Текст книги "Апокриф"

– Извини, Воста! У меня срочная встреча, – совсем трезвым и очень деловым голосом сообщила Альгема, возвратившись к столу после короткого телефонного разговора. – С удовольствием еще потрепалась бы, но… Ей Богу! С тобой как-то легко… Кстати я так и не поняла, что ты сам здесь делаешь. Что-то на журналиста ты мало похож…

– И тем не менее! – гордо отозвался Тиоракис. – Более того, я владелец журнала!

– Ну-у!! – изумилась Альгема. – Врешь! Ладно, потом обсудим… У тебя вечер свободен?

* * *

С удивлением убедившись, что Воста Кирик действительно владеет зарегистрированным печатным изданием, Альгема поначалу решила, что обзавелась очень полезным знакомством, сулившим ей еще одно надежное место для публикации собственных творений и дополнительные заработки. Однако, расспросив поподробнее охотно разворачивавшего перед нею свою легенду Тиоракиса, она убедилась, что «Независимое Обозрение» мало чем отличается от бесплотного миража. Это была всего-навсего довольно беспомощная попытка реализации идеи фикс, с какой-то стати засевшей в голове ее симпатичного, но немного сумасшедшего нового знакомого. Наличие легкого помешательства, само по себе не могло отвратить Альгему от понравившегося ей человека. Она не отличалась такой высокой степенью практичности. Напротив, сколь-либо интересная личность, по ее мнению, не могла считаться таковой без какого-нибудь присущего только это личности «задвигона». А попытка создать независимое печатное издание с почти стопроцентным риском разориться, – это вполне тянуло на благородное безумие.

Более циничный человек, поняв ситуацию, скорее всего попытался бы выжать из новоявленного и по наивности широкого душой издателя несколько солидных гонораров под какой-нибудь завалявшийся в творческой мастерской хлам (пока этого не успели сделать другие), но Альгема, твердо решившая покровительствовать Воете Кирику, бросилась спасать его от финансового самоубийства.

Воста Кирик, слушая неприятные для себя аргументы, очень натурально дулся, злился, расстраивался, но, признавая высокий уровень компетентности Альгемы в этом вопросе, похоже, постепенно поддавался ее влиянию.

* * *

…Ну, давай выпьем, – обреченно согласился Тиоракис, плотно влезший в шкуру своего героя. – Что до меня, так впору даже напиться! Если не повеситься…

– Да ладно тебе! – продолжала увещевать его (а точнее – Восту Кирика) Альгема. – Я надеюсь, ты не серьезно? Что собственно такого, в том, что твой журнал – неудачное предприятие? Мало ли неудачных предприятий на свете! Большинство бизнесов вообще разваливается. Иначе все сто процентов населения были бы успешными капиталистами и давно наступил бы золотой капиталистический век…

– Да не бизнес это вовсе! Я тебе сто раз объяснял! – горячо говоря это, Тиоракис (или Воста Кирик?) не забыл сделать официанту жест, означавший желание повторить порцию выпивки. – По милости родителей я довольно обеспеченный человек. Далеко не олигарх, конечно, но добывать хлеб свой в поте лица своего мне совершенно не нужно. Кстати, я мог бы и сам сделать карьеру. Перед тобой, между прочим, неплохой юрист… У меня мозги для этого хорошо приспособлены… Умею я это, уж поверь! Умею, но не люблю, понимаешь? Не люблю, – даже еще слабо сказано. Испытываю от-вра-ще-ни-е! Если бы этим нужно было заниматься, чтобы не помереть с голоду, – тогда понятно. Но у меня-то средства есть! А вариться в постылом деле ради того, чтобы прибавить к тому, что уже имеется, еще сколько-то… зачем? Мои реальные потребности, в общем-то, довольно скромны и с лихвой покрываются имеющейся рентой…

– A-а! Так, может, ты специально хочешь разориться, чтобы мотивацию получить? – съехидничала Альгема. – Тогда, флаг тебе в руки! Могу даже поспособствовать поскорее добиться результата.

– Ну, вот опять! Ты все время даешь мне понять, что я – придурковатый бездельник, который с жиру бесится… Так?

– А ты бы себя со стороны послушал! Что бы ты сам сказал?

– Не знаю… Может быть… Я не очень пьян? Ну, все-таки постарайся понять… Как бы это… половчее-то… Только не подумай, что я хочу, чтобы мне сопли утирали! Лады? В общем… речь-то о смысле жизни… Черт! Как не хочется красивые слова говорить! Ты, собственно, права… отчасти… Тут как бы внутренний конфликт вполне сытого человека со своим собственным благополучием… Эдакий когнитивный диссонанс. С одной стороны, от кормушки страшно оторваться, с другой, – кажется, что, глядя в корыто, самое главное пропустишь… а, что главное – хрен его знает! Я не очень пьян?…Хор! Старо, как мир: что могу – то не хочу, что хочу – то не могу… Знаешь, такой бред: желание творить есть, а способностей – нет! Вот мечтал я быть музыкантом… Аж снилось, что потрясающую музыку сочиняю и играю… Как играл! Во сне, конечно… А на деле – ни слуха, ни ритма. Или картину хочется написать!..Я точно не пьян? Отлично! М-м-м! Официант! Будьте любезны! Еще повторите!.. Так вот! Картину… У меня воображение – будь здоров! И зрительная память… Кажется, все изгибы помню, все оттенки… Чего оттенки? Да какая разница! Всего! А переложить на бумагу… в смысле, на холст, не могу… Хрень какая-то получается… Каля-маля… Зато, какой иск я могу написать! Какую жалобу! Пальчики оближешь! А меня блевать от этого тянет… Извини! Хорошо! А ты тоже выпей и слушай дальше! Хор? Хор! Так вот, показалось мне как-то, что можно некий синтез учинить: писать, но не иски… Попробовал творить что-то художественное… да, вроде как повесть… Опять фигня! Сам вижу. Ну, тогда осталось – нечто на актуальные общественно-политические темы… Журналистика, одним словом. А тут другая фигня: мне самому нравится, но никому не нужно… То есть, может, кому-то и нужно… я не знаю, но ни одна редакция не берет… Вот тогда я и придумал это самое… с журналом… А ты меня мордой об стол! Да не извиняйся ты ни хрена! Прости! Ох, и напился же я! Все правильно! Никакой из меня журналист! Я же приперся статью про этого… как его?…про Острихса написать. Так даже встретиться с ним не смог! Ты представляешь? Послал он меня!.. Ну да, ну да, верно ты говоришь: не он сам послал, а какой-то то ли Перт, то ли Репт, черт его разберет! В общем, который к телефону подходил… Разница-то какая? Все равно ведь послал!..Погоди, я сейчас вернусь!

Воста Кирик действительно сильно напился, а Тиоракис, хотя и чувствовал состояние опьянения, но тем не менее жестко контролировал каждое слово, произнесенное маской, каждую краску и интонацию игры своего персонажа. Более того, – он получал определенное удовольствие, ощущая себя одновременно и драматургом, выписывающим роль, и режиссером, – раскрывающим ее общий рисунок, и актером, дающим точную нюансировку образа. Тиоракис теперь специально взял небольшую паузу, поскольку навел Альгему на разговор об интересующем его объекте, но не хотел показать своей острой заинтересованности в продолжении разработки именно этой темы. Поход в туалет – очень удобный повод. С одной стороны, – есть дела поважнее Острихса, с другой, – очень логично по возвращении возобновить прерванный на полуслове разговор. Тиоракис внимательно осмотрел в зеркало надравшегося Восту, остался доволен и, подмигнув ему, отправился к своему столику.

Он еще только опускался на стул, когда Альгема, встретила его неожиданной тирадой:

– Знаешь, Воста, пока ты в сортире ошивался, в мою не очень трезвую голову пришло несколько умных мыслей! И я тебе сейчас кое-что расскажу про тебя. Готов?…Значит, так. Для начала могу тебя успокоить: то, что ты не смог подойти к Острихсу, само по себе, как о журналисте, о тебе ничего не говорит. Он вообще нашего брата к себе на пушечный выстрел не подпускает. Это известный факт. Вот я с ним довольно часто общаюсь только потому, что никогда ничего о нем не пишу. Ясно?… Да, я его неплохо знаю… Разве я тебе не говорила?…Ну, в общем-то, это ни для кого не секрет… Зачем мне это нужно – вопрос отдельный, и я об этом говорить не буду. Речь, вообще-то не обо мне, а о тебе! И вот теперь я тебя огорчу, не обижайся! Именно, то, что ты приперся сюда, не узнав для начала самых элементарных вещей об интересующем тебя человеке, как раз и показывает: не газетчик ты!.. Погоди! Ты же сам просил сопли тебе не вытирать! Тогда слушай до конца! Может быть, я сейчас приятные вещи начну говорить… Мне кажется, ты не в том месте ищешь. Может быть, даже уже нашел, но не осознаешь этого. Как бы тебе это… Ага, вот! При таком как у тебя материальном статусе нормальный обыватель просто и с удовольствием существует. Семья, дети, расширение потребления по возможности… Никаких сверхсмыслов ему в этой очевидности не нужно. А вот тебя распирает. Стезю творца ему подавай! Тайну предназначения он хочет вызнать! Свое место во Вселенной, ни много ни мало. Ну и замечательно! Вот этим и занимайся! Это же вполне может быть самоцелью. Философия – называется. Она ведь не наука, не профессия, а склад ума, образ мыслей. С другой стороны, сказать, что это просто хрень никому не нужная, совершенно точно нельзя. Заметь, даже когда говорят о вполне признанных в каких-нибудь областях людях, присовокупление к их регалиям «философа» всегда выглядит почетно… Писатель и философ такой-то, математик и философ имярек, художник-философ… В любом мировоззренческом споре – опять же к авторитету философов прежде всего отсылают. В общем, зачем-то нужна философия человечеству! Однако мало кто из склонных к такому роду деятельности может себе позволить заниматься этим в свое удовольствие. На жратву надо зарабатывать! А философия – это почетно, но малодоходно, а иногда – разорительно. Кстати, ты заметил? Словосочетание «нищий философ» встречается гораздо чаще, чем «сытый философ»… А вот ты – редкий счастливчик. Можешь философствовать в свое удовольствие. Твори, излагай… Формулировать ты умеешь, сам ведь хвалился… К тому же, насколько я успела понять, ты не слишком честолюбив. Я не права?.. Ну, так вот! Раз ты не гонишься за немедленным признанием… Вообще не гонишься? Тем более! Удовлетворяйся тем, что продукция твоих самопоисков пока что ляжет в общую копилку человеческой мысли и, может быть, когда-нибудь будет востребована… Вон, сколько веков о философии древних никто ничего не слышал, а теперь – в каждом учебнике до оскомины…

Тиоракис слушал весь этот почти монолог Альгемы, через пелену опьяненного алкоголем сознания Восты Кирика. При этом он не забывал изображать на лице честное желание сосредоточить как бы непослушные мысли и вникнуть в адресованные его маске слова. Подавая необходимые по ходу сцены реплики, Тиоракис лихорадочно соображал как бы поестественнее вновь вернуть разговор к теме Острихса и как-нибудь незаметно натолкнуть Альгему на мысль познакомить его с «Чужим».

И тут произошло то, что уже неоднократно случалось с ним ранее. Оказалось, что плод, который он старательно и бережно растил, как-то исподволь, незаметно для самого садовника созрел и неожиданно упал к самым его ногам.

– Знаешь, что мне пришло в голову? – услышал он голос Альгемы, – ты чем-то очень похож на Острихса. Тот тоже все ищет свое предназначение. Имеет, понимаешь, на руках выигрышный билет национальной лотереи и вместо того, чтобы пользоваться свалившимся счастьем, все думает: а почему мне? А достоин ли я? А правильно ли я пользуюсь выигрышем? А может быть, этот выигрыш только знак чего-то другого? А чего именно? А что я без этого? А зачем я вообще? Хочешь, познакомлю? По-моему, вы друг-друга поймете. Только, чур! Не лезь к нему с дурацкими интервью! Вообще забудь, что ты считал себя журналистом! Понял? А то задушу своими руками…

Глава 15. Встреча

Низкая набережная лежала, казалось, вровень с морем. Небо в этот предполуденный час оставалось безоблачным, а на берег наседал довольно сильный и порывистый ветер, придававший открытому простору темно-синей воды выраженную фактуру «букле» с частыми вкраплениями коротких и жирных строчек из ослепительно-белых пенных гребешков.

Тиоракис сидел за столиком под изящной арочной металлической конструкцией, на которой был туго натянут огромный упругий даже на вид купол тента, более всего напоминавший надутый до звона парус, стремящийся унести подцепленный к нему снизу берег куда-то к черту на рога. Романтическое сооружение принадлежало небольшой гостинице, номеров, наверное, на тридцать. В это время года почти все комнаты пустовали, но кафе на первом этаже, непонятно из каких резонов оставалось открытым, и в нем, при кофе-машине и нераспроданных остатках мороженого, томилась одинокая официантка.

Вокруг царило аккуратно выметенное безлюдье. Эта отдаленная от центра курортного города часть многокилометровой набережной и в самые жаркие летние месяцы не страдала от тяжких нашествий пляжной публики, а зимой, даже такой теплой, как нынче, всем своим видом иллюстрировала значение термина – «мертвый сезон».

Принесенный официанткой чай на травах моментально остыл на ветру, но уйти из-под тента в закрытое помещение, означало потерять львиную долю роскошного морского пейзажа, и Тиоракис решил пожертвовать вкусовыми ощущениями ради зрительных восприятий. А зрелище было эффектным. Пологий склон моря плавно поднимался над ярко выбеленной балюстрадой до самого горизонта, с чертежной четкостью отделявшего твердь земную от тверди небесной. Невысокие гряды волн, плавно скатывались оттуда к набережной, а затем, косо соприкоснувшись с бетонной преградой, вдруг начинали со страшной скоростью нестись вдоль нее и, наталкиваясь по дороге на какие-то невидимые препятствия, выбрасывали один за другим целые цепи вертикальных, как бы хрустальных, фонтанов. Являя собою диалектическое единство неповторимости и однообразия, этот завораживающий спектакль не мешал думать.

Мысли не казались ни мрачными, ни веселыми – бухгалтерскими они были какими-то. Тиоракис сводил баланс своего трехмесячного знакомства с «Чужим».

* * *

К явным достижениям следовало отнести то, что он сумел за это короткое время стать для Острихса как минимум товарищем, причем таким товарищем, общество которого воспринимается уже как потребность.

Острихс, за исключением своего дара, не являл собою ничего совершенно уникального и искал в дружбе того же, что ищет любой другой человек, а именно – дополнительной опоры в этой жизни. Правда, представления о должном характере и совокупности качеств такой опоры у всех разные и зависят от свойств личности самого соискателя. Кому-то наиболее ценным в дружбе представляется возможность в любое время занять денег; кто-то – воспринимает круг друзей как своего рода корпорацию для оказания взаимопомощи в карьерном росте; для кого-то друг, прежде всего тот, кто способен терпеливо выслушивать бесконечные повести о личных неурядицах и произносить сочувственные слова; где-то требуется верный и всегда безотказный собутыльник… и так далее, и тому подобное в самых разнообразных смесях и сочетаниях. В конце концов, получается, что дружбу рождает совпадение соответствующего запроса и имеющегося предложения. Угадайте, какая подпорка требуется человеку, предложите ее ему, и статус товарища вам обеспечен. А если это взаимно и продолжительно, – вот вам и дружба.

Первый же опыт общения показал Тиоракису, что он, по очень удачному совпадению, как раз то самое, что нужно «Чужому». Почти ничего не потребовалось разыгрывать или вживаться в какую-нибудь неудобную личину.

Острихс относился к той категории людей, для которых дружба означает возможность смотреться в другого человека, как в зеркало, ради попытки объяснить себе самого себя и окружающий мир. Поэтому та или иная практическая даже в чисто материальном смысле польза, которую можно извлечь из дружеских отношений, интересовала Острихса в самую последнюю очередь. Главное – обмен идеями и неподдельный интерес друга к его внутреннему миру и интеллектуальным исканиям. Высшей ценностью, можно сказать, апофеозом этого рода дружбы выступает, представьте себе… разговор. Разговор, отсутствие которого мучительно, как голод, разговор, доставляющий самое высокое удовольствие, разговор, дающий ощущение полноты жизни и осмысленности собственного предназначения…

Острихс немедленно почувствовал совершенно искреннюю заинтересованность нового знакомого в глубоком общении с ним. Было отчетливо видно, что здесь интерес именно к его, Острихса, личности, а не к пресловутому дару и тем возможностям, которые он сулил. Это и подкупало. Острихс слишком хорошо понимал, что многие, если не большинство из окружавших его людей, набивались к нему в друзья из неких в той или иной мере корыстных соображений. Кто-то просто тешил свое тщеславие тесным знакомством со знаменитостью, кто-то, сочтя его за посланца Великой Сущности, вожделел приобщиться к тайной благодати, которая, видимо, распространялась вокруг такого волшебного объекта, кто-то жаждал засиять сам, хотя бы и отраженным светом, кто-то питался за счет мелких спекуляций на любопытстве толпы к забавному «уроду», а кто-то рассчитывал напрямую приспособить Острихса вкупе с его даром в качестве приводного механизма для построения собственного процветания…

Так уж вышло, что профессиональный интерес Тиоракиса к «Чужому» чрезвычайно удачно маскировался его личным чисто человеческим интересом. А то обстоятельство, что самому Тиоракису от Острихса, как от обладателя сверхспособностями, действительно ничего не было нужно, придавало особую достоверность его поведению.

Кроме того, Тиоракис также испытывал жгучую потребность в психологическом самораскрытии. Специфика работы требовала от него очень осторожно относиться к установлению личных связей и слишком часто принуждала безжалостно и окончательно разрывать их во имя исполнения служебного долга. Так что друзей, в полном смысле этого слова, Тиоракис давно уже не имел, а штатные психологи ведомства, сотрудником которого он состоял, не могли дать и десятой доли того, на что способно неформальное человеческое общение. Стиснутая постоянным усилием воли природная эмоциональность Тиоракиса требовала хоть какого-то естественного выхода, и поэтому задание, сутью которого было стать «Чужому», по возможности, другом, пришлось как нельзя кстати.

Можно сказать, что сотрудник политического сыска и объект разработки оказались обреченными на взаимную симпатию. Это же представляло угрозу как для одного, так и для другого. «Чужой» полным ходом шел в расставленные для него сети, а агент находился под риском потерять способность в решительный момент действовать холодно и расчетливо…

* * *

Органично войдя в окружение Чужого и даже сблизившись с самим Острихсом, Тиоракис почувствовал определенную скованность в том, что касалось реализации второго и основного этапа комбинации, затеянной Мамулей с подачи, возможно, самого президента. Пора было начинать давить на объект в нужном заказчику направлении, и вот здесь как раз успехами похвастаться было нельзя. Мягко и околичностями ничего не выходило, а перейти к более решительному наступлению Тиоракису мешало неожиданное, ужасно неприятное, колкое (вроде печенья, раскрошенного в постели) чувство неловкости и какое-то собственное внутреннее сопротивление.

Обдумывая на пустынной курортной набережной это свое состояние, он достаточно быстро пришел к выводу, что имеет дело с деятельностью того самого фактора, который именуется совестью. Нравственные переживания такого рода не были для Тиоракиса новостью, но единственное средство – осознание конечной правоты, – позволявшее в прошлом переступить через них и продолжать выполнение задания, в этот раз не спешило прийти на помощь.

Дело, совершенно очевидно, было в объекте. Не тот попался объект! Вот, когда приходилось работать, например, против террористов, среди которых тоже попадались в личном плане довольно интересные и вполне симпатичные люди, совесть придерживала свои нападки на Тиоракиса перед очевидностью зла, которое могло быть принесено в мир, если бы сам Тиоракис отказался действовать против врага необходимыми в подобных случаях обманом, коварством и жестокостью. Используя в своей тайной миссии за границей весь набор самых подлых шпионских приемов для обработки кандидатов в агенты и введения в заблуждение контрразведчиков, он тоже находил для своей нравственности достаточное количество вполне приемлемых и весомых оправданий: потенциальный противник отнюдь не невинен, хорошо вооружен во всех смыслах и действует против его Родины ничуть не более благородными методами… А тут перед Тиоракисом совершенно безоружный человек, притом, соотечественник, к тому же не имеющий никакого явного умысла на ниспровержение основ демократии и правопорядка в том виде, как они прописаны в конституции, и, судя по всему, не являющийся слепым инструментом в руках какого-нибудь орудующего из-за кулис врага. Вся вина «Чужого» состояла только в несчастной способности сбивать с привычного ритма отработанный механизм, с помощью которого реальная государственная и административная власть обязана была постоянно оставаться в распоряжении довольно узкого круга людей, возомнивших себя «элитой». Собственно, эти люди были не прочь принять в свою компанию еще одного и при этом потенциально очень полезного человека – Острихса, – но он, нелогично отвергнув сделанные ему безо всяких обиняков соблазнительные предложения, автоматически стал для системы чрезвычайно опасной помехой. Особенно пугала немалая вероятность того, что на ближайших парламентских выборах этот неуправляемый тип, которого то ли Бог, то ли черт зачем-то наделил фантастической способностью влиять на мнение избирателей, может войти в альянс с какой-нибудь из более или менее увесистых оппозиционных партий и в одночасье перевернуть весь политический расклад.

Что касалось Тиоракиса, то его подобные, достаточно своекорыстные тревоги «элиты» не слишком волновали. Он себя к этим людям не относил и хотел бы думать, что не обслуживает их интересы. С того самого времени, когда он сделал самый важный жизненный выбор и стал сотрудником ФБГБ, на знамени его совести было начертано: «Я служу Отечеству!» Во всяком случае, он сам так вполне искренно полагал и всегда воздевал этот стяг к небесам, когда получал задания, подвергавшие его нравственность серьезным испытаниям. А в случае с «Чужим» подъем старого боевого флага никак не удавался. Слепить из Острихса врага не выходило, а желание застрявшего при власти бюрократического клана бесконечно долго сохранять захваченную когда-то командную позицию плохо ассоциировалось с жизненной необходимостью для Отечества даже у очень лояльного Тиоракиса.

Слабо помогали и заклинания Мамули в том смысле, будто высшей ценностью организованного социума является стабильность, вследствие чего необходимо всеми возможными методами мешать нарушению устоявшегося баланса сил. Однако в этих сентенциях флаг-коммодора слишком чувствовалось личное отношение пожилого человека, уставшего за длинную, неспокойную жизнь от опасных социальных турбуленций, и Тиоракису никак не удавалось скроить из «теории» своего начальника подходящую для себя мотивацию. Такую мотивацию, чтобы, участвуя в операции против… (да, конечно, против!) «Чужого», по крайней мере не считать себя окончательной сволочью.

* * *

«А можно ли превратить это самое «против» в «за»? – продолжал свою бухгалтерию Тиоракис, завороженно уставившись на методично выраставшие и опадавшие за белой балюстрадой ажурные столбы подсвеченных солнцем водяных брызг. – Вот может же этот самый прибой сочетать в себе однообразие процесса с неповторимостью его проявлений… Хотя бы в эстетическом восприятии… Чем, простите, хуже «за» и «против»? Попробуем-ка эту «борьбу противоположностей» представить в виде «единства». Что у нас получается? Ну просто поперек горла мне это задание! Так? Так! Крайне симпатичен мне этот очумелый Острихс… Общаться с ним, для меня во всяком случае, – настоящее удовольствие. Единственное, что мешает идиллии, – постоянное осознание того, что я не просто «погулять вышел», а на задании. Я понимаю, что в конечном итоге вожу хорошего человека за нос, а может быть, – копаю ему яму и поэтому чувствую себя свиньей. Воспринимал бы я его сам как настоящего врага – другое дело… А так, по чьей-то указке, – свинство! Причем ссылки на приказ, присягу и все такое без личного отношения к делу явно не помогают. Это, знаете ли, для оправданий перед другими более или менее годится. В суде, кстати, тоже подойдет… А себя этим не обманешь. Можно только притвориться обманутым. Однако, это уж будет такой суррогат! Даже для меня – слишком. Ну, ладно… хорошо… В смысле, – плохо, конечно! Выскочить из этого дела можно? Просто отказаться? Вряд ли… Вот тут уж точно: приказ, присяга и так далее… Это выход, простите, через трибунал. Если честно, – не готов! Есть вариант разыграть какую-нибудь болезнь… Какую? Психа свалять? Самострел организовать? Наши моментально раскусят, и опять же – трибунал… Ладно! Все это – на крайний случай. Теперь смоделируем такой поворот, что я все-таки сумел соскочить… Каким именно образом – неважно. Для данного мысленного эксперимента это не существенно. А вот как это отразится на «Чужом», о котором я тут, вроде бы, пекусь? Подсовывать к нему кого-то вместо меня для попытки решить проблему по мягкому сценарию уже не будут: слишком мало времени до выборов остается. Организуют сразу жесткий… Хреново придется «Чужому» в этом случае! Значит, что? Значит, мне устраняться от операции, пока я не попробовал сам реализовать мягкий вариант, нельзя. Потому, что последствия мягкого варианта для «Чужого», скорее всего, обратимы, а жесткий – наверняка, окажется фатальным. Ну, как-то так… Сляпал на скорую руку «за» из «против»! Хорошая вещь диалектика…»

Тиоракис потряс головой, выводя себя из оцепенения, яростно расчесал обеими пятернями надоевшие «вольнодумные» космы на голове, оставил на столике рядом с фаянсовой чашкой два металлических четвертака и зашагал по набережной к центру города. Налетавший с моря хулиганистый ветер трепал его за отросшую бороду и привел в состояние окончательного хаоса кое-как приглаженные волосы. Откуда-то из запасников памяти выскочила и начала назойливо прокручиваться в мыслях ехидная антидиалектическая цитатка: «…Да будет слово ваше: «да, да»; «нет, нет»; а что сверх этого, то от лукавого».

«Да, знаю, знаю! – сердито проворчал себе под нос Тиоракис, ускоряя шаги. – Пока так… А там, видно будет!»