Текст книги "Апокриф"

* * *

Как раз в то время, когда Острихс, глядя в окно спального вагона, «итожил то, что прожил», папаша Дрио поинтересовался у Анса Гваара, не пора ли поторопить «малыша» с ответом на сделанное ему предложение:

– А то он будет кота за хвост тянуть! Надо его дожать уже сегодня.

Первым делом Гваар позвонил по телефону в дом родителей Острихса под видом знакомого. Мужской голос, видимо отец, ответил ему, что Острихс утром ушел в университет и еще не возвращался. Тогда Гваар лично отправился в указанное место. После довольно долгих розысков и расспросов он убедился, что интересующий его студент в стенах учебного заведения сегодня не появлялся. Еще один звонок родителям Острихса оказался бесполезным, поскольку к телефону на том конце провода никто не подходил. Оставалось выставить засаду у дома. Приехав на автомобиле с двумя своими людьми на место, Анс Гваар обнаружил неприятный сюрприз. Прямо у ворот небольшого дома семейства Глэдди стояла патрульная полицейская автомашина и никуда не собиралась уезжать. Мало того, уже минут через пять один из полицейских подошел к автомобилю, в котором сидела Гваарова бригада, и поинтересовался: что они здесь делают? Пришлось убираться и организовывать скрытое наблюдение.

Когда и на следующий день нигде в городе не удалось засечь Острихса, Гваар сообразил что «малыш», похоже, сбежал. Доклад об этом привел папашу Дрио в совершенное бешенство, особенно после того, как стали поступать некоторые сведения, свидетельствовавшие о состоявшихся контактах беглеца с мэром.

– Ты понимаешь, сынок, – неприятным голосом осведомился у Гваара хозяин, – что он не должен попасть в шайку мэра?

Обвинить Анса в непонятливости было трудно. Он тут же бросился по следу, но след уже простыл.

* * *

На состоявшихся через три месяца выборах Диадарио потерпела сокрушительное поражение. Избиратели поверили, что давно уже осточертевший всем вороватый мэр гораздо более соответствует занимаемой им высокой должности, чем красивая, волевая, энергичная, щедрая и полная планов замечательных реформ претендентка.

Глава 12. Тема

– Ознакомились? – спросил Мамуля.

– Да, – подтвердил Тиоракис, кивая, – прочитал все, что там имеется.

– И каково ваше мнение? – Мамуля откинулся на спинку кресла, одновременно опершись локтем левой руки на подлокотник и защемив собственный подбородок между большим и согнутым указательным пальцами.

– Это, господин флаг-коммодор, будет зависеть от того, в каком срезе вас интересует фигурант. О своих намерениях вы меня в известность, заметьте, не поставили. Поэтому, в данный момент могу сказать одно: мне было интересно. Так что, если вы желали просто развлечь своего сотрудника, то в этом, несомненно, преуспели.

Мамуля ухмылялся. В свои почти семьдесят лет он выглядел лет на десять моложе, был подтянут, почти худ, и даже не носил очков, используя их только в редких случаях, когда нужно было прочитать мелкий текст. Наверное, не будет преувеличением сказать, что большинство сотрудников «Пятерки» любили своего начальника. Если попытаться расшифровать это многозначное слово, то получится, что он обладал рядом качеств, которые заставляют подчиненных работать совершенно точно не за страх, и, при этом, не просто – за совесть, но даже с удовольствием. Очевидный профессионализм, умение брать ответственность на себя, а также способности понять и простить сотруднику случайный, вызванный недостатком опыта промах – были только началом его достоинств. Например, он никогда не демонстрировал свое субординационное превосходство зависящим от него людям. Это импонировало чрезвычайно. Он вообще вспоминал о своем высоком флаг-коммодорском достоинстве только в тех случаях, когда нужно было эффектно попредставлять интересы своего департамента на стороне, похлопотать или даже постоять за своего сотрудника. Мамуля никогда не опускался до того, чтобы попытаться отвести от себя неудовольствие более высокого начальства ссылками на промахи своих подчиненных и, напротив, при первой возможности выпячивал их заслуги, добиваясь положенных в таких случаях поощрений и наград. Но и отбирал он себе людей только лично, не передоверяясь рекомендациям кадровых служб. А с теми, кто, по каким-либо качествам оказывался непригоден к работе в его подразделении, расставался без сожаления, стараясь, правда, при этом обойтись без помпы и скандала.

Несмотря на то, что весь личный состав Пятого департамента, за исключением, наверное, только уборщиков, имел армейские чины, стиль общения здесь был сугубо штатский, с некоторым даже налетом интеллигентского вольнодумства. «Пятерка» очень много и плодотворно работала с самым беспокойным, с точки зрения государственной безопасности, слоем населения. Под ее пристальным вниманием находился весь интеллектуальный срез общества: университетская профессура и студенческие сообщества, писательские и журналистские клубы, художнические и артистические тусовки, профессиональные корпорации юристов и менеджеров, научный персонал исследовательских центров и инженерный корпус крупных государственных и частных предприятий… Мамуля полагал, что дух солдафонства, если бы он постоянно витал над его сотрудниками, сильно мешал бы им понимать мотивации и поступки тех людей, с которыми и, нередко, против которых приходилось работать. Это затрудняло бы вживление в среду обитания разрабатываемых «объектов». По такой причине деловые обсуждения предстоящих операций в кабинете начальника Пятого департамента ФБГБ могли носить видимость (но только видимость!) непринужденной беседы с некоторыми, даже, завитушками стеба.

– Я, конечно, питаю к вам известную слабость, – счел необходимым слегка попикироваться со своим подчиненным Мамуля, – но не настолько сильную, чтобы развлекать вас за казенный счет. Вас и без того числят у меня в любимчиках. Слыхали?

Тиоракис слегка пожал плечами, одновременно напустив на лицо выражение скромного недоумения, но промолчал, разумно полагая, что в шутках даже с таким замечательным начальником важно не перехватывать лишнего.

* * *

На службу под начало Мамули Тиоракис перешел всего около года назад из Третьего департамента, занимавшегося внешней разведкой. Он проработал в «Тройке» более десяти лет, побывал в нескольких зарубежных командировках, но не в качестве нелегала, чем грезил когда-то в ребяческих мечтах, а в качестве сотрудника резидентуры, работающего под дипломатическим прикрытием и под чужим именем. Постепенно он понял, что его работа – не более чем рутина, хотя и протекающая на фоне экзотических пейзажей или исторических памятников далеких и не очень далеких стран. Никаких головокружительных комбинаций, никаких тонких перевоплощений. Основной объем работы составлял анализ местной прессы, слухов, сплетен и секретная переписка со своим департаментом. Самыми волнительными и требовавшими некоторой квалификации действиями – были нечастые и весьма стандартные тайниковые операции, а также еще более редкие конспиративные встречи с агентами. Тут самым ответственным и важным делом, подразумевавшим известную изобретательность и ловкость, оставалась игра в «кошки мышки» с туземными контрразведчиками, которых редко обманывал дипломатический статус Тиоракиса. Однако, набор шпионских приемов для ухода от слежки, тоже весьма одинаков и ограничен. Еще были вербовочные мероприятия, также по известным и довольно примитивным схемам, диктуемым опять же стандартностью человеческих пороков. Изучение, пристрастий и слабостей «объекта» почти всегда подсказывало одни и те же методы: игра на ущемленном честолюбии плюс деньги; «медовая ловушка» плюс деньги; шантаж публичным раскрытием какого-либо порока из известного джентльменского набора (гомосексуализм, педофилия, коррупция) плюс деньги; наконец, просто много денег… Никаких особых лавров Тиоракис себе на этом поприще не снискал. Потенциальные «кроты» с феноменальными способностями и возможностями (явление крайне редкое!) в его ловушки не шли, а попадалась все какая-то бесталанная мелочь, которую даже терять в случае провала было не жалко. Однажды случилось и ему самому провалиться, но наличие дипломатического паспорта свело значение этого события опять же к рутинной процедуре выдворения из страны пребывания. Скучно.

Наконец, Тиоракису стала надоедать одинокая жизнь по казенным углам вдали от родины и в постоянном окружении чужих людей. Кроме того, ему определенно не хватало женского общества даже в самом примитивном физиологическом смысле. Женат он не был, а такого рода потребности в недружелюбном окружении следовало утолять с крайней осторожностью, в опасении нарваться на ту самую примитивную подставу, которой он сам неоднократно пользовался, вербуя агентуру. Уже и руководство стало обращать внимание на своего ненормально одинокого сотрудника, что штатными психологами ведомства рассматривалось как чрезвычайно тревожный фактор. Поэтому, когда Тиоракис после завершения очередной заграничной командировки подал рапорт о переводе на другую работу, не связанную с длительными выездами за рубеж, ему с удовольствием пошли навстречу, предложив в том числе возможность перевода в любое другое подразделение. Так личное дело Тиоракиса попало на стол к руководителю Пятого департамента ФБГБ (Охрана конституционного строя) флаг-коммодору Ксанту Авади, известному среди своих подчиненных под прозвищем Мамуля.

* * *

– Ну, раз не желаете быть у меня в любимчиках, – Мамуля притворно вздохнул, – тогда прямо к делу. Как вы полагаете, в данный момент им кто-нибудь управляет, или он выкидывает все эти фокусы по собственной инициативе? Я имею ввиду его бессистемные, на мой взгляд, заигрывания то с одной политической силой, то с другой, то с третьей… Или вы усматриваете какой-нибудь алгоритм в действиях «Чужого»?

Ксант Авади, несомненно, подразумевал материалы, содержавшиеся в последней части досье на Острихса, охватывавшем примерно пятилетний период времени после того, как он возвратился из-за границы в НДФ.

О пребывании Острихса в бегах было известно очень мало. Сначала он вообще затаился, опасаясь преследования со стороны папаши Дрио, очень мало с кем контактировал и поэтому почти не оставил после себя следа. Никаких данных о его дальнейших экспериментах с собственным даром тоже не обнаруживалось. Затем он получил вид на жительство в Великом Герцогстве Лансор. Из консульских документов усматривалось, что в этом нелегком деле Острихсу оказал содействие все тот же мэр Ялагила, который, весьма кстати оказался деловым партнером одного очень влиятельного лансорского банкира, имевшего нужные связи в миграционной службе своей страны. Это обстоятельство, а именно сохранение контакта с мэром, который к настоящему моменту успел стать членом Федеративной палаты парламента, Тиоракис взял на особую заметку.

Получив вид на жительство, Острихс сначала поступил в Королевский Университет Лансора, правда, на этот раз не на политехнический, а на философский факультет, но быстро потерял интерес к учебе и на втором году занятий взял академический отпуск. Потом его след снова почти терялся, едва всплывая среди каких-то мелких, нечетких и путаных сведений. Вроде бы он связался с группой молодежи, исповедовавшей личную свободу как высшую ценность, радикальный пацифизм и отрицание «хищных вещей века»; искавшей пути самосовершенствования вне рамок официальной образовательной системы, путем спонтанного чтения философских опусов, в авторах которых числились, по преимуществу, записные сумасшедшие, а также посредством обмена потоками сознания, для раскрепощения которого употреблялись легкие наркотики. Судя по всему, вместе с этой вольной общиной он посетил несколько экзотических стран, где процветали религиозные системы, основанные на эзотерике и, отчасти, на психоделике. Можно только догадываться, что он хотел найти в этом полумонашеском-полураспутном образе существования. Скорее всего, опять же – объяснение себе и своему назначению. Видимо, не нашел. А может быть, не успел, поскольку подобные общности недолговечны. У большинства молодых людей рано или поздно брали верх спасительные обывательские гены, заставлявшие взрослевших юношей и девушек остепеняться, переходить от беспорядочных связей к созданию семей и, во имя собственных детей, начинать обрастать теми самыми вещами, от которых они столь яростно отрекались еще совсем недавно. Дети и вещи тормозили их вольный бег по миру и жизни, и они, отпадая от тела бесприютной общины, пополняли своей устаканившейся сутью многовековую осадочную породу добропорядочного мещанства. Из прочих, кто-то, в раже психоделического освоения бытия, переходил от легких наркотиков – к средним, а далее – к тяжелым и погибал в грязных временных пристанищах «свободных людей» от передозировки; кто-то – с тем же успехом и результатом спивался…

Как бы то ни было, около пяти лет назад, так и не закончив никакого высшего учебного заведения, Острихс появился в пределах родного отечества. Этому явно поспособствовали полученные из дома известия о том, что обидевшиеся на него папаша Дрио со дочерью Диадарио прекратили свой жизненный путь в очень подозрительной катастрофе личного самолета.

Отец Острихса, к этому моменту уже закрывший свой маленький бизнес, тихо угасал в хосписе от неизлечимой болезни, вцепившейся в него года полтора назад. Спокойная сытая жизнь в старости и благопристойная безболезненная смерть – довольно дорогие штуки. Это удовольствие обеспечивается, в основном, двумя способами: солидными пенсионными сбережения, создаваемыми в период расцвета работоспособности, а также вложениями в образование и воспитание детей, которые, прочно встав на ноги, иногда серьезно помогают престарелым родителям. У Фиоси имелся неплохой «жировой запас», но опасное положение, в котором оказался сын, а затем длительная полоса неопределенности в судьбе Острихса потребовали дополнительных расходов, что поставило под угрозу благополучную осень супругов Глэдди.

Неожиданное, на первый взгляд, участие в финансовых делах Фиоси и Ямари принял пресловутый Ялагильский мэр. Он до некоторой степени даже навязался к ним с довольно солидной материальной поддержкой, каковую, правда, по своему обыкновению, произвел не из личных средств, а за счет городского бюджета: нашлись какие-то там статьи на благотворительность, на оказание помощи заслуженным согражданам и еще что-то в этом роде. Результат, однако, был тот же: родители Острихса не чувствовали никакого недостатка. Мэра было трудно обвинить в альтруизме, тем более, что он тратил не свои деньги, зато в дальновидности и умении разбираться в человеческих характерах ему никто не отказывал. Он рассудил очень просто: бюджетные деньги все равно на кого-нибудь нужно будет истратить. Так лучше облагодетельствовать ими того, кто может оказаться полезным, и особенно если будет чувствовать себя обязанным «заплатить добром за добро». Именно таким человеком мэр считал Острихса и не без основания предполагал, что умно потраченные общественные средства в конце концов сторицей обернуться уже к его собственной выгоде. И он не ошибся.

* * *

– То, что таким человеком, как «Чужой», хотел бы управлять любой публичный политик, вполне очевидно, и в дополнительных комментариях не нуждается. Так ведь? – начал излагать Тиоракис свое мнение Мамуле (тот согласно кивнул). – Однако только член Федеральной палаты парламента Вииста Намфель, по моему мнению, может похвастаться, что способен до некоторой степени влиять на нашего фигуранта.

Несмотря на то, что и Тиоракису, и Мамуле было совершенно определенно ясно, о ком идет речь, и у них не было ни малейшего сомнения в том, что подслушать их разговор в этом кабинете невозможно, они, в силу многолетней привычки шифроваться, избегали называть человека, о котором говорили, его настоящим именем, не замечая явной бессмысленности подобной меры предосторожности в данных условиях.

– Такая зависимость «Чужого» от Намфеля, если это можно назвать зависимостью, – продолжал Тиоракис, – коренится в истории с папашей Дрио, когда Намфель помог «Чужому» сбежать и прикрыл его родителей, а тот помог Намфелю сохранить за собою пост мэра. Намфель, будь здоров, какой выжига! Впился в фигуранта, как клещ, и при первой возможности подсовывал ему свои услуги, сохраняя, таким образом, контакт с «Чужим» пока тот был в бегах. Вот он и получил свои дивиденды в виде мэрского поста для собственного сына и в виде членства в Федеральной палате – для себя. Тут, по-моему, со стороны «Чужого» нет никакой собственной концепции или рассчитанного политического союза с Намфелем… Так… Чистая психология: один все еще чувствует себя должником, а другой – пользуется.

Мамуля снова кивнул и добавил:

– Похоже… У меня примерно такое же выходит. Давайте дальше!

– А вот дальше сплошные чудеса. То есть полное впечатление, что фигурант просто чудит…

Глава 13. Задание

Они проговорили больше часа.

Тиоракис хорошо понимал, почему Острихс удостоился отдельного досье в их ведомстве. Начать хотя бы с того, что он, «наконтактировавшись» после своего возвращения из-за границы с большим числом клиентов «пятерки», просто не мог не засветиться в многочисленных сообщениях сексотов, и уже только поэтому представлял определенный оперативный интерес. А то, что среди политических игроков Острихс с некоторых пор стал восприниматься как вполне очевидная персонифицированная сила, способная дать решительный перевес в постоянной борьбе за электорат, делало вполне оправданным еще более глубокий интерес к нему, к его биографии, связям и, безусловно, к той самой уникальной способности, которой он обладал. Мало ли какие варианты могут возникнуть вокруг такого фигуранта в дальнейшем!

Но, вот почему уже сейчас оперативная разработка «Чужого», судя по всему, пошла полным ходом, Тиоракису было не вполне ясно. В конце концов, электоральные игры и все, что с ними связано, – предмет занятий в гораздо большей степени для политтехнологов, чем для гэбэровцев. Что же касалось непосредственной компетенции «пятерки», то досье на Острихса не содержало материалов, которые могли бы навести на мысль о том, что он завербован иностранной спецслужбой, принадлежит каким-то боком к экстремистскому движению, террористический организации, или хотя бы высказывал идеи антигосударственного характера.

Вот еще ученых каких-нибудь такой уникум должен был бы заинтересовать. Кстати в папке с титулом «Чужой» содержался десяток листов более чем расплывчатых комментариев, полученных от нескольких специалистов: психологов, нейрофизиологов и еще от кого-то в таком же роде, – относительно возможной природы феномена внушения веры. Несмотря на длинноту некоторых рассуждений, общая их суть состояла в том, что предмет этот, если он не легендарен, требует специального, тщательного изучения, а пока совершенно ничего определенного сказать нельзя.

– Если честно, шеф, я так и не понимаю, почему на «Чужого» натравили именно наш департамент, – резюмировал Тиоракис собственное мнение, сложившееся у него после изучения досье на Острихса. – Или это, простите за нескромный вопрос, ваша инициатива?

– Уж прямо-таки натравили! Напали на козлика серые волки! – тоном, переполненным иронией, ответил своему подчиненному Мамуля. – Вы за кого же нас с вами считаете?

Уже из манеры, в которой были произнесены эти почти ничего не значащие фразы, Тиоракису почему-то стало совершенно ясно, что, во-первых, плотная разработка Острихса – задание сверху; и, во-вторых, это задание не по душе Мамуле.

Тиоракис сначала хотел ответить с эдакой буффонадой, выкатив глаза и щелкнув под столом каблуками, но, подумав, что это будет чересчур, выбрал краску интеллигентной вежливости:

– Видите ли, господин флаг-коммодор, я, в общем-то, согласен с мнением «широкой демократической общественности», полагающей нас цепными псами режима, – сказал он, добавив, сколько мог, яду в «широкую демократическую общественность», – и имею смелость до известной степени гордиться этим званием.

Мамуля немного помолчал, отведя взгляд куда-то вверх и в сторону, а также слегка жуя губами, будто пробуя услышанное на вкус. Он был далек от того, чтобы поразиться «дерзости» подчиненного, удивиться или, тем более, обидеться, ибо и сам так считал. К тому же, сидевший напротив сотрудник, хотя и годился флаг-коммодору почти во внуки, тем не менее являлся вполне заслуженным человеком, заработавшим себе право называть вещи своими именами.

Что касалось самого главы Пятого департамента, то он на долгом пути к своему седьмому десятку лет пережил, разумеется, и юношеские восторги, и порывы молодого честолюбия, и сомнения, порожденные опытом, и крушение иллюзий в годы сломов и переворотов… Принуждаемый силою обстоятельств, Ксант Авади не без труда, но все же приспосабливался к новым ориентирам и прошел основательную школу компромиссов и сделок с собственной совестью. Растеряв в свое время массу поверхностных представлений о должном устройстве бытия, по какому-то недоразумению называемых идеалами, он теперь мог засчитать в свой актив главное приобретение (в какой-то мере компенсирующее понесенные потери), а именно – спокойную мудрость, которую иногда еще нарекают философским взглядом на жизнь.

Он давно вытравил из себя охоту к крайним мнениям и безапелляционным утверждениям, научился видеть в предметах и явлениях тесное и неразрывное переплетение противоположных начал, каждое из которых в тех или иных условиях могло сыграть положительную или отрицательную роль, выступить в роли добра или зла, при этом (ну, конечно же!), в зависимости от того, кто будет давать всему оценку. Из этих качеств Мамули составился тот парадокс, что начальник департамента, ведавшего политическим сыском, был человеком почти совершенно аполитичным. Он мог сознаться в наличии у него небольшого числа явных антипатий к политикам и политическим организациям самого радикального толка, исповедовавшим откровенную ненависть и насилие в своих программах, но вот политических пристрастий – не имел вовсе.

Он смотрел на все это с фатализмом биолога, наблюдающего межвидовую борьбу в животном мире, результатом которой всегда является достижение определенного баланса, когда каждой твари находится своя нора, своя территория и свое место в пищевой цепи. Ничего нет хуже, считал Ксант Авади, чем покушение на этот баланс, поскольку сие есть прямой путь к революциям, когда каждый жрет другого уже безо всяких правил, что нередко приводит к совокупной гибели всех. Тем не менее, будучи человеком умным и образованным, он прекрасно понимал, что совсем без катаклизмов нельзя – так уж устроен процесс социального развития, однако и приближать подобные прискорбные события, хотя бы из чувства самосохранения, не стоит, – на это природа припасла других личностей. Себя же Ксант Авади рассматривал в качестве представителя одного из видов таких «политических животных», которым судьбою назначено максимально сопротивляться нарушению сложившегося равновесия, выраженного в существующей политической системе. Добросовестно преследуя всех, кто покушался на установленные порядки, он не испытывал к ним никакого личного чувства неприязни или, не дай Бог, ненависти, прекрасно понимая, что без таких людей тоже нельзя. Они столь же необходимый элемент баланса, как и он сам – цепной пес режима.

* * *

– Гордитесь? – спросил Мамуля, вынырнув наконец из своей задумчивости. – Действительно, смелое признание! Я, например, с такой своей ролью просто смиряюсь…

Но, это, скорее всего, возраст сказывается. Так вы действительно не видите в Чужом никакой опасности для государства? Ничего такого в досье вас не насторожило?

– Скорее оно меня несколько разочаровало, господин флаг-коммодор. Я до этого всяких историй про фигуранта наслышался. И что он, дескать, способен в хранилище банка, или, скажем, даже в нашу «шкатулку» войти и взять что угодно, будто воинскую часть может себе подчинить и заставить действовать по своим приказам… и другое в таком же роде. Все оказалось сплетнями и журналистским враньем. Вот, если бы это было правдой, то тогда действительно с него глаз нельзя было бы спускать… А так… Уж больно узко это у него… Ну, может легко заставить кого-нибудь переменить мнение на какой-либо предмет… Однако, как правило, не навсегда, а на время. Ну, может обратить сколько-то человек к вере в Великую Сущность или отвратить от нее… Нам-то какая разница? Очень эффективно может сагитировать за какую-либо партию или политика. Но для того, чтобы это по-настоящему сыграло, все равно нужен доступ к средствам массовой информации, который не так-то легко получить. Да и прямого отношения к государственной безопасности такая агитация вроде бы не имеет. Если он, конечно, не агент иностранного государства. Но, таких данных в досье тоже нет…

Мамуля слушал Тиоракиса, казалось, внимательно, иногда кивая в подтверждение некоторых его слов, но было видно, что он параллельно прокручивает какие-то собственные мысли.

– Все это так, – заключил он, когда Тиоракис закончил свою тираду, – или почти так. Однако есть люди… очень хорошо известные люди, которые относятся к шалостям «Чужого» чрезвычайно болезненно. Для них управление электоратом – альфа и омега существования. Вы же понимаете, о ком я? А тут, представьте, появляется некая самостоятельная сила, которая может в любой момент запросто смешать карты и сделать бесполезными огромные денежные и организационные затраты на завораживание избирателей. Как эти самые люди такое воспринимают? Как опасность катастрофического масштаба, скажу я вам. Правда, наши обожаемые вечные оппозиционеры утверждают, будто партия власти до того отработала систему управления выборами, что внешне демократическая процедура превратилась якобы в фальшивый фасад, и поколебать позиции «Объединенного Отечества» не может никто. Оригинальная мысль, не правда ли? Машина и впрямь надежная. Однако, мало ли мы знаем таких машин, которые ломались в одночасье, иногда, вроде бы, без видимых причин. Такие режимы падали! Да, что я! Сами знаете. А тут есть эдакий «Чужой», который запросто в самый неподходящий момент может сунуться в шестерни нашего волшебного механизма. Или его туда сунут, да так, что он и сам не поймет, как все произошло… А когда такая большая штука в таком большом государстве ломается, грохоту бывает – не приведи Господи! Кстати, я не слишком сомневаюсь, что когда-нибудь это непременно произойдет, но быть при сем «хотя бы мичманом» отнюдь не желаю. Боюсь. Так что, если хотите, можете и меня считать заинтересованным лицом, однако заказ на разработку нашего фигуранта поступил от… – и Мамуля указал кивком головы и глазами сквозь окно, в том направлении, где за хорошо промытым стеклом красовалось старинной архитектуры небольшое здание, в котором находился кабинет главы ФБГБ. – А откуда поступают указания к нему, ясно и без моих комментариев…

* * *

Флаг-коммодор Ксанд Авади действительно побывал вчера у высшего руководителя ведомства и получил совершенно несправедливый нагоняй. Впрочем, к подобным нападкам за многие годы пребывания на своем посту он привык и относился к ним как к неизбежному злу.

Нынешний глава ФБГБ был уже третьим по счету, с которым Мамуле приходилось иметь дело. Одного он переварил еще при прежнем президенте, а этот был уже вторым ставленником нынешнего. По традиции, сложившейся после Шестилетней войны и ухода в мир иной блаженной памяти Кафорса, который представлял собою последнего настоящего профессионала на этой должности, сей многотрудный пост доверялся исключительно креатурам президента и при этом верным сынам «Объединенного Отечества». Глубоких познаний в области проведения спецопераций, мало-мальского опыта оперативной работы, или отличных аналитических способностей от таких кандидатов не требовалось. В их задачу входило обеспечение вполне определенного политического направления деятельности ведомства. Что касалось технического исполнения соответствующих заказов – так это как раз отдавалось на заботу специалистов, вроде Ксанта Авади, Тиоракиса и прочих, которых держали на коротком поводке и запросто увольняли в случае проявления излишней строптивости или недостатка лояльности.

В соответствии со своей философией Мамуля не видел ничего оскорбительного в таком положении вещей и честно служил Его Величеству Балансу, на рычагах которого лица, возглавлявшие ФБГБ, были таким же мелким разновесом, как и он сам. Собственная жизненная концепция вовсе не обязывала Ксанта Авади любить свое начальство, и он мог позволить себе роскошь спокойно презирать его, если оно того заслуживало с точки зрения профессионала. В то же время, будучи человеком военным, причем старой школы, он не мыслил себя вне субординации. Мамуля мог и умел спорить с руководством, но если не удавалось отстоять свою точку зрения, он не представлял для себя возможности отказаться от исполнения даже совершенно дурацкого приказа. В таких случаях начальник Пятого департамента видел свою профессиональную задачу в том, чтобы, проявив лучшие качества спеца, по возможности сгладить негативные последствия идиотского распоряжения.

В начале неприятного разговора в высоком кабинете Ксанту Авади, по обыкновению, пришлось выслушать глупейшую и бесполезнейшую политическую увертюру, без которой в подобных случаях не может обойтись ни один политикан, поставленный руководить делом, в котором он ничего не смыслит. Оно и понятно: надуть щеки, ущучив специалиста в его же собственной теме, трудно, а вот обвинить профессионала в политической близорукости, в непонимании «текущего момента» и других подобных трудноуловимых и малоконкретных прегрешениях – с нашим удовольствием.

Едва сдерживаясь, чтобы не кривиться лицом, Ксант Авади с деланным вниманием воспринимал высокомерное руководящее бульканье: «в то время как президент…», «партия совершает титанические усилия», «важнейшая задача сохранения стабильности…», «возглавляемый вами департамент недооценивает…», «бьете по хвостам, в то время, как нужно работать на опережение…», – и снова: «президент, как гарант конституции…» «Господи! – с тоской думал Мамуля. – Ну, как же они не могут обойтись без этого словоблудия! Ну, на хрена мне все эти его запевы? Ну, неужели нельзя сразу сказать, чего от нас нужно? Что мы, девка нецелованная, чтобы турусы на колесах разводить, перед тем как сказать: «Отдайся!» Нет! Мы – девка опытная, умелая, состоящая на службе и отказать права не имеющая. Все сделаем в лучшем виде! Ну, начнешь ты, наконец, о деле? Ах, вот оно что… Острихс?..