате сразу же образовалась банная очередь, а Роб тем временем подал обещанных цыплят табака с жареной картошкой и золотистой вареной кукурузой на гарнир. Все это великолепие, естественно, сопровождалось отличным чилийским «Бланко». Опять поймал себя на мысли, что никак не могу наесться. Подобное чувство я уже испытал, когда мы после завершения трансгренландского перехода прилетели во Фробишер-Бей и в ожидании самолета на Оттаву опустошили холодильник в офисе частной авиакомпании «Брэдли», куда нас, заросших, грязных и голодных, пригласили доверчивые сотрудники офиса. И сейчас то, что мы ели, было для нас так необычно после надоевшего и однообразного меню, что остановиться было просто невозможно.

Тем временем DC-6 продолжал свой героический перелет и сообщил даже расчетное время прибытия в базовый лагерь: что-то около трех часов ночи. Все бы ничего, если бы не одно обстоятельство, а именно: находящийся на борту небезызвестный нам Боб Беати, намереваясь вернуться назад тем же самолетом и имея для интервью ограниченное время, попросил всех участников экспедиции встретить его у трапа самолета и ответить на его как всегда неожиданные вопросы. Это означало, что спать нам оставалось не более четырех часов, а этого было явно мало после тридцатимильного перехода, душа и прекрасного ужина.

Около полуночи мы с Этьенном забрались в спальные мешки в своей пронизанной лучами солнца светлой палатке.

Разбудил меня голос Джефа за стенками палатки. Вчера он, верный себе, отправился спать раньше всех, а поэтому выглядел, точнее звучал, сегодня утром бодрее остальных. Вставать ужасно не хотелось, и мы с Этьенном минут пять приходили в себя, освобождаясь от сладких объятий сна. Было тепло и тихо.

Когда я вылез из палатки, то увидел, что все небо, за исключением неширокой золотисто-голубой полосы с юго-запада, затянуто сплошной высокой облачностью. В лагере чувствовалось некоторое оживление. Я увидел удаляющихся в направлении местного аэродрома Джефа и Дахо, выползающего из палатки заспанного Кейзо и идущего по направлению к кают-компании Уилла. Вдали у «Твин оттера» также виднелись две фигурки. Очевидно, Эрик с Майклом готовили к отправке пустые бочки из-под горючего. Температура около минус 18 градусов.

До аэродрома было немногим более километра. Сама взлетно-посадочная полоса представляла собой обширный ничем не обозначенный участок голубого бесснежного льда – идеальное место для посадки колесных самолетов. Именно наличие такого природного аэродрома, не требующего никаких расходов по его содержанию, и обусловило выбор холмов Патриот в качестве базового лагеря «Адвенчера». Ждать пришлось долго, минут сорок. Самолет, скрытый облачностью, долго кружил над нами, собираясь с силами, которые, судя по иногда прорывающемуся к нам звуку его моторов, были уже на исходе. Наконец мы заметили его темный силуэт, и вскоре самолет, пройдя над нами и с опасной в его возрасте лихостью заложив крутой вираж, прошел низко над полосой, как бы примериваясь к ней. Звук его моторов почему-то напомнил мне звук старой раздолбанной бормашины, и у меня даже инстинктивно заныли зубы. Но вот, наконец, касание. Самолет развернуло юзом, и он некоторое время скользил как-то боком, по-собачьи. Хорошо, что полоса широкая и допускала подобные антраша.

Двигатели с надрывом всхлипнули, самолет выровнялся, и вот он уже рядом с нами. Внешний вид его полностью соответствовал почтенному возрасту. Общее впечатление ненадежности этого летательного аппарата не скрашивала даже сделанная крупными красными буквами надпись на борту «Эйр Антарктика». Это чем-то неуловимо напоминало знаменитое «Эх, прокачу!» Дверь распахнулась, и в проеме появился бледный, но счастливый Джон Стетсон, а еще через несколько минут все пространство рядом с самолетом заполнилось оживленными, одетыми в разноцветные куртки журналистами. Их возбуждение и радость были вызваны скорее всего не столько предвкушением интервью, сколько непередаваемым ощущением миновавшей опасности, осознанием того, что полет наконец-то закончен и под ногами не шаткая, дрожащая и непрочная палуба старого самолета, а голубой и чистый лед Антарктиды.

Корреспонденты окружали нас и наперебой рассказывали, как они долетели. Именно это и стало главной темой дня, и лишь потом, пережив эти первые несколько счастливых минут, журналисты приступили к допросам участников экспедиции.

Тем временем началась выгрузка собак. Дверной люк был высоко над землей, поэтому мы устроили цепочку: Джон подавал их из салона, Кейзо принимал собак на трапе и передавал их мне, а я в свою очередь спускал их на снег. За этот месяц все собаки заметно поздоровели, поправились, и поэтому с ними было довольно непросто совладать. Когда дело дошло до Горди, в котором было никак не менее 50 килограммов, стало совсем тоскливо. Он совершенно растерял всю свою былую интеллигентность и ту исключительную, присущую только ему одному деликатность в обращении как с людьми, так и с товарищами по упряжке. Вырвавшись из моих рук, он спрыгнул на снег и помчался вслед за Ибрагимом, который вел в лагерь небольшую, скромную собаку из Кейзовской упряжки, тоже только что прилетевшую на самолете. Кажется, это был Оуклок. Я видел, как Горди, подобно собаке Баскервилей, налетел сзади на Оуклока и, не обращая ни малейшего внимания на крики и причитания суетящегося рядом Ибрагима, стал нещадно трепать бедного пса.

Я бросился на помощь. Мне стоило огромных трудов оторвать Горди от Оуклока, несмотря на то что я изо всех сил тянул его за хвост. Горди был совершенно не управляем – ни крики, ни побои на него не действовали. Наконец, мне удалось стащить его, и мы оба, тяжело дыша, сели на снег, причем я крепко держал его за шею. Ибрагим, поминутно оглядываясь, повел скулящего Оуклока к стоянке. Горди, не испытывая ни малейших угрызений совести, пытался высвободить свою огромную голову из моих объятий явно с целью наметить очередную жертву, но я крепко его держал. Когда мы оба немного успокоились, я вдруг почувствовал, что мне стало как-то прохладно. Взглянув на свои новые надетые по случаю предстоящей пресс-конференции брюки, я увидел, что левая штанина от паха до колена была, что называется, распахана… Когда и как это случилось, я не знал, но был твердо уверен, что главный виновник находится здесь рядом, можно сказать, в моих руках. Такую возможность для примерного наказания преступника упускать было никак нельзя, и я с удовольствием опустил кулак на мягкую меховую спину разбойника. Тот даже не шелохнулся, только вильнул хвостом, подумав, наверное: «Вот они, люди – все в этом: преступление давно закончилось, а наказание продолжается». Разумеется, откуда ему было знать про брюки! Все еще продолжая держать Горди, я заметил, что и он, по всей видимости, достойно провел отпуск в Чили: левое ухо его было откушено (может быть, тем же Оуклоком) ровно наполовину. Рана была старой и уже затянулась, но память, очевидно, была еще свежа, и оттого, наверное, Горди никак не мог уняться.

Пока мы с Горди держали друг друга, у трапа самолета возникло какое-то замешательство, и вскоре я увидел, как из толпы людей вылетела собака и на бешеной скорости понеслась к палаткам, а за ней с печальными криками бежал Кейзо, но скорости были слишком неравны, и вскоре беглянка скрылась за палатками. Меня несколько удивили направление и скорость ее бега, а также то, что Кейзо, несмотря на явную безнадежность ситуации, не прекратил преследования, а проследовав за собакой до палаток, скрылся вслед за ней. Все стихло. Этому, на первый взгляд, совершенно рядовому событию суждено было сыграть весьма примечательную роль в нашей экспедиции ровно через шестьдесят три дня!

Освободившись с помощью Мустафы от Горди, я пошел опять к самолету, где был перехвачен Бобом Беати и его так сказать сокамерниками по ЭйБиСи. Боб попросил меня взять одну из собак. Бросив взгляд на разорванные брюки, я взял Баффи. Усадив нас перед камерой, а сам, картинно опустившись перед нами на одно колено, Боб подумал и спросил: «Виктор, почему у тебя такие обмороженные щеки?» Я подумал и ответил: «Наверное, потому что иногда было просто холодно, а иногда очень холодно». Интервью закончилось к великому удовольствию Баффи, который очень не любит позировать перед телекамерой.

Последними выгружали свой груз Месснер и Фукс. Мы вернулись в кают-компанию. Ситуация, которая прояснилась только после утреннего кофе, оказалась непростой. В базовом лагере было только двадцать семь бочек с керосином для «Твин оттера». Месснеру для начала его экспедиции необходимо было не менее тридцати. Эти бочки должен был бы привезти DC-6, если бы он мог летать, а также чилийцы на своем «Геркулесе», но чилийцы отказались, a DC-6 за это время смог вылететь только один раз. Эти бочки были необходимы и нашей экспедиции для обеспечения полетов «Твин оттера» к Южному полюсу. С одной стороны, мы были уверены в том, что эти бочки «Адвенчер» должен был отдать нам, поскольку наш контракт с ними был заключен раньше, а с другой – мы все же имели определенный запас времени, поскольку бочки эти могли понадобиться нам не ранее чем через месяц, когда мы будем на подходе к Полюсу.

Склад с продовольствием в горах Тил уже был на месте, и мы могли беспрепятственно двигаться к Полюсу без какого-либо самолетного обеспечения. Месснер и Фукс начинали с нуля, и керосин им был необходим завтра, так как в противном случае их экспедиция срывалась. Пообещав неделю назад помочь с горючим, мы предполагали, что в базовом лагере у нас его вполне достаточно, во всяком случае таковы были условия контракта с «Адвенчером». Месснер тоже прекрасно понимал, что если он заберет сейчас все горючее, а самолет DC-6 не сможет привезти более ни одной бочки, то уже обе экспедиции окажутся безо всякой страховки, так как в случае возникновения чрезвычайной ситуации просто-напросто не будет топлива, чтобы организовать полет «Твин оттера» на маршрут.

В кают-компании было очень много народа: кто-то завтракал, кто-то писал репортажи, кто-то кричал в микрофон находившейся здесь же радиостанции, пытаясь дозваться Пунта-Аренас. Слышалась английская, французская и немецкая речь. Роб не отходил от плиты. Он никак не мог отделить позавтракавших от непозавтракавших, и только участники экспедиций пользовались правом внеочередного обслуживания. Лоран непрерывно снимал, стараясь наверстать потерянное время. Жаки Банашински, единственная женщина среди нас, делала записи в блокноте, извлекая озябшие руки из длинных рукавов свитера. Дверь в каюту практически не закрывалась, периодически кого-нибудь впуская и выпуская, поэтому, несмотря на многолюдье, в палатке было прохладно.

Собравшись все вместе за столом, мы обсуждали привезенную Лораном из Пунта-Аренас информацию о том, что якобы, по сообщению советской антарктической администрации, в случае если экспедиция придет на станцию Восток позже 10 января, все участники экспедиции, включая собак, будут доставлены со станции Восток на станцию Мирный на тягачах. Поскольку, по самым оптимистическим расчетам, мы могли достигнуть станции Восток не ранее 20 января, то Уилл был весьма обеспокоен. Я объяснил, что насильно на тягачи нас никто сажать не будет – не те у нас сейчас времена, чтобы за малейшее опоздание сажали, – и даже если мы придем на Восток 25 января, то и тогда будет еще не поздно продолжить маршрут самостоятельно, и только в случае крайней необходимости, для спасения экспедиции, мы сможем воспользоваться тягачами, которые должны сопровождать нас на последнем этапе от Востока до Мирного. Обсуждался также довольно неожиданный вопрос о том, куда идти с Южного полюса: на Мирный или на Мак-Мердо? Это все в связи с нашим отставанием от графика. Здесь все были единодушны: Мирный и только Мирный! Я предложил построить стратегию нашего движения с Южного полюса в зависимости от даты, когда мы его достигнем. Если это случится не позднее 15 декабря, то у нас, по моему мнению, были все шансы продолжить движение к Мирному, в противном случае быстрое понижение температур в районе Восток – Комсомольская в конце января могло вынудить нас повернуть на Мак-Мердо.

Днем была связь с Пунта-Аренас, и прохождение было настолько хорошим, что Крике решил преподнести нам сюрприз, причем начал с меня. Узнав номер моего домашнего телефона и попросив нас не выключать радиостанцию, он пропал в шумном эфире. Буквально через полчаса я услышал, как он зовет меня вновь: «Виктор, Наташа на проводе!» Я заорал в микрофон: «Наташа! Наташа! Как меня слышишь, это я». И вдруг среди шума различил слабый, едва слышный, голос: «Где ты? Я тебя не слышу!» Потом все пропало, но как чудесно было, сидя в палатке где-то у черта на куличках, услышать любимый голос.

Весь день прошел в многочисленных встречах с корреспондентами, съемках и интервью. Я опять несколько раз позировал перед фото– и видеокамерами, всякий раз по-новому обтираясь снегом и изображая при этом чрезвычайное удовольствие. К счастью, умеренная температура и мягкий снег позволяли сделать это без особого труда. Затем в нашей палатке оператор французской телекомпании «Антенн-2» снимал сюжет под общим названием «Выполнение доктором Этьенном научной программы в сложных экспедиционных условиях». Фрагмент первый назывался «Взятие образцов крови у участников экспедиции». Поскольку, как вы можете догадаться, никого, кроме меня, из участников экспедиции, исключая, конечно, самого доктора Этьенна, в нашей палатке не было, то пришлось мне отдать на алтарь вечного и самого близкого для трудящихся всего мира искусства еще 100 миллилитров собственной крови. Оставив телеоператора наедине с Этьенном снимать душераздирающую сцену «Взятие доктором Этьенном крови у самого себя», я вместе с фотографом из «Пари матч» Фрэнсисом Лореллем выполз из палатки. Он хотел отснять меня вместе с моим нехитрым научным оборудованием.

Я извлек из импровизированного термостата озонометр, разложил на нартах, как на прилавке, термометр, барометр и анемометр и стал внимательно изучать показания шкалы озонометра. Франсису не понравился мой не совсем париматчевский разворот головы, и он подошел, чтобы придать ей надлежащее положение, но, неловко повернувшись, зацепил ногой лежащий на нартах термометр, и вот на этот раз – уже без моего непосредственного участия – экспедиция лишилась еще одного прибора для измерений температуры. Я чуть не плакал: это был настоящий долгожитель, который прошел со мной от старта более 2000 километров; в Гренландии на такой же трассе полегло целых пять. Эх! Да что тут говорить!

День заканчивался. Наш палаточный городок вырос вдвое: поставили свои палатки Мустафа и Ибрагим, Джон Стетсон и Лоран с киногруппой. Ибрагим и Мустафа уже начали адаптироваться в непривычных антарктических условиях и, кажется, сняли по паре штанов. Правда, во время завтрака Мустафа, косясь в сторону Ибрагима, с видимой неохотой попросил у Роба яичницу без бекона: коран, действие которого распространяется даже на Антарктиду, запрещает есть свинину. У меня сложилось такое впечатление, что Мустафа не так близок к Аллаху, как Ибрагим, и не прочь при случае нарушить законы корана, особенно в части поесть и выпить чего-нибудь запретного. Но сейчас при таком стечении корреспондентов он просто обязан был показать себя истинным мусульманином. Ибрагим же строго соблюдал коран, регулярно молился, не пил ничего, кроме воды, не ел свинины, даже если ее называли говядиной. Он был настроен более воинственно в отношении Полюса, и в черных глазах его загорался огонь мрачной решимости, когда речь заходила о включении арабов в маршрутную группу. Почти сразу же по прилете Ибрагим приступил к тренировкам. Он исключительно прямо держался на лыжах и передвигал ноги, не отрывая их от поверхности и используя палки только для поддержания равновесия, отчего напоминал космонавта в невесомости. Что касается Мустафы, то он прекрасно чувствовал себя и без тренировок и в основном проводил время в кают-компании.

Было решено, что для ускорения темпов нашего движения при киносъемке Лоран будет использовать снегоход. Механиком-водителем снегохода назначили Джона Стетсона. Утро принесло ухудшение погоды и нерадостное сообщение о том, что самолет DC-6 из-за нехватки горючего приземлился на Кинг-Джордже и до сих пор там сидит, поскольку на Кинг-Джордже не нашлось бензина, подходящего для этого археоптерикса. Таким образом, судьба экспедиции Месснера и всех журналистов, находящихся сейчас здесь в базовом лагере, оставалась пока весьма неясной.

Когда я утром пришел в кают-компанию, там было уже многолюдно. Месснер, тщательно выговаривая слова, беседовал со своим адвокатом в Пунта-Аренас, обсуждая с ним возможные пути преодоления назревающего конфликта с компанией «Адвенчер нетворк», которой его спонсоры уже заплатили за транспортные операции около 400 тысяч долларов. И мы, и Месснер уже склонялись к мысли о том, что как его, так и наши деньги были использованы авиакомпанией на совершенно бессмысленную с нашей точки зрения сделку по покупке старого DC-6 вместо того, чтобы арендовать, как это успешно делалось до сих пор, самолет DC-4. Уилл, верный своей привычке все записывать, находился рядом с портативным диктофоном.

В 8.30 состоялась радиосвязь с Востоком. Я поговорил с начальником станции и моим старинным другом Сашей Шереметьевым. Слышимость была не слишком хорошей, но мне удалось понять, что ребята нас ждут, очень надеются на встречу и даже специально подготовили концерт. Температура, по словам Саши, уже начала подниматься и днем составляла уже всего минус 50 градусов. После этого приятного сообщения шансы Мак-Мердо на встречу нашей экспедиции стали падать.

Относительно горючего договорились таким образом: Месснер начинает его использовать для заброски в точку старта, которую он определил на пересечении 82-й параллели с 74-м западным меридианом. Ему необходимо было около пяти бочек керосина, остальное же мы решили пока оставить на крайний случай, надеясь на то, что DC-6 все-таки начнет летать и доставит необходимое горючее на холмы Патриот.

Вторую половину дня занимались подготовкой нарт и сортировкой продовольствия. У нас с Этьенном праздник: новые нарты нансеновской конструкции с нормальными стойками и не слишком новый примус, доставшийся нам в наследство от Джефа с диагнозом «Негоден к эксплуатации». Я заменил «больному» генератор – тонкую трубочку специальной конструкции, по которой топливо подается к горелке, и примус сразу же весело запел. Теперь и мы с Этьенном сможем как все люди готовить одновременно и первое, и второе. На радостях, прежде чем идти на ужин, мы устроили себе небольшой праздник. Среди прочих подарков, привезенных нам Лораном, были шесть удивительно красивых прозрачных конвертов с огромными тонкими нежно-розовыми пластами лососины. Все было оформлено так красиво, что можно было есть эту чудную рыбу прямо с упаковкой. Мы начерно закусили балыком с водочкой, а затем пошли на ужин.

Роб приготовил отварное мясо с рисом и овощами, а на десерт подал торт и вино. Так как DC-6 вместо того, чтобы лететь, достаточно подло отсиживался в Кинг-Джордже, мы остались без смены белья, одежды и спальников. Единственное, что мы смогли сменить, так это перчатки, в огромном количестве привезенные Джоном Стетсоном. Спальные мешки удалось за эти два дня хорошенько просушить на солнышке, а что касается одежды, то, по всем экспедиционным канонам, она была еще вполне сносной.

Мы собирались оставить в базовом лагере пять собак из тех, кто имел наиболее серьезные проблемы со здоровьем. Это были Рэй, Бьелан, Кутан, Джей-Би и Брауни. Последний, правда, был оставлен главным образом из-за нерадивого отношения к служебным обязанностям, поскольку явных медицинских противопоказаний к работе не имел. Спиннер находился уже на Кинг-Джордже и был вне опасности. И только Одэн, помещенный в ветеринарную лечебницу в Пунта-Аренасе, был еще, по словам Джона, в тяжелом состоянии. Бедняге пришлось ампутировать лапу из-за опасности распространения начавшейся гангрены.

Поздно вечером в палатку заглянул Роб и спросил, не желаем ли мы к завтраку чего-нибудь этакого. Мы попросили его, если не трудно, усилить овсянку яичницей и с приятными мыслями о завтрашнем дне заснули.

10 ноября, пятница, сто седьмой день. Впервые за всю экспедицию я проспал сегодня и вместо 6.00 открыл глаза в 6.35. Солнце заливало палатку, и стояла такая тишина, что у меня сразу же сложилось впечатление, что проспал не я один. Для начала я убедился в том, что Жан-Луи на месте, и быстро его растолкал, затем выскочил из палатки и увидел Кейзо в полной амуниции, медленно бредущего со стороны кают-компании. «Завтрак кончился, – подумал я. – Вот это да!» Но первые же слова Кейзо меня несколько успокоили. Он сообщил, что в каюте никого, плита холодная, а Роб вместе с нашими заказами на завтрак где-то скрывается. Но уже к 7 утра все участники экспедиции и даже некоторые корреспонденты, начинающие понемногу ощущать себя заложниками компании «Адвенчер», стали подтягиваться к кают-компании.

Роб наверстывал упущенное время, разбивая по два яйца одновременно и кидая их на шипящую сковородку. Позавтракав напоследок в человеческих условиях, мы уже собрались было уходить, как вдруг Уилл остановил меня и заявил, что мне следует оставить термостат вместе с озонометром и барометром здесь, в базовом лагере. «Впереди трудная поверхность, – сказал Уилл, – и мы должны максимально разгрузить нарты и оставить в лагере все, что можем, для того, чтобы сохранить силы собакам». По мнению Уилла, этим всем была именно моя аппаратура. Я, естественно, возразил, поскольку считал, что эти 12 килограммов, особенно с учетом того, что нарты будут становиться легче день ото дня, не слишком большая нагрузка для собак, тем более что наблюдения за озоном будут значительно ценнее, если их выполнить по всему маршруту. Однако это был глас вопиющего в пустыне. Уилл довольно категорично заявил, что его собаки ЭТО не повезут. «Может быть, твои согласятся?» – обратился он к Кейзо тоном учителя, говорящего с провинившимся учеником. Кейзо, потупив глаза, сказал, что нет. Джеф промолчал, но видно было, что он тоже склоняется к такому мнению. Я рассвирепел и поставил вопрос на голосование. Результат был предопределен: четыре за, один против и один воздержался. Махнув рукой, я пошел собирать палатку.

Окончательно проснувшиеся к этому моменту корреспонденты снимали чуть ли ни каждый момент, причем иногда нам приходилось повторять некоторые действия по несколько раз. Так было, например, с палаткой. Не успели мы с Этьенном ее сложить, как появился оператор французского телевидения и попросил установить и собрать ее снова. Месснер стоял поодаль и внимательно наблюдал за всеми нашими манипуляциями. Покончив с палаткой, мы упаковали нарты и занялись вместе с Кейзо составлением нашей упряжки.

Когда все было закончено, Месснер подошел ко мне и спросил: «И так каждое утро? Очень много работы». Я ответил, что практически каждое, правда, когда нет киносъемок, работы несколько поменьше, но мы уже привыкли, а возня с собаками по утрам поднимает настроение.

Закончив сборы, мы с Этьенном решили пойти попить еще кофе на дорогу, справедливо полагая, что имеем для этого достаточно времени, так как видневшаяся вдали палатка Уилла (верный своей традиции, он разбил палатку метрах в двухстах от остальных) была еще не собрана. Вскоре к нам присоединились Джеф и Кейзо. В освещенной солнцем кают-компании, сидя за столом, накрытым красивой клетчатой скатертью, и держа в руках чашечку ароматного кофе, я совершенно расслабился. Не хотелось думать ни о застругах, ни о встречном ветре, поджидающих нас за тонкими стенами палатки, ни о длинном пути впереди. У меня возникло такое ощущение, что несмотря на все эти ожидающие нас трудности, мы завершили очень важный и, может быть, во многом решающий этап экспедиции.

Состояние эйфории нарушил появившийся в дверях запыхавшийся Джон Стетсон. «Вот вы где!» – завопил он с порога так, как будто бы это не его, а кого-то другого мы безуспешно пытались разбудить всего какой-то час назад, обнаружив его отсутствие на завтраке. «Уилл ждет всех и очень нервничает, – продолжал Джон уже более спокойно, видя наше недоумение. – Он не может прийти сюда, так как боится оставить собак без присмотра – они очень возбуждены и рвутся в бой». Я вспомнил Горди и его боевой настрой и сразу живо представил Уилла, держащего упряжку. «А как же палатка? – спросил я. – Ведь он до сих пор не собрал ее!» – «А он не собирался ее брать с собой», – побил Джон наш последний козырь.

Я занял свое привычное место впереди, упряжки выстроились следом, телеоператоры, зайдя со стороны солнца, расположились невдалеке от места старта, Лоран с камерой выбрал позицию метрах в пятистах впереди и попросил меня провести упряжки между камерой и холмами Патриот. Я отвечал, что если хватит сил лидировать первые несколько минут после старта, то непременно выполню его просьбу. Сейчас, стоя впереди, я с тревогой посматривал на скулящих от нетерпения, рвущихся из постромок собак и представлял, с какой скоростью они бросятся вслед за мной.

Лоран выбрал позицию на пределе моих возможностей, а их хватило только на то, чтобы добежать до кинокамеры. Затем упряжка Джефа меня достала, а самая неистовая, состоящая более чем наполовину из свежих собак упряжка Уилла догнала собак Кейзо, и Горди принялся планомерно крушить побежденных. Все смешалось. Я понял – единственное, что может охладить боевой пыл Горди, так это постромки и первая непогода, все остальные меры бесполезны.

Мы перестроились. Вперед пошла Тьюли, я же занял свое некогда законное место рядом с Уиллом. Как я и предполагал, энтузиазма у собак Уилла хватило километра на два, затем они сменили бодрый галоп на обычную рысцу, но тем не менее мы продолжали двигаться достаточно быстро. Вскоре нас догнал снегоход. За рулем лихо восседал Джон, за ним Лоран, а на санях, укрывшись от ветра за ящиками с аппаратурой, сидели оба помощника Лорана. Снегоход, несмотря на тяжело груженые сани, обогнал нас и скрылся впереди – Лоран поехал занимать очередную позицию для съемок.

Мы поднимались на плато. Горы Элсуэрт оставались позади, и, наверное, вид упряжек на фоне этих гор и привлек внимание нашего неугомонного Феллини. После того как мы ушли из-под прикрытия холмов Патриот, ветер стал ощутимее, а направление его (от юго-запада) не сулило нам ничего хорошего. Несмотря на частые остановки, вызванные съемками, и поздний выход, к 6 часам мы прошли около 15 миль – весьма многообещающее начало! Когда съемочная группа подъехала со своего последнего наблюдательного пункта, мы уже расставили все палатки. Джон обнаружил, что во время езды из саней выпал мешок с комплектом палаточных кольев. Лоран, как заправский ковбой, вскочил в седло снегохода и скрылся в снежной пыли. Через 20 минут он вернулся с кольями. В Антарктиде, почти как в Японии, можно все что угодно оставлять на улице – никто не возьмет!

Вечером Лоран запланировал съемки в нашей палатке. Мы с Этьенном, имея уже достаточный опыт общения с нашим режиссером, знали, что, если промедлить с ужином до начала съемок, можно лечь спать голодными, поэтому мы постарались поужинать до прихода Лорана, и нам это почти что удалось – румяная физиономия Лорана показалась в дверях палатки, когда мы уже допивали чай. «Стоп! – закричал с порога Феллини. – Мне необходима сцена чаепития». И мы стали пить чай по-кинематографически. Холод заползал в распахнутую дверь палатки одновременно с идеями режиссера. «А сейчас, доктор, сообщите Виктору последние новости из России, которые вы узнали сегодня утром из передачи „Радио Франции”». Этьенн доходчиво объяснил мне, что у нас в стране перестройка и что она всем на Западе безумно нравится и все с интересом ждут, чем же все это кончится.

Через полчаса температура в палатке упала до температуры окружающего воздуха, и укутанный в меха режиссер получил неоспоримые преимущества перед актерами, одетыми по-домашнему. Рассудив, что все дальнейшие попытки показать нас мирно беседующими у камелька неизбежно низвергнут его фильм с вершин документалистики в пучину «неореализма», Феллини с решительностью, делающей ему честь, застегнул молнию двери. Съемки закончились. Лагерь в координатах: 80,5° ю. ш., 80,7° з. д.

11 ноября, суббота, сто восьмой день.

 
Вновь ветер белой маетой
Качается в дверях,
На Антарктическом плато
В начале ноября.
 

Сильная поземка, но видимость удовлетворительная, редкие и вялые мазки голубой краски по серому холсту неба. Сегодня вместо традиционного обзора погоды сообщил ребятам только, что «Утро доброе», и, кажется, не очень холодно. Необоснованные репрессии против моего ящика с научной аппаратурой, в результате которых он был оставлен в базовом лагере, дали о себе знать. Я оставил в нем все свои термометры, поскольку был уверен, что без ящика мне их не провезти и ста метров. Теперь буду пользоваться биметаллическим карманным термометром Этьенна, чрезвычайно надежным, но, увы, весьма и весьма приблизительным, хотя, конечно, для нашего внутреннего пользования его вполне хватало.

Тьюли, как и вчера, продолжила лидерство, но недолго. Лорану вновь потребовалось, чтобы все упряжки прошли в непосредственной близости от его камеры, что могло быть выполнено только при наличии кого-либо впереди упряжек. Самим собакам трудно было справиться с этой задачей: они непременно утыкались мордами прямо в ноги главного режиссера и оператора, путались, и все приходилось начинать сначала, что в такую погоду было весьма непросто. Я поэтому вышел вперед и повел упряжки в атаку на камеру. Погода, между тем, к радости режиссера, унынию его помощников и негодованию собак и участников экспедиции, окончательно испортилась, пошел снег, ветер, причем встречный, усилился, начался подъем с застругами, падениями и проклятиями.

Во время обеда еще одно испытание: Лоран попросил нас сесть всех за одни нарты, чтобы он мог снять крупным планом, как мы негнущимися пальцами берем орешки. Надо сказать, что мы сидели спиной к ветру, а Лоран с камерой, прикрывавшей только один глаз, лицом к нему. Казалось, что ему все нипочем, а его заиндевевшие помощники держались, правда, не так браво, но все равно молодцом! Джон, намотавший на себя все, что нашел из теплой одежды – как-никак он сидел на снегоходе и поэтому мерз побольше нашего, – ухитрялся еще и фотографировать. Фотосъемка в такую пронзительную погоду – дело страшно трудное. Пальцы теряют чувствительность еще до того, как успевают нажать на кнопку, и фотограф старается сделать как можно больше снимков и побыстрее в надежде на то, что какой-нибудь из них, может, будет удачным. С большим трудом дождавшись окончания съемок, мы быстро, чтобы поскорее согреться, двинулись дальше. Киногруппа вместе с Джоном осталась пообедать, рассчитывая на то, что с помощью снегохода они легко нас догонят, но…