Текст книги "Апокриф"

* * *

Анализируя состоявшийся разговор и полученное задание, Ксант Авади довольно легко вычленил основной повод к панике, которая возникла в политическом руководстве страны в отношении не занимавшего никаких постов и не принадлежавшего ни к каким партиям Острихса Глэдди. Его чудачества, как изволил выразиться Тиоракис, за последние три с небольшим года привели к незапланированным проигрышам уже пятнадцати кандидатов от «Объединенного Отечества» на выборах всех уровней. К счастью для правящей партии, Острихс подключался к предвыборной агитации на первый взгляд совершенно случайно, будто из озорства. Почти наверняка можно было сказать, что у него не было какого-либо плана, направленного к реальному изменению давно устоявшегося политический расклада. Просто он вдруг вставал на сторону какого-нибудь кандидата, противостоявшего в данном округе выдвиженцу «Объединенного Отечества» – и участь выборов была решена. Опять же, Острихс не набивался ни к кому со своими предложениями оказать помощь в завоевании электората. Это за ним шла настоящая охота. Он лишь принимал решение, как будет «шалить» в данном конкретном случае.

Слава «Чужого» в качестве «делателя депутатов» росла в последние годы как снежный ком, а ее возникновению Острихс был обязан утечкам информации из предвыборного штаба Виисты Намфеля, которому он помог избраться членом Федеральной Палаты парламента, а его сыну сменить отца на посту Ялагильского мэра. Конкуренты Намфеля, а также журналисты, пишущие на политические темы, быстро докопались до главной причины успехов старого лиса, найдя ее в уникальном даре некого вполне еще молодого человека, недавно вернувшегося из довольно длительного и не очень понятного заграничного вояжа. Раскопки не столь далекого прошлого Острихса и его взаимоотношений с Намфелем дали писакам массу материала для сенсационных статей, завораживающих домыслов и основу для соответствующих заработков, а политтехнологам – головную боль и задачу заполучить уникума в распоряжение тех сил, которые они обслуживали.

Казалось бы, все козыри для приобретения такого ценного индивида в свое безраздельное распоряжение были у «Объединенного Отечества», однако не вышло. Острихс упорно желал оставаться совершенно независимым. Никакие соблазны в виде почетных синекур, предложений участия во власти, блестящей карьеры или просто денег на него не действовали, а средств надавить на упрямца не находилось. Он не был обременен семьей: из родственников (если в его случае допустимо говорить о родственниках) оставалась только мать, после смерти своего мужа перебравшаяся на жительство в пансионат для престарелых с очень неплохими условиями. Содержание самого себя ему также не доставляло особенных хлопот. Пожив достаточное длительное время в молодежной общине, где презрение к вещам являлось одним из столпов ее внутренней морали, Острихс привык довольствоваться самым малым. А на это средства у него всегда находились. Приобретя свою особую известность, он свободно перемещался по стране, и где бы ни появлялся – всегда находились люди, готовые предоставить кров и пищу и ему самому, и его спутникам не без расчета, конечно, на получение соответствующей благодарности в виде использования гостем своего дара в их интересах. Урок альянсов, преподанный когда-то Виистой Намфелем, не прошел даром, и Острихс научился не отвергать «руку дающего», если речь шла о средствах, необходимых для поддержания собственного существования, при условии, что это не нарушало его личной свободы в тех рамках, которые он сам для себя определил. Возможно, именно поэтому у эмиссаров «Объединенного Отечества» с ним ничего не получалось. Партия власти ничем ни с кем не хотела делиться, в том числе, таким инструментом, каким являлся Острихс. Другие тоже были бы не прочь установить на него монополию, но по своему положению в системе не могли капризничать и поэтому довольствовались даже случайным успехом, если удавалось заполучить его хотя бы и на разовую акцию. А могло быть и так, что Острихс, становясь на сторону более слабого, удовлетворял таким образом какое-то свое личное понятие о справедливости. Есть такая категория людей, которые всегда желают проигрыша сильному. А могло быть еще как-нибудь… А могло – и все вместе… И вот, в итоге, где-то на самом верху решили, что все это пахнет заговором против партии власти, интересы которой составляющие ее люди давно привыкли отождествлять с интересами государства. Вот вам и покушение на государственную безопасность!

* * *

– Знаете, какую базу они под это подводят? – спросил Мамуля у Тиоракиса, ткнув пальцем в направлении потолка.

Тот, понимая, что вопрос носит риторический характер, отрицательно покачал головой.

– Их там ужасно беспокоит, что по отношению к не подозревающему ничего избирателю применяют недозволенные методы психотехнического воздействия и таким образом лишают народ гарантированного конституцией (заметьте!) права свободного выбора. Собственно, в этом и состоит покушение на демократию как основу нашего государственного строя. Улавливаете логику? А инструмент этого незаконного воздействия – наш «Чужой», простите за невольный каламбур… Теперь вам понятно, каким боком ко всей этой электоральной истории подвязали родной департамент?

– Несколько притянуто, конечно, но казуистика достаточно остроумная, – оценил Тиоракис. – А, если переводить это в практическую плоскость, что именно требуется от меня?

– Внедрение, разумеется! Внед-ре-ни-е!

– А цель? – тут же поинтересовался Тиоракис. – Внедриться в компанию «Чужого», мне представляется, не сложно. Я ничего плохого не хочу сказать о людях, которые его сейчас окружают, но, так сказать, по принципу создания все это сообщество – типичный сброд. К ним прибиться сможет любой новичок из любого нашего территориального подразделения. Что за работа здесь для центрального аппарата департамента?

– Вопрос в длине цепочки и, соответственно, в числе посвященных, – отвечал Мамуля, – сами понимаете, через сколько колен такое поручение дойдет до рядового агента. Сколько будет возможностей для утечки информации. А заказчик, – Мамуля снова указал пальцем в потолок, – хочет, насколько я понял, иметь до исполнителя возможно более короткое плечо, и сохранить всю операцию между максимально небольшим числом глаз. Понимаете теперь?

– Признаться, не до конца… Что такого особенного в том, чтобы взять «Чужого» под плотный контроль? Его и так ведут, как я понял, – будь здоров! Ну, может быть, из меня, действительно, выйдет чуть более искусный стукач – только и всего! Смысл?

– Смысл, конечно, не в стукачестве, – отмахнулся Мамуля. – Этого-то добра… сами понимаете! Нужно попробовать стать «Чужому» близким другом, наперсником, кем хотите… хоть любовником! Только чтобы научиться управлять им. Он должен на систему работать, – вот, чего от нас хотят…

– Насчет любовника, вы это серьезно? – не смог удержаться от вопроса Тиоракис, хотя прекрасно понимал, что со стороны начальника подобный тезис являлся скорее метафорой, чем реальным требованием. – Если честно, я не готов: я яростный гетеросексуал! Да и в досье фигуранта для такой игры, вроде, данных нет…

– Не готовы? – деланно удивился Мамуля, – вы же офицер! Если Отечество призовет, полюбите, кого прикажут!.. А если серьезно, – продолжил он после короткой паузы, нужно постараться стать для фигуранта чем-то вроде настоятеля Фантеса и, завоевав такое положение, исхитриться сделать его орудием системы. В его же интересах, между прочим. Потому, что в качестве противника он ни президента, ни Политсовет «Объединенного Отечества» не устраивает. Со всеми вытекающими… В теперешнем положении они видят в нем крайне опасный дестабилизирующий фактор. Он баланс власти может нарушить.

– Можно крамольный вопрос? – спросил Тиоракис.

– Валяйте!

– Ну, допустим (только допустим!), что «Чужой» действительно помог отодвинуть от руля «Объединенное Отечество»… Ну, собственно, и что? У нас же, вроде как, демократия, и даже с точки зрения конституции такой «ужасный» случай ничего противозаконного из себя не представляет? Вот, ежели все оставить, как есть? Никак нельзя?

– На ваш вопрос дам сразу три ответа, после чего дискуссионная часть нашего с вами совещания будет окончательно завершена, – ответствовал Мамуля. – Первый ответ, как бы с точки зрения наших заказчиков, в меру моего понятия о них. Они настолько привыкли рулить и иметь от этого соответствующие выгоды, что оставить себя под серьезным риском в близкой перспективе потерять все, не могут себе и представить. Отсюда и паника, и подключение нашего ведомства. Ясно? Замечательно! Второй ответ, как бы от меня лично и от подобных мне. В общем-то, я сторонник более частой ротации капитанов на мостике. Я не о формальной рокировке президентов (с этим-то у нас все в порядке!), а о реальной смене команд. Чтобы приходили более или менее свежие люди с более или менее свежими мыслями. Я за эдакие политические качели с небольшой амплитудой. С виду – недостаток стабильности и преемственности, о которых у нас так обожают печься, но на самом деле – наиболее безопасный вариант. Каждая команда знает, что ей в положенное и довольно скорое время придется уйти и уже поэтому следует вести себя аккуратно, не зарываясь, а то можно и под суд угодить. Да и натворить за относительно короткий период особо много не успеешь… Так, мелкие грешки… А, простите за пафос, «гроздья гнева народного» просто вызреть не успеют. Пошумит себе электорат на выборах, получит новую надежду вместе с новой командой, и все. Такое, понимаете, постоянное снятие социального напряжения методом слабых разрядов… Очень полезно! А вот, если кто-то у власти лет по тридцать трется, тут уж – извините! В случае чего за все тридцать лет отвечать придется. В таких случаях малым разрядом не обходится. Когда-нибудь так шарахнет! Но, это когда-нибудь… И это теория. Моя. А по жизненным установкам я, извините, простой обыватель, и очень хочу спокойно дожить свой век, а посему готов всеми силами отодвигать это самое «когда-нибудь» на самую далекую перспективу. Авось, на мой век хватит… Авось, найдется там у них какой-нибудь умник, который поймет стратегическую опасность нынешнего положения, да и измыслит некий относительно спокойный способ выпустить весь пар, что уже накопился, и пересесть на спокойные качельки. Короче говоря, я также не желаю «все оставить как есть», по вашему выражению, поскольку в этом случае боюсь скорого и неконтролируемого взрыва с неблагоприятными лично для меня последствиями. Тоже ясно? Великолепно! И, наконец, третье. Вы сами готовы ради того, чтобы «оставить все как есть», нарушить присягу и не исполнить приказ, имея ввиду все вытекающие для вас последствия?.. Я так и думал! Это и есть последний ответ…

Глава 14. Подходы

Тиоракис догадывался почему не слишком желанная для него роль главного звена в «коротком плече» между «заказчиком» и Острихсом досталась именно ему. Начать хотя бы с того, что был он более чем проверенным кадровым сотрудником. И не только проверенным, но даже заслуженным. Об этом свидетельствовала не только почетная медаль, которую мог заработать любой гэбэровец, без серьезных взысканий отпахавший на ведомство положенное число лет, но и серьезный боевой орден за ту старую уже историю с баскенскими террористами, в которой Тиоракис проявил способность во имя выполнения порученной миссии перешагнуть через такое, от чего у иного мозги свернулись бы набекрень. Опять же: офицер, присяга, все такое… Мамуля не зря упомянул об этом. Одновременно, весьма полезным выглядело то обстоятельство, что его подвиги здесь уже давно забылись, тем более что о них и так мало, кто знал. Все многочисленные, в основном, университетские знакомства, которые он имел когда-то, были давно оборваны, и по прошествии многих лет вряд ли кто из прежних приятелей смог бы узнать его в лицо. Наконец, он длительное время проработал за границей по легенде и под чужим именем, почти не поддерживая контактов на родине, и поэтому при соблюдении минимальной осторожности имел минимальные шансы оказаться кем-то и как-то случайно расшифрованным в своей новой роли. То обстоятельство, что он был одногодком человека, с которым предстояло войти в плотный контакт, тоже играло в пользу его кандидатуры: ровесничество давало дополнительные возможности для достижения взаимопонимания с «объектом».

– Но самое главное, – сказал во время их памятной встречи Мамуля, формулируя задание для Тиоракиса, – вы у нас чрезвычайно обаятельный. Во всяком случае, способны это обаяние замечательно сыграть. Вот и у меня в любимчиках ходите. Так уж постарайтесь и «Чужого» обработать. А?

Влезть, по возможности, в сердечные друзья к Острихсу – было, разумеется, только первым шагом. Далее требовалось забраться к нему в душу, понять, за какие струны там нужно дергать, чтобы заставить его играть в своем оркестре.

«Смог же в свое время Хаардик Фантес подойти к нему на мягких лапах, – рассуждал Тиоракис, обдумывая наедине с собою план действий. – В этом он сработал просто гениально! Другое дело, что в реализации своих идей священник оказался сущим ребенком и тут же напоролся на вилы в виде папаши Дрио. Но мне-то папаши Дрио не страшны! А вот принципиальная возможность поставить «Чужого» под управление – это существенно. Правда, с тех пор много воды утекло. Он может оказаться совершенно другим человеком. Хотя, судя по досье… Да что там! Судя по всему, – остается записными идеалистом… В отличие от меня, например. Я уже – не записной, во всяком случае. Не был бы он идеалистом – давно бы плавал на леденцовой лодке по молочной реке меж кисельных берегов, и мы бы с шефом еще к нему на доклад ходили! Точно – идеалист! А на что у нас клюют идеалисты? На идеализм! По собственному опыту знаю. Только нужно ему наживку подобрать. Идеализм, ведь, тоже разный бывает. Времени только больно мало для проб. От силы полгода. Дальше парламентские выборы и к этому времени он должен прочно стоять в строю. А если нет? Вот уж очень бы хотелось этого самого «нет» – избежать. В противном случае, как совершенно определенно дал понять Мамуля, придется «Чужого» достаточно жестко изымать из политического расклада…»

* * *

Слегка затемненные очки уже почти перестали раздражать и мешать, а вот молодая еще борода противно щекоталась где-то внутри себя, и приходилось сдерживаться, чтобы поминутно не залезать в нее пальцами и не расчесывать ставшую труднодоступной кожу. «Еще немножко, и я приобрету внешний вид классического вольнодумца: небрежные космы на голове, нерегламентированная растительность на роже и интеллигентский «велосипед» на носу… То ли вольный журналист из неправительственного издания, то ли молодой профессор философии, то ли студент-перестарок…» – так оценивал свою маскировку Тиоракис, разглядывая себя в зеркале маленького туалета в хвостовой части самолета. Из-за обшивки доносилось монотонное сипение турбин, уже три часа несших крылатую конструкцию к Хаспиру – главному городу административного кантона Ограсса Южная. Вот-вот должны были объявить снижение, и Тиоракис, еще раз глянув в зеркало, открыл дверь и отправился на свое место.

В Хаспире уже недели две обретался Острихс со своей небольшой «свитой», и Тиоракису необходимо было сделать попытку войти в эту разношерстную компанию, так сказать, с ходу. Времени на раскачку и наступление с дальних подступов не имелось. Поэтому легенда, с которой Тиоракис летел к месту начала операции, предоставляла ему возможность действовать максимально свободно, без лишних церемоний.

Он – журналист-любитель. Когда-то, по настоянию родителей получив юридическое образование, так и не смог найти себя в этой скучной профессии. Пробовал стажироваться на адвоката, недолго поработал клерком в нотариальной конторе, затем попытался прибиться к юристам-корпоративщикам… везде тоска. Однажды он решил, что настоящее дело его жизни – журналистика. Начал писать и проявил в этом деле завидное упорство, но его писания ни одному изданию не пришлись ко двору и соответственно не приносили никакого дохода. От бедствования спасала неплохая рента, которую имели родители, любившие непутевого сына и обеспечивавшие его необходимым минимумом для относительно комфортного существования. В конце-концов оба родителя умерли, и с недавних пор в распоряжении непризнанного светила журналистики оказался кругленький капиталец, составлявший основу той самой ренты. Согласно легенде, Тиоракис (он же Воста Кирик) со всем пылом нерастраченного идеализма решил пустить родительское наследство на создание собственного ежемесячника весьма эклектической направленности, шеф-редактором и основным автором которого собирался стать сам. На имя Восты Кирика всего неделю назад было зарегистрировано свежеиспеченное издание под названием «Независимое обозрение» (никак не меньше!), и даже снят под «редакцию» крохотный офис. Два сотрудника – секретарь и уборщица – составляли весь его штат. А сейчас он летел как бы в свою первую журналистскую командировку, в которую, по праву босса, отправил себя сам. Целью вояжа виделся сбор материала и написание обширной статьи для премьерного номера журнала. Предметом исследования должен был стать Острихс Глэдди, как та фигура, которая вызывала последнее время все больший общественный интерес…

* * *

– Ты хороший парень, Воста, но нельзя же быть таким наивным! В тридцать-то с хвостиком лет!

Говоря это, Альгема смотрела на него снисходительно и даже как-то жалостливо.

«Жалостливо – это даже хорошо, – отметил для себя Тиоракис, – у некоторой категории женщин чувство к мужчине развивается из глубинного материнского инстинкта, из желания опекать… А там, глядишь, и привязанность, и самопожертвование… Собственно, вряд ли это нам понадобится. Ладно, посмотрим!»

– Что ты меня все время ребенком пытаешься выставить? Ты, между прочим, на шесть лет младше меня…

– А у меня такое впечатление, что я на тридцать лет старше! – перебила его Альгема. – Твоя затея с собственным журналом это даже не авантюра, это просто какая-то детская ерунда! Игрушка какая-то дурацкая! Причем, явно тебе не по средствам. Ты хоть это понимаешь?

– Мне так кажется, что ты мне просто завидуешь…

– Я?! С чего бы это!?

– Ну, как это, с чего? Я – издатель. У меня собственный журнал. Я могу публиковаться в любое время. Надо мной нет никакой цензуры в виде редакторской политики…

– Да смешно же это! Никакой ты не издатель! Ты просто играешь в издателя! Чтобы стать издателем, нужно или волчарой быть с мертвой деловой хваткой и во-о-от такими зубищами, либо, если это просто хобби – миллионером, а лучше – миллиардером… Тогда, может быть, не разоришься… А твоего тощего капитала хватит от силы на полгода, чтобы издавать мизерным тиражом убогий журнальчик, который никто не будет покупать и читать!

– А если я все-таки раскручусь? Что ты скажешь тогда?

– Я в профессиональной журналистике уже восемь лет. Кое-что понимаю… Не раскрутишься! Ни малейшего шанса. Даже говорить об этой глупости больше не хочу! Давай лучше выпьем…

* * *

Они познакомились всего два дня назад в пресс-центре избирательной комиссии по выборам Хаспирского мэра. Прежний недавно подал в отставку, «в связи с состоянием здоровья», хотя злые языки говорили, будто он просто зарвался и у него земля начала гореть под ногами. Опасаясь громкой истории, высокопоставленные соратники по Объединенному Отечеству доходчиво объяснили чиновнику, что достойный уход на почетный отдых определенно приятнее скандальной разборки, которая лавров никому не принесет, тем более, что до парламентских выборов оставалось чуть более полугода. Последнее обстоятельство, кстати, делало выборы нового мэра региональной столицы особенно захватывающими, ибо рассматривалось всеми сторонами политического процесса в качестве своего рода разведки боем. Неудивительно, что на этот мед в Хаспир слетелся целый рой пишущей, снимающей и комментирующей братии, назойливое жужжание которой создавало картину общественного мнения.

Альгема давно и плодотворно сотрудничала в «Старой газете», где вполне пришлась ко двору. Она относилась к той категории людей, которые, например, чудом оставшись в живых после кораблекрушения и выплыв на неизвестный берег, первым делом спрашивают у случайно подвернувшегося туземца: «У вас правительство есть?» – и если им выпадает счастье услышать утвердительный ответ, они тут же заявляют: «Тогда я – против!» – после чего могут себе позволить со счастливой улыбкой помереть от голода, скажем, или, там, от жажды, или даже быть съеденными тем же туземцем…

«Старую газету», в силу сложившихся исторических обстоятельств, финансировали люди, много лет назад решительно отодвинутые от кормила власти, что, в основном, и определяло ее вечную оппозиционную линию. Кроме того, почтенное издание прикармливали некоторые из обладателей крупных капиталов, пребывавшие в трогательном симбиозе с существующим режимом, но считавшие очень удобным иметь под рукою эдакий небольшой инструментик, неприятными уколами которого можно давать знать правящей камарилье о своем недовольстве и напоминать ей ту неприятную истину, что все на свете имеет свой конец. С помощью этого же механизма запускались разного рода пробные информационные шары в случаях, когда через официозы делать это было неловко. Несмотря на раздражение, которое доставляли властям наскоки «Старой газеты «, ее, тем не менее, терпели, поскольку она, а также еще несколько подобных, но более мелких изданий, прибавляли респектабельности демократической облицовке политического фасада страны. Даже в годы Стиллеровского правления «Старую газету» официально никогда не закрывали, хотя она и пережила несколько погромов со стороны патриотически настроенных граждан. Так что, хотел того кто-то или не хотел, но рупор оппозиции в конечном итоге также работал на систему. Это, кстати, вполне отвечало «теории балансов», которую исповедовал руководитель Пятого департамента ФБГБ Ксант Авади, не говоря уже о том, что сообщество «единомышленников», сложившееся вокруг редакции, представляло из себя удобнейший портал для засылки в ряды оппозиции любого количества агентов или провокаторов.

* * *

Подход к Острихсу через Альгему представлялся очень естественным. Она хотя и не входила в близкий круг Чужого, но постоянно вращалась рядом и была хорошо знакома с большинством из тех, кто это окружение составлял.

Еще года полтора назад редакция Старой газеты дала напористой журналистке задание войти в контакт с Острихсом Глэдди, который, судя по всему, в течение короткого времени должен был превратиться в регулярный источник политических сенсаций. Держать поблизости от него своего корреспондента представлялось очень перспективным. Надо сказать, что подобная мудрая мысль пришла в головы многих газетчиков, но провернуть дело с должным тактом и добиться относительного успеха из всех соискателей смогла только Альгема.

Основная проблема состояла в том, что Острихс явно недолюбливал журналистов. Корни этой неприязни, скорее всего, находились в том самом теперь уже далеком дне, когда его вызвали к судебному следователю в качестве свидетеля по делу об убийстве Хаардика Фантеса. Он так и не мог забыть хамской атаки банды репортеров, напавшей на него после допроса. Не складывались отношения с этими ребятами и после его возвращения на родину. Журналисты ведь тоже недолюбливают людей, которые, с одной стороны, представляют известный общественный интерес, а с другой, – подчеркнуто избегают контактов с прессой, лишая их основной профессиональной пищи – информации. Здесь для газетчика кроется очевидная опасность остаться уже без самого, что ни на есть, хлеба насущного. Кому же это понравится? К счастью, существует известный метод: если фактов не хватает, их додумывают или просто сочиняют. Если объект репортерского внимания сам не дает о себе сведений, можно в ходе «журналистского расследования» насобирать циркулирующих вокруг него отрывочных слухов, в просторечии именуемых сплетнями, натаскать мелких бытовых деталей и раздуть все это в знаковые события… А то еще коронный номер – беззастенчивое выдирание из контекста и произвольная интерпретация любого неосторожно сказанного слова…

Острихс не собирался штурмовать никакие политические вершины и поэтому не считал нужным специально заботиться о поддержании по отношению к себе лояльности прессы, однако, как человек вполне обыкновенной душевной организации, не мог совершенно безразлично относиться к полувранью, вранью и дикому вранью, которое сплошь и рядом публиковалась о нем в средствах массовой информации. Все это заставляло его относиться с еще большей подозрительностью к людям, проявлявшим к нему профессиональный журналистский интерес.

Альгема приложила массу такта, психологической тонкости и терпения, чтобы Острихс для начала хотя бы перестал от нее шарахаться, как от зачумленной. Для этого она задвинула свои обычные профессиональные приемы в дальний угол, не гонясь за скорейшей выдачей на гора материала для печати, перешла к долгой и планомерной осаде. Редактор ее не торопил, так как тоже понимал стратегическое преимущество в случае, если его корреспонденту удастся стать для Острихса более или менее своим человеком.

Умение ждать и такт свершили, казалось, невозможное. В конце-концов, «делатель депутатов» перестал ожидать от Альгемы подвоха и даже проникся по отношению к молодой женщине некоторой симпатией. Она получила практически свободный доступ в его компанию, могла слышать многое из того, что там обсуждалось, и даже, если приходилось кстати, вставлять собственное словечко. Альгема так и не опубликовала ни одной, даже самой завалящей статейки об Острихсе, но взамен получила возможность первой из журналистов узнавать, кому из охотников за избирателями удастся заполучить в свою колоду козырного туза. В результате, «Старая Газета» стала не только очень точно предсказывать поражения кандидатов «Объединенного Отечества» на некоторых выборах, но и давать удивительно верный прогноз по победителю. Такое для репутации и рейтинга политического печатного издания дорогого стоит!

Правда, для самой Альгемы подобное положение по отношению к Острихсу в плане удовлетворения профессионального честолюбия не давало почти ничего, так как добытая ценнейшая информация реализовывалась под другими именами. Зато и статус ее в редакции был особым: «главный» постоянно изыскивал различные возможности, чтобы компенсировать своей сотруднице жертвы, приносимые на общий алтарь. Материалам, которые Альгема готовила по любым другим темам предоставлялась «зеленая улица», а оплата производилась по наивысшим ставкам…

* * *

Знакомство с журналисткой из Старой газеты было жестко запрограммировано, хотя Тиоракис приложил все старания для того, чтобы их первая встреча выглядела случайной.

Он подкараулил Альгему в небольшом кафе при пресс-центре Хаспирской мэрии, где в ожидании последней информации от избирательной комиссии и представителей кандидатов предпочитали проводить время официально аккредитованные корреспонденты. Улучив момент, когда журналистка оказалась за столиком одна, Тиоракис попросил позволения подсесть на свободный стул. Попивая чай на травах, он, сначала как бы вскользь, мазнул взглядом по лицу читавшей пресс-релиз Альгемы, а затем, будто бы вспоминая что-то, уставился на нее с хорошо сыгранной неосторожной пристальностью.

– Что-нибудь не так? – довольно нелюбезно спросила Альгема, заметив упертый в нее взгляд незнакомца.

Тиоракис слегка дернулся и, тщательно изображая виноватое смущение, забормотал:

– Нет, нет! Что вы! Боже упаси! Это я так… Извините…

– Да, ладно! – великодушно смягчилась Альгема, приняв разыгранный перед нею этюд за чистую монету. – Продолжайте созерцать, если вам это доставляет удовольствие!

Тиоракис выдержал небольшую паузу, в ходе которой умудрился даже несколько покраснеть лицом, чем вызвал еще большее сочувствие к себе со стороны сидевшей напротив молодой женщины, после чего, «преодолевая чувство неловкости», поинтересовался:

– Вы ведь Альгема Лиис? Я не ошибся?

Дальше – дело техники. Получив заверение, что это она, собственной персоной, Тиоракис назвался Востой Кириком и достаточно тонко польстил журналистке тем, что показал неплохое знакомство с ее публикациями. После такой приятной затравки молодая женщина охотно приняла предложение выпить за знакомство. Этому способствовало, с одной стороны, то, что она как раз располагала свободным временем, с другой, – что Тиоракис был по-мужски весьма привлекательным объектом, а женские инстинкты играли не последнюю роль в жизни Альгемы.

Стандартная методика обольщения следующим пунктом ставила демонстрацию щедрости, ибо слабость к жмотам испытывают, наверное, лишь какие-то особо утонченные извращенки, к каковым визави Тиоракиса отнюдь не относилась. После краткого выяснения вкусовых предпочтений Альгемы, которые, в общем-то, позволяли кавалеру ограничиться банкой пива, был заказан самый раздорогущий коктейль, имевшийся в заведении. Необходимое ценное очко было заработано, и процесс укрепления завязавшегося знакомства начал развиваться каталитически.

Альгема сама довольно быстро сломала, церемонность, которую ее новый знакомый по собственной неистребимой привычке вносил в отношения с женщинами, и они перешли «на ты». Не желая форсировать события, Тиоракис поначалу намеренно увел разговор от всякого рода профессиональных журналистских тем. По удачно подвернувшемуся поводу заговорили о новинках литературы, а точнее, о том, что ничего нового и по-настоящему интересного никто сейчас не пишет. Все закоснели в унылых формалистических поисках или попытках шокировать читающую публику, что само по себе уже превратились в надоевшую рутину. Вспомнили старую добрую классику времен империи: Вела Йолтсо, Эмома Мэрсора, Мела Ешикла и прочих. Тут, разумеется, обнаружилось, что оба являются горячими поклонниками и знатоками творчества Вада Тараба. Подоспевшая вторая порция коктейля сильно повысила градус восторженности собеседников, – и понеслось: цитирование наперебой ударных мест, ахи – по части мастерски выстроенных сюжетов, охи – по вопросу потрясающих социально-политических пророчеств писателя… Вот здесь-то разговор и соскользнул на день сегодняшний со всеми его довольно точно предсказанными гениальным автором идиотизмами и подлостями. Тиоракис позволил себе обозначить осторожное несогласие с некоторыми оценками политических событий и персоналий, которые Альгема высказывала в своих журналистских публикациях. Та не то чтобы обиделась, но с жаром слегка захмелевшего человека стала отстаивать свою позицию. Тиоракис аккуратно и постепенно, чтобы не дать заподозрить себя в игре в поддавки, сдавал пункт за пунктом как бы под напором логики и неотразимых аргументов своей собеседницы, чем еще более расположил ее к себе. Даже очень умные женщины легко ведутся на признание мужчиной (если это, конечно, не очевидный дурак) силы их логики и интеллектуального превосходства. Вследствие одержанной и честно признанной оппонентом победы, в Альгеме проснулось безотчетное желание взять искреннего и несколько наивного Восту Кирика, которого разыгрывал перед нею Тиоракис, под свое покровительство. Правда, немедленно приступить к осуществлению душевного порыва не удалось, поскольку бармен, воздев к потолку руку с трубкой от телефонного аппарата, стоявшего на стойке, громко провозгласил: «Вызывают Альгему Лисс!»