Текст книги "Апокриф"

Глава 9. Посвящение

– …Можно подумать, что кроме Ансельма у нас там никого нет!

– Есть. Но Ансельм продвинулся дальше всех. И шансы пойти дальше, на мой взгляд, – только у него.

– А что так? Неужто такой уникум?

– Ну, не уникум, конечно, но мальчик талантливый. А главное…

– Что главное? Не тяните кота за хвост!

– Что вы такой нервный сегодня, шеф? Главное, – что так уж карта легла.

– Нервный я, дорогой мой, потому, что на меня давят! С самого верха давят. Это для вас, кажется, не секрет? А вы мне – «так карта легла»! И что мне с этим картежным фатализмом делать прикажете? Туда докладывать? Яснее, пожалуйста!

Директор Пятого департамента ФБГБ, флаг-коммодор Ксант Авади, обычно очень выдержанный и корректный, сегодня действительно был не в духе, сам это понимал и еще больше раздражался от того, что ничего не мог с собою поделать. Когда-то ему самому казалось, что нервы у него веревочные, причем вервие сие выполнено даже не из натуральных материалов, а из какого-то совершенно уж бесчувственного синтетического волокна. Это позволяло Ксанту Авади оставаться невозмутимым, быстро и машинно-расчетливо соображать в любых самых отчаянных ситуациях. А такого рода ситуациями (особенно, в годы войн и смуты) в самом широком ассортименте и в совершеннейшем изобилии снабжало его выбранное им самим для себя поприще.

Однако ныне он на другой позиции. Позиция, с виду-то ничего, удобная. Рисковать собственной шкурой, например, уже не приходится. Координация, планирование, контроль…Однако прежние лихие годы, порою, вспоминаются с ностальгией. Опаснее было, но… проще! Вот у тебя – присяга, вот – отец-командир, вот – противник, на которого тебе указали… Действуй! А теперь? Присяга-то, конечно, осталась. Но даже она приобрела некую двусмысленность. А почему? Да потому, что он, флаг-коммодор Ксант Авади, попал, наконец, на ту самую кухню, где изготавливают и Родину, которой присягают, и врагов, от которых ее защищают, и великие цели, на которые указывают, и даже «вечные ценности», про которые попы врут, что уж это-то – прямо от Бога. Вот уж воистину справедливо сказано в Завете Истины: «кто умножает познания, умножает скорбь». Беда только в том, что директор Пятого департамента ФБГБ на этом предприятии не шеф-повар и даже не его главный помощник, а так – то ли поваренок, то ли, хуже того, – мойщик котлов… Все кухонные секреты на глазах: от того, что закладывается в кастрюли и салаты, иногда тошнит, но, будь любезен – нарезай, заваливай, помешивай, выгребай… И порасторопнее, а не то – подзатыльник. Да еще, ежели когда возмущенные клиенты, обнаружив в супе таракана или мышиный хвост, припрутся требовать сатисфакции, то – кто виноват? Понятное дело, – поваренок (не то накрошил) или, скажем, котломой (плохо почистил)…

Вот и теперь, с самого утра достал флаг-коммодора, этот прилизанный слизняк – шеф аппарата президента. «Вы понимаете, господин Авади, что сама по себе интенсивность работы вашего департамента нас не устраивает? Нам результаты нужны! Или вы не знаете, что начинается избирательная компания? Вы же нам все рейтинги обваливаете! Это позволяет задуматься о вашем профессионализме и о профессионализме ваших сотрудников… «

«Сволочь! – яростно и с удовольствием выругался про себя флаг-коммодор. – Что он понимает в нашем деле? Рейтинги у них обваливаются! А то я не знаю, кто и как вам эти рейтинги в два счета поправит! И вообще, нужны вам эти рейтинги при таком административном прессе, как рыбке зонтик! Так нет, подонки, вам еще хочется, чтобы вас искренно любили! А уголья из огня голыми руками мои ребята должны для вас таскать? Главный наш – тоже хорош! Замкнул эту гниду прямо на меня. Кафорс, помниться, себе такого никогда не позволял. Ответственность всегда брал на себя. Но, он и фигурой был настоящей. Лаарт всегда помнил, кто его президентом сделал. И, наверное, именно поэтому, когда Кафорса «после тяжелой и продолжительной» зарыли на Национальном кладбище, оказавшийся не в меру сообразительным национальный герой, красавец и бывший маршал авиации, ввел новую практику, при которой на должность начальника ФБГБ стали назначаться партийные функционеры от Объединенного Отечества. Никто из них по-настоящему нашего дела не знал, плотью от плоти нашего ведомства не становился, зато исправно играл роль погонялы, с помощью которого нами, как подходящим дубьем, били туда, куда это казалось нужным очередному президенту и его очередной камарилье. Нередко били в спешке, без разбору, глупо…»

Все эти мысли, проносившиеся в голове Ксанта Авади, ничуть не мешали ему воспринимать доклад своего заместителя, курировавшего работу нескольких управлений и отделов, так или иначе занимавшихся сепаратистами. Не мешали, наверное, потому, что сия болезненная тема в прошлом уже раз сто (а может, и больше) была им внутренне проработана, все инвективы наедине с собою были отточены и в том же составе высказаны и выслушаны. То, что в данное утро они вновь всплыли в его голове, означало уже не более чем стандартный рефлекс на очередной неприятный раздражитель.

– Яснее? М-м-м… – слегка замялся заместитель. – Расклад такой: в ФОБ, как я вам уже докладывал, мы имеем четырех агентов – Председателя, Спицу, Заморозка и Ансельма. Председатель, с вашего позволения, – женщина. Агент она просто замечательный, в прошлом не раз отличалась, и в данном случае внедрение прошло успешно. Но дальше низовой работы ее не пустят. И даже не потому, что она не баскенка, а маами, но потому – что женщина. Вы же знаете баскенцев! У них ведь менталитет такой. Удел женщины – постель, кухня, огород, хлев… Они ее даже командиром звена не поставят! Ее потолок при всех талантах, – быть связником или стоять на стреме. Это очевидно по ее же отчетам. Далее – Спица. Спица объект сколь интересный, столь и подозрительный. Он у нас инициативник. Тоже маами. Инженер-металлург. Полгода назад примкнул к ФОБ, а три месяца спустя вышел на наше управление по Рудному Поясу с предложением о сотрудничестве. Работа с ним, сами понимаете, деликатная. Может быть, он просто – авантюрист и честолюбец, а может быть, только изображает авантюриста и честолюбца, а на самом деле нам его пытается подставить Дадуд. Рвется в бой. Слишком рвется. Это, возможно, проблема психического статуса, а возможно, топорная работа Даудовской контрразведки. Опыта-то у них еще нет, а человека у нас в тылу иметь хочется. Одно ясно, и в том и в другом случае это не та фишка, на которую можно сделать главную ставку.

– Чтой-то, у вас, милый мой, – вставился в речь своего заместителя с ремаркой Ксант Авади, – сегодня лексика какая-то игорно-картежная? Ну-ну! Не обижайтесь, продолжайте!

– Продолжаю, – с укоризной поглядев на начальника, возобновил свою речь заместитель. – Так вот, если мы… кгхм… поставим на Спицу, то можем сильно пролететь. В случае провала операции по вине энтузиаста-дилетанта, как минимум, все придется начинать сначала, только с еще большими сложностями. А вот если мы через Спицу нарвемся на встречную комбинацию Дадуа, то вот тогда нас с вами с дерьмом смешают…

– Короче, – вновь перебил заместителя флаг-коммодор, – Спицу еще проверять и проверять?

– Да!

– Хорошо. Дальше.

– Дальше у нас Заморозок. Этот – природный баскенец. Мало того, – входит в одно из аристократических семейств клана Ранох. В основе вербовки – любовь к мальчикам. К маленьким мальчикам. Мы ему подложили нашего Паршивца. Он хотя и совершеннолетний, но в кино до сих пор четырнадцатилетних подростков играет. Заморозку понравилось. Опять же – богема! Сильная сторона Заморозка та, что он имеет непосредственные выходы на верхушку клана и ФОБ. По-семейному, так сказать. И тем не менее, Заморозок для предполагаемой комбинации совершенно не годится, поскольку – психопат и к тому же наркоман. Информацию о том, кто есть кто и кто чего в клане стоит, он нам исправно сливает, но для акции «физического воздействия», повторяю, – абсолютно не годится. Крайне ненадежен: может в самый ответственный момент загулять, обкуриться… Да и вообще, такое задание поручать столь неустойчивому агенту, да еще под давлением – это непрофессионально. Он же может, если на него посильнее нажать, все, что угодно выкинуть: зарезаться, или там передозу себе устроить, или, наконец, своим сдаться… Нет, на него… кгхм… ставить нельзя.

– Так значит, – только Ансельм?

– Да, шеф, только Ансельм.

– Но у вас же с ним тоже какие-то проблемы?

– Да, психологического свойства. Однако они, на мой взгляд, преодолимы.

– Давайте поподробнее.

– Видите ли, шеф, Ансельм – человек идейный. У него для работы есть разные мотивации, но, в основном, – вполне искреннее желание послужить отечеству. Это без всякой иронии. Сами знаете, – лучшие агенты те, которые работают ради идеи. Кроме того, он умен и артистичен. В меру смел. Инстинкт самосохранения в норме, поэтому – осмотрителен и осторожен. В совокупности это делает его очень ценным материалом. Основной недостаток (для нас, конечно!) в том, что он не только идейный, но и идеалист.

Очень трудно ему понять, что на нашей работе ни при каких условиях белые одежды сохранить не удастся. Тут не недомыслие, а именно идеализм. Его куратор докладывает, что Ансельм последнее время сильно нервничает…

– А кто его курирует? – поинтересовался Ксант Авади.

– Стаарз.

– Стаарз?! Ну, это фирма. Старая гвардия. У него ведь какие-то проблемы с этим делом были? – и флаг-коммодор помотал сомкнутыми пальцами правой руки у себя под горлом.

– Были. Но года два назад он в нашем госпитале прошел курс лечения и с тех пор держится в рамках.

– Ну, и что Стаарз говорит по поводу Ансельма?

– Основная психологическая проблема Ансельма в том, что он не видит результатов своей работы… В том смысле и в том виде, как ему бы этого хотелось… Как он это себе представляет, исходя из собственных идеологических и моральных установок. Ему начинает казаться, что он в большей степени работает на врагов, чем своих. У него комплекс вины развивается. Особенно, после теракта в казарме жандармерии. Там ведь два человека погибли. Совершенно случайные жертвы. Вы ведь помните, мы предприняли все меры…

– Да, да, помню, – досадливо отозвался начальник департамента, – однако, чем нам мешают переживания агента? Не слишком ли большое значение вы им придаете?

– Стаарз считает, – продолжил заместитель, – что, если не обеспечить Ансельма дополнительными мотивациями, – это может привести к психологическому срыву и отказу от работы.

– Отказ сотрудника от работы? – изумился Ксант Авади. – Вы это серьезно? Бывает, конечно, но ведь это ЧП! И вы еще говорите, что он ценный агент!

– И буду говорить! Я за свои слова отвечаю. Дело в том, шеф, что Ансельм, строго говоря, до сих пор формально не наш сотрудник. Он внештатник, доброволец. Такой возможности для самооправдания, как, например, обязанность подчиниться приказу, он лишен. Кроме того, в задуманной комбинации мы его до сих пор используем практически «в темную». Он бы, может, и рад оправдать средства целью, но цели-то мы ему не указали. Что в таких случаях делает интеллигент? Он ведь интеллигент? Рефлексирует! Иногда с тяжелыми последствиями.

– Ах, вот оно что! – с некоторым сомнением произнес флаг-коммодор. – И чего только вы у нас делаете? Вам бы – в психоаналитики! Это я так… не обращайте внимания… М-м-м… Ну так дайте ему дополнительные мотивации, если считаете, что это поможет делу!

– Нужна ваша санкция, шеф!

– Ладно. Что там у вас? Подпишу…

* * *

Зазвонил телефон. Тиоракис поднял трубку. Любезный девичий голос сообщил, что заказанная им книга – «Вольнодумцы Завета Истины» – поступила в магазин, и ее можно выкупить в течение десяти дней. Это был сигнал о вызове на контакт.

Такое случалось редко (обычно Тиоракис сам просил связи) и означало, скорее всего, какие-то изменения в задании. «Может быть, – размышлял он, – предстоит операция по захвату боевиков, и меня хотят предупредить?»

На конспиративную квартиру Тиоракис прибыл после скрупулезного исполнения всех предусмотренных мер предосторожности, в число которых входило даже приобретение тех самых «Вольнодумцев» в соответствующей книжной лавке. На месте его ожидал Стаарз.

Стаарз, как обычно, начал разговор, казалось бы, с пустопорожней болтовни: справлялся о самочувствии, о делах в университете, дома… Ни дать, ни взять – заботливый родственник. На самом деле, старый оперативник зондировал меру напряженности своего подопечного. И по тому, как Тиоракис все более деревенел, отвечая на самые обычные «бытовые» вопросы, Стаарз убеждался, что агент очень неспокоен: явно ждет чего-то иного, действительно важного, теряет терпение от бесполезного, на его взгляд, разговора.

Что касается Тиоракиса, то он уже некоторое время замечал за собой, что относится к Стаарзу с какой-то неожиданной для самого себя теплотой. Ему нравилось встречаться со старым оперативником, и обычно он был не прочь потрепаться со своим куратором на любые темы, не имеющие никакого отношения к работе. Склонный к самоанализу, он достаточно быстро нашел этому причину. Стаарз был, по существу, единственным человеком, в обществе которого Тиоракису не нужно было надевать никаких масок, не нужно было играть какую-то роль, не нужно было контролировать всякое произносимое слово… Только в обществе завербовавшего его сотрудника спецслужбы Тиоракис мог внутренне расслабиться и побыть самим собою. Гэбэровец поразительным образом стал для него тем, чем обычно для человека бывают друзья и близкие…

Но сегодня попытка куратора начать деловой разговор с беззаботной прелюдии вызывала у Тиоракиса раздражение, которое он мог бы при иных обстоятельствах скрыть за привычной игрой, но в обществе Стаарза не считал необходимым этого делать.

Стаарз, внимательно наблюдавший за реакциями Тиоракиса, понял, что нынче следует без долгих обиняков переходить к делу.

Он сделал небольшую паузу, вследствие чего между ним и Тиоракисом, явно не настроенным поддерживать легкую беседу, на некоторое время образовалось натужное молчание. За время тайм-аута Стаарз забраковал пару показавшихся ему фальшивыми и ненужными продолжений разговора, вроде того: «Вас что-то тревожит, Ансельм?..» или «Я, чувствую, вас что-то мучает, расскажите…» Он и без того знал, что тревожит и мучает Тиоракиса, и поэтому не стал провоцировать агента на излияния, а решил укреплять дух своего подопечного, опираясь на обретенные новые средства.

– Ансельм! – начал он. – Как вы, наверняка, и сами догадались, наша нынешняя встреча отнюдь не ради выяснения состояния ваших личных дел.

Тиоракис подобрался, а Стаарз продолжил:

– Мы переходим к важнейшей части нашей операции против ФОБ, и вам в ней отведена заглавная роль. Я не слишком патетичен?

– Нет, ничего… Я слушаю.

– Коротко. Ваше внедрение, по всем нашим сведениям, прошло успешно. Добытые вами материалы весьма хороши и позволяют нанести сильный удар по этой организации.

Тиоракис вдруг почувствовал необходимость глубоко вздохнуть, что и сделал, сильно втянув в себя воздух носом.

– Однако, просто сильный удар нас не устраивает, – продолжал рубить Стаарз, – нам нужен удар – решающий, а еще лучше, окончательное закрытие этой темы.

Тиоракис выдохнул и вопросительно уставился на куратора.

– А для этого, мой милый Ансельм, нужно свернуть шею головке клана. Вы меня понимаете?

– В общем…

– «В общем» – не годится. Поясняю: свернуть шею – следует понимать буквально. Еще определеннее – физически уничтожить. М-м? Понятно?

– Ну да… да… понятно… – на самом деле не понимая, куда клонит Стаарз, ответил Тиоракис. – Известно, ведь: «если враг не сдается, – его уничтожают». Собственно, при оказании сопротивления, никогда не церемонились…

– Все-таки не до конца вы меня поняли, мой друг, – с коротким вздохом снова вступил Стаарз. – Никто не собирается Васоду, Рамаху или тому же Дадуду предлагать сдаваться. Во-первых, потому, что баскенцы не сдаются. Баскенец на тропе войны – фанатик. А если в редких случаях он и сдается, то, как показывает весь наш опыт, лишь для виду, чтобы обмануть. Нарушить слово, данное врагу, – у бакенцев признается родом военной доблести. Во-вторых, чтобы предложить им сдаться, и, чтобы это предложение воспринималось серьезно, нужно названных мною господ, как минимум, загнать в какой-нибудь угол, из которого они бы не могли вывернуться и где их можно было бы заставить выслушать наш ультиматум. Опять же, весь наш прошлый опыт военных соприкосновений с баскенцами говорит о том, что с помощью войсковой операции поставить их в такое положение, когда они окопались в своих катакомбах, практически невозможно. Что прикажете делать?

Этот вопрос был, разумеется, риторическим. Тиоракис напряженно слушал, не перебивал и не встревал, а Стаарз продолжал доверительным, мягким, почти воркующим тоном излагать весьма жесткие вещи.

– Никакая «конопатка», даже при применении самоновейшей техники, не поможет. Можно было бы попробовать запустить в систему хорошую порцию отравляющего газа… Но, тут опять же два обстоятельства. Первое – чисто техническое. Объем, протяженность и топография пещерной системы для нас все еще темный лес. Сколько нужно газа? Куда его заливать? Черт его знает! Будет ли эффективной атака – бабушка надвое сказала. А то выдует все каким-нибудь сквозняком неизвестно куда и с неясными для нас же самих последствиями. Другое обстоятельство – политическое. Сохранение нашего лица в семье, так сказать, цивилизованных народов. Ведь упомянутые мною деятели сидят там почти со всем своим табором: с женами, детьми и прочими, якобы мирными, гражданами… Можете себе представить, какой вой поднимут за границей, если массированная газовая атака пройдет успешно? Геноцид, понимаете, преступление против человечности… и все такое… Следовательно? А? Правильно! – сам себе на очередной риторический вопрос ответил Стаарз. – Нужна спецоперация. Точечное воздействие.

Здесь Стаарз сделал короткую паузу и, в упор глядя на Тиоракиса, резюмировал:

– Вот это-то мы и предполагаем доверить вам, Ансельм. Уничтожение личными действиями штаба врага – не идет вразрез с вашими моральными принципами, господин суперконет ФБГБ?

Глава 10. Причастие

Нет! Предупредить своих он никак не успеет! Даже для экстренной связи нужно некоторое время и хотя бы какая-то свобода маневра. А тут – ни того, ни другого. План акции предложил Гамеду он сам. И разработать все ее детали поручили ему. Доверие оказали! А вот теперь, совершенно неожиданно для него, реализацию перенесли на завтра. «Дадуд распорядился – завтра! – отрезал на его изумленный вопрос Гамед. – Тебе-то какая разница? Ты молодец! Все отлично подготовил. Тем и хорош твой план, что его можно привести в действие в любое время».

Тиоракис чувствовал, что его приперли к стенке.

Если хотя бы командовать боевым звеном поручили ему, то, пользуясь своим положением, он сумел бы выкроить несколько минут, чтобы остаться одному и сделать необходимый звонок… Но командиром боевого звена поставили Вагда, без ведома которого нельзя отлучиться ни на секунду. И другой боевик, мрачный и молчаливый маами, с которым придется идти на дело и которого Тиоракис раньше вообще никогда не видел, не сводит с него глаз. Это Тиоракис чувствует совершенно отчетливо, хотя и изображает, что не чувствует…

А вот кнопку, суки, доверили нажимать именно ему, Тиоракису. Откуда у этого «доверия» ноги растут – понятно. Еще одна проверка. Окончательная? Кровью повязать хотят. Именно этого он и боялся более всего, хотя такой вариант развития событий и обсуждался в качестве весьма вероятного во время памятной встречи со Стаарзом.

Вообще, эта встреча, как он теперь отчетливо видел, была одним из главных событий в его жизни. Ему предложили принять посвящение, и он его принял. Ему дали понять, что он последний раз стоит в точке возврата, и он решил идти дальше…

* * *

Когда Стаарз неожиданно титуловал его суперкорнетом ФБГБ, Тиоракис одновременно и изумился, и тут же с некоторым самодовольством подумал: «Ну, наконец-то!» Ему никто ничего определенного не обещал, но сам-то он уже некоторое время полагал, что заслужил быть причисленным к лику штатных сотрудников ведомства, которому по сию пору служил в качестве доброхота.

И все равно, – это был сюрприз. Приятный сюрприз. Своевременный. Это сбывались посещавшие Тиоракиса с самого детства героические мечты. Это давало удовлетворение его честолюбию. Это была оценка его работы (оценка, на которую он надеялся и которую ждал). Это давало ощущение плеча, ощущение настоящей опоры на всю мощь секретного ордена…

Стаарз рассчитал совершенно правильно. Тиоракис почувствовал эмоциональный подъем. Это чувство как-то сразу пригасило то тяжелое впечатление от результатов собственных поступков, которое давило на Тиоракиса все последнее время. Становилось ясным, что, во всяком случае, с точки зрения высшей государственной целесообразности, те жертвы, которые неизбежно составляют некоторую часть следа, оставляемого им на пути служения Родине, – не напрасны. Да и вообще, как бы сама Родина, в лице представлявшего ее государства, явно поощряла Тиоракиса (не субкорнет, не корнет, а суперкорнет!) и тем самым делила с ним тяжкую моральную ответственность за все то, что приходится проделывать во имя ее…

Обычному человеку свойственно искать те или иные оправдания собственной вине, будь она действительная или только мнимая. Это часть инстинкта самосохранения. Тот, кто начисто лишен данного качества, обречен быстро сойти с ума, либо покончить с жизнью. Тиоракис, во всяком случае, в этом отношении был человеком вполне обыкновенным.

Кроме того, как человеку вполне обыкновенному, с вполне обыкновенными реакциями, ему захотелось поподробнее узнать о причинах своего внезапного посвящения в «рыцари» и о связанных с этим новых обстоятельствах.

Стаарз охотно удовлетворил все его запросы.

– Видите ли, Ансельм! Касающееся вас распоряжение подписано еще несколько дней назад. На нем не хватает только номера и даты. Это естественно, поскольку необходимо ваше согласие. В конце концов, насильно мы в «солдаты» (а штатный сотрудник это, согласитесь, солдат) никого не «забриваем». Тем более, что поступление в «солдаты» (уж извините, для полной ясности я буду использовать этот термин) налагает на вас определенные обязательства и совершенно иную ответственность в случае их нарушения. Вы меня понимаете?

Тиоракис кивнул. Он действительно это понимал. Хорошо понимал. Время подумать на эту тему в прошлом было достаточно.

– Так вот, – продолжал Стаарз, – все будет зависеть от вашего «да» или «нет», сказанного сегодня. Если «да», – то вы полностью в нашей команде и в нашем распоряжении, потому как – присяга и все такое. Причем как всегда у нас никаких формальностей. Расписки-подписки, целование знамени с колена… ничего этого не будет. Но ваше «да», просто сказанное мне, – равнозначно тому, как если бы все это имело место. Оправдания, вроде того: там нет моей подписи – не пройдут… Их, собственно, негде и некому будет предъявлять. Вы меня понимаете?

Тиоракис вновь кивнул. На это тему он тоже много думал.

– А если – «нет»? – все-таки посчитал необходимым спросить он, хотя внутренне уже принял решение.

– В этом случае, – раздумчиво отвечал Стаарз, глядя куда-то над головой Тиоракиса и делая большие паузы между фразами, – мы, скорее всего, удовлетворимся достигнутыми вами результатами. Несомненно, воспользуемся ими. А вас постараемся максимально осторожно вывести из этой игры. Видимо, сохраним с вами самые добрые отношения. При наличии вашего желания будем и дальше использовать вас в том качестве, в котором вы себя так хорошо зарекомендовали. Но, настоящей фигурой вы никогда не станете. Сами понимаете, не тот спрос, не та мера доверия… ну, и не то место в системе, разумеется…

* * *

И вот, как теперь ему, солдату, быть?

Что делать солдату в подобной ситуации – понятно. Это они со Стаарзом тоже обговаривали. Точнее, Стаарз его четко проинструктировал: выполнять любые («Абсолютно любые – вы понимаете, Ансельм?») задания руководства ФОБ, даже в том случае, если это может повлечь человеческие жертвы. Если по какой-то причине нельзя проинформировать о задании контору, все равно – выполнять. Исключений, которые допускают в такой ситуации самостоятельные действия и самораскрытие, только два: реальная угроза теракта на ядерном объекте и реальная угроза совершения акции с использованием мощного химического или бактериологического оружия.

– Но, это так, Ансельм! – успокаивающе добавил Стаарз. – Это чисто гипотетически. На это у них силенок пока нет. А если вы хорошо поработаете, то никогда и не будет!

Успокоил!

А вот как все-таки быть? Как быть с самим собой? Когда завтра, возможно… Да что там – возможно! Наверняка!..Придется убить своих?

Такой вопрос он тоже задавал Стаарзу…

– Ансельм, ваш отец воевал, насколько мне известно?

– Да.

– Он вам ничего не рассказывал о ситуациях, когда приходится стрелять по своим?

– Это, когда огонь на себя вызывают?

– Нет! По своим – в смысле по согражданам, по мирному населению…

– По ошибке, что ли?

– Нет, не по ошибке. Специально. В силу военной необходимости.

– Нет, ничего подобного он мне не рассказывал.

– Ну, правильно, об этом не любят рассказывать. Это всегда есть и всегда за кадром.

– Не понимаю!

– Очень просто, Ансельм! Проза любой войны! Ну, вот смотрите: враг захватил наш город, или деревню, там… все равно… нашу территорию, в общем… Нужно его оттуда выбивать? Нужно. А он там оборону организовал… Значит, что мы делаем? Наводим орудия, поднимаем бомбовозы и утюжим эту самую оборону в хвост и в гриву. И под нашими же бомбами неизбежно гибнут наши же люди: и женщины, заметьте, и дети (да, да! и дети!), и немощные старики… словом, все те, кто в силу неудачно сложившихся жизненных обстоятельств оказался на земле, захваченной врагом… в зоне боевых действий… Что делать? Не воевать прикажете? Знаете, Ансельм, мой брат во время войны был командиром огнеметного танка. Ему пришлось отбивать у равнинцев Корокту. Есть такой городок западнее Смилтинской дельты. Так вот, на одном из перекрестков наступление захлебнулось. Равнинцы зацепились за крепкий каменный дом. Подвал – что твой дот! Пулеметчик у них там был – виртуоз, и снайпер тоже был. Полторы роты наших уложили. Попробовали пушку на прямую наводку выкатить. Хрен-то! Снайпер всю прислугу перестрелял. Потом минометами пробовали их достать… Кое-как обрушили верхние этажи, а подвал-то остался. Еще надежнее под завалом стал. Авиацию не вызовешь – соприкосновение слишком плотное. Ну, тогда вызвали огнеметчиков. Подкатил мой братец на своей боевой колеснице и залил этот самый подвал напалмом. А когда потом весь этот крематорий разбирали, нашли там, в одном из дальних отсеков подвала, хозяйку дома с тремя детьми. Трупы, разумеется. Они даже не слишком обгорели, поскольку основная порция напалма к ним не дошла… Ну, и что было делать моему брату? Не жечь этот подвал? На войне такое – сплошь и рядом. Это я все к чему? Мы на войне, Ансельм. Эту войну нам навязали… А вы, Ансельм, – солдат. Теперь уже солдат. И должны смириться с тем, что в некоторых случаях придется стрелять по своим. Думайте не о том, сколько своих погибнет в силу военных обстоятельств, а о том скольких вы спасете в итоге…

* * *

Искусственно… Искусственно это все как-то… Про войну… Похоже, конечно. Если хочешь, чтобы было похоже, но – не то. Не на фронте же я завтра буду! Не перед стеной врагов, за которой своих-то и не видно… и некогда о них думать. Завтра я буду в своем родном городе, где нет вражеской обороны… Или все-таки она есть, но просто невидима? Слабое утешение… И мне нужно будет нажать кнопку. Если не нажму – ее нажмет другой. Результат будет тот же, но я никогда не доберусь до штаба ФОБ… И все будет продолжаться… Могу попробовать помешать. При благоприятном раскладе – помешаю и даже, может быть, останусь жив… А кто за меня полезет в логово? А сколько времени понадобится для подготовки нового человека? А если и он не сможет ради цели переступить через что-то… через кровь, прямо скажем, не сможет переступить, в нужный момент… Как взвесить все это? Эту кровь, которую я завтра пролью (или не пролью?), и ту, которая прольется, если я не приму на себя кровавое причастие?..

* * *

Они переночевали на съемной квартире: документов не требуется никаких, плата почасовая. Приют коммивояжеров и любовников. Каждый друг у друга на виду, возможности для посторонних контактов отсечены.

Рано утром Вагд сообщил, где именно заложено взрывное устройство. Выезжать на место для проведения акции следовало немедленно.

Для боевиков ценность плана, предложенного Тиоракисом, как раз и состояла в том, что радиомину можно было скрытно и очень быстро поставить в любую из более чем двадцати точек на пути следования автобуса, который каждое утро развозил смену жандармов из семейных казарм по охраняемым объектам и одновременно собирал домой тех, кто заканчивал суточное дежурство. В качестве вероятных мест закладки взрывного устройства были определены мусорные урны, колена водосточных труб, колодцы ливневых сливов… Рекламируя свой план перед представителем штаба ФОБ, Тиоракис напирал на то, что возможность установки мины в последний момент практически сводит на нет вероятность предотвращения теракта гэбэровцами, а в случае, если им это все-таки удастся, то вычислить предателя не составит труда, настолько узким будет круг посвященных.

И вот теперь Тиоракис попался в расставленную собственными руками ловушку. Он-то рассчитывал (и не без основания), что, доверив ему детальную разработку операции, штаб ФОБ и непосредственное руководство акцией также поручит ему. Это следовало из всех предварительных обсуждений предстоящего дела. Пользуясь такой вводной, Тиоракис полагал, что именно он определит и конкретную дату, и конкретное место подрыва. Это означало бы несомненную возможность своевременно предупредить «контору», и уж контора-то, зная все общие и частные детали плана, смогла бы предпринять нужные действия, чтобы, с одной стороны, – избежать жертв, а с другой, – обеспечить столь необходимую для продвижения своего агента видимость успеха террористов. Наработки такие были…

«Все! Все к черту полетело! Переиграли его. Вот интересно… подозревают? Или действительно – последняя проверка? Самая жестокая и верная?» – крутилось в голове у Тиоракиса, когда он шел к раннему трамваю, который должен был доставить его в район, где пролегал путь следования обреченного автобуса. В кармане куртки лежал врученный Вагдом пульт управления радиовзрывателем. Метрах в пятнадцати позади следовал «дублер» (или соглядатай? или и дублер-соглядатай?) – мрачный маами, которого Тиоракису представили только по кличке – «Крюк».