Текст книги "Апокриф"

– Можно я к вам присоединюсь?

Тут уж не могло быть никаких оснований для отказа.

– Да, да! Разумеется!

Они обедали за одним столом, болтали о чем-то… Летта постоянно отвлекалась от еды и разговора, поскольку было очень много желающих поприветствовать ее, а Тиоракис при этом ловил на себе заинтересованные взгляды приветствующих.

Потом это стало повторяться каждый день, и уже сам Тиоракис, стоя в очереди к раздаче, махал Летте рукой, обозначая свое местонахождение, лишь только она входила в обеденный зал.

Как-то среди разной болтовни он завел разговор о городской архитектуре, упомянув творчество одного из известных мастеров, построивших несколько замечательных домов в столице.

– А вы сможете мне их показать? – спросила Летта.

Они все еще оставались на «вы». Дело в том, что Тиоракис вообще с трудом переходил на «ты», но в данном случае и это играло ему на руку! Слишком много мужчин пытались навязать Летте близкое знакомство, и поэтому церемонность Тиоракиса казалась ей особенно милой и к тому же – стильной.

– Конечно! Когда? – с готовностью отозвался Тиоракис.

– Сегодня не могу… С мужем уже договорились в кино пойти, – раздумчиво сказала Летта. – Тогда завтра. Сможете?

* * *

Они долго ходили по весенним улицам города. Летта стерла себе ногу не очень подходящей для длительных прогулок туфлей, и Тиоракис поймал такси. Во время всей экскурсии он не сделал даже попытки притронуться к Летте, взять ее под локоть или приобнять. А тут, сидя на довольно тесном заднем сидении небольшого автомобиля, он невольно чувствовал тепло ее бедра, и голова у него не то, чтобы кружилась, а как-то странно немела, как если бы он ее отлежал.

Когда они доехали до места, Летта попросила не провожать ее дальше, но зато, произнося: До свидания! – так нежно прикоснулась к руке Тиоракиса, что он переживал это прикосновение до самого утра…

Как-то само собой получилось, что с этого момента Тиоракис стал сопровождать Летту до ее дома почти каждый день, продолжая вести себя в обычной для него манере – то есть предельно почтительно и целомудренно.

Однажды, заметив недалеко от их пути цветочницу, он попросил у своей спутницы извинения, отошел и купил небольшой букет обычных весенних цветов.

– Можно вам подарить? – спросил он Летту.

– А можно вас поцеловать? – спросила Летта принимая цветы.

– Запросто! – ответил Тиоракис, пытаясь скрыть за бравым тоном замешательство, а Летта, не говоря больше ни слова, положила ему на шею под затылком свою умопомрачительную руку и, наклонив его голову к своей, спокойно, как бы пробуя, поцеловала в губы… Потом они шли молча, и она, взяв его под руку, слегка прижималась к нему… Потом они долго целовались в подъезде…

Через несколько дней они стали любовниками.

* * *

Явное предпочтение, которое первая красавица университета отдавала Тиоракису, не могло остаться незамеченным. Университетские друзья стали одолевать Тиоракиса нескромными вопросами, но он, пуская в ход все свое лицедейство, охлаждал их любопытство совершенно «искренними» рассказами о том, что Летта именно потому позволяет ему чаще прочих находиться подле себя, поскольку точно знает, – с этой стороны никогда не будет никаких поползновений установить власть над ней. Он был столь убедителен в разыгрываемой им перед товарищами роли преданного и не рассчитывающего ни на что пажа королевы, что только у самых недоверчивых оставались слабые подозрения по поводу невинности его отношений с Леттой. Некоторые даже сочувствовали ему. А Тиоракис получал высшее наслаждение – наслаждение от тайного обладания. И расставаться с этой тайной ради каких-то там дурацких лавров примитивного соблазнителя (пусть даже соблазнителя первой красавицы) он не собирался.

* * *

Эта склонность к тайному обладанию проявлялась у Тиоракиса и в отношении к власти.

Вообще, властность одно из свойств личности, которые проявляются у человека довольно рано. Свою способность быть повелителем дети, как правило, испытывают в играх со сверстниками еще в самом нежном возрасте. Древний инстинкт требует обрести первенство, а с ним и власть, для начала, хотя бы в пределах песочницы. Те, кому по силе и сообразительности трудно выбиться в вожаки ребячьей ватаги, охотно властвуют над кукольной семьей или армией оловянных солдатиков…

По мере взросления и обретения опыта инстинкты уступают место разуму (люди все-таки!), и уже далеко не все, по здравому рассуждению, сохраняют желание непременно руководить действиями других людей или, не дай Бог, их массами. Слишком хлопотно. Добиться своего, если только честолюбие не стало самоцелью, можно и более скромными инструментами.

Тиоракис в детстве никогда не был лидером. При неплохом физическом развитии ему для этого явно недоставало инициативы, напора, отчаянности, реакции… Он осторожно уклонялся от участия в жестоких или рискованных забавах, где выковывается авторитет маленьких сорванцов. Драться он тоже не любил и, скажем прямо, боялся, но, будучи прижат к стенке, мог дать достойный отпор. В общем, никогда не был он ни маленьким жестоким вождем (какие часто руководят дворовыми или школьными ватагами), ни забитым парией, каковые тоже являются непременным атрибутом своеобразной детской иерархии.

* * *

Как-то в шестом, кажется, классе лицея он получил возможность испытать меру своего честолюбия и амбиций.

Было время выборов «Командиров соколиного крыла» – так назывались предводители отрядов детской патриотической организации «Соколята» разного уровня. В эту организацию, надо сказать, входили практически все школьники в возрасте от десяти до четырнадцати лет.

Вот и однокашники Тиоракиса выбирали Командира соколиного крыла своего отряда. Выборы происходили, разумеется, под патронатом представителя лицейской организации «Молодых Соколов», в которой состояли многие старшеклассники. Здесь же совершенно непременно присутствовала и классная дама. При таком идеологическом и административном обеспечении избирательной компании у неформального лидера класса шансов на избрание не было никаких. Низший балл в четверти по «Родной литературе» и три записи в штрафном журнале у самого директора лицея делали его кандидатуру заведомо непроходной.

Кто-то предложил Тиоракиса. Успеваемость – в пределах нормы, начитан, язык подвешен, поведения не то чтобы примерного, но и не буйного. Тиоракису, чего скрывать, – было лестно. Особенно ему нравилось, что можно будет нашить на рукав форменной лицейской куртки желтый шеврон. К внешним атрибутам власти он был неравнодушен.

В общем, выбрали.

Свое назначение Тиоракис почти сразу отметил административным подвигом. На первом же заседании лицейского «Совета командиров», в котором ему довелось участвовать, он выдал «на гора» столько талантливой и не по годам витиеватой демагогии, что под ее напором классу вручили переходящий поощрительный вымпел.

Избиратели были восхищены, и Тиоракис некоторое время купался в лучах славы.

Но потом оказалось, что свалившуюся на него малую толику власти и причитавшийся к ней красивый желтый шеврон нужно отрабатывать. Получалось, что право диктовать волю другим неизбежно связано с потерей части собственной свободы. Нужно встраиваться в систему. А разбросанной натуре Тиоракиса строгая система претила. Ну, что это, в самом деле? Когда хочется играть в мяч или просто носиться с товарищами в ближайшем к лицею парке, – тебя зовут на очередное заседание совета; хочется почитать интересную книжку, – а тут сиди и выдумывай какой-нибудь занудный «план мероприятий»; а то – вместо беззаботной болтовни с друзьями – заставляй их выполнять какое-нибудь скучнейшее «поручение»… Тоска!

Короче, успешно «завалив» уже к концу следующей учебной четверти порученное ему дело, Тиоракис лишился первой и последней в своей жизни руководящей должности. Он не особенно расстроился по этому поводу, сожалея лишь о необходимости спороть с рукава куртки так нравившийся ему желтый шеврон.

Потом Тиоракис как-то заметил для себя, что даже среди сугубо вымышленных литературных героев и среди исторических персонажей, так или иначе препарированных тою же литературой, его гораздо более интересуют и привлекают разного рода «тайные советники вождей», «серые кардиналы» и прочие загадочные личности, определявшие судьбы стран и народов, действуя исключительно интеллектом, из-за кулис, чем очевидные титаны силы и духа, увенчанные за свои подвиги коронами повелителей империй или лаврами непревзойденных полководцев, застывшие в бронзе и камне величественных монументов. Отсюда, наверное, выросло упомянутое уже увлечение юноши разного рода повествованиями о хитроумных дипломатических и тайных шпионских схватках, что, собственно, почти одно и тоже…

Вот с таким нехитрым багажом Тиоракис и отправился на первую в своей жизни встречу с вполне реальными людьми из секретного ведомства.

Глава 2. Соблазнение

Администрация университета никак не рассчитывала, что возможность пообщаться с «гэбэровцами» может вызвать у студентов ажиотажный спрос. Следствием такого заблуждения было то, что для упомянутого мероприятия выделили не здоровенный актовый зал, а относительно небольшой – Клубный.

В результате, уже минут за пятнадцать до начала встречи это, в общем-то, тоже не маленькое помещение заполнилось под завязку.

Своеобразная архитектура главного университетского здания определила довольно необычное, не очень удобное и даже не вполне безопасное устройство входов в Клубный Зал. К его дверям нужно было подниматься по лестницам, находившимся внутри облицованных белым мрамором туннелей. Туннели начинались из широкого коридора, подковой обнимавшего все пространство зала снаружи.

Придя на место минут за пять до обозначенного в афише времени, Тиоракис сразу понял, что опоздал. Порталы всех трех туннелей были перекрыты распорядителями из числа студентов. Они с трудом сдерживали напиравшую из коридора веселую толпу, также состоявшую из студентов, которые на данный момент распорядителями не являлись. Внешне все это напоминало какую-то силовую игру – вроде перетягивания каната. Все с азартом исполняли свои роли. Те, кто, сцепившись руками, изображали из себя живые плотины, одновременно пытались разъяснить напиравшей на них многоголовой волне, что мест в зале уже нет и прорываться туда бесполезно. Тех, кто был волной, судя по всему, уже давно привлекало не столько счастье увидеть физиономии «гэбэровцев» и услышать их откровения, сколько интересовал сам процесс прорыва через оцепление. Толпа явно развлекалась: из недр ее слышались радостные взвизгивания девчонок и грубоватые шутки взрослеющих мальчиков.

Неизвестно, сколько времени могло бы продолжаться такое, вполне спортивное, противостояние, но дело решили примитивные технические средства. Видимо, в расчете на буйный контингент, мудрые архитекторы предусмотрели возможность перекрытия входов в тоннели прочными двустворчатыми решетками. Задача распорядителей, таким образом, сводилась к тому, чтобы на короткое время оттеснить напиравшую на них толпу за пределы секторов, в которых происходил поворот решеток, затем свести створки, и – дело в шляпе! Так и произошло, последовательно в каждом из туннелей.

По мере возникновения перед штурмующими явно непреодолимых преград, большинство из них смирялось, хотя и с некоторой долей огорчения, с необходимостью прекратить столь увлекательное состязание. Постепенно остывая и живо обсуждая перипетии только что завершившейся борьбы, они шумными стайками разбредались по лабиринтам огромного здания. Но около одного из уже запертых решеткой тоннелей остались спортсмены иного рода. Они относились к той категории людей, для которых главный интерес состоит не в соревновании мускулов, а в противостоянии администрации – любой, всегда, везде и по каждому поводу. Из таких, при наличии подходящих условий, нередко получаются революционеры. К этой компании примкнул и Тиоракис. Не исключено, что он был единственным из них, для кого главным призом борьбы была возможность присутствовать на самой встрече с сотрудниками ФБГБ. Для прочих основной задачей являлось принуждение администрации к той или иной уступке. Из принципа!

Было их, всех вместе, человек двадцать пять. Для начала они потребовали от распорядителей, находившихся с другой стороны решетки, позвать заведующего Клубным Залом. Распорядители отрицательно качали головами и нагло улыбались. Тогда фамилию заведующего стали скандировать в двадцать с лишним глоток. Тоже без особого успеха. В коридоре, правда, шуму было много, но пробиться в зал по круто поднимающемуся тоннелю и сквозь звукопоглощающие двойные двери эти вопли не могли. Попробовали раскачивать решетку. Это настолько озаботило распорядителей, что они пригрозили вызвать наряд полиции. Угроза была вполне серьезной. Она не только охладила наиболее горячие головы, но и способствовала сокращению группы инсургентов человек на десять. Церберы скептически и ехидно взирали через, казалось, непреодолимую стальную преграду на сокращающиеся ряды искателей справедливости.

Но тут один из наиболее инициативных и сообразительных молодых людей, находившихся с другой стороны барьера, заметил: в верхнем ярусе решетки прутья приварены таким образом, что на стыке створок образуют пространство, в которое можно попытаться протиснуться. Он тут же обезьяной взлетел под свод тоннеля и, извиваясь как червяк, действительно пролез через узкую щель. Стража была обескуражена, но что она могла поделать? Какая-то сила вдруг дернула Тиоракиса (с ним такое случалось), и он тут же, обдирая бока грубым железом и рискуя расколотить себе череп о мраморные ступени при спуске практически вниз головой с другой стороны решетки, повторил путь первопроходца. Когда третий студент вслед за Тиоракисом уже заканчивал преодоление препятствия, на верхних ступенях туннеля появился бригадир распорядителей. Это был кто-то из старшекурсников, а может быть, даже из младших преподавателей. Он, величественно сложив руки на груди, полупрезрительно осмотрел запыхавшийся от физического напряжения авангард правдолюбцев и мрачно произнес, обращаясь к своим подчиненным:

– Почему до сих пор не вызвана полиция? Здесь явное нарушение общественного порядка! Хотят люди посидеть в участке – нужно им помочь!

Тиоракис ничего не мог сказать за двух других находившихся рядом с ним смельчаков, но сам он вдруг остро ощутил, что, пожалуй, погорячился со штурмом решетки. Видимо, такие ощущения были не только у него, поскольку в коридоре перед туннелем к этому моменту осталось человек семь или восемь, не больше.

Насладившись произведенным впечатлением, бригадир распорядителей осмотрел поле боя и, убедившись, что от армии противника остались жалкие ошметки, неожиданно сменил гнев на милость.

– Ну, ладно, – сказал он, – вот этих, что остались, пропустите! Только, тихо чтоб!

Заветная решетка на несколько секунд раскрылась, пропустив гордых своей «победой» борцов к дверям зала. Коридор окончательно опустел.

* * *

Когда Тиоракис, наконец-то, умостился на одной из ступенек круто поднимающегося амфитеатра, от начала встречи прошло уже около получаса.

На сцене, на стульях, стоявших позади невысокого столика, сидело трое ничем не примечательных людей. Момент, когда их представляли аудитории, Тиоракис пропустил и поэтому понятия не имел, какое положение занимают эти лица в ФБГБ.

Один из них, видимо, уже довольно давно излагал достаточно хорошо известную Тиоракису по литературе и документальным фильмам историю создания отечественной секретной службы. Это разочаровывало: ничего сенсационного, захватывающего или хотя бы просто нового. Тиоракис даже порадовался, что не пришлось слушать с самого начала. Выступление, к счастью, быстро закончилось, и слово взял второй «гэбэровец». Он рассказал о своем участии в одной, ставшей по какой-то причине широко известной диверсионной операции времен Шестилетней войны. Тоже ничего нового. Об этой истории даже художественный фильм был снят, и Тиоракис его видел. Ну, правда, самому посмотреть на человека, о котором до этого знал только понаслышке, было интересно.

После этого сидевшие на сцене разведчики (или контрразведчики, или, кем они там были) предложили студентам задавать вопросы в письменном виде. По залу поплыли записки. Тоже ничего выдающегося:

– Кто, по-вашему, самый лучший наш разведчик?

В ответ – всем известная и растиражированная фамилия героически провалившегося шпиона (А что вы хотели? Чтобы вам действующего назвали?)

– Понравился ли вам мультипликационный фильм «Шпионские ужасы»?

Ответ: «Не понравился» – Тиоракиса удивил. У них там, что? С чувством юмора плохо?

– Правда ли, что Первосвященник Цеттл IV (Миротворец) начинал в качестве агента спецслужбы?

Иерарх, разумеется, оказался выше столь мирского дела (и как такое только на ум приходит!).

Все прочие вопросы и ответы были примерно в таком же ключе. Если и присутствовал на этой памятной встрече какой-нибудь иностранный разведчик, вряд ли он смог пополнить свой шпионский улов сколь-либо ценной информацией.

Правда, на один вопрос последовал совершенно четкий и определенный ответ. Тиоракис впоследствии предполагал что, скорее всего, этот вопрос был заранее заготовлен самими «гэбэровцами» и, возможно, именно из-за него была затеяна вся эта встреча.

– Расскажите, пожалуйста, как можно попасть на работу в ФБГБ?

– Если кого-нибудь действительно интересует этот вопрос, то по окончании нашей встречи можно обратиться за разъяснениями в кабинет номер четырнадцать административного сектора. Там будет наш представитель в течение всей следующей недели. Милости просим.

Зал отозвался оживлением и смешками.

* * *

Фильм, который показали в завершение мероприятия, оказался полной ерундой, хотя авторы явно пытались подражать лучшим образцам жанра. Тиоракис ушел, не досмотрев.

Сейчас его мучил вопрос: стоит ли идти в четырнадцатый кабинет административного сектора?

Перед ним вроде бы приоткрылась дверца в тот скрытый мир, который так влек его к себе. Воспользоваться ли случаем? И посоветоваться в таком деле не с кем. «С мамой? – соображал Тиоракис. – Я ее отношение к этому ведомству знаю… С отцом? Переписку затеять по этому поводу? Или по телефону: «Как ты думаешь, папа, что если я пойду в шпионы?» Глупо как-то… С сестрой… Ну, ее-то ответ мне заранее известен! Она у нас вечная оппозиционерка. Будет плеваться и пугать меня страшными историями. С Леттой? Это вообще – бред! Летта – по другой епархии. С друзьями? Вот почему-то мне особенно не хочется, чтобы об этих моих планах знали друзья!»

В конце-концов, он окончательно понял, что выбор придется делать самому. Несколько дней Тиоракис ходил вокруг решения, как кот ходит вокруг холодильника, когда обоняние живописует ему, сколь вкусный кусок свежей печенки хранится в проклятом белом ящике. Три раза он даже поднимался в административный сектор и с деловым видом проходил мимо двери с обозначением: № 14. Два раза в длинном коридоре кроме него были какие-то люди. Ему казалось, что они во все глаза смотрят на него, и он сосредоточенно следовал мимо, как бы имея в виду совсем другую цель. Третий раз в коридоре не было никого, и Тиоракис… снова прошел мимо.

Нет, не решился. Почему – точно не мог объяснить сам. Не дозрел, наверное. Опять же где-то слышал… может быть, читал, что к так называемым «инициативникам» в службах такого рода относятся с большим подозрением…

Урочная неделя прошла, и проблема отпала сама собой, оставив легкий след сожаления об упущенной возможности.

* * *

Тиоракис продолжал с охотой и очень хорошо учиться, в связи с чем, уже на втором курсе был освобожден от платы за обучение. Он же стал одним из «золотых перьев» университетской многотиражки, чем приобрел широкую известность среди студентов, студенток и преподавателей, став таким образом довольно заметной личностью.

Его отношения с Леттой, дойдя до определенного уровня, как бы застыли в своем развитии и начали приобретать характер привычки. Тиоракис разрешил себе довольно сильно влюбиться в эту женщину. Первое, о чем он с удовольствием вспоминал, просыпаясь каждое утро, и последнее, о чем с наслаждением думал, засыпая, – была Летта. Что это такое, если не любовь? Однако окунуться в пучину страсти он себе не позволил и рабом своей любви не стал. Летта попробовала выкинуть с ним несколько своих обычных истерических коленец, но не тут-то было. Тиоракис в таких случаях просто разворачивался через каблук и уходил, даже не пытаясь вдаваться в так называемое «выяснение отношений». Он подсознательно чувствовал, что в этом виде военных действий женщины непобедимы. Навязав мужчине сражение такого рода, они непременно достигают триумфа и приобретают себе вечного пленника с клеймом собственницы на лбу.

Да, он переживал и даже страдал в таких случаях. Ощущения этого страдания были порою настолько сильны, что становились сродни физической боли. Но он перетерпливал. И каждый раз побеждал. Летта неизменно первая начинала наводить мосты. Тиоракис при этом никогда не пытался получить с нее контрибуцию в виде каких-нибудь признаний вины или обещаний быть «хорошей девочкой», поскольку это было сопряжено с риском вляпаться в то самое «выяснение отношений», коего он столь тщательно избегал. Он просто вычеркивал время размолвки из своей памяти, делая вид, что ничего и не произошло.

И он продолжал наслаждаться тайной их связи. Сохранять ее в секрете было тем более легко, что Тиоракис никогда не пытался сосредоточить все внимание Летты на себе. Он совершенно спокойно переносил то обстоятельство, что многие мужчины в его присутствии выказывали ей свое внимание, а она по своей привычке напропалую кокетничала с ними. Такое поведение Тиоракиса служило для большинства любопытных подтверждением того, что у него с Леттой ничего «серьезного» нет и быть не может. Ибо, по всеобщему убеждению, влюбленный мужчина просто обязан ревновать.

В отношениях с Леттой проявилось еще одно своеобразие натуры Тиоракиса. Состояние влюбленности не закрывало его глаза непроницаемой пеленой, как это случается с действительно страстными личностями. Для них предмет обожания заслоняет, делает невидимыми, незначимыми всех остальных. Нет, Тиоракис в то же время и весьма охотно общался с другими молодыми женщинами, находя даже дополнительное удовольствие от сравнения их качеств с качествами своей главной избранницы. Летта несомненно была самой красивой! Когда он видел ее или даже только еще предвкушал встречу с ней, кровь начинала бить толчками где-то там, у него внутри… Но при этом он отчетливо видел, что, скажем, Тарра явно умнее и способнее, а Клеста, несомненно, более приятна в общении, потому что добрее, терпимее… Любовь не делала его слепым.

Ну и, разумеется, он умудрялся общаться и с Леттой, и с Таррой, и с Клестой таким образом, что ни одна из них не знала о существовании другой. И это тоже чем-то было сродни работе двойного и даже тройного агента. Нужно было всегда помнить кому, что и при каких обстоятельствах сказал, где, когда и с кем договорился встретиться, какие у кого вкусы и пристрастия… Трудно! Однажды он попробовал добавить в эту компанию еще и четвертый компонент, но понял, что не потянет. Получалось слишком уж напряженно и могло закончиться «провалом».

* * *

И все-таки Тиоракис не даром чувствовал, что у него есть своя звезда!

Однажды, проверяя ящик для корреспонденции на двери своей квартиры, он обнаружил среди обычной кучи рекламных объявлений и счетов за телефонные переговоры адресованный ему простой почтовый конверт.

Зайдя в квартиру, он вскрыл его и извлек оттуда небольшой листок со странным текстом:

«Уважаемый господин Тиоракис!

Свяжитесь, пожалуйста, с нами по телефону ++2 74 28.

Суть вопроса будет Вам разъяснена во время телефонного разговора».

И все. Тиоракис ошалело вертел бумажку: ни подписи, ни печати, ни даты, ни номера, ни штампа учреждения… На послание от частного лица тоже не похоже: «свяжитесь с нами», понимаешь… И конверт без каких-нибудь намеков на отправителя: только отметка почтового отделения, принявшего письмо, и отметка доставившего.

И тут Тиоракиса осенило. Номер телефона! Он уже давно знал (собственно, это и не для кого не было секретом), что с двух плюсов начинались номера телефонов многих центральных государственных учреждений. Например, когда Тиоракис в прежние времена звонил своему отцу, работавшему в одном из управлений Федерального Надзора, то всегда начинал набор с этих самых плюсов. Да что Федеральный Надзор! Даже номера телефонов Министерства экономики, где служила мать, начинались точно также. Кто-то (может быть, даже отец) в свое время объяснил Тиоракису, что все соединения таких абонентов проходят через отдельный телефонный узел, где переговоры могут фиксироваться, прослушиваться и даже записываться.

Так! Это уже несколько проясняло ситуацию. «Значит, – рассуждал Тиоракис, – мною интересуется какое-то государственное ведомство. Какое? Тот же Федеральный Надзор? По поводу отца? Это вряд ли… Министерство экономики? Что-нибудь связанное с мамой? Маловероятно. Не могу себе представить, зачем бы я мог понадобиться и тем и другим. Какая-нибудь полиция или суд? Может, я был свидетелем чего-нибудь, сам того не зная?

Ну, нет! Прислали бы обычную повестку. Правда, одного моего товарища приглашали похожим образом на разговор в управление кадров городского полицай-президиума… Но там, в письме, было четко указано, от кого приглашение исходит и даже кратко обозначена цель вызова: «собеседование в связи с предложением поступить на работу». А тут – больно много туману».

И как-то само собой у Тиоракиса возникло предположение, что столь таинственную записку могли прислать только из ФБГБ.

Оттолкнувшись от этой гипотезы, он попробовал прикинуть, чем его персона могла заинтересовать славное ведомство: «С государственными секретами я не работаю? Нет. Так. С иностранцами напропалую не общаюсь? Тоже нет. Переписку с зарубежными корреспондентами не веду? Не веду. В террористических или антиправительственных организациях, насколько я помню, не состою… Что же еще? А что, если они меня хотят завербовать? Нет… завербовать, как-то некрасиво… пригласить! Да, пригласить на работу! А что? Может быть, и так… Вот будет смешно, если на самом деле – это цидулька из какого-нибудь подотдела налоговой статистики городского магистрата! А дело идет об уточнении данных налогоплательщика или еще о какой-то такой же ерунде!»

* * *

– Здравствуйте, вас слушают!

– Здравствуйте… Видите ли, я получил довольно странное письмо… и там был указан этот телефон. Я, право, не знаю…

– Назовите, пожалуйста, вашу фамилию и адрес.

– Тиоракис. Да, Тиоракис. Юго-Западный дистрикт, Солнечные Поля, пятый квартал, блок 72, квартира 543.

– Благодарю вас. Подождите, пожалуйста, я сверюсь… Да! Мы действительно направляли вам письмо. Мы хотим пригласить вас для беседы. Разговор пойдет о вашей возможной будущей работе. Это вас интересует?

– Ну, в общем… Да, конечно, интересует! Но, хотелось бы знать… э-э-э…

– По какому мы ведомству? Да?

– Да!

– Ну, пока что я вам скажу, что организация у нас государственная. У вас нет принципиальных возражений против работы в государственной организации?

– Нет. Но… э-э-э..

– Ну, вот и поговорим. Здесь все и узнаете. Если поймете, что вам не подходит – силой никто вас заставлять не будет. Идет?

– Да!

– Тогда запишите адрес…

* * *

Идя на встречу, Тиоракис уже практически на сто процентов был уверен, что на свидание его пригласила кадровая служба ФБГБ. Единственное, что несколько смущало – названный ему в телефонном разговоре адрес, на первый взгляд, не имел никакого отношения к известному практически всем месту расположения штаб-квартиры легендарной службы. Тиоракис, однако, сообразил, что приглашение прямо в святая-святых – это, наверное, слишком много чести для него. Скорее всего, у «гэбэровцев» есть какие-то подразделения и на местах… Что-то вроде полицай-президиумов там… или полицейских участков, может быть…

Ехать особенно далеко не пришлось. Названный адрес находился в том же Юго-Западном дистрикте, правда, значительно ближе к центру города. Небольшая тихая улица, трехэтажный, аккуратно отремонтированный, вековой, наверное, постройки дом, из тех самых – принадлежавших к так любимому Тиоракисом «новому стилю». Тяжелая, лакированного дерева со вставками из цветного рифленого стекла в верхней части, двустворчатая дверь подковообразной формы. Потрясающая художественно исполненная латунная ручка мягко-текучих форм, даже просто взяться за которую понимающему стиль человеку доставило бы истинное наслаждение. Справа от двери круглое окно-люнет, задекорированное (слово «зарешеченное» для этого никак подходит!) замечательно тонкой, тоже текучих линий решеткой с элементами художественной ковки в виде цветов и листьев. И никаких вывесок на двери. Только маленькая, похоже, латунная плашка с кнопкой вызова, перфорацией для микрофона и динамика, а также с глазком телекамеры.

Тиоракис нажал на кнопку, – и ему ответили. Он назвал себя, а также фамилию пригласившего его человека, – и ему отворили.

* * *

Они разговаривали уже минут пятнадцать.

– …вы довольно наивно представляете себе работу разведчика. Сейчас так уже никто не делает. Это даже чисто технически почти невозможно при нынешнем уровне идентификационного учета и контроля за личностью. И это, заметьте, – практически в любом более или менее цивилизованном государстве. Вы представляете себе, что такое сейчас – натурализовать агента в другой стране? Тут совершенно недостаточно просто присвоить себе чужую биографию, назваться иноземным именем и знать в совершенстве язык страны пребывания. Как, кстати, у вас с языком?

– Экзамен по кальгскому я сдал на отлично. Немного могу читать по-соллийски.

– Но, ведь факультет-то у вас вовсе не языковый?

– Нет, конечно!

– Дополнительные занятия? Языковая практика?

– Нет.

– То есть, строго говоря, в лучшем случае, вы сможете через пень-колоду поговорить на общие темы с тем же кальгцем, пугая его при этом вашим ужасным акцентом? Так?

– Не, знаю, не пробовал… Но я думал, что есть какие-то специальные школы, что ли… Я слышал, при желании, язык можно поставить очень быстро…

– Х-ха! Не очень-то быстро… Но, в конце концов, можно. Ну, и что? Я же вам сказал: во-первых, – натурализация. Во-вторых, – доступ к информации. Времена, когда разведчику достаточно было переползти на брюхе границу и начать считать воинские эшелоны на железнодорожной ветке, давно прошли. С потоком нелегальных эмигрантов мы можем хоть к кальгцам, хоть к равнинцам, хоть в Южную Конфедерацию тысячи агентов засылать. Ну и что они там будут делать? Днем работать ассенизаторами, а ночью прятаться от миграционного контроля? А просто считать вагоны на путях – это сейчас никому не нужно. Это из космоса отлично видно. Значит, нужно нашего человека сделать натуральным кальгцем или, там, равнинцем… обеспечить ему соответствующую карьеру. Это, если очень постараться, тоже, наверное, можно. Но, на процесс вживления и заметание всех следов уйдет минимум лет семь, а то и десять. А сколько еще времени пройдет, пока он к нужной информации подберется! Да он от старости помрет! Чувствуете, к чему я клоню?