Текст книги "Частная армия Попски"

Глава VIII
Горный воздух

Следующий день после битвы при Тмими мы провели в Акроме, в нескольких километрах к западу от Тобрука. Ночью ехали через части, занявшие новую линию обороны у Газалы. Наша миссия была выполнена, оставалось получать пайки, рыть сортиры, теряться в песчаных бурях и при первой возможности – спать. Несколько раз я звонил в штаб корпуса, расположенный в старом османском форте на вершине холма, и таким образом подружился с одним офицером разведки.

На следующий день мы оказались уже в Тобруке, ожидая приказаний. Тут нашлась наша убежавшая рота, и теперь батальон был в полном составе. Хотя мне уже было все равно. Стало очевидно, что по возвращении в Египет боевых действий он больше не увидит, и я твердо решил куда-то перевестись. И тут мне помог наш полковник. Сам боевой офицер, только оказавшись в Египте, он нашел себе более подходящее место, чем Ливийская арабская армия, а мне выписал увольнительную с возможностью примкнуть к любому передовому подразделению, которое готово будет меня принять. Он снабдил меня письмом в штаб корпуса и выделил пикап «форд» с водителем. Моему собственному водителю, к его недоумению, пришлось ехать на «горшке» обратно в Египет.

Офицер разведки из штаба корпуса, с которым я подружился, предложить мне ничего не смог. И я решил попытать счастья у королевских гвардейских драгун, механизированного полка, с которым наш ливийский батальон взаимодействовал три дня до того, как был придан 4-й индийской дивизии.

Тогда подполковник Маккоркедейл, командовавший полком, полушутя предлагал мне должность, если я оставлю Ливийскую арабскую армию. По последним данным, имевшимся в штабе, полк был где-то в районе Газалы. Туда я и поехал, свободный и счастливый, – на передовую, а не следить за чистотой сортиров в Египте. Той ночью стояла такая суета, что, добравшись до Газалы к полудню, я так и поехал с легким сердцем вперед, вдруг оказавшись в нейтральной полосе. Газала, Акрома, Тмими – всего лишь буквы на карте, от Тобрука до Дерны нет ни городка, ни поселка. Где-то рядом в низине прячутся колодцы, от которых и берутся эти названия, но на шоссе сложно найти хоть какой-то признак существования населенных пунктов. Ночь была тиха и спокойна, но я почувствовал: что-то не так, – и, сбавив газ, мы ехали вперед, пока не разглядели на обочине силуэты бронетехники. Я вышел из машины, не глуша мотор и оставив ее в месте потемнее, прокрался вперед – и, как и опасался, обнаружил на бортах техники черно-белые немецкие кресты. Не замеченный дремавшим врагом, я вернулся к машине, не дыша развернулся, очень-очень медленно и тихо проехал около километра обратно вверх по дороге, после чего снова почувствовал себя в безопасности. Наконец я опять увидел машины, на этот раз наши, но из Южной Африки. Я долго будил одного из рядовых, он еле вылез из люка, заявил, что ничего не знает, и проводил меня к своему командиру, а от него в штаб. Там сонный капитан нацедил мне полкружки бренди и уткнулся в рацию, вызывая штаб полка. Что-то он узнал, мы выпили еще бренди, и в конце концов нашелся сержант, который вроде как видел королевских драгун днем ранее к юго-западу от Акромы. Поблагодарив южноафриканских друзей, с этим сомнительным знанием я отправился по собственным следам и к рассвету вновь добрался до форта Акромы. До полудня я без толку разъезжал туда-сюда, пока не встретил водителя, искавшего дорогу на Аль-Адем. Я указал ему путь, и в ответ мне улыбнулась удача: утром этот парень проезжал мимо лагеря драгун в десятке километрах к юго-западу. Два часа – и, найдя их, я припарковался у командирского броневика.

Полковник Маккоркедейл не мог включить меня в штат своего полка, но все же приписал к штабной роте в целях разведки и поддержания связей с арабами. Поскольку задерживаться здесь я не собирался, это абсолютно меня устраивало.

После бестолковой, неловкой, двусмысленной атмосферы, царившей среди офицеров в моем батальоне, работать с профессионалами было все равно что выбраться из вонючей землянки на горный воздух. Эти солдаты заслуживали уважения за то, как они подходили к своим обязанностям, – хотя в те дни многие работали спустя рукава. Вскоре я в полной мере оценил достоинства этого бронеполка: мы просто выполняли свой долг, а не искали, на что сгодиться, офицеры и бойцы понимали, что делают, демонстрировали высокий боевой дух. Никто не скучал, и все были довольны.

Я проводил дни, осваивая разные аспекты моей новой специальности: радиообмен, управление дурацким броневиком Даймлера, винтовку BSA, – затем еще несколько дней выезжал в регулярные патрули по вновь сформировавшейся линии от Газалы на берегу до Бир-Хакейма на юге. Не припомню в это время ничего интересного: хоть мы и часто видели противника, никаких серьезных боев не случилось. Но все же чему-то я научился с точки зрения боевых действий на легкобронированной технике, и это потом мне пригодилось. У наших джипов брони не было вообще, но броневики тогда не сильно отличались: их стенки могла прошить и винтовочная пуля.

Скоро, даже слишком, полк отозвали в Каир на отдых и рекомплектацию. Тут и закончилась моя командировка, и я снова оказался в лагере у Абу-Мины, снова в Ливийской арабской армии, заместителем комбата Пэйли. Начинался март 1942 года.

Пэйли со своим батальоном во время отступления весело повоевал. Когда немцы начали наступление, он квартировал в районе Адждабии, южнее Бенгази, и сознательно остался в тылу, какое-то время действуя там. Затем, поняв, что батальон – слишком громоздкая штука для партизанской войны, он пробился к нашему фронту, преодолев больше четырехсот километров вражеской территории. По краю пустыни, южными предгорьями массива Джебель-Ахдар, где враг еще не успел организовать серьезных постов, он вел своих шестьсот с чем-то человек. По пути их подкармливали местные арабы, и за тридцать четыре дня он довел свой отряд до Тобрука, потеряв, насколько я понимаю, не более тридцати человек. Капитан Юнни, жилистый шотландец из Абердина, которому я преподал первые уроки, когда он, только получив офицерское звание, начал службу в составе Ливийской арабской армии, теперь в батальоне Пэйли занял место командира моей роты. Абсолютно гражданский человек, до войны он несколько лет работал страховым агентом и в армию пошел в тридцать, перед самым началом всей заварушки. А тут, в сложных условиях отступления, проявил себя с лучшей стороны и приобрел вкус к свободе действий и отчаянным предприятиям. О нем я еще много расскажу.

По пути неоценимую помощь им оказал один из арабских офицеров, Cаад Али Рахума, который договаривался с местными племенами о снабжении продовольствием, всегда знал, где находится враг, и в значительной мере отвечал за выбор пути отступления. Саада Али в свое время выдвинул я. Хотя он был тот еще проходимец, недоверчивый и тщеславный скандалист, но мне понравился сразу и я всегда его поддерживал. Тем отраднее теперь было увидеть, что это не было ошибкой. Полковник Пэйли представил его к Военному кресту, который Саад и получил, единственный из офицеров Ливийской арабской армии, вне зависимости от национальности.

Теперь Пэйли ожидал перевода в Иракскую армию заместителем полковника Бромилоу. Но прежде чем отбыть, он устроил мое назначение на пост командира только что созданного отряда коммандос Ливийской арабской армии. Так что теперь я смотрел только вперед.

Глава IX
Собственные планы

После возвращения из Киренаики и краткой службы в драгунском полку я понял, чего хочу: развернуть разведывательную сеть на плато Джебель-Ахдар от Дерны до Бенгази (эта территория теперь была под контролем противника), организовать местные арабские племена и по возможности уничтожать топливные склады врага. Я считал, что взрывать хранилища топлива нужно в серьезном масштабе и в тщательно предусмотренный момент, чтобы это могло нанести врагу критический урон, и был категорически против мелких терактов вроде подрыва единичных грузовиков или засад против отдельных солдат. По моему мнению, такие действия не только не имели смысла с военной точки зрения, но и ставили под удар дружественных нам арабов и могли дискредитировать всю разведывательную сеть.

Арабами как источником разведданных занимались и до меня. Патрули Группы дальней разведки пустыни (LRDG) во время своих рейдов иногда высаживали пару местных к югу от Джебель-Ахдар и забирали их на обратном пути спустя три недели, собирая таким образом информацию через местные слухи. Несколько британских офицеров исследовали само плато, из них особых успехов достиг Джон Хейзелден, бывший торговец хлопком из Миньи. Сын англичанина и гречанки, выросший в Египте, из всех британцев, которых я встречал, он наиболее походил на настоящего араба.

Полученные такими бессистемными методами данные, естественно, были неполными, а часто успевали попросту устареть, что и сказалось самым печальным образом на попытке наших коммандоc устранить самого Эрвина Роммеля. В неудачном рейде 17 ноября 1941 года погиб майор Джеффри Кейс, посмертно награжденный крестом Виктории. Мало того, что в тот момент Роммель находился в отъезде в Риме, так и дом, который Кейс атаковал, никогда не служил резиденцией немецкого командующего – он тогда все время проводил в пещере в вади Куф, за пределами города.

Я хотел собирать данные по всей оккупированной Киренаике, сам находясь в центре событий, чтобы иметь возможность оценить существенность и достоверность полученных сведений, а в случае чего и лично проверить информацию. Руководить сетью осведомителей, выделять перспективные ниточки и направлять работу по ним. Благодаря мне 8-я армия могла бы получать не какие-то обрывки, а полноценную картину, в которой ежедневно фиксировались бы изменения позиций противника в Киренаике.

На тот момент линия фронта германо-итальянских сил пролегала у Газалы, к западу от Тобрука. Их войска снабжались из портов Бенгази и Триполи, располагавшихся в 550 и 1400 километрах в тылу соответственно. Склады и лагеря снабжения рассыпались по огромной территории от Бенгази до Дерны, вокруг плодородного сердца Киренаики, Джебель-Ахдара. Контролируя Джебель, я мог предоставить 8-й армии любые сведения о снабжении неприятеля, передвижении его частей и техники.

В мои планы входило создание постоянной базы на вражеской территории, для чего была нужна лишь небольшая группа арабов в качестве телохранителей для поддержания снабжения и иных поручений. Среди них – несколько подготовленных подрывников на случай диверсий против топливных складов. Кроме того, две радиостанции со связистами-британцами. А основную часть разведывательной работы будут выполнять местные арабские гражданские. Чтобы мои усилия не пропали втуне, я намекнул офицерам разведки в штабе 8-й армии о возможных перспективах и призвал следить за моими отчетами, а с руководством Ливийской арабской армии, наоборот, вел речь исключительно о диверсиях и взрывах. Сомнительные успехи ливийских подразделений в Киренаике к тому времени уже привели к расформированию одного из пяти батальонов, и дальнейшие сокращения были более чем возможны. Командующему понравилась идея, что новый отряд коммандос сможет выкинуть что-нибудь этакое и это можно будет выгодно разрекламировать, да и сам он избежит дамоклова меча и сохранит свои полномочия. Благосклонным оказалось и Ближневосточное командование, без санкции которого невозможно было приступить к делу. Поскольку в ситуации, когда одно за одним разворачивались лишь отступления, любой успех, даже самый маленький, воспринимался как важное достижение в деле поддержания боевого духа. А поддержание боевого духа среди штабных офицеров – задача особенно сложная, потому что они всегда слишком много знают. Уверен, мои друзья из Ближневосточного командования искренне надеялись, что мои мелкие, но героические успехи ненадолго отвлекут их от чудовищных проблем в пустыне и в Греции. Так я получил возможность сформировать отряд коммандос Ливийской арабской армии по своему усмотрению.

В результате мне предоставили больше народу, чем требовалось. Тогда на свое усмотрение я лично отобрал из всех наших ливийских батальонов добровольцев: двадцать четыре рядовых араба, одного британского сержанта и одного арабского офицера. Несмотря на то что этого было более чем достаточно, я сделал робкий запрос о дополнительном британском персонале в штаб Ближневосточного командования, зная, что на такие просьбы там реагируют нервно.

Офицером-арабом, которого я попросил ко мне присоединиться, был лейтенант Саад Али Рахума, и он с радостью принял это приглашение. Во-первых, я ему нравился, во-вторых, еще больше ему нравилась перспектива стать важным человеком в глазах своего народа.

Мне все помогали, и подготовка миссии шла успешно. Вся группа прошла обучение подрывному делу. День и ночь вокруг лагеря Абу-Мина громыхали взрывы, мы сожгли кучу бочек из-под топлива. Оказалось, что Саад Али удивительно четко обращается с детонаторами, запалами и капсюлями. Учитывая его рассказы о том, как после итальянского завоевания Киренаики в 1931 году он, без гроша в кармане, надолго перебрался в Палестину, я решил, что там он подрабатывал, предлагая услуги местным арабским террористам. И действительно, позже он сам рассказал мне об этом, хвастаясь, что заработал прилично французского золота на этих операциях.

К концу марта 1942 года мой маленький отряд был готов. Не успел я оглянуться, а уже прошло полтора года войны, терпения и учебы – и вот я стал независим. Это не только было ценно само по себе, но и давало надежду на будущее: я был уверен, что с таких позиций при грамотном управлении я смогу провоевать, без перерывов участвуя в боевых действиях, до самого конца. А война, как я тогда думал, должна была затянуться лет на десять.

Сложно было себе представить, что я останусь в живых так долго. А если ты солдат, то частная жизнь тебе не нужна. Поэтому перед тем, как покинуть Египет, я позаботился о своих делах, исходя из того, что к мирной жизни больше не вернусь никогда.

Еще летом 1941‐го я отправил двух своих дочерей в Южную Африку, где теперь они учились в школе в Дурбане. Я сделал на их счет несколько финансовых распоряжений, которые обеспечили бы их даже в случае оккупации врагом всего Ближнего Востока, и выбросил из своей головы семью на несколько лет вперед. Моя жена (наши отношения уже давно были в лучшем случае дружескими) осталась в Каире, работая на совершенно секретной должности в штабе регионального командования. Мы легко договорились о разводе и с помощью бельгийского посла в Египте быстро с этим разобрались. Через какое-то время она снова вышла замуж.

Я продал машину, избавился от гражданской одежды, отправил в Красный Крест те из книг, которые были уместны в больничных библиотеках, а остальные пожитки, включая фотографии и письма, просто оставил в двухкомнатной квартирке в Хавамдии.

Больше меня ничто не держало, бремя семьи было сброшено и забыто, а материальное имущество теперь помещалось в рюкзак и две сумки да еще спальник. И, конечно, все еще непобедимый «горшок», на котором я и отправился на свою войну.

Карьера «горшка» подошла к концу в городе Мерса-Матрух, где я оставил его в мастерской для небольшого ремонта, а сам со своими бойцами отправился дальше, в оазис Джагбуб. Через несколько дней, когда я вернулся забрать его, любезный молодой офицер сообщил мне: «Я тут все для вас устроил. Ваша машина не подходит для пустыни, и вообще для любой дороги, да и вообще это гражданская модель. Я отправил ее в тыл как не пригодную к ремонту на месте. Вот вам расписка – с ней можете получить новый транспорт в Файеде». Я поблагодарил его за добрые намерения, хотя пользы от расписки не было никакой, поскольку бедный старик «горшок» был моей собственной машиной и армии не принадлежал. Так бесславно закончил он свои дни на египетской свалке.

Часть вторая
Сенусси

Глава I
Вади Бума

Импровизации и напора я никогда не любил, неконтролируемый риск всегда заставляет меня нервничать. Часы, которые я провожу, тщательно рассчитывая свои действия, напротив, доставляют ни с чем не сравнимое удовольствие. Медля и не спеша, я, безусловно, упустил массу прекрасных возможностей, в которых не был до конца уверен. С другой стороны, все предприятия, за которые я все же брался, обернулись каким-никаким успехом, а потери всегда были небольшими и легковосполнимыми.

Быть готовым в моем понимании не значит иметь жесткий план, разработанный до минуты: это, наоборот, серьезное препятствие на пути к успеху. Что мне хотелось сделать – так это заранее исследовать местность, узнать равнины, горы и долины, пески, скалы и болота. Заодно хорошо бы послушать местных: установить, кто командует вражескими войсками и чем он занимается, кто здесь мои друзья, до какого предела они готовы мне помогать и какими подарками их лучше задобрить. И вот тогда, вооружившись этим знанием и вернувшись со своими людьми, чтобы воплотить в жизнь свой злокозненный план, я смогу рассчитывать, что все осуществится как бы само собой. Иметь в голове общую картину, понимать, в чем твоя цель, и быть уверенным в том, что находится не только за ближайшим холмом, но и за следующим, и за еще одним, – этого достаточно, чтобы в нужный момент в моей голове без всяких мучительных усилий возник план действий.

Именно поэтому, добравшись со своим отрядом до самого оазиса Джагбуб, дальше я отправился один, взяв с собой только Саада Али Рахуму, еще одного араба-рядового по имени Хамид и значительный запас сигарет, чая, сахара и ситца на подарки и в качестве валюты.

Джебель-Ахдар

В те дни любой, кому надо было добраться в оккупированную Киренаику за линией фронта, бронировал рейс на «автобус» Группы дальней разведки пустыни: ее джипы высаживали пассажиров прямо у вражеской задней двери. Зеленые горы Джебель-Ахдара тянутся параллельно береговой линии Средиземного моря на двести семьдесят километров между Дерной и Бенгази: круто вздымаясь от побережья утесами высотой до девятисот метров, они, постепенно снижаясь, террасами стелются вглубь пустыни на расстояние до восьмидесяти километров от моря. На северных склонах Джебеля выпадало столько осадков, что однажды январским утром в Аль-Байде я даже видел снег. Здесь растут дубы, не увядающие круглый год, – там, где их не вырубили итальянские поселенцы. Чем южнее, тем деревья реже, постепенно их сменяет поросль, жмущаяся к склонам многочисленных вади. А дальше начинается настоящая пустыня, дюны и скалы, с редкими сухими кустами, которые цветут и благоухают лишь несколько весенних недель. Эти совершенно необитаемые пески, где холмы и равнины сменяют друг друга, тянутся на 1200 километров к югу, упираясь в плато Тибести, где немногочисленные местные племена пасут свои скудные стада, а потом еще 1200 километров бесплодных земель, вплоть до озера Чад во Французской Экваториальной Африке. В восьмистах километрах от побережья среди диких песков лежит в низине малюсенький оазис Куфра, где сладкие тропические воды прорываются на поверхность, преодолев больше полутора тысяч километров под землей, и питают местные пальмовые рощи и делянки проса.

Те арабы, кто забыл свои корни, живут в каменных домах Бенгази, Дерны и других прибрежных городов или в Аль-Мардже, который итальянцы называют Баркой, чуть в глубине континента. А в остальном горы Джебеля и его южные предгорья – дом настоящих кочевников, которые разбивают палатки от колодца к колодцу, следуя за своими стадами. Если не считать торговых путей, шедших через оазисы Куфра и Джалу, они никогда не мигрировали на юг, поскольку там не было ни корма для скота, ни воды.

Через эти истинно пустынные пространства и курсировали джипы Группы дальней разведки пустыни. До сих пор я старался избегать громоздких аббревиатур, но это подразделение будет встречаться в рассказе слишком часто, поэтому отныне мы будем называть его LRDG. Его полное наименование я употребляю здесь в последний раз.

LRDG сумела решить проблемы перемещения и навигации в пустыне, ее патрули c приятной регулярностью преодолевали две тысячи километров, разделявшие Египет и Триполи, причем в обе стороны. И, если не считать столкновений с врагом, они не потеряли ни одной машины и ни разу не опоздали к назначенному месту встречи. Компания свободных, веселых, неутомимых бородачей, они были лучшими соратниками, которых я когда-либо встречал. Каждую их роту набирали из какой-либо части Британской империи, и я ранжировал их с точки зрения человеческих качеств. Безусловно, лучшими были новозеландцы, за ними следовали родезийцы и йоменская часть, а замыкали список волонтеры из гвардейских полков. Новозеландцы, которые в обычной жизни были фермерами, легко привыкли к странствиям по пустыне. С самого начала их счастливая уверенность в себе установила стандарт поведения, за которым тянулись все остальные.

Полковник Багнольд, скромный человек академического склада, создал LRDG на заре войны, при участии Прендергаста, Шоу и Клейтона, которые составляли полковнику компанию в его экспедициях еще в мирное время. Он изобрел солнечный компас и адаптировал методы астронавигации к условиям пустыни так, что они стали точны и легки в использовании. Его модифицированные, дополнительно оснащенные грузовики могли проехать по Сахаре где угодно благодаря стальным мосткам (еще одно изобретение Багнольда). А разработанный им конденсатор избавил двигатели от расхода воды и таким образом существенно увеличил возможный радиус действия для его машин.

Патруль Группы дальней разведки пустыни. Основной транспорт LRDG – грузовики Chevrolet WD 3 °CWT

Еще одно выдающееся достижение полковника – он подобрал для своего подразделения лучшие кадры из всех возможных, и таковы были его уверенность и сила, что даже выходцы из гвардейцев под его руководством забывали о привычных склоках и служили общему делу. Патрули LRDG из пяти полуторатонных грузовиков, каждый с экипажем из пяти человек, регулярно отправлялись из Египта через южную пустыню, в которой властвовали безраздельно, и, преодолев полторы тысячи километров, атаковали прибрежные области, захваченные врагом, словно корсары, явившиеся с моря. От Триполи и до самого озера Чад они выполняли самые разные миссии, в основном связанные с разведкой и картографическими исследованиями. Частенько их беспокоил враг, но эти люди были так самоотверженны, а их снаряжение – настолько надежно, что ни географические препятствия, ни любые поломки ни разу не выбили их из графика. Каждый патруль пользовался рацией и ежедневно связывался со штабом.

Вечером 25 апреля 1942 года, на пятый день пути из оазиса Сива в составе патруля капитана Хантера, я наконец разглядел силуэт Джебеля – темное пятно на горизонте, если смотреть на север. Следующим утром мы преодолели небольшой подъем и спустились в долину, полную цветущих лугов и рощ акаций. Мы оказались в устье вади Аль-Хельта, неподалеку от холмов Хакфат-Джильджаф. На зеленой лужайке мирно паслись овцы, козы и несколько верблюдов, и это был первый признак жизни, который мы увидели после отбытия из Сивы, которая осталась в шестистах километрах позади. Проехав еще несколько сотен метров, мы увидели в ложбине палатки бедуинов, и я отправил Саада Али на разведку.

Он вернулся через час, приведя с полдюжины человек, и мы расселись прямо на песке в тени акаций. Саад отвел меня в сторонку, порекомендовав не тратить на них ни времени, ни подарков, потому что эти люди ни на что не влияли. Надо сказать, сам Саад Али выглядел нелепо. Атлетически сложенный, он носил брюки-галифе и мятый, пропотевший и тесный английский китель, на котором красовалась изгвазданная пурпурно-белая лента Военного креста. Из-под кепки-подшлемника сверкали обезьяньи карие глаза и ослепительная улыбка, которые придавали его темному морщинистому лицу сотни удивительных выражений. Он обладал тонким чувством юмора и, поняв шутку, заходился в обезоруживающем бесшумном смехе, разевая рот, как ребенок. У него было много восхитительных гримас, и до сих пор, изображая возмущенное удивление, я повторяю его мимику.

Наши гости, простые пастухи, вовсе не знатного происхождения, в более тучные времена явились бы в ярких, отделанных галуном жилетках, огромных шароварах на турецкий манер, сапожках желтой кожи на резиновой подошве и белоснежных тюрбанах, накрученных вокруг бурых фетровых шапочек. Однако теперь, спустя два года войны и блокады, их гардероб состоял в основном из обносков обмундирования трех армий, маршировавших по принадлежащей им земле. И только джерд – прямоугольный кусок шерстяной ткани размерами четыре на полтора метра, который каждый араб Киренаики накручивал вокруг себя наподобие античной тоги, спасал их достоинство. Саад Али рассказал мне однажды: «Итальянцы показывали нам кино о величии Римской империи. Ясно же, что это мы, а не они, – подлинные наследники Рима, мы до сих пор так же одеваемся». И это была чистая правда, ведь джерд – это действительно тога.

Я передал каждому из гостей по сигарете, все прикурили, их мрачные и торжественные лица слегка повеселели. И тут Саад Али, заядлый курильщик, который не мог допустить сокращения наших не слишком богатых запасов табака, возвысил голос в как можно более формальной манере: «Ваше превосходительство, господин майор, достопочтенные друзья наши и братья! Мы принимаем здесь почтенных шейхов племени барази, все они истинные арабы и добрые сенусси, и они не курят. Вежливость не позволит им отказаться от дара нашего хозяина, но, смею надеяться, господин майор не хочет смущать их, заставляя курить богомерзкие сигареты. У всех народов есть свои обычаи, и что благопристойно для англичанина, может быть недостойно среди сенусси». Проникшись этим поучением, наши гости царственными жестами отдали свои сигареты в руки Сааду Али, который собрал окурки с показным отвращением, но, обернувшись, одарил меня одной из своих дьявольских ухмылок.

Хамид, наш церемониймейстер, достал эмалированный чайник размером с кулак, на четверть наполнил его чайным листом, до краев залил водой и поставил закипать в угли нашего костерка. Чайные стаканчики, размером с ликерную рюмку, но без ножки, он подал на подносе, аккуратно расставленными в ряд. Когда чайник вскипел и зашипел, Хамид поднял его и одним движением наполнил все стаканчики, разлив чай длинной струей с высоты. Затем содержимое стаканчиков отправилось обратно в чайник, и его поставили закипать во второй раз. Процесс повторился еще два раза, только после этого Хамид маленьким глоточком снял пробу с одного из стаканчиков, причмокнул и вновь отправил все в чайник, а чайник – на костер. Наконец наполненные пенистой темно-коричневой жидкостью стаканчики пошли по рукам, строго по старшинству, сопровождаемые вежливой дискуссией между мной и гостями о том, кому же это старшинство принадлежит. В итоге сформировался следующий порядок: наши гости от старшего к младшему, затем я, Саад Али, сам Хамид и, наконец, все прочие до последнего погонщика, не считая детей. Мы медленно потягивали горячий чай, прихлебывая настолько громко, насколько возможно это сделать, не обжигая губ. А Хамид добавил в заварку пригоршню сахара, долил воды и вновь отправил чайник на огонь, повторив тот же ритуал. Подав нам чай по второму кругу, Хамид добавил в чайник еще сахару и доверху листьев мяты, налил еще воды и вновь прокипятил три раза. После третьего раунда долг гостеприимства по отношению к нашим гостям был выполнен и мы расселись на корточках, чтобы обсудить дело.

Для меня эти чаепития были не просто ритуалом гостеприимства, я действительно полюбил этот горячий, терпкий, сладкий напиток настолько, что, вне зависимости от того, принимали мы гостей или нет, пока наши запасы позволяли, я пил его два или три раза в день. Особенно хорош он после голодного ночного марша, когда под утро нужно прочистить мозги и снять усталость. Почти все мои британские соратники по дальнейшим походам тоже оценили арабский чай настолько, что он был востребован даже больше, чем табак. Не буду пытаться описать этот вкус, но могу определенно сказать, что ничего общего с английским чаем он не имеет и функции у него совсем другие.

Мо́я посуду после нашего первого чаепития, Хамид споткнулся и расколотил о камни пять из двенадцати стаканчиков. Такая неуклюжесть навсегда настроила Саада Али против Хамида. «Он плохой человек. Даже с посудой справиться не может. Дурак, солдат никакой, он нас еще втянет в неприятности». Позже оказалось, что Саад Али был прав.

От наших гостей мы узнали только, что ни один вражеский патруль в этом сезоне в их краях не появлялся. Неудивительно, поскольку в таком захолустье делать им было нечего. А о том, что происходило севернее, эти арабы не знали. Мы оделили их небольшим количеством чая и сахара и оставили пасти свои стада.

Тем утром, 26 апреля, грузовики LRDG доставили нас так далеко в южные предгорья, как позволяла их проходимость, и высадили Саада Али, Хамида, британского офицера по фамилии Шевалье и меня в пустынной долине вади Шегран.

В двадцати километрах трудного пути по скалам на север от нас находился вражеский пост в Джардас-аль-Джерари, связанный проселочной дорогой со Слонтой, через которую проходило южное шоссе, основной путь снабжения немецкой армии. Барка, Аль-Байда и Дерна были крупнейшими городами под контролем итальянцев в Джебеле. От прибрежной трассы до южного шоссе располагалась россыпь поселений сицилийских колонистов и армейских лагерей, а большая часть лесов была порублена, так что передвигаться там мы могли только с крайней осторожностью. Но к югу от шоссе дорог практически не было, и враг там почти не появлялся. Кроме того, от северной дороги до побережья склоны контролировало воинственное племя дурса, не пуская туда ни итальянцев, ни немцев. В ста пятидесяти километрах на восток наш собственный фронт простирался от Газалы до Бир-Хакейма. Однако наши друзья были куда ближе: LRDG давно использовали вади Шегран как «черный ход» к позициям врага. В прошлом ноябре именно здесь подобрали Джона Хейзелдена после неудачного покушения на генерала Роммеля в Аль-Байде. А за три недели до нашего прибытия тут с двумя британскими радистами высадился майор Чепмэн, в задачи которого входила разведка возможностей рейда против вражеских линий снабжения на северном шоссе. Мы заранее договорились по радио, что в вади Шегран он оставит араба, который нас встретит. Этого человека мы и нашли мирно пасущим несколько коз и овец. Он рассказал, что Чепмэн разбил лагерь в похожем на ущелье вади, до которого примерно час пути, и любезно проводил нас к нему. Долговязый Чепмэн до войны работал в Каире директором школы. В Египте у него остались жена и трое маленьких детей, о которых он бесконечно переживал. Будучи мужчиной академического склада ума, склонным к ипохондрии, он не терпел глупостей ни от кого и не питал иллюзий по поводу возможности прославиться, выполняя те задачи, что он перед собой ставил. Но каким бы практичным ни был его подход, рутина обычной офицерской карьеры вступала в противоречие с его сущностью. Быстро разочаровавшись в Ливийской арабской армии, Чепмэн добился назначения в кавалерийскую часть, созданную в Сирии из местных друзов, которую оставил, как только сирийская кампания подошла к концу. После этого без всякого энтузиазма, но с упорной решимостью он посвятил себя своей нынешней миссии. Скептик по натуре, даже ввязываясь в безумные предприятия, он никогда не забывал о здравом смысле.