Текст книги "Частная армия Попски"

– Как так? – спросил я. – Ты сам не знаешь?

– Знаю, более или менее, – ответил он, как будто смущаясь. – Но об этом мне говорить запрещено.

– Почему?

– Это тайна, и у меня есть особые инструкции не обсуждать это с вами.

– Так ты прибыл сюда не по моему запросу?

– А у вас был интерес на мой счет? Мне ничего не говорили.

Ситуация сложилась идиотская, и мы оба расхохотались. Я отметил, что вряд ли смогу чем-то помочь, не зная, в чем суть его задания, а без моего деятельного участия он не сумеет выполнить свою миссию в восточном Джебеле, который в каком-то смысле находится под моим контролем. Возможно, он достигнет некоторых успехов, но информация о них обязательно дойдет до меня, таким образом, секрет неизбежно выйдет наружу. Так не лучше ли сейчас все рассказать мне? Тогда я действительно смогу помочь.

Грангийо не был дураком и понимал, какое положение я занимаю в Джебеле. В то же время как хороший военный он знал, что должен следовать приказу – до определенного момента. Он на мгновение задумался, склонился в седле и заговорил по-французски.

– Ce sont de cons, – он говорил о нашем каирском начальстве, – mon vieux Popski, mais nous allons être plus malins qu’eux.

Он рассказал мне, что из Англии на Ближний Восток пришло распоряжение содействовать побегам наших военнопленных и помогать им добираться до наших позиций. Грангийо присоединился к этому проекту. Его миссия в Джебеле заключалась в том, чтобы создать продовольственные склады на потенциальных путях следования беглецов и договориться с местными арабами, чтобы они помогали нашим отыскать провизию и добраться до подходящих точек, откуда их сможет забрать LRDG. В таинственных мешках, как он мне объяснил, хранились какие-то новейшие пайки, специально разработанные учеными, а еще он привез с собой сорок тысяч лир – чтобы подкупать арабов.

Я сказал, что схема выглядит вполне разумной и, вероятно, сработает, если немного адаптировать ее под реальные условия. У меня и так зрел похожий план, и я был рад помочь в реализации такого проекта.

– Не могу понять, почему полковник запретил мне говорить об этом с тобой, – задумался Грангийо. – Секретность секретностью, но кто-то же должен знать, что я тут делаю.

– Сколько лет твоему полковнику?

– На самом деле он пока еще подполковник. Довольно молодой, лет двадцать восемь, если не меньше.

– Кадровый офицер?

– Полагаю, что так.

– Думаю, дело здесь не в секретности, – сказал я. – У него мог быть другой мотив. Допустим, месяц назад твой полковник был простым капитаном. Возможно, у него есть влиятельные друзья или просто повезло. В любом случае он получил хорошее место в штабе с перспективами карьерного роста. Это много значит для кадрового военного, он постарается не упустить свой шанс. Он хочет преуспеть. Поэтому он отправил тебя за линию фронта, туда, где, как ему известно, уже некоторое время работаю я. Он думает, что у Попски все схвачено. Он уверен, что если Попски узнает, зачем послан Грангийо, то Попски, конечно, поможет Грангийо, они спасут несколько военнопленных, а потом Попски присвоит себе всю славу. Его оценят в 8-й армии и заберут на повышение. А уж если Попски освободит всех военнопленных, то рано или поздно возникнет вопрос, почему организация, специально созданная для этого, не справилась со своей задачей. Возможно, ее расформируют и, скорее всего, сместят возглавляющего ее офицера, заменив его более опытным специалистом, хотя бы тем же самым Попски, хоть он всего лишь и майор. В результате твой начальник рискует лишиться звания, а то и, не дай боже, угодить на фронт!

Грангийо оценил мою бурную фантазию и посоветовал мне сочинить психологический роман. Сам он выдвинул куда более простую версию: его полковник был sinistre imbécile и не понимал, что единственный способ не впутывать меня в это дело – вообще не предпринимать никаких действий. Но к чему бы это привело?

В результате мы договорились о взаимовыгодном сотрудничестве. Мы вместе организуем помощь беглым военнопленным, поможем вернуть всех, до кого доберемся, а все лавры в любом случае достанутся Грангийо. Он, в свою очередь, возьмет на себя обязанности моего интенданта и вникнет в наши дела. Итог меня полностью устраивал: такой трудолюбивый, методичный и эффективный человек, как Грангийо, был необходим нашему отряду, тем более что он приятный собеседник, кладезь неожиданных знаний и обладатель отличного чувства юмора. Что касается военнопленных, мне было все равно, кого похвалят за их освобождение – главное, чтобы бедолаги благополучно выбрались.

Глава VII
Искупление Саада Али

Получив приказ «сеять панику и уныние», я предположил, что он связан с подготовкой наступления 8-й армии, но с тех пор мы могли наблюдать только действия, предпринятые противником. Всю собранную информацию мы передавали в штаб, но ответов не получали. Новости Би-би-си существенно отставали от реальных событий. Оставалось полагаться лишь на собственные догадки.

На основных дорогах значительно выросло количество транспорта, в мелководном порту Дерны стало тесно от катеров и парусных лодок, а аэродром, расположенный в Аль-Фтайе, на возвышенности над городом, ежедневно принимал множество немецких транспортных самолетов. По ночам небо на востоке полыхало пожарами и взрывами – я предполагал, что наша авиация бомбит посадочные площадки и склады противника. Не возникало сомнений, что началась серьезная битва, но мы тщетно ждали немецкого отступления. Напротив, прибывало все больше солдат, танков и грузовиков. Проехал даже понтонно-мостовой парк, который понадобился бы немцам только для форсирования египетских каналов. По слухам, которые благодаря арабам доходили к нам из столовых итальянских офицеров, немцы наступали с переменным успехом. Грангийо, хотя сам лишь недавно приехал из Сивы, знал только, что идет крупное сражение, в котором вроде как у нас есть все шансы взять верх. Как мы узнали позже, Роммель опередил наше наступление и нанес упреждающий удар 27 мая 1942 года танковыми частями к югу от Бир-Хакейма и пехотой, преимущественно итальянской, в районе Газалы. Ожесточенное противостояние продолжалось три недели, но пока что никому не удалось переломить ситуацию в свою сторону. Мы в Джебеле развили очень бурную деятельность – например, подорвали несколько объектов вражеской инфраструктуры. Мы не сомневались в близкой победе британского оружия. Итальянцы в основном разделяли нашу точку зрения, а арабы при виде такого единодушия вообще считали войну уже выигранной. Обстоятельства работали нам на пользу: мы развили небывало активную деятельность и при этом уже не особенно заботились о секретности, принимая лишь минимальные усилия для ее сохранения.

Постепенно воодушевлявшие нас ночные фейерверки на востоке затихали, а затем и вовсе прекратились. Пробки на дорогах рассосались, а огромные склады вокруг Аль-Куббы опустели – все отправились вперед. Однажды утром в нашем лагере появился шейх Абдул Джалиль ибн Тайиб и передал слух, что Тобрук пал. В течение дня и следующей ночи мы получили еще множество все более подробных сообщений, подтверждавших эту новость. Тобрук действительно пал 20 июня, в плен попали двадцать тысяч наших парней.

Какой-то дурак придумал сомнительное «древнее пророчество», якобы гласившее: «Кто владеет Тобруком, тот владеет Киренаикой». Теперь арабы безостановочно повторяли его, пугая друг друга, и за двадцать четыре часа воцарился полный хаос. «Итальянцы победили в войне, они останутся в Киренаике навечно. Грядут расправы над арабами». Каждый видел в соседе басас – соглядатая. Мне намекнули, что неплохо бы перенести нашу подозрительную штаб-квартиру куда-нибудь подальше. Предложение показалось мне разумным, но не настолько, чтобы усиливать панику и бежать впопыхах. К тому же тревожные события застали меня врасплох: несколько человек еще не вернулись с заданий, часть верблюдов паслась на дальних пастбищах, а упряжь, веревки, сундуки и другое наше снаряжение хранились в полном беспорядке. Я начал готовиться к переезду в места более отдаленные и менее людные (штаб-квартира находилась всего в десятке километров от главной дороги), рассчитывая отправиться в путь через три дня. На второй день еще затемно ко мне приехал Метвалла и сообщил, что на рассвете из Ламлуды выйдет итальянский отряд, который некий басас ведет прямо к нам. Метвалла рекомендовал уходить немедленно. Было понятно, что, если итальянцы просто обнаружат нашу группу, даже не захватят в плен, они обвинят всех окрестных арабов, включая наших самых преданных друзей, в пособничестве и подвергнут репрессиям. Делать нечего, надо было убираться. На закате того же дня мы тронулись в путь, тяжело нагрузив верблюдов и людей. Благодаря стараниям Саада Али Рахумы мы унесли все, что у нас было, но гнилые веревки постоянно рвались, а вьюки разваливались. И двух часов не прошло, как нам пришлось остановиться, укрывшись в неглубоком ущелье, которое обеспечивало хоть какую-то защиту. Я услышал топот копыт и, продравшись наверх через кусты, увидел Метваллу с тремя спутниками. Заметив меня, он придержал коня и сообщил, что торопится в Дерну узнать новости и показаться властям, после чего поспешно умчался. Было довольно унизительно прятаться в каких-то зарослях, а осознание, что вчерашние друзья и соратники теперь меня сторонятся, довело меня до отчаяния. В скверном настроении я уселся в ущелье, не зная, что делать дальше. Мои товарищи сидели вокруг в скорбном молчании, ожидая указаний, но у меня не было ни одного слова, чтобы их поддержать. Я был разбит.

Немецкий бомбардировщик Ju.87 («Штука») атакует британские позиции под Тобруком

Саад Али Рахума подошел, присел рядом со мной – очень спокойный и сдержанный – и заговорил:

– Тяжелое вооружение и боеприпасы нам все равно нужны были, только чтобы впечатлить шейхов. Оно не понадобится, во всяком случае, до лучших времен. Взрывчатка тоже тяжелая. Несколько дней мы без нее точно обойдемся. Подумай, майор, не устроить ли нам здесь схрон? Тогда мы легко увезем рации, еду и наше личное оружие. Кажется, я знаю заброшенный колодец неподалеку. Давай съездим вдвоем, посмотрим, годится ли он для наших целей.

Я вяло согласился. Саад Али вскочил на свою лошадь и с шумом выбрался из ущелья.

– Вот вам, басасин! – рявкнул он и вскинул руку с выставленным средним пальцем. Этому грубому жесту он, похоже, научился в Египте, и в интерпретации Саада Али тот означал «мой палец им в задницу».

Мы ехали молча, пока он не остановился на краю ровного луга и бросил взгляд на меня, понуро трясущегося в седле.

– Давай-ка съездим наперегонки до того дерева – я тебя сделаю. Раз, два, три, поехали!

Мы понеслись – он на своей тощей гнедой кобыле, а я на моей белой Птичке (хоть раз все четыре подковы были у нее на месте!). У дерева он опередил меня на два корпуса.

– Нечестно! – прокомментировал он результат. – Ты в два раза меня тяжелее. Я дам тебе фору.

Мы помчались галопом назад, и он снова с легкостью меня обогнал.

– Подожди! – заговорил теперь я. – Сейчас я отыграюсь.

Я расстегнул и бросил на траву свой тяжелый ремень с пистолетом в кобуре и подсумком с патронами.

– Фора три корпуса – и поминай как звали.

Третий заезд я выиграл, опередив соперника на голову. Лошади тяжело дышали, пока мы шагом возвращались к тому месту, где я скинул ремень. Саад Али ударился в воспоминания:

– Когда я был молод, у нас были лошади, настоящие лошади. Мы гордились своим искусством верховой езды. Я был хорошим наездником. Мог поставить серебряную монету себе на ботинок, проскакать галопом вокруг такого луга, и монетка осталась бы на месте, не упала. Майор, у тебя нет серебряной монеты?

Не нашлось, но я отыскал плоский камешек подходящего размера и положил на его ботинок. Он с ходу пустил лошадь в галоп, но камень почти сразу упал.

– А чего еще ждать, с такой-то лошадью? – проворчал он. – Попробуй теперь ты на своей милой Птичке.

Я поскакал, потерял камень еще быстрее и вернулся, заливаясь смехом. Саад Али Рахума нахально улыбнулся:

– Кажется, майор стал немного счастливее.

– Тысячу раз спасибо тебе. Где этот твой колодец?

Неприметный вход в колодец мы нашли среди обломков скал у вершины холма. Я отвесил Сааду Али комплимент за то, что он вспомнил об этом месте спустя столько лет.

– В Джебеле больше десяти тысяч заброшенных цистерн, и я знаю их все, – похвалился он.

Колодец идеально подходил для нашего склада: темный, сухой и настолько глубокий, что спуститься вниз можно только по лестнице или на веревке – от обычных воришек такой защиты вполне достаточно. Мы вернулись в ущелье, где все так же уныло сидели наши бойцы. Саада Али переполняла энергия: несколько человек с первой партией груза он отправил к цистерне, одного оставил следить за нашими животными и оставшимся скарбом, а с остальными выбрался на плато, поросшее люцерной.

– За работу, ребята. Рубите траву. Длинные стебли лучше. Давайте, парни. Сколько вы бездельничали, никчемные солдатики, забыли уже, наверное, как плести веревки?

В словах его была такая невероятная энергия, что мы все принялись исступленно рубить люцерну. Сам он сел, прислонившись к какой-то свае, и начал быстро и методично скручивать из жестких стеблей нити, а затем из нитей – веревку. Чем бы ни занимался этот удивительный человек – месил тесто, подковывал лошадей или плел веревки, – он все делал с четкостью и быстротой настоящего профессионала. В этом смысле он сильно отличался от своих соплеменников, которые к ручному труду относились с презрением, а если нужда все-таки заставляла что-то сделать, то выяснялось, что руки у них растут не из того места. Трое наших самых возрастных солдат присоединились к Сааду Али, кое-как пытаясь посостязаться с ним в ловкости.

Не отвлекаясь от работы, Саад Али Рахума осыпа́л своих помощников ядовитыми шутками, не давая им ни секунды продыху. Я верхом поехал к колодцу. Когда работа там закончилась, я вернулся и обнаружил на земле готовый внушительный моток грубой веревки. Люди устали, но были довольны, поэтому, когда знакомый араб пробрался к нам и сообщил, что по нашему следу движется басас, мы лишь рассмеялись. Саад Али Рахума вернул нам наш боевой дух.

К полудню, изготовив больше ста метров веревки, мы начали загружать всё в колодец. Подъехал шейх Абдул Джалиль ибн Тайиб, за которым я посылал, любезный и спокойный. Обсудив сложившееся положение, мы решили, что лучшим вариантом будет этой же ночью перенести лагерь к Бир-Семандер в вади Рамла, что в тридцати километрах к юго-востоку.

Надежно спрятав наше имущество, с легким сердцем мы отправились в путь. Раннее утро застало нас в тени акаций на берегу сухого вади. Я устроился под одним деревом с Грангийо. Чепмэн и Шевалье расположились в двухстах метрах от нас, остальные наши люди разместились дальше вниз по течению. Вечером мы развернули антенну радиостанции и отправили наш обычный разведывательный отчет. Мы не известили 8-ю армию об изменившихся обстоятельствах, рассудив, что у них своих забот хватает, а мы сами разберемся со своими проблемами.

Каждую ночь мы отправляли солдат за водой в Бир-Семандер. Цепочка курьеров поддерживала связь с нашими дозорами на дорогах. Паника в Джебеле быстро сошла на нет, и информаторы вновь потянулись в наш новый лагерь. Однако было очевидно, что работы для нас становится все меньше. С тех пор как фронт сместился на триста километров ближе к египетской границе, Джебель превратился в откровенное захолустье, а для военных не имел никакого значения. Своей главной задачей теперь я видел поддержку боевого духа наших арабских друзей. Я для них олицетворял британское правительство, и, пока я оставался среди них, продолжая работать с их помощью, они не обращали внимания на тревожные слухи, которые просачивались на Radio Derna. Они по-прежнему верили моим словам, что наше отступление – это хитрый маневр, цель которого – заманить Роммеля в ловушку и нанести ему сокрушительный удар на нашей территории. Вот бы я удивился, если бы в те дни мне кто-то сказал, что мое лживое пророчество полностью сбудется.

Стремясь продемонстрировать арабам, что жизнь продолжается, а также в надежде организовать массовые побеги, я послал разведгруппы в несколько точек от Тобрука до Бенгази с задачей выяснить, где именно содержатся двадцать с чем-то тысяч солдат и офицеров, попавших в плен при падении Тобрука.

Тем не менее в новых условиях пришлось задуматься об урезании штата. Я решил отправить большую часть людей с Грангийо и Шевалье в Египет. Чепмэн хотел остаться со мной, но мы решили отложить этот вопрос до тех пор, пока не получим свежие новости из большого мира. Я послал LRDG сообщение с просьбой забрать большую группу из места встречи в некотором отдалении от нашего лагеря. Они обещали прислать патруль в середине июля.

Наш лагерь разрастался день ото дня. Итальянцы, снова ощутив себя хозяевами Киренаики, начали репрессии против арабов, которых подозревали в поддержке британцев. В результате к нам хлынул поток беженцев, которые надеялись, что мы поможем им эвакуироваться в Египет. А однажды утром в лагерь пришел щуплый южноафриканец. Он бежал из лагеря для военнопленных под Бенгази девяносто два дня назад и больше двух с половиной месяцев скитался по негостеприимной южной пустыне, куда в сухой сезон и арабы-то не рискнут забрести. Он сумел выжить, потому что пил остатки воды из радиаторов брошенных тут и там машин и питался объедками из открытых консервных банок, медленно продвигаясь на восток по бескрайним пескам. Иногда сознание покидало его и из памяти пропадало по несколько дней. Но этот клерк, который до войны всю свою жизнь провел в конторе в Йоханнесбурге, обладал настолько колоссальной силой духа, что, проведя с нами всего день, отказался эвакуироваться в Египет с ближайшим конвоем, а захотел остаться и во всем нам помогать. Я разрешил, и какое-то время он прожил с нами, но вскоре штаб Южноафриканского командования поставил нам ультиматум и потребовал незамедлительно отправить его домой. К сожалению, я забыл его имя, но надеюсь, что, может быть, он или кто-то из его друзей прочтет эту книгу, и таким образом я передам привет этому необычному и удивительно стойкому человеку.

Наконец к нам приехал новозеландский патруль во главе с Диком Кроучером. От него мы узнали странную историю: 8-я армия, ослабленная, но не сломленная, продолжала сражаться с немцами в Киренаике, постепенно отступая к египетской границе. Тем временем штаб в Каире охватила паника, там готовились эвакуироваться – по мнению Кроучера, то ли в Палестину, то ли в Судан. Дипломаты тоже паковали вещи, и он видел, как в саду посольства жгут архивы. Гражданские, европейцы и левантинцы, спасались бегством в Конго, Южную Африку, Индию, Австралию – кому куда удавалось достать билет на самолет или пароход. Среди расквартированных в Египте военных тоже царила неразбериха: все носились как угорелые, либо донимая издерганных офицеров штаба, либо отдавая невыполнимые приказы своим растерянным подчиненным.

Я посмеивался над анекдотичным рассказом Кроучера о недавних событиях в Каире, пока он не сообщил, что у него на руках приказ эвакуировать весь отряд, включая меня, в этот самый Каир, в самый центр отвратительного безобразия. Тут меня охватила паника. Я не боялся столкнуться с превосходящими силами противника и привык спокойно относиться к военным неудачам, но меня беспокоила перспектива воевать с собственным генеральным штабом в качестве безработного офицера среди обезумевшей толпы в глубоком тылу. Участвовать в подобном непотребстве я не хотел, предпочитая остаться в пустыне и делать что-то полезное в тылу врага, пусть даже с риском застрять в Киренаике до конца войны, если для 8-й армии все сложится печально, а противник завладеет Египтом. Я настолько ненавижу панику и массовую истерию, что перспектива на долгие годы стать изгнанником на вражеской территории прельщала меня куда больше, нежели участие в бардаке, который так красочно описал Дик Кроучер. Тогда меня не страшила даже вероятность попасть в плен, поскольку я был уверен, что, сумею сбежать, если меня вдруг схватят. Позднее я утратил былую самоуверенность и начал бояться перспективы провести годы за решеткой, поскольку из всех тягот войны к этой я был подготовлен хуже всего.

Так или иначе, я нашел многочисленные доводы в пользу решения не ехать в Каир: не хотелось бросать наших арабских друзей, я все еще мог собирать полезную для 8-й армии информацию, а мой план по организации побегов военнопленных постепенно обретал форму. Однако мой истинный мотив, конечно, заключался в том, что за линией фронта я был свободен и сам собой распоряжался.

Чепмэн тоже хотел остаться, хоть я и не знал почему, – он просто сказал, что идея уходить в Каир ему не нравится. При этом он очень переживал за свою семью, находившуюся в городе, так что его решение требовало изрядного мужества. Хотя мы месяцами жили бок о бок и занимались одним общим делом, каждый из нас тщательно оберегал свой внутренний мир: откровенный разговор смутил бы нас обоих. Чепмэн поинтересовался у наших радистов, готовы ли они тоже остаться, и те с готовностью согласились, особо не задумываясь. Другого от них я и не ждал – мне приходилось тратить всю свою хитрость на обработку арабов, так что готовность наших британских солдат работать я воспринимал как должное. Когда у меня возникали с ними проблемы, что случалось очень редко, я впадал в ступор и поручал во всем разобраться Чепмэну. Он управлялся с ними с большим мастерством, а мне еще только предстояло научиться командовать британскими солдатами.

По рации я сообщил в штаб LRDG о своем плане по освобождению военнопленных и попросил прислать патруль через месяц, чтобы забрать тех, кого нам удастся вытащить из лагеря. На следующий день пришел ответ. Мое предложение одобрили, но с уточнением: в текущей непредсказуемой ситуации никто не может гарантировать, что через месяц в Джебеле в принципе вообще будут работать какие-то патрули. Я поблагодарил их и заверил, что иду на риск осознанно.