Текст книги "Частная армия Попски"

Мы ехали до наступления темноты, а потом проспали десять часов – первый настоящий отдых с утра 13‐го.

На следующее утро, 16 сентября, Паркер был все еще жив, но очень страдал. Похоже, морфий перестал на него действовать; он был в сознании и извинялся, что стал для нас обузой, хотя я в жизни не видел более смирного пациента. Он не мог ни есть, ни пить. Единственное, что мы могли для него сделать, – это уложить поудобнее в кузове грузовика, где Лоусон раз в несколько часов колол ему обезболивающее. Пуля вошла в один бок и вышла из другого, оставив в животе длинную рваную рану. К счастью, по мере продвижения на юг дорога становилась ровнее, и тряска в кузове «шевроле» уже не причиняла ему такой страшной боли.

Погода выдалась отменная: полностью чистое небо, искрящееся солнце. Ехали мы уже по пустыне, еще не совсем голой, но слишком далеко от источников воды, пригодных для людей или скота. Северный ветер, слегка смягченный приближением зимы, утратил летнюю обжигающую сухость. Горизонт раздвигался и сужался для нашего одинокого грузовика, то взбиравшегося, то спускавшегося по длинным грядам золотых холмов, безмолвных и недвижных, но не лишенных жизни. Ранним утром я заметил под кустом огромную гиену, которая крутилась на месте, как собака, устраивающаяся вздремнуть, а спустя час увидел пару ориксов. Крупные, с большого теленка размером, с молочно-белым мехом и длинными изогнутыми рогами, они объедали ветви каких-то сладко пахнущих кустов. Мы остановили машину, чтобы немного полюбоваться. Никто из нас за время странствий по пустыне еще не встречал этих животных. Да и впредь я их больше не видел. Мы даже приподняли Паркера, чтобы он тоже взглянул на ориксов. Нам казалось важным, чтобы он увидел их, пока жив.

С первых лучей солнца до наступления темноты мы ползли вперед, двигаясь медленно, чтобы избежать лишней тряски, но упорно, делая лишь короткие остановки, чтобы дать раненым перевести дух да наскоро перекусить в полдень. Мы стремились как можно скорее достичь LG-125, поскольку надеялись встретить там один из патрулей, которые, как мы предполагали, время от времени посещают это место. Но, по нашим прикидкам, патруль не останется рядом с аэродромом дольше, чем на несколько часов, поскольку укрыться там вообще негде, а люфтваффе туда иногда наведывается. Если мы встретим патруль, они вызовут по радио самолет из Куфры, который за считанные часы доставит Паркера в египетский госпиталь. Если же мы не встретим никого, то нам придется самим добираться до Куфры, и Лоусон был уверен, что Паркер не переживет дорогу в восемьсот километров, местами очень неудобную и тряскую.

В тот день мы проехали больше ста шестидесяти километров. Устраиваясь на ночлег, я прикинул, что до LG-125 осталось не больше пятидесяти. Впрочем, я мог ошибаться, потому что Дэвис ревниво относился к своей навигации и уклонялся от моих вопросов. На моей карте аэродром отмечен не был, и мне приходилось полагаться только на память.

На следующее утро, 17 сентября, мы проехали два часа. Дэвис, следивший за спидометром, велел водителю остановиться, влез на спинку своего кресла и внимательно осмотрел горизонт. Позади, будто кильватерный след корабля, уходила вдаль оставленная нами колея, и больше ничего не было видно, кроме гладкой волнистой пустыни с мелким, как мука, песком, забросанным блестящими серыми валунами. От Бир-Джерари мы удалились на двести двадцать пять километров по азимуту в сто сорок градусов и, если верить расчетам Дэвиса, уже должны были попасть на аэродром. На деле мы очутились в другом месте, и Дэвис это понимал. Но он также знал, что от цели нас отделяют лишь несколько километров. Я, осмотревшись по сторонам, как ни странно, тоже проникся его уверенностью, хотя бесплодная пустыня вокруг оптимизма не внушала. Спустившись, Дэвис объявил:

– Скоро найдем.

– А что мы ищем? – спросил я, поскольку прежде на LG-125 не бывал.

– Хвост разбитого «харрикейна», воткнувшегося носом в песок.

По указаниям Дэвиса мы медленно проехали три километра строго на запад, затем еще три строго на юг, затем по три на восток и на север. Квадрат замкнулся, а «харрикейн» мы так и не обнаружили. Тогда Дэвис распорядился проехать по квадрату со стороной в шесть километров, и на середине второй стороны я похлопал его по макушке и указал на запад, где виднелось что-то непохожее на окружающую пустыню.

– Не оно ли?

– Может быть, – ответил Дэвис, приглядевшись.

Опасаясь, что поблизости могут находиться какие-нибудь немцы, мы осторожно подобрались к объекту. Да, это был «харрикейн», воткнувшийся носом в землю, а вокруг показались и другие разбитые и сгоревшие «бленхеймы» и «харрикейны». Убедившись, что достигли цели, мы сделали большой крюк вокруг аэродрома, так что на некоторое время он исчез из виду. Мы искали свежие следы колес, но ничего не нашли. Тогда мы смело пересекли летное поле и, отыскав в дальнем конце несколько старых землянок, в одной разместили раненых, а в другой обустроили врачебный кабинет для Лоусона. Паркер совсем ослаб, и доктор хотел заняться им в спокойной обстановке.

Врагов на аэродроме не оказалось, но и друзей поблизости не было. Выходило, что придется тут задержаться на несколько дней, а в таком случае нам не хватит продовольствия и воды. Я подумал, что на аэродроме получится найти какие-нибудь остатки запасов Королевских ВВС, которые стояли здесь прошлой осенью, а затем поспешно отсюда убрались. Вместе с Уорбриком я отправился на поиски. К Лоусону мы вернулись под вечер, обнаружив более четырехсот литров бензина (в нем мы не испытывали нужды), семь дюжин упаковок галет, двадцать две банки мясных консервов и девяносто литров воды. С этим добром, если понадобится, мы бы просидели тут пять-шесть дней, да еще и на дорогу до Куфры осталось бы. Лоусон решил задержаться на LG-125, пока жив Паркер. Состояние бедняги настолько ухудшилось, что пытаться везти его дальше на грузовике было немыслимо.

Мы собрали наши находки и свезли всё к землянкам. Затем подогнали грузовик к разрушенной казарме и замаскировали. Под камуфляжной сеткой механик принялся его осматривать.

Вскоре после заката мы услышали гул моторов нескольких машин. Затаившись, мы выжидали, а неизвестные посетители, судя по всему, разбили лагерь на противоположном конце аэродрома вне поля нашего зрения. С наступлением темноты мы увидели всполохи от разожженного костра. Где-то в половине десятого Дэвис отправился на разведку. Мы ждали, расположившись на песке возле землянок. Прошло больше часа. Мы решили, что наш штурман попал в руки противника. Ник Уайлдер предложил мне взять всех, кто в состоянии держать оружие, и атаковать вражеский лагерь перед рассветом, пока там будут спать. Предложение показалось мне разумным, и в половине одиннадцатого мы с Уорбриком, на которого я всецело полагался, отправились на разведку неприятельских позиций. Миновав последнюю землянку, я увидел темный силуэт, который двигался ко мне и махал фонариком. Я окликнул его, а он в ответ посветил себе в лицо. Это был Дэвид Ллойд Оуэн. Похоже, нашим бедам пришел конец.

Глава IV
Спасение

Задержало Дэвиса радио, которое он услышал на подходе к лагерю: кто-то настроил приемник на немецкую волну, и Дэвис, естественно, заключил, что наши соседи – немцы. И лишь когда радио выключили, он узнал голоса своих друзей из йоменского отряда.

Тогда я думал, что ребята Ллойда Оуэна оказались на аэродроме через несколько часов после нас лишь по воле случая. Я знал, что Оуэн со своими людьми участвовал в операции под Тобруком, и предположил, что в этот момент он просто возвращался в Куфру. Его самого я не спрашивал, поскольку не рассчитывал на ответ. Мы никогда не задавали вопросов о передвижении чужих отрядов, руководствуясь правилом «Чего не знаешь, того не выдашь». Мы не забывали про секретность и поддерживали информационную безопасность на приличном уровне. В общем, шесть лет я поражался совпадению, которое спасло жизнь Паркеру и увенчало наше идеальное приключение драматической развязкой. Но, как я недавно узнал, совпадение произошло вовсе не там, где я предполагал. На рассвете 17 сентября, в тот час, когда мы любовались ориксами, пешая группа Джейка Изонсмита столкнулась с родезийским отрядом Олайви – по чистой случайности. В результате в тот же день в 11:30 штаб LRDG в Эль-Файюме получил радиограмму: «Джейк и двенадцать человек нашлись. Доктор на одном грузовике и шестеро раненых сейчас должны быть на LG-125. Оттуда двинутся в Куфру. Направьте самолет для поиска. Детали позже».

Штаб радировал Ллойду Оуэну, который находился в Хатьят-аль-Этле, примерно в сотне километров от LG-125. Ллойд пустился на поиски и через несколько часов обнаружил нас.

Той ночью, пока я спал как сурок, а Паркер стонал от мучений, между LG-125, Эль-Файюмом и Куфрой шел активный радиообмен. Наутро Ллойд Оуэн сообщил, что ровно в час пополудни из Куфры за нами прибудет самолет. Мы слишком хорошо понимали, как нелегко будет штурману найти этот маленький аэродром, пролетев более семисот километров над совершенно однообразной пустыней, поэтому время прибытия воспринимали довольно скептически. «ВВС отыщут нашу базу дня через два-три», – сказали мы себе, после чего все беззаботно и сосредоточенно занялись своими делами. В половине первого мы на всякий случай подожгли дымовую шашку в качестве ветроуказателя. В 12:45 какой-то легковерный простак услыхал гул мотора, но его подняли на смех. Однако три минуты спустя грузный «бомбей», описав над нами круг, уже катился по полосе. Я подошел к самолету в тот самый момент, когда из кабины вылез Билл Коулз, мой старый друг. Он командовал 216-й бомбардировочной эскадрильей и сам часто садился за штурвал, что было вполне обычно, однако для меня в этот момент неожиданное появление товарища показалось знаком особого благоволения судьбы.

Следующей ночью мы спали в Куфре как младенцы. Утром 19 сентября нас загрузили в «хадсон» и без посадок перебросили в Каир. Полет был долгим, и в момент приземления в Гелиополисе солнце уже клонилось к закату. Меня удивило, что нас ожидали две санитарные машины. Мы долго ехали до новозеландского госпиталя в Хелуане. Выбираясь из машины, я увидел, как Паркера увозят на каталке. Я, подбадривая его, дошел до дверей операционной, где уже стояли наготове хирург и две медсестры. Паркер добирался сюда с распоротым животом шестеро суток, но сейчас им займутся без промедлений. Работа у новозеландцев была организована хорошо.

Строго говоря, я не относился к этому госпиталю, но меня пристроили туда вместе с моими товарищами, и я чувствовал, что мне делают большое одолжение. Меня проводили наверх, раздели, усадили в ванну, потерли спину, налили стакан пива, зажгли сигарету, а потом уложили в постель. Казалось, что из-за отстреленного мизинца я получаю чересчур много внимания, но со мной обходились очень любезно, а я слишком устал, чтобы отбиваться.

Проснувшись утром, я обнаружил на тумбочке цветастый несессер с запиской: «С приветом от Новозеландского Красного Креста». Внутри я нашел мыло и различные туалетные принадлежности, какие только мужчина может пожелать, а также две пачки сигарет, пакетик конфет, писчую бумагу и шоколад. Это было уже слишком. Устыдившись, я сложил все обратно и, когда в палату зашла медсестра, подозвал ее и сообщил, что произошла ошибка: я не новозеландец, и этот подарок предназначен не мне. Она рассмеялась и объяснила, что на ее родине будут только рады, если узнают, что их дар достался кому-то из «томми». Сестра Симпсон была веселой, доброй и миловидной девушкой. Я вновь распаковал свои сокровища, и начались пять недель, которые оказались одними из счастливейших в моей жизни.

Еще до моей выписки Паркер пошел на поправку и даже встал на ноги. Врачи очень гордились его прогрессом и утверждали, что по всем медицинским показаниям он не имел шансов выжить. Паркер вернулся в строй LRDG, и через несколько месяцев я еще раз встретил его в отряде Уайлдера.

Ник Уайлдер тоже полностью поправился, и, когда я последний раз видел его в конце войны, он в чине подполковника командовал новозеландским танковым полком. Сейчас он дома, в Новой Зеландии, разводит овец, как прадеды, и полностью занят овцематками и ягнятами, черноносыми и мериносами.

Джейк Изонсмит на несколько дней задержался в Джебеле с отрядом Олайви, собрал большинство отставших, а потом вернулся в Куфру. Годом позже, 16 ноября 1943‐го, он в чине подполковника и командующего всей LRDG погиб в бою на острове Лерос, и мы потеряли замечательного человека. Ему было тридцать четыре. Воспитание он получил исключительно гражданское, его довоенная карьера ничем не примечательна, а друзьям и родным он разве что подал легкий намек на высоту духа и силу характера, которые так хорошо знали мы, сражавшиеся рядом с ним. Джейк родился в Бристоле, в обеспеченной семье, учился в Милл-Хилл. Он занимал какой-то пост в табачной компании, откуда ушел, чтобы стать агентом в австралийской виноторговой фирме. Несколько лет он ездил по западной Англии, продавая колониальные вина в пабы и отели. Его приятели тех лет вспоминают с некоторым удивлением, что Джейк, вместо того чтобы, подобно другим коммивояжерам возить с собой чемодан образцов, купил дом на колесах и жил в нем вместе с женой: несколько дней в Глостере, потом в Челтнеме, потом в Торки, Пензансе или Тивертоне – куда приведут дела. Был у него и обычный дом, который он собственноручно построил в окрестностях Бристоля. Судя по всему, он довольствовался тихой, незаметной жизнью, радовался успехам в бизнесе и не имел никаких хобби опаснее, чем увлечение автомобилями. Еще известно, что он играл в регби за Клифтон – команду города, а не университета, – и интересовался искусством. У друзей юности – тихих и непритязательных провинциалов – его военные успехи, о которых они знали лишь по званиям и наградам, а не по настоящим достижениям, вызвали удивление и гордость.

Из этой уютной обыденности он в самом начале войны отправился добровольцем в ряды 66‐го прожекторного батальона, затем в 1940‐м в звании младшего сержанта перешел в танковые войска, окончил курсы и в июле того же года получил первое офицерское звание. В конце года его перекинули на Ближний Восток, где он вскоре изъявил желание вступить в LRDG. Таким образом, его активная жизнь продлилась чуть меньше трех лет. За этот недолгий срок в нем сформировалась новая сильная личность, что случалось на войне и с другими людьми. Он изучил и в совершенстве освоил способы ведения боевых действий, у которых еще не было прецедентов в военной истории. Но его самым замечательным достижением я считаю то, что он задал образец поведения, которому по доброй воле начали следовать сотни бойцов, испытавших на себе его влияние.

Наверное, я несправедлив по отношению к настоящим создателям LRDG Багнольду и Прендергасту, чей военный гений гораздо значительнее, но дело в том, что, оказавшись гостем LRDG, я почти не видел Багнольда, который к тому моменту уже там не командовал, а Прендергаст занимал слишком высокую должность. С Изонсмитом мы служили бок о бок, именно он познакомил меня с особенным укладом жизни своего исключительного подразделения и казался мне почти идеальным командиром. Когда я сам стал начальником, я во многом следовал его примеру. Наше общение навсегда изменило мое отношение к жизни в целом, к опасности и риску, к смерти. Если бы он выжил, то, несомненно, его встревожили бы выводы, которые я извлек из его неосознанных уроков.

РАПОРТ О РЕЙДЕ НА БАРКУ, СОСТАВЛЕННЫЙ ЛЕЙТЕНАНТОМ ИТАЛЬЯНСКОЙ КОРОЛЕВСКОЙ АРМИИ ГАЦЦАНО ПРИАРОДЖА

Доклад об обстоятельствах британского рейда на Барку (14 сентября 1942 года)

В первых числах сентября 1942 года в армейский штаб в Барке поступила конфиденциальная информация о том, что британцы планируют налет на г. Барку. По неизвестным мне причинам эту информацию не сочли достоверной.

Моя рота была расквартирована в пяти километрах южнее Барки (у дороги в Аль-Бит, в предгорьях Джебеля, там, где дорога идет на холм, – это примерно в полутора километрах от дороги на Эль-Абьяр).

В одну из ночей, примерно в полночь, мы услышали громкую стрельбу в Барке. По светящимся траекториям двадцатимиллиметровых снарядов, летевших очень высоко над землей, мы сначала решили, что зенитчики обстреливают вражеские бомбардировщики, совершающие ночной налет, но спустя некоторое время нам стало очевидно, что идет тяжелый бой не с авиацией, а с сухопутными силами противника.

По полевому телефону мы связались со штабом в Барке и в итоге получили информацию, что около двадцати британских грузовиков въехали в город по южному Джебельскому шоссе (возможно, из Текниса) и атаковали аэродром. Затем мы получили приказ приготовиться на случай, если британцы двинутся на Эль-Абьяр. Тем временем бой достиг кульминации: над аэродромом поднимались высокие языки пламени, раздавалась оглушительная стрельба.

Приблизительно через час перестрелка стихла, только над аэродромом еще полыхало зарево пожара.

Нам сообщили по телефону, что диверсанты застигли охрану аэродрома врасплох, открыли пулеметный огонь и уничтожили тринадцать бомбардировщиков. Предположительно они пытались также атаковать армейские склады, а потом все машины, кроме двух, отступили по южному Джебельскому шоссе. Два грузовика, как нам сообщили, стремились скрыться в направлении Эль-Абьяра. На выезде из Барки легкие танки военной полиции, отправленные в погоню, потеряли их.

Всю ночь мы оставались в боевой готовности, но никаких известий о двух неприятельских машинах не поступало.

Перед рассветом мы услышали гул мотора примерно в восьмистах метрах от нашего патруля. Как мы предположили, он доносился из глубокого ущелья, заросшего густым кустарником. Звук прерывался, то затихал, то усиливался, как будто как-то заводил мотор, который неизбежно глох. Мы выслали патруль из четырех солдат во главе с офицером на небольшом грузовике с пулеметом, чтобы разобраться в происходящем.

Как только патруль приблизился к ущелью на расстояние выстрела, по нему открыли огонь из четырех или пяти пулеметов, замаскированных где-то в скалах и кустах. Патруль, не имея достаточного вооружения, вынужден был остановиться и далее продвигался с большей осторожностью.

Так продолжалось, наверное, около часа, пока не пришел на помощь один из легких танков, привлеченный звуком перестрелки. При появлении танка британские солдаты подожгли свою машину (очевидно, поврежденную и не на ходу) и стали уходить через Джебель.

Брошенный британский грузовик стоял прямо посередине узкого ущелья. Кроме того, в нем находился большой груз довольно крупных мин, и, когда их достигло пламя, они взорвались, не давая нашим людям подойти ближе. Кроме того, отступающие британцы отстреливались. В результате прошло около часа, прежде чем патруль возобновил преследование. Но было уже поздно, британцы успели скрыться, и, насколько мне известно, только двое из них попали к нам в плен в последующие дни.

Упомянутый в этом рапорте британский грузовик относился к гвардейскому отряду сержанта Денниса, за старшего там был Финдли. Гвардейцы с помощью арабов в конце концов добрались до вади Джерари, где их подобрали Изонсмит и Олайви.

Часть четвертая
Частная армия Попски

Глава I
Мелкий мужик, помешанный на физподготовке

Рейд на Барку оказался последним из моих внештатных начинаний. После выписки из новозеландского госпиталя и до конца войны я командовал собственным подразделением. Новая ответственность поначалу изрядно меня тяготила, пока на многочисленных ошибках я не уяснил разницу между обязанностями командира и одинокого искателя приключений.

Первые три недели в госпитале обернулись для меня настоящим отпуском. Мне повезло, что колено зажило уже через несколько дней, а рука не слишком беспокоила, хотя и приходила в норму дольше. Поскольку я был единственным «томми» на все отделение, пациенты и персонал потакали мне, будто избалованному ребенку, и я пользовался различными привилегиями – например, мне разрешали после обеда покидать госпиталь, чтобы съездить в Каир, где я частенько проводил время в новозеландском клубе, или в Маади, где располагалась основная база новозеландцев. В каком-то смысле удовольствие, которое я испытывал от допуска в это сообщество на правах почетного члена, было формой снобизма, ведь я считал новозеландцев лучшими из людей – их дружба была искренней и надежной, какой никогда у меня не случалось ни с кем. Так вышло с Исабель Симпсон, старшей медсестрой моего отделения, и с ее братом Иэном, и с Доном Стилом, одним из основателей LRDG, и с Бобом Эллиотом, и с его братом (оба – врачи), и с Фрэнком Эдмундсоном, еще одним военным медиком, и со многими другими. Наши пути давно разошлись, но об этих людях я до сих пор думаю как о группе, к которой принадлежу.

14 октября 1943 года меня еще не выписали из госпиталя, но я решил, что уже достаточно здоров, чтобы обсудить с полковником Хэккеттом планы на мое будущее и заехал к нему в штаб лижневосточного командования, где он намеками сообщил мне, что не за горами битва за Эль-Аламейн (она началась через десять дней). Во время сражения, и особенно при последующем отступлении врага, его положение существенно осложнит нехватка топлива, которое подвозят по дорогам из Бенгази и Триполи (за тысячу и две тысячи километров соответственно). После нашей успешной диверсии на топливном складе в Аль-Куббе меня в штабе уже считали главным специалистом по истреблению горючего. А мое знание Джебель-Ахдара и помощь, которую я мог получить от арабов-сенусси, позволят мне получить сведения и достичь мест, которые будут недоступны для других наших диверсантов. В связи с этим Хэккетт хотел, чтобы я после выписки из госпиталя собрал и возглавил небольшое моторизованное подразделение, которое осложнит работу вражеских линий снабжения между Адждабией и Тобруком.

Я отказался, напомнив, что у нас уже есть LRDG, SAS, оперативный штаб «А», разведка Королевских BBC и еще какие-нибудь неизвестные мне подразделения, которые и так спотыкаются друг о друга во вражеском тылу. Не имеет смысла отправлять туда еще один маленький независимый отряд. Кроме того, для выполнения поставленной Хэккеттом задачи мне пришлось бы полностью сосредоточиться на оперативной работе и на административные обязанности времени бы не осталось. Конечно, я умолчал, что на самом деле стремился присоединиться к LRDG, которую я считал (и считаю до сих пор) лучшим подразделением во всех армиях мира. Упускать удобный случай я не собирался, а потому предложил сформировать в составе LRDG новый батальон специального назначения под моим командованием. Таким образом, при поддержке лучшего соединения из действующих в пустыне я достигну гораздо больших успехов, чем если буду загружен обязанностями командира собственного воинского формирования.

В конце концов Хэккетт согласился – при условии, что мою идею поддержит возглавляющий LRDG подполковник Прендергаст, а я сам наберу людей в отряд, не посягая на тех, кто уже служит в подразделениях LRDG. Из штаба я вышел с легким сердцем.

Новые перспективы окрыляли так же, как и уверенность, с которой велись рассуждения о грядущей битве. Что случилось со штабом и с армией, совсем недавно такой подавленной и сломленной? Раньше все разговоры сводились к вражескому наступлению: «Если Роммель решит взять Александрию, мы ничем не сможем ему помешать».

У Гроппи я встретил Макмастерса, моего бывшего ротного из Ливийской арабской армии, а теперь старшину гусарского полка, сурового вояку с пятнадцатилетним стажем. Макмастерс без тени сомнения и вполне обоснованно считал, что именно на таких старшинах, как он, держится британская армия, и ко всем офицерам относился со снисходительным презрением. За выпивкой он с энтузиазмом рассказывал о новом командующем 8-й армией. После ухода Уэйвелла нами командовали настолько безнадежные люди, что я даже не потрудился выяснить имя очередного назначенца.

– Это генерал по фамилии Монтгомери, – сообщил Макмастерс, – мелкий жилистый мужик, повернутый на физподготовке. Вступив в должность, он первым делом приказал всем офицерам штаба каждое утро полчаса перед завтраком заниматься спортом. Эти боровы, генералы, выходили на улицу в кителях и брюках и бегали! Потели, пыхтели, трясли у всех на глазах жирным брюхом. Всех, кто не выполнил нормативы, он выгнал. Направо и налево увольнял всех этих жирных ублюдков. – Макмастерс злобно хохотнул. – Пару дней назад он посетил наш полк. Говорил с офицерами, потом с сержантами и старшинами. Рассказал все: какой у него план действий, что должен делать полк, что должен делать я. И мы всё сделаем, сэр! Какой человек! – закончил старшина с не свойственным ему пафосом.

Генерал, у которого хватает смелости увольнять высших штабных офицеров и который способен пробудить самоотверженное рвение в душах бывалых старшин, подумал я, без труда одолеет Роммеля – или даже выиграет войну. Бернард Монтгомери стал моим героем после того разговора. К сожалению, соперников в борьбе за это звание у него не было: я знавал умных генералов, но среди них не было никого, за исключением разве что Фрейберга, кто знал бы, что победу в сражении добывают прежде всего сердца солдат, а чтобы зажечь сердца, недостаточно нескольких сбивчивых фраз. Да простит меня фельдмаршал лорд Монтгомери за такие слова, но «мелкий мужик», который 13 августа 1942 года возглавил разбитую армию и всего за два с небольшим месяца привел ее к победе, знал все тонкости своего ремесла. Ниспровержение бездарных штабных генералов, уничтожение планов на случай отступления, неожиданные визиты в части, личные беседы с рядовыми, смелые пламенные речи, две кокарды на берете, неформальная одежда, отсутствие церемоний – во всем этом 8-я армия нуждалась не меньше, чем в танках, пушках и самолетах, которые она тогда же и получила, но о том, чтобы обеспечить бойцов еще и нематериальным снаряжением, похоже, не подумал никто, кроме нашего маленького генерала. Не имеет значения, действовал ли он целенаправленно или просто следовал своим природным склонностям: без умения произвести эффект армию не удержать под контролем и не воодушевить.

Генерал Бернард Монтгомери во время сражения под Эль-Аламейном (1942)

Через несколько недель я посетил штаб армии и испытал чувство гордости, увидев, что бестолковые «старички» исчезли, а всем руководит небольшая группа способных и прилежных гражданских. Они ответственно подходили к делу и успешно справлялись с проблемами. Даже во время отдыха они, слава богу, находили что обсудить, мыслили очень здраво и не опускались до армейских сплетен.