Текст книги "Апокриф"

Хаардик Фантес никогда не «миссионерил» так по-глупому и мелко. Разрешая вопросы, с которыми к нему обращались прихожане, он крайне редко отсылал их к святоотеческим авторитетам и не огорошивал туманными цитатами из Завета Истины, оставляя эти источники для объяснений с особами духовного звания. Миряне получали от него честный разбор сложной жизненной ситуации с точки зрения мудрого человека и, если это было в его силах, – дельный практический совет. А когда ситуация складывалась явно неразрешимая, можно было рассчитывать как минимум на приятное любому удрученному человеку сочувствие и на внушение светлой надежды, которую промысел Божий оставляет любому своему созданию.

Ямари как-то поделилась с новым настоятелем тем неприятным ощущением несправедливой вины, которое оставили в ее душе упреки его предшественника. Хаардик, картинно замахав на нее руками, заявил, чтобы она немедленно выбросили эту ерунду (он так и сказал – ерунду!) из головы. По его мнению выходило, что Бога больше заботят нормальные отношения в семье, чем то обстоятельство, в какой именно храм ходят муж с женой.

– Он там, – сказал Хаардик, ткнув пальцем в направлении потолка, – разберется во всем. И я вас уверяю, за все эти вероисповедные разногласия нагорит не вам, мирянам, а нам – служителям Его. И поделом! А вы, главное, живите в мире и в согласии растите дитя. Все остальное приложится, во имя Бога Единственного и Светоносного!

Подобное пастырское поведение привлекало людей в храм гораздо более, чем канонически точное, но лишенное какой бы-то ни было теплоты служение прежнего настоятеля. Поэтому и Ямари, в свое время, первый раз привела Острихса в церковь уже после занятия кафедры Хаардиком Фантесом. Но даже она была удивлена тем, что настоятель сумел запомнить ее семейные обстоятельства и узнать Острихса при случайной встрече на улице.

Фиоси, выслушав дифирамбы в адрес священника, спетые сыном, с некоторой ехидцей поинтересовался у него:

– Надо ли это понимать так, что ты обрел духовного отца, а заодно с ним и истинную веру? А как же твой равнодушный ко всему Бог, о котором ты, помнится, горячо и очень непонятно рассуждал?

– Пап! – возмутился Острихс. – Ну, пап! Ну, зачем ты так? Я что, говорил будто переменил свои взгляды? Неужели у людей с разными суждениями о Боге не может быть нормальных отношений? Хаардик – не такой! Он…

– Ты мне и про этого жулика Рийго говорил, что он «не такой», – перебил отец, который может быть немного приревновал сына к обаятельному священнику, – я кое-что слышал про этого Фантеса. У него даже в церковных кругах говорят, репутация… не того, в общем…

– Ну, ты сравнил, отец! – Острих возвел очи горе, – Хаардика с Рийго! Да Хаардик даже не заикнулся, будто ему от меня что-то нужно! Мы даже тему о моих, ну, возможностях, так скажем, не затронули!

– Сейчас не заикнулся, значит, потом заикнется! – как бы желая позлить спорщика, добавил масла в огонь Фиоси.

– Да ладно, тебе, пап! – воззвал к нему Острихс, – откуда тебе знать? Мало ли, кто чего про него говорит! Вот скажи: кто, конкретно, бочку на Хаардика катит? Конкретно!

– Допустим, настоятель храма, который я посещаю… – смиренно ответил Фиоси.

– Ну-у-у-у! – аж застонал Острихс, – так это понятно! Он, наверное, просто боится, что Хаардик у него прихожан отобьет!

Тут неожиданно на стороне Острихса выступила Ямари, которая крайне редко противоречила супругу:

– Фиоси, дорогой, Хаардик, действительно, очень, очень милый человек. И я, действительно, знаю нескольких людей, которые раньше носили белый камень на мизинце, а теперь носят красный. Понятно, что «белокаменные» священники на нашего злятся!

– Ну, вот! – переводя все в шутку, дал задний ход Фиоси, – напали на козлика серые волки! Все. Хватит! А то переругаемся еще из-за вашего попа… Хоть целуйтесь с ним, если пришла охота! Но ты, сын, все-таки поаккуратнее… Я боюсь, он мастер мозги промывать!

– Не бойся, отец! Я не такой уж маленький, и своих взглядов по первому попавшемуся поводу не меняю, – заявил Острихс, будучи уверен, что это в самом деле так и есть.

Реакция Фиоси на это смелое утверждение была умеренно скептической:

– Ну, ну…

Глава 6. Гордыня

А вообще? Верил ли Хаардик Фантес в Бога? Несомненно! Но считал ли он строгое следование тем или иным религиозным догмам основным пунктом во взаимоотношениях человека с Великой Сущностью? Вовсе нет! Иррациональное начало, позволявшее видеть в основе бытия – всемогущего, всеблагого и всеведущего Создателя, странно сочеталось в нем с логикой и реалистичным отношением к действительности, доходящим до прагматизма. Эти, противоречивые, на первый взгляд, качества позволяли Хаардику эффективно отделять Божеское от человеческого. Гуманитарий по складу ума и образованию, он был не в состоянии принять предлагаемую естественными науками модель самозарождения и саморазвития фантастически сложного мира. Свободно мыслящий человек, он не мог смиренно оставаться перед забором из догм, совершенно явно сооруженным самими же людьми вокруг великой идеи Бога. А еще он думал, ни много ни мало, о судьбе человечества. История, которую Хаардик знал великолепно, давала, по его мнению, основания считать религию главным средством для объединения людских масс в противостоянии природе, для консолидации их в мощные государственные образования, для противоборства с врагами, для подачи друг другу помощи… Он видел в вере основу для эстетического освоения окружающего мира, из которой выросли великие произведения литературы, архитектуры, изобразительного и прикладного искусства… Да и науку Хаардик воспринимал в качестве некого ручья, взявшего начало от благодатного религиозного источника, но только уснащенного в необходимой пропорции солью конструктивного скепсиса. Нет, не видел он мира, вовсе лишенного религии…

Что касается догм, то большинство из них священник-оригинал считал порождением наивных и мелочных попыток людей, оказавшихся при духовной власти, с одной стороны, объяснить необъяснимое, с другой, – пристегнуть непознаваемое к колеснице той или иной политической или экономической конъюнктуры. Он каждый раз улыбался про себя, когда задумывался о том, как жалко по отношению к Великой Сущности смотрятся все эти убогие определения, все эти перечисления ее свойств, содержащиеся в Венце Истины и совершенно точно почерпнутые из ничтожного опыта самого человека, замахнувшегося скроить Создателя по своему образу и подобию.

Не видя никакой практической ценности собственно в догматике, он находил в религии корень нравственного поведения, хотя, как человек совершенно трезвомыслящий, не отрицал, что таковое в равной степени может быть свойственно и тем, кто исходит из нерелигиозных учений. Это, однако, не означало для Хаардика, что люди неверующие не руководятся в своих нравственных поисках Великой Сущностью, существование которой они столь упорно отрицают. Бог настоятеля Фантеса был очень снисходительным. Он не сердился на свои создания, не принимавшие Его. В конце-концов, подобное неприятие, несомненно, должно было быть в Его же руке, ибо кто как не Он допустил их своеволие? Этот Бог равно любил всех своих детей и никого не стращал наказаниями за один только факт отступничества.

И уж тем более спокойно такой снисходительный Вседержитель относился к смешной и нелепой сваре, возникшей между людьми вследствие спора о присущих Ему же качествах и свойствах, которыми эти несмысленыши самонадеянно и самоуправно наделяли своего Создателя.

Из такого понимания Промысла Божьего произрастала поразительная для священника одной из ортодоксальных церквей веротерпимость и спокойное отношение даже к атеизму. Хаардик Фантес видел в утверждениях далеких от религии людей, говоривших, «что все религии, в сущности, учат одному и тому же», проявление интуитивного и совершенно верного понимания предназначения веры как некоторого данного Богом нравственного тренинга.

* * *

Жить бы умному настоятелю с подобными взглядами спокойно и легко в полной гармонии с самим собою, если бы не одно обстоятельство. Беда состояла в некой гордыне, толкавшей его нести свое понимание Бога и религии другим.

И была бы Хаардику, с учетом слишком вольного отношения к догматике, прямая дорога в очередные ересиархи, но скептический прагматизм, каким-то поразительным образом уживавшийся с горевшей в нем верой, подсказал иной путь для религиозного подвига.

Настоятель Фантес хорошо помнил, что практически все современные мировые религии когда-то начинали свой путь как ереси и довольно маргинальные секты. При этом он не без основания полагал, что ответ на тонкий и диалектический вопрос: с какого момента ту или иную группу отколовшихся одноверцев следует перестать считать сектой и начать уважительно именовать религией, – возможно, на все сто процентов диктуется политикой.

Учредить ересь и создать секту проблемы не составляло, это Хаардик прекрасно понимал еще в то время, когда учился на историческом факультете университета, но вот добиться успеха, который достался пророку Инсаберу и, кроме него, не более чем десятку других персоналий, называемых в качестве основоположников крупнейших религиозных течений, нечего было и думать. То время безвозвратно прошло. Все места на подиуме были давно распределены, и вскарабкаться туда со знаменем нового пророка не дадут слишком мощные, слишком опытные, слишком финансово-оснащенные конкуренты… В то же время, остававшийся шанс создать какую-нибудь завалящую религийку, понавербовать в нее адептов из числа оригиналов с протестными настроениями, просто чудаков и разной степени сумасшедших, да и сделаться за их счет богатым человеком, Хаардика совсем не привлекал. Ему была свойственна гордыня, но ни в коем случае не корысть.

Поэтому, еще молодым человеком размышляя о поприще, он решил руководствоваться старым добрым лозунгом записных прагматиков: если ты не в состоянии победить какое-либо движение, нужно попробовать его возглавить. И обуянный идеей принести миру настоящий смысл веры (в своем понимании, разумеется) выпускник исторического факультета отправился в духовное училище, принадлежавшее Церкви Бога Единственного и Светоносного. Религиозное образование давало возможность взойти на первую ступень иерархии, открывавшую долгий путь к вершине. Длительное ожидание, пусть даже способное занять большую часть жизни, с точки зрения подвига веры, не такое уж серьезное препятствие. Зато сверху, как представлялось гордецу, легче реализовать самые благородные замыслы, и самые светлые мечты в духе экуменизма. Ну, если не реализовать (Хаардик понимал, что это было бы, пожалуй, слишком смело), то хотя бы сдвинуть закосневшую в давно уже бессмысленных догмах старую религиозную конструкцию в нужном направлении…

* * *

Будучи выходцем из семьи, в которой по крайней мере несколько поколений носили на мизинцах перстни с красным камнем, он пошел в «краснокаменные» священники вовсе не по традиции, которую считал ниже своих замыслов. Просто в относительно небольшой и малопопулярной на территории НДФ общине Бога Единственного и Светоносного путь к ключевому посту премьер-епископа, открывавшему дорогу в Первосвященники, был гораздо короче, чем в огромной, богатой и перенасыщенной карьеристами общине Бога Единого и Светлого. Что касается «краснокаменной» церкви, то основная масса ее огромной паствы находилась за границей, в том числе в Соединенном Королевстве Великой Равнины, а штаб квартира базировалась в столице Великого Герцогства Лансор. Но Хаардик Фантес (опять же из истории) знал, что трон Первосвященника «краснокаменных» четыре раза (!) занимали премьер-епископы из Северной Империи, преемницей которой стала НДФ. Нельзя сказать, чтобы это образовало традицию, но, несомненно, говорило о признании заслуг и религиозного подвижничества тех пастырей, которые осмеливались возглавлять структуры Церкви там, где она третировалась иноверцами…

Первый этап амбициозного плана был реализован легко и блестяще. Хаардика, отлично закончившего курс духовного училища, возвели в начальный сан и направили в качестве одного из помощников настоятеля крупного храма в провинции. Там он быстро выдвинулся великолепным знанием вероисповедных вопросов, святоотеческой литературы, тонкостей ритуала, а также несомненным даром проповедника. Его первый руководитель, престарелый священник самого традиционного толка, был в восторге от своего молодого помощника и к истечению второго года службы Хаардика в храме уже собирался дать ему рекомендацию для назначения настоятелем подходящего прихода, но тут произошла первая осечка…

Немало потенциальных благодетелей народов, реализуя собственные честолюбивые планы по переделке мира, прибегали к методу захвата командной высоты. Однако вершины достигали именно те, кто на время трудного и опасного подъема умели полностью забыть себя, свои идеалы и, напялив соответствующую обстановке личину, перли наверх по головам, а если случалось, и по трупам. И только единицы из них после получения главного приза могли вспомнить, зачем они к нему так стремились. И уж вовсе исключения, оказавшись наверху, пробовали реализовать сокровенное.

Хаардик не сумел отречься ни от своих мыслей, ни от неистребимого желания делиться ими с окружающими. Отзывчивая и прямая натура подбивала его высказывать, мягко говоря, некорректные по отношению к догматике и к церковной иерархии суждения, если не с кафедры, то при живом общении с прихожанами и клиром. И, конечно же, почти сразу нашлись люди, посчитавшие за благо донести до духовного начальства информацию о непозволительном вольнодумстве молодого священнослужителя.

Последовали строгие внушения и даже какая-то не слишком обременительная епитимья, но, в общем, – пронесло, ибо архипастырь, принимавший соответствующее решение, был человек незлобный, и сам помнил за собою грех вольномыслия в молодые годы. Однако назначение Хаардика настоятелем было отложено больше чем на год.

Наконец, молодой священник, силою обстоятельств вынужденный на определенное время запечатать свои уста и сердце, был направлен возглавить почти умиравшую «краснокаменную» общину в Рудном Поясе. Захудалый храм и десятка три не прихожан даже, а так, «захожан», составили все наследство, полученное им от предшественника. Но, зато это было поле для настоящего подвига священнослужения.

От полного нищенства Хаардика спасли два обстоятельства: во-первых, «краснокаменная» церковь имела мудрость обеспечивать настоятелей, назначаемых в безнадежные приходы, минимальным ежемесячным пособием; во-вторых, требование целибата снимало со священника тяжкую необходимость заботиться о сносных условиях существования для спутницы жизни и чад. Не будучи ни в какой степени сибаритом, новоявленный настоятель вполне удовлетворился более чем скромным содержанием и целиком отдался пастырству.

* * *

Превратить доставшееся ему нечто, носившее административное имя «приход», в совсем другое, что по-человечески называется «община» и является таковой по своей сути, – стало его главной целью.

Совсем мало заботясь о ригоризме в отправлении богослужебных ритуалов, Хаардик всецело сосредоточился на личном общении с теми немногими людьми, которых что-то еще удерживало в храме. Он терпеливо вникал в их длинные, отягощенные массой ненужных подробностей исповеди, непритворно сочувствовал, умел, когда это было необходимым, чрезвычайно тактично и не обидно увещевать, успокаивал душу, возрождал надежду… и все это без унылой дидактики и нравоучительного тона. Наоборот, в его манере общения особенно привлекали приятные, бодрые и всегда уместные блестки веселого нрава, самоирония, а также готовность прокомментировать ту или иную спорную ситуацию, сложившуюся в жизни собеседника на примере какой-нибудь досадной ошибки, имевшийся в опыте самого Хаардика, либо его близких или друзей. Тем самым он доходил до сердец самым коротким путем: понимающий (и сам понятный!) брат – гораздо более подходящий объект для теплого и доверительного общения, чем даже очень снисходительный, но холодный и всегда знающий единственно верный ответ наставник.

Молодой настоятель не ограничивался только трудной ролью добровольного и безотказного психотерапевта. Его самопожертвование шло дальше. Годы были трудные, послевоенные, и у него рука не поднималась брать деньги за требы с нуждающихся прихожан. Более того, Хаардик и сам мог отдать последние имевшиеся у него копейки тому, кто попал в отчаянное положение. Не в долг! Просто так. В своем скромнейшем жилище при храме он постоянно давал приют людям, по каким-то причинам оказавшимся без крыши над головой. Иногда такие гости жили у него месяцами.

Тогда же Хаардик попробовал организовывать и, наконец, преуспел в устройстве коллективных трапез для прихожан и праздников для их детей. Эта ставшая регулярной складчина кому-то давала необходимое облегчение, кого-то – спасала от одиночества, но всем дарила ощущение некой дополнительной опоры. Люди, большинству из которых не хватает собственной инициативы для ведения активной и наполненной действием жизни, как правило, бывают благодарными тем редким личностям, что способны щедро расходовать собственное время и энергию для раскрашивания обыденности в яркие цвета нового движения и увлекательности. Мало-помалу, настоятелю Фантесу удавалось заражать своей созидательной активностью и желанием быть элементарно полезным для окружающих все более широкий круг тяготевших к нему посетителей храма. Именно посетителей, а не только прихожан.

Добрая слава не хуже, чем злая, умеет бежать впереди человека. Среди жителей небольшого города скоро начали циркулировать самые лестные рассказы о новом настоятеле «краснокаменного» храма, причем не столько как о священнослужителе, сколько как об очень хорошем человеке. А к хорошему человеку, прежде всего, тянутся слабые, в расчете на помощь и защиту, а уж за ними и сильные, больше из интереса к редкому явлению.

Настоятель Фантес принимал всех. Принимал для начала вовсе не в лоно церкви, служителем которой являлся, а просто – в круг своего общения. В этом общении он не пытался натужно «миссионерить», настаивать на признании непреложности догматов представляемой им религии, или истинности собственного мировоззрения, но, в силу своего отношения к жизни, получал удовольствие от знакомства с новыми людьми, гранями их характеров, поворотами их мысли, фрагментами чужого жизненного опыта… Он любил подискутировать, если попадался по-настоящему умный человек, вне зависимости от исповедуемых им взглядов, но умел повернуть дело таким образом, чтобы разговор воспринимался каждой из сторон как интересный обмен мнениями, а не как попытка оппонента непременно одержать верх в споре и утвердить верность собственной точки зрения. Хаардик вообще считал, что мировоззренческий переворот в человеке редко является следствием прямого убеждения со стороны, а, как правило, представляет из себя продукт длительной внутренней работы сознания, анализирующего несчетное число событий и внешних воздействий. Поэтому он не придавал своей особе слишком большого значения в формировании чьего-либо внутреннего мира, но допускал, что может оказаться той соломинкой, добавление которой опрокидывает воз…

* * *

Подвижничество настоятеля не осталось втуне. Храм стал постепенно наполняться и собственно «краснокаменной» паствой, и людьми, далекими от глубокого погружения в религию. Кого-то влекла туда семейная традиция, кого-то – смутная потребность хотя бы во что-то верить, кто-то, не сумев окончательно задавить в себе первобытный страх перед ожидавшей в грядущем неизвестностью, считал необходимым периодически демонстрировать лояльное отношения к Великой Сущности в некоторым образом формализованном виде… Таким людям решительно не понятно было глубочайшее отличие Бога Единого и Светлого от Бога Единственного и Светоносного, зато они определенно могли увидеть разницу между настоятелями храмов и вполне сознательно делали свой выбор в пользу Хаардика Фантеса. А он, будучи «краснокаменным» священником, совершенно естественным образом предлагал им догматику и ритуалы той церкви, которую представлял. «Захожане» становились прихожанами.

Мало того, некоторая часть обширной «белокаменной» паствы города стала посматривать в сторону единственного иноверческого храма. И чем тверже отцы-настоятели зарекали своим овцам глядеть в том направлении, тем большее их число поворачивали головы к запрещаемому соблазну.

К исходу второго года своего настоятельства Хаардик Фантес добился сразу двух впечатляющих результатов.

Во-первых, количество постоянных прихожан его храма увеличилось не менее чем в десять раз, а с учетом разного рода сочувствующих, интересующихся и просто любопытствующих, «краснокаменная «церковь стала одним из популярных мест города. Особенно многолюдно там бывало во время главных религиозных праздников – Обретения Завета и Первого Явления.

Во-вторых, сам Хаардик сделался притчей во языцех, а также предметом открытой неприязни и даже ненависти со стороны «белокаменного» клира, впервые почувствовавшего реальную угрозу роста иноверия со всеми самыми неприятными, в том числе, экономическими последствиями.

Прямым следствием этого второго достижения настоятеля Фантеса стала организация против него мощной контратаки. Среди его противников оказалось достаточное количество умных людей, которые сумели быстро понять, что впрямую агитировать против популярного священнослужителя бесполезно. Этим можно лишь создать ему дополнительную рекламу. А конкурировать с «краснокаменным» священником на его поле далеко не всем по способностям, но, главное, недостанет готовности и смелости отодвинуть ортодоксальную догматику с первого плана на второй, или третий, или еще дальше…

Посему умные люди, пораскинув мозгами, решили, что самый лучший способ избавиться от Хаардика – это сделать так, чтобы его съели свои же. Всего и дел, – опорочить молодца в глазах его же собственного священноначалия. И самый короткий путь к этой цели – борьба за чистоту веры и безгрешный облик пастыря.

Благочестивый поход, как и полагается в таких случаях, возглавил архиепископ местной «белокаменной» епархии. Он справедливо рассудил, что писать прямой донос на священника конкурирующей церкви соответствующему «краснокаменному» премьер-епископу будет и противоестественно и вряд ли эффективно. Такой шаг там, несомненно и совершенно верно расценят, как попытку иноверцев избавиться от талантливого и слишком успешного миссионера. Проклятого Хаардика в этом случае, скорее, подкрепят, чем придержат или уберут.

Из двух оставшихся способов: обратиться с молитвой о помощи против схизматика к Великой Сущности или прибегнуть к подобающей в таком случае интриге, – опытный архипастырь выбрал второй, поелику от природы был деятелен и за многие годы служения твердо убедился в абсолютном практическом смысле народной пословицы: на Господа надейся, а сам не плошай. По тем же соображениям, наиболее действенным средством против невооруженного противника он полагал не слово Божье, а слово печатное, под коим разумел все, что доводится до сведения широкой публики через газеты, радио или телевидение. Метод был не из дешевых, но стоил того, так как потеря паствы и активный рост иноверия на духовно окормляемой территории могли, в итоге, обойтись гораздо дороже и самому архиепископу, и церковной организации, которую он имел честь представлять.

В качестве застрельщика задуманного сражения архиепископ решил использовать заслуженного и проверенного борца с иноверием, состоявшего в Теологическом Совете аж при самом Первосвященнике. Этот деятель носил неофициальный титул главного светила «сектоведения» и, когда по указке духовного начальства, а когда по собственной инициативе, лепил ярлык: «Осторожно, секта!» – на любое новое религиозное объединение граждан, слишком буквально воспринявших положения конституции о свободе совести. Правда, случай с настоятелем Фантесом не был столь однозначным. Все-таки этот человек формально являлся представителем одной из крупнейших церквей, имевших многовековую конфессиональную историю. Исходя из этого, «сектовед» для своей разоблачительной статьи выбрал тон недоуменного сочувствия по поводу явного недомыслия «краснокаменного» священноначалия в отношении самого существа активной деятельности, развитой в своем приходе Хаардиком.

В результате в самой читаемой кантональной газете появился обширный комментарий с названием: «Сектантство во Храме», – имевший подзаголовок: «Слепота пастырей или новый курс «краснокаменной» церкви?»

«Мы не делаем секрета из наших расхождений с Церковью Бога Единственного и Светоносного, – вещало светило «сектоведения», – но до последнего времени у нас не оставалось сомнения, что, несмотря на весьма существенные разногласия в догматике, мы поклоняемся одной Великой Сущности, внемлем одному и тому же Завету Истины и слушаем тех же Пророков. Все это внушало светлую надежду, что когда-нибудь имеющиеся заблуждения себя исчерпают и обе Церкви сольются, наконец, в свете истинной веры под знаменем раз и навсегда общего Венца Истины».

После этого велеречивого запева «сектовед» перешел непосредственно к анализу деятельности настоятеля Фантеса. По его словам выходило, что Хаардик, совершенно забыв о долге священнослужителя, действующего от имени уважаемой в мире Церкви, создал при храме под красным камнем некое полуязыческое сборище людей, в большинстве своем равнодушных или даже враждебных к основным догматам религии и упражняющих свою гордыню в собственном понимании и веры, и места в ней церковной иерархии. «Сектовед» приводил ужасающие образцы проповедей настоятеля Фантеса, из которых неискушенный верующий мог легко сделать вывод, например, о том, что высокие нравственные начала не являются прямым следствием глубокой религиозности, а могут вполне нормально существовать параллельно ей, или даже вне ее. Еще одним грехом, тонко подмеченным автором статьи, являлось то, что главным моментом, притягивавшим людей в храм под красным камнем, стали не красота и величие богослужения и не желание получить отеческое назидание в рамках канонических ритуалов, а развязное общение прихожан между собой и с самим настоятелем, который, явно используя приемы психотехники, подчиняет обращающихся к нему людей своему влиянию и подменяет авторитет церкви собственным авторитетом. В результате, верующие в стенах храма, принадлежащего к одной из ортодоксальных церквей, обманом приобщаются к некому суррогату религии, не имеющему ничего общего с Церковью Бога Единственного и Светоносного… Старательное светило, кроме сказанного, нашло еще массу оснований для того, чтобы, хотя и белыми нитками, соорудить из настоятеля Фантеса злокозненного сектанта, использующего стены храма во вред той самой религии, которой он должен служить. В конце статьи, разумеется, были заданы вполне провокационные вопросы: не означает ли поставление в настоятели «краснокаменного» прихода такого человека, как Хаардик Фантес, признаком некого крутого поворота всей этой Церкви от достойной сожаления схизмы к глубокому еретичеству? Либо это факт печального неведения или наивной слепоты архипастырей Бога Единственного и Светоносного, не способных увидеть явного зла, свившего себе гнездо внутри самой иерархии?

На статью валом пошли хорошо подготовленные отклики. Свое возмущение покушением на самые основы веры высказывали и «белокаменное» священство, и младшие клирики, и рядовые прихожане. Нашлись недоброжелатели и среди паствы самого настоятеля Фантеса, правда, в основном, анонимные.

«Вы посмотрите, как при новом настоятеле стали проходить шествия по случаю религиозных праздников! – восклицал кто-то из таких возмущенных. – Это какой-то карнавал и бесовское действо, а не ритуал во славу Божию! Разве фейерверк, пляски и неуемное веселье толпы пристали святому торжеству?»

В постепенно разгорающийся костер скандала были подкинуты и порции весьма вонючего материала иного сорта. Через пару желтых газетенок реализовали грязненькие намеки о якобы возможном увлечении целибатного «краснокаменного» священника молоденькими особами женского пола. Была даже опубликована мутная фотография, представлявшая со спины некую мужскую фигуру, одетую в повседневное облачение священника и при этом обнимавшую за талию довольно юную, судя по некоторым признакам, девицу. Фон, на котором находились оба персонажа, выглядел вовсе невразумительным, но подпись под снимком сообщала о том, что «господина, похожего на настоятеля Фантеса, сфотографировали в столь пикантной ситуации прямо в церковном дворе». Более серьезные издания с положенным в таких случаях жеманством замечали, что, с одной стороны, верить бульварной прессе как бы и нельзя, но, с другой, – дыма без огня, знаете ли…

Нашлись люди, которые решительно встали на защиту травимого священника. Но все они, как назло, оказались людьми самых либеральных взглядов, в том числе и в вопросах веры. Один из них вообще оказался записным атеистом. Они действовали из самых лучших побуждений, но своими выступлениями только усугубили ситуацию. Ортодоксы буквально взвыли от восторженной злобы: «Вы посмотрите, кто его защищает!!!»

Наконец, дело приняло такой оборот, что епархиальное начальство Хаардика уже не могло не замечать громкого скандала вокруг своего священника и было вынуждено реагировать. Открыто встать на сторону молодого настоятеля не представлялось возможным. Водившийся за ним грех новаторства и вольнодумства был хорошо известен, но идти по пути каких бы то ни было реформ вовсе не входило в планы отцов «краснокаменной» церкви. С другой стороны, прибегнуть к жесткой репрессии в отношении священника, возродившего «мертвый» приход, склонившего (хотя и не вполне канонически) значительное число верующих к посещению именно «краснокаменного» храма, создавшего цветущую общину, регулярно отчислявшую солидные епархиальные взносы, – представлялось также нелогичным. Тем более все прекрасно понимали истинные мотивы, по которым Хаардик подвергся такому беспардонному шельмованию. Компромисс не заставил себя ждать. Премьер-епископ, рассмотрев по докладу специального ревизора «художества» настоятеля Фантеса, не запретил его в служении, а, сделав подобающее внушение, перевел в другой приход. Надо ли говорить о том, что это снова оказалась страшная дыра, открывавшая неуемному гордецу нетронутое поле для нового подвига…

* * *

По этим рельсам и покатилась дальнейшая жизнь Хаардика Фантеса. Епархиальное начальство, не имея никакого желания давать нестандартному священнику ход наверх по ступенькам иерархии, тем не менее, весьма цинично использовало его способности для поднятия из руин самых безнадежных приходов. После того, как жизнь очередного краснокаменного храма налаживалась, настоятеля, неизбежно успевавшего нажить себе яростных недоброжелателей из числа ревнителей древнего благочестия, под соответствующим предлогом перебрасывали в следующий приход, требовавший подвига и самоотречения… С некоторых пор известность настоятеля Фантеса среди краснокаменного клира стала весьма широкой, но это была известность опасного чудака и неудачника. Что касается самого Хаардика, то он неудачником себя не считал. Дело в том, что его гордыня была гораздо сильнее присущего ему же честолюбия. Для честолюбца главное – достигнуть намеченной вершины и получать наслаждение, пожиная причитающиеся в связи с этим лавры. Для гордеца достаточно просто идти по избранному пути, несмотря ни на что и даже без надежды достичь когда-нибудь цели. В этом есть много от самолюбования, но такой человек получает некое противоестественное, на первый взгляд, удовлетворение от наблюдения собственной способности противостоять неблагоприятным обстоятельствам, как бы тяжело они для него не складывались. Кстати, таковы многие из канонизированных святых. Это настоящий сонм неудачников с обычной человеческой точки зрения. Почти никто из них не довел до результата свою миссию. Тот был убит язычниками, не принявшими истинной веры, эту казнили еретики, а те – коллективно потонули в море по дороге к святым местам…