Текст книги "Апокриф"

Надо сказать, подстраховка исполнителя дублером тоже входила в план, разработанный Тиоракисом. Вот только он не рассчитывал быть исполнителем. Во всяком случае, при таком раскладе, какой сложился теперь.

Внешне Тиоракис продолжал оставаться спокойным. Некоторую внутреннюю натянутость «товарищи по борьбе», разумеется, почувствовать могли и, наверное, даже почувствовали, но вряд ли обеспокоились: в конце-концов далеко не всякий с легким сердцем и несмятенной душой способен взрывать живых людей… Особенно, по первому разу.

А вообще, он чувствовал какую-то телесную отупелость. Как-будто его всего обкололи анестезирующим средством.

Временами Тиоракису все еще казалось, что он сможет под каким-то благовидным, с точки зрения боевиков, предлогом уклониться от участия в убийстве. Однако, любое рассуждение возвращало его к тому, что тем или иным образом спасая жизни жандармов, (которые сейчас, наверное, завтракают последний раз в своей жизни перед тем, как в последний раз отправиться к уже ожидающему их автобусу, который последний раз вывезет их за ворота семейной казармы) он, Тиоракис, обрекает на смерть несравненно большее число людей, которым неизбежно придется погибнуть, потому что все тот же Тиоракис, приложивший столько сил, набивая баскенские арсеналы взрывчаткой, не сделает того, ради чего ему все это было позволено, – не нанесет удара по штабу ФОБ. Да и отвести удар от жандармов вряд ли удастся. У Крюка – резервный пульт.

«Сдать Крюка прямо сейчас? – мелькнула на какое-то мгновение мысль в голове Тиоракиса – Как!? Руки ему заламывать? Это вряд ли… Такая здоровая скотина! Скорее он меня заломает. Кинуться к полицейскому? «Дяденька, хватайте террориста!» Глупее не придумаешь. Прежде всего потому, что Крюк грамотно держит дистанцию, и любая попытка моего контакта с представителем власти будет им совершенно правильно оценена. Но даже если и получится, – это, в любом случае, провал. Полный провал всей операции. «Фронт» закопается еще глубже, и все жертвы, которые уже положены на алтарь поставленной цели, окажутся совершенно напрасными… Что? Что делать?..»

Выйдя из трамвая в Старом городе недалеко от площади Четырех Святых, он направился к стойке уличного телефона, накрытого стеклянным навесом и, как было предусмотрено планом, уселся на находившуюся рядом лавочку. Ему в голову пришла отчаянная мечта: эх, если бы какая-нибудь болтливая дура да заняла сейчас телефон минут на сорок! Причем не просто дура, а скандальная дура, чтобы никакие доводы и просьбы освободить средство связи на нее не действовали! Тогда он не сможет получить финишную информацию, и акция, глядишь, отложится, а там – видно будет… Нет! Стойка свободна, и в такую рань никто не собирается занимать ее хотя бы на минуту.

Раздался резкий звонок, которым были снабжены вызывные устройства всех уличных телефонов. Тиоракис нехотя (со стороны, казалось – спокойно) поднялся и зашел под навес.

«Все идет по плану. Точка номер одиннадцать. Как понял?» – услышал Тиоракис голос Вагда и глухо отозвался: «Понял. Одиннадцать», – после чего мембрана телефона пропела ему отбой.

«Позвонить? – опять мелькнуло у него в мозгу. – Это все равно, что просто уйти. Вон, Крюк стоит в десяти метрах, делает вид, что изучает витрину… Куда ни кинь – везде клин, то есть, провал. А путь к победе, если она вообще возможна, только через убийство…»

И тут ему в голову пришло некое решение.

«Можно попробовать свести к минимуму число жертв… А может быть, и вовсе их избежать…. В одиннадцатой точке это, пожалуй, возможно, если взорвать бомбу в то, и только в то мгновение, когда кабина автобуса с жандармами едва поравняется… Нет! За полсекунды до того как она поравняется с местом закладки… Тогда основная энергия взрыва ударит в моторный отсек и даже у водителя, который окажется прикрытым всем этим железом, будет шанс (хотя бы только шанс!) остаться живым… В то же время никакая сволочь не сможет сказать, что я не захотел взрывать жандармов.»

Тиоракис ускорил шаги. Теперь он хотел поскорее прибыть на место, чтобы успеть получше осмотреться и приготовиться.

* * *

Довольно широкая для Старого Города улица в этом месте пролегала в выемке, когда-то прорытой специально для нее в теле небольшого, вытянутого почти точно с юга на север, плосковерхого холма.

В совсем древние века язычники выбрали свободную от растительности каменистую плешь этого поднятого места для своего капища, потом здесь было погост, куда население округи свозило подать в пользу владетеля здешнего феода, потом тут образовался конский торг, затем – просто базар, заваливавший своими отбросами наступавшие со всех сторон кварталы подраставшей столицы… Около ста лет назад городской магистрат, не без нажима, правда, со стороны Его Императорского Величества Дворцовой канцелярии, ликвидировал оказавшееся почти в самом центре города отвратительного вида торжище – царство воров, источник вони, питомник крыс и тараканов…

Освободившуюся территорию, опять же, учитывая эстетические воззрения императорской семьи, заботившейся о пристойном виде своей столицы, не стали отдавать под застройку, а учредили на ней небольшой, но довольно милый парк, который с тех пор так и назывался – Парк-на-Холме.

Улицу, разрезавшую холм и парк поперек почти посередине, с двух сторон ограничивали довольно высокие, наверное, в полтора человеческих роста, подпорные стенки, выложенные живописным «камнем-дикарем». В нескольких местах с поднятых по отношению к улице парковых лужаек сбегали к вымощенной гранитными торцами проезжей части широкие и спокойные каменные ступени…

Бомба была заложена внутри металлического ящика, в котором находился коллектор соединения проводов уличного освещения. Емкая железная коробка, покрытая за долгие годы службы многими слоями грязно-серой краски, была прикреплена к подпорной стенке на уровне груди и запиралась на примитивный торцовый ключ треугольного сечения. Изготовить такой – для боевиков не представляло никакого труда. Достаточно было обколотить молотком с трех сторон подходящего диаметра металлическую трубку.

Тот, кто закладывал мину, должен был оставить дверцу незапертой, чтобы всю энергию взрыва выплеснуло без помех из ящика, как из короткоствольной мортиры в борт назначенного на заклание автобуса.

Подобное размещение взрывного устройства давало еще одно преимущество. Оно обеспечивало относительную безопасность самого подрывника. Дело в том, что радиовзрыватели, имевшиеся в распоряжении боевиков, обеспечивали надежное срабатывание, если пульт, приводивший их в действие, находился на расстоянии не более семидесяти метров от мины. Иными словами, боевик, нажимавший на кнопку, вынужден был сам пребывать в зоне поражения, особенно, если хотел произвести подрыв движущегося объекта точно и под визуальным контролем.

То, что Парк-на-Холме и проходившая через него улица располагались в разных уровнях, давало, с одной стороны, – возможность очень хорошо наблюдать проезд автобуса, высокая крыша которого, поднимаясь над краем подпорной стенки, отлично демонстрировала траекторию движения наблюдателю, затаившемуся на приподнятой над проезжей частью парковой территории; с другой, – подрывник оказывался прикрытым от действия взрывной волны и возможных осколков своеобразным эскарпом, каковым, фактически, являлась стена каменного уличного русла. К тому же, и пути отхода, пролегавшие через территорию парка, имевшую выходы сразу в несколько кварталов Старого Города, давали нападавшим великолепные шансы уйти от возможного преследования.

* * *

…По дорожке, вымощенной состарившимся, уже основательно выщербленным и местами замшелым, когда-то красным, а теперь – грязно бурым кирпичом, Тиоракис вышел из-под деревьев на зеленую лужайку. Всего в сорока метрах перед ним аккуратно подстриженная трава резко ограничивалась низким каменным парапетом, за которым зиял провал улицы. Ее проезжая часть была настолько широка, что противоположная подпорная стенка, над которой симметрично нависал газон другой части парка, просматривалась почти донизу. Поверхность неширокого тротуара под ней не была видна, но фигура случайного, проходившего по нему пешехода скрывалась от глаз Тиоракиса меньше чем на половину.

«Вот только пешеходов мне еще не хватало!» – с беспокойством подумал Тиоракис, хотя по результатам рекогносцировок знал, что горожане редко пользуются этим путем, тем более в такое раннее время. По утрам старый город был всегда пуст, здесь не было ни административных зданий, ни промышленных предприятий, а время досужих туристов приходило гораздо позже.

Тиоракис быстро осмотрел хорошо изученный им участок местности и прежде всего определил точное расположение совершенно невидимого для него металлического ящика с миной. Это было просто. Из коллектора вертикально вверх уходила железная труба, внутри которой был проложен кабель, подававший напряжение на парковые фонари. Труба торчала над парапетом, отделявшим газон от улицы, метра на два, а дальше подвешенный к тросу пучок проводов продолжал свой путь до ближайшего фонаря уже по воздуху. Более точного указателя места закладки заряда трудно было бы придумать. Точно такая же труба торчала над каменной стенкой и с другой стороны улицы. Вместе они представляли собою идеальный створный знак или прицел, позволявший произвести подрыв с самой высокой точностью.

Тиоракс нашел позицию, в которой ближний к нему металлический шест зрительно перекрывал дальний и оглянулся. Как специально, в трех метрах позади него, в декоративном полукружье подстриженного куста оказалась выкрашенная зеленой краской скамья. На нее он и уселся.

Где-то рядом, это Тиоракис знал совершенно точно, затаился Крюк, потерянный им из виду во время прохода через парк…

До появления автобуса оставалось минут пять-семь, не более.

* * *

«Значит, так… – еще раз продумывал свои действия Тиоракис, – … как только крыша автобуса окажется… ну, примерно… на большой палец перед трубой – нажимаю на кнопку… Тогда часть взрывной волны и осколков ударит влево, в противоположную подпорную стенку, и только часть, может быть, даже меньшая, достанется автобусу, причем, скорее всего, моторному отсеку… Может быть… может быть….»

Откинувшись на спинку скамьи и держа руку с зажатым в ней пультом подрыва в кармане куртки, Тиоракис, сощурив один глаз, другим – все ловил и ловил линию своего прицела, пытаясь поточнее определить тот момент, когда ему будет нужно замкнуть цепь… Он хотел мысленно как-то отрепетировать подрыв, но проезжавшие в ущелье улицы редкие легковые автомашины оставались невидимыми за высокой подпорной стенкой, что не позволяло примерить их к выбранным Тиоракисом ориентирам…

Он так сосредоточился на этом занятии, что не сразу выделил из негромких шумов утреннего города нарастающий звук двигателя медленно едущего автобуса и, бросив взгляд вправо, – сразу увидел, причем совсем близко, метрах в ста, ярко-желтую крышу, как бы плывущую за срезом каменного парапета…

Теперь, взгляд влево… Черт!!! Откуда она взялась!?

Слева, по противоположной стороне улицы, по невидимому тротуару, неумолимо приближаясь к роковой линии, неспешно двигалась полускрытая препятствием фигура молодой женщины… «Как-то странно она держит руки перед собою… Толкает что-то? – что она толкает, Тиоракис не видит, но с ужасом догадывается… – Только не это!» Он встает со скамьи, увеличивая угол обзора: «Точно! Детская коляска! Да куда ж ее понесло в такую рань!?»

А желтая крыша, как теперь кажется, просто стремительно летит навстречу, не оставляя времени для поиска выхода…

Мысли Тиоракиса понеслись в карьер: «Из пункта А… а навстречу из пункта Б… Где они встретятся?… Если взрывать так, как я рассчитывал, женщина и коляска… и тот (та?) в коляске – обречены… Значит, надо как-то по-другому… Как!? Не взрывать! Не взрывать? Задание – к черту… Все жертвы – напрасны… Сколько их теперь еще будет?… Что делать?! Цугцванг…»

Желтая крыша полностью закрывает от Тиоракиса и женщину и коляску… Теперь мягкое брюхо автобуса точно напротив заряда…» Ну, что ж… Они – солдаты…» – мелькает в мозгу у Тиракиса, одновременно с тем как он судорожно давит на кнопку…

Глава 11. Апология

«…Ну, конечно, вы, именно вы спасли ее, Ансельм! И ее, и ребенка. У женщины – только легкая контузия, а ребенок вовсе не пострадал. Всю силу взрыва принял на себя автобус…

…Ансельм! Я понимаю ваше состояние. Сам бывал в таких ситуациях. У всех у нас нелегкий выбор…

…Мы прекрасно понимаем, что у вас не было другого выхода. Вы четко и совершенно верно выполнили все наши инструкции. Вас никто не обвиняет. Вы выполняли приказ…

…Они – солдаты, как и мы. Поступая на службу, мы все знаем, на что идем. А если бы они погибли в перестрелке? Ведь это могло быть? Они – трагическая и, к несчастью, неизбежная военная жертва, открывающая путь к победе. Все они будут посмертно награждены, а семьи их полностью обеспечены…

…Самое ужасное преступление против памяти этих людей, Ансельм, вы совершите, если окончательно расклеитесь, не сможете выполнить задание и сделаете их гибель совершенно напрасной…

…Ансельм! Вы здорово держались. Я понимаю, как это было трудно. Здесь, со мной, вы можете позволить себе любой эмоциональный выплеск. Даже истерику. Я пойму. Пожалуйста. Сколько угодно. Но только здесь! А потом берите себя в руки и за работу. Помните о цели. Ничто не вернет вам внутреннего равновесия так, как осознание выполненного долга и перед погибшими, и, главное, перед теми, кого вы спасете…»

* * *

Первые несколько дней после того, как он взорвал автобус, состояние Тиоракиса было ужасным. Ему никого не хотелось ни видеть, ни слышать. Хорошо, что в это время не пришлось общаться ни с кем из боевиков. Он мог бы наделать глупостей. Однако, элементарные правила конспирации требовали после совершения теракта затаиться по норам и избегать каких-либо контактов. Только отлеживаться и осматриваться: не обкладывают ли берлогу охотники, – что его «товарищи по борьбе» выполняли неукоснительно.

На счастье Тиоракиса время было летнее, в университете – каникулы, мать – в отпуске (уехала в Инзо навестить свою сестру – Адди). Он мог позволить себе запереться в квартире и предаваться собственным переживаниям в одиночку. Тем более, что и облегчить душу ему было не перед кем – ни перед родственником, ни перед другом, ни перед любовницей… Не имел он на это права.

Оставался, конечно, Стаарз… Но Стаарз – не скорая психологическая помощь. К нему на прием так запросто не попадешь. Каждой встрече нужно обеспечить надежное прикрытие. А на это требуется время.

Первое, что сделал Тиоракис, придя домой, – позвонил по телефону на связной номер и попросил о срочной встрече с куратором. Даже если бы кому-то удалось подслушать этот разговор, то такой человек смог бы лишь понять, что Тиоракис заказал доставку на дом успокоительного лекарства, а на другом конце провода его заказ вежливо приняли, обозначили цену, которую нужно будет уплатить курьеру, и назвали время доставки. Тиоракиса это время не устроило и он, извинившись, снял заказ.

На самом же деле все условные фразы были произнесены, вся необходимая информация – получена.

После этого Тиоракис сел на середину дивана, стоявшего в гостиной комнате как раз напротив телевизора, который страшно было включить. Он и не стал включать. Медленно повалился на широкую лежанку, затем, тоже медленно повернулся к диванной спинке, а там, уткнувшись лицом в собственные ладони и подтянув под себя колени… нет, не заснул, но замер без движения на долгие часы…

* * *

На следующее утро, после почти бессонной ночи ему пришлось проделать длинный и трудный путь до конспиративной квартиры. Длинный, потому что маршрут следовало проходить таким образом, чтобы было время несколько раз провериться: нет ли слежки? – а трудный, потому что для такой работы требуется сосредоточенность и внимание, которые очень тяжело давались Тиоракису в его нынешнем состоянии.

Город казался встрепанным, горожане – нервными. На лотках газетчиков орущие заголовками и фотографиями листы. Усиленные полицейские и жандармские патрули на улицах и в общественных местах: надвинутые каски, автоматы, настороженные, щупающие взгляды, собаки на поводках…

Мрачный, невыспавшийся Тиаракис, по-видимому, не вызывал никакого подозрения у стражей порядка и потому добрался до места назначения, ни разу не подвергнувшись хотя бы формальной проверке документов. Никакого «хвоста» за собою он, как и следовало ожидать, не обнаружил. Да и вряд ли баскенцы смогли бы в период полицейского усиления организовать серьезное наблюдение за Тиоракисом, даже если бы имели в отношении него серьезные подозрения. Однако конспиративные правила следовало соблюдать всегда. В этом залог продолжительной и успешной работы агента, как, впрочем, и условие его долгой жизни.

* * *

Стаарз внимательно и очень серьезно слушал доклад (боевое донесение?) Тиоракиса о несчастных обстоятельствах, лишивших его возможности известить «контору» о точном месте и времени совершения теракта, а также вынудивших стать непосредственным исполнителем убийственной акции. Старый оперативник не стал останавливать своего подопечного, когда того с сухого изложения обстоятельств дела снесло в область собственных нравственных терзаний, граничащих с настоящей истерикой.

Вообще-то Стаарз совершенно иначе, чем Тиоракис оценивал произошедшие накануне события. Совершившаяся в нем за многие годы агентурной работы профессиональная нравственная деформация позволяла назвать сделанное Тиоракисом в Парке-на-Холме, скорее, успехом, чем несчастьем. Погибших и пострадавших жандармов (четыре человека убито и еще пять – ранено) было, конечно, жалко, но это, по его мнению и по мнению всех немногих, посвященных в цели операции, должно было обеспечить, в конечном итоге, решение главной задачи – ликвидацию верхушки ФОБ. А то, что на этом пути проходной пешке приходится совершать поступки, являющиеся, с точки зрения обычной человеческой морали, мерзостью, а с точки зрения закона – преступлением, представляет из себя неизбежное зло, обойтись без которого нельзя, если государство действительно имеет волю противостоять вызовам терроризма или организованной преступности. Ни одна из спецслужб мира (если говорить об эффективных спецслужбах) иного решения, кроме как согласиться с вынужденным участием своих агентов в преступной деятельности в период разработки какого-нибудь бандитского сообщества или вражеской агентурной сети, по сию пору не нашла…

С точки зрения Стаарза, тут не было технической проблемы. А вот психологическая – была. Точнее, она оставалась. Тиоракис довольно долго, как, впрочем, многие в его положении и со сходным типом психики, проходил период адаптации к новым нравственным стандартам, совершенно необходимым, чтобы иметь возможность продолжать работать на выбранном им для себя поприще. Иными словами, он еще только был на пути к упомянутой уже профессиональной нравственной деформации, которой вполне достиг его куратор и которая давала людям их профессии необходимую защиту от тяжелых психических срывов, неизбежно грозивших человеку, вынужденному ежедневно, ежечасно и ежеминутно в течение многих лет жить двойной и тройной жизнью в пустыне лжи, где он, пусть даже во имя самых высоких целей, своими руками городит для окружающих, в том числе для родных, для друзей, для любимых, один мираж на другой, практически без какой-либо возможности утолить жажду полной искренности хоть в каком-нибудь самом завалящем оазисе.

Стаарз вполне объективно считал самого себя и большинство своих коллег некоего рода моральными чудовищами. Правда, он полагал добровольное превращение определенной части вполне порядочных, по его мнению, людей в монстров, разновидностью подвига во имя общественного блага и для целей борьбы с уже самым настоящим зверьем, таковым уродившимся или так воспитанным. Попробуйте справиться с хищником-людоедом увещеваниями, уговорами и ссылками на общечеловеческие ценности… Это – вряд ли! Придется выслеживать, хитрить, подставлять ему живца, убивать…

Стаарз и сам прошел весь этот путь небезболезненно. Почему-то особенно запомнилось ему, как уже почти тридцать лет назад пришлось своими руками и совершенно по-предательски убить в подвале заброшенной фермы двух, по сути своей неплохих молодых людей, считавших его другом и соратником. Черт побери! Они были ему симпатичны! Он и сам успел к ним до определенной степени привязаться: и к изуродованному напалмом озлобленному герою войны – Кастелу, и к романтичному идеалисту, единственному сыну своих родителей – Ивасту. И все-таки он выполнил приказ и принес их в жертву, только ради того, чтобы понадежнее завалить маршала Венара со всей его кодлой. Стаарз, в те времена носивший в соответствии с легендой имя Брокада, прекрасно понимал (не мальчик уже был!) что участниками всех заговоров и контрзаговоров, состоявшихся в ту пору, двигали в основном не самые чистые помыслы. Однако, жуткое пойло, сваренное тогдашним шефом ФБГБ из совокупности страхов, амбиций, честолюбий, низких корыстей, предрассудков и прочих подобных ингредиентов, поразительным образом позволило быстро прекратить дикую бойню, ежедневно сжигавшую в своей жадной топке десятки, сотни, а иногда и тысячи жизней. А если бы Венару не поставили такой надежный, такой хитрый, такой жестокий капкан? Если бы ему удалось обойти западню? Сколько Кастелов и Ивастов ушли бы в небытие тогда?

И каждый раз, когда на Стаарза накатывало мучительное чувство вины или терзания от моральной ущербности совершавшихся им во имя служебного долга поступков, он пытался взвешивать на мысленных весах и погубленные им жизни, и те, спасение которых можно было поставить себе в заслугу. Нелегко это было. Погубленные всегда были конкретны: у них были имя, возраст, пол… – а вот спасенные черпались из области абстракции. Поэтому иногда помогало, а иногда – нет. Когда не помогало, – Стаарз начинал пить. Последний рецидив случился с ним года три назад. Пришлось лечиться.

* * *

В данном случае Стаарзу самому пришлось играть роль психотерапевта. Он и сказал Тиоракису все, что хотел бы услышать сам, если бы оказался в подобной ситуации. И не просто сказал, а сказал с чувством: то мягко, даже не по отцовски, а, скорее, по-матерински уговаривая и жалея, то, гремя словами, как полководец, вдохновляющий бойцов перед сражением, то, как ученый, спокойно и логично выкладывая перед слушателем отточенные аргументы… Сказанное пришлось терпеливо и неоднократно повторить, вновь и вновь отвечая на запрос пораженной совести Тиоракиса.

Это была тяжелая работа, как тяжело любое по-настоящему глубокое вторжение в чужие переживания. Иногда легче подвигнуть скрытного, но лично вам безразличного человека, начать выворачивать наизнанку свою душу, чем выдержать поток спонтанной и искренней исповеди того, кто страстно желает, чтобы вы (именно вы!) взяли на себя хотя бы часть груза его собственных нравственных страданий, его стыда, его страха, сняли бы страшную тягость предстоящего ему нового морального выбора…

Стаарз справился. Он добился главного: помог Тиоракису обрести то состояние, которое позволяло продолжить выполнение возложенной на него миссии. Миссия – ключевое слово. Возведение цели в степень миссии позволяет переступить через многое.