Текст книги "Частная армия Попски"

Я стоял на обрыве плато, в трехстах метрах внизу по широкой долине вилась дорога, на дальней стороне которой виднелись холмы, к которым мы стремились. Практически напротив меня находилась горная деревушка Поджио-Орсини, которую, судя по виду в бинокль, заняли военные. Долину между холмами и дорогой покрывала темно-зеленая растительность, подозрительно напоминавшая болото, попасть в которое очень не хотелось. В полутора километрах вниз по дороге в сторону Гравины виднелась едва заметная колея, уходившая от предполагаемого болота к холмам. Ее я решил испробовать, когда стемнеет. Опасность исходила из Поджио-Орсини на косогоре с другой стороны долины, Гравины в 15 километрах вниз по дороге слева от нас, Спинаццолы в 15 километрах справа от нас и, конечно, от самой дороги, на которой в любой момент мог появиться немецкий патруль. Я собрал своих бойцов с их картами, обрисовал ситуацию и разъяснил свой план, а потом попарно отправил их на наблюдательные посты вдоль обрыва, чтобы они хорошенько рассмотрели местность в бинокли.

Когда стемнело, мы спустились по очень крутому оврагу, вырулили на шоссе и двинулись к нашему повороту. Звезды давали мало света, и мы медленно ползли, прижимаясь к обочине и не включая фары. Следивший за спидометром Кэмерон отчитался, что мы проехали два километра, и через секунду из темноты проступил столб линии электропередачи, который я еще на вершине Мурге выбрал в качестве ориентира. Значит, поворот мы пропустили, он остался в паре сотен метров позади. Я остановился и, предупредив следующий джип, начал разворачиваться. Ровно посередине узкой дороги я разглядел темный силуэт грузовика, приближающегося к нам со стороны Гравины. Резко крутанув руль вправо, я медленно поехал в изначальном направлении. Времени, чтобы подать сигнал остальным, уже не оставалось, и несколько секунд я переживал, понял ли отряд мой маневр, последуют ли все тихо за мной или продолжат разворот, пока на них не выскочит немецкий грузовик. Наконец Кэмерон сообщил, что джипы следуют за нами и всё в порядке. Двадцать восемь немецких пятитонников, подобно призракам, проплыли мимо. Их водители полностью сосредоточились на темной дороге и не заметили нас, а бойцам хватило ума не открывать огонь. Стычка вполне могла бы закончиться в нашу пользу, но она поставила бы крест на плане проникнуть на вражескую территорию и собрать необходимые данные, поскольку к утру поднялся бы шум и пришлось бы спешно убираться прочь.

Когда колонна проехала мимо и скрылась из виду, мы, оставаясь незамеченными, развернулись, нашли боковую дорогу и свернули на нее. У меня в джипе сзади ехал новобранец PPA по фамилии Лайлз – его я взял на операцию, чтобы он кое-чему научился и познакомился с нашими методами работы. Теперь Лайлз уже считал себя экспертом во всех видах военной техники. Через некоторое время он сказал:

– Мне показалось, это были немецкие пятитонники.

– Именно так, Лайлз, ты абсолютно прав.

– Неужели мы захватили так много грузовиков?

– Ничего мы не захватили. Это была немецкая колонна. Я же говорил, что эту дорогу контролируют немцы. Мы на ключевой линии коммуникаций противника.

Лайлз тяжело вздохнул, переваривая новую информацию. А я получил урок: нужно обладать поистине бесконечным запасом терпения, чтобы каждый боец в отряде услышал, что ему говорят. Оказалось, что некоторые из новобранцев привыкли быть «ведомыми» и просто плыть по течению, рассчитывая, что, когда придет время, им дадут точные указания, как действовать: армия слишком хорошо приучила их к беспрекословной дисциплине, и нам предстояло пробудить в них самостоятельность. Кстати, Лайлз «ведомым» вскоре быть перестал.

Дорога привела нас к заброшенной ферме и растворилась в траве. Тут же два наших джипа увязли в трясине. Пока мы их вытягивали, Сандерс сходил на разведку и, вернувшись, сообщил, что нашел надежный маршрут с другой стороны незаметного ручья. Мы поднялись на вершину и выехали на проселок, а потом на дорогу побольше, которую я отыскал на карте. Оставив Поджио-Орсини на безопасном расстоянии справа, мы устремились вглубь холмов, петляя вверх-вниз по извилистым тропам. В два часа пополуночи мы переправились через речку, по-видимому Базентелло, и остановились на привал. Судя по карте, мы оказались в самом центре группы холмов, вдали от ключевых дорог. До утра делать было нечего, поэтому, отыскав в темноте достаточно просторную лощину, чтобы спрятать наши джипы, мы заехали туда, оставили в карауле двух человек, условившись сменяться каждый час, и улеглись спать.

В пять утра меня разбудили, настала моя очередь заступать на дежурство. В ожидании рассвета я устроился с биноклем под деревом. Итак, мне удалось незамеченным пробраться на вражескую территорию – наступающий день покажет, выйдет ли из этого толк. Между моим отрядом и нашей дивизией в Таранто располагались немецкие войска, численность которых была неизвестна. Передо мной стояла задача выяснить, сколько их. Без помощи местных жителей не обойтись. Можно было бы, конечно, устроить внезапный рейд по вражескому тылу, но это не помогло бы получить нужную информацию. Последние дни показали, что крестьяне к нам относятся хорошо, но, в отличие от арабов-сенусси, воинственностью не отличаются. В течение следующих нескольких часов мне предстояло, во-первых, узнать, способны ли они держать язык за зубами, чтобы сведения о нашем появлении не дошли до немцев, во-вторых, найти среди них человека, у которого хватит мужества помочь, и, наконец, понять, способны ли их мирные умы осознать, какая именно военная информация меня интересует.

В моем распоряжении были: некоторая способность изъясняться по-итальянски (при полном незнании местного диалекта), определенная уверенность в своей силе убеждения (основанная на опыте общения с другим народом в другой стране) и долготерпение. Хотелось поскорее применить свои навыки на практике и понять, что же выйдет из этой затеи.

Небо посветлело, проступили черты пейзажа. Наша лощина располагалась немного выше Базентелло, дальше от реки пустынная равнина поднималась к косогору, на котором я разглядел многочисленные постройки и несколько больших деревьев. Смутные человеческие фигуры сновали между зданиями и ближайшим полем, но еще было слишком темно, чтобы понять, кто это и что они делают – возможно, роют окопы. Постройки, похожие не то на большую усадьбу, не то на монастырь, судя по силуэту на горизонте, не тянули на надежный опорный пункт, но даже немцы совершают ошибки. Я огляделся в поисках возможного пути отступления, но времени в запасе оставалось достаточно, и я ждал, пока рассветет.

Оказалось, что там передвигаются не солдаты, а женщины: они буквально десятками выходили с утра в поле, чтобы справить нужду. Теперь я отчетливо видел в бинокль, как они задирали юбки и, судя по всему, оживленно о чем-то болтали. Подивившись причудливому обычаю, я занялся другими делами: броском камешка разбудил спящего в овраге Боба Юнни и велел ему поднять остальных, чтобы все без спешки умылись и позавтракали, но при этом не высовывались из лощины. Мы по-прежнему придерживались усвоенной в пустыне привычки возить воду с собой, поэтому спускаться к реке не было необходимости.

Мимо нас по тропинке от усадьбы к броду семенил мальчик. Я жестом подозвал его, и он подошел. Убедившись, что он увидел наше расположение, я вручил ему плитку шоколада и отпустил, попросив передать отцу, кем бы он ни был, просьбу прийти и переговорить со мной. Жребий брошен – первый контакт установлен.

Отец мальчика вскоре приехал к нам в двухколесной бричке. Он оказался владельцем фермы, здравомыслящим человеком средних лет, понятливым, учтивым, но осторожным. Я сказал ему, что мы передовой отряд большого британского танкового соединения, которое скоро выдвинется из Бари, чтобы выбить немцев из Гравины. Он посмотрел на моих бойцов, которые умывались, раздевшись по пояс. Надеюсь, что наш спокойный и уверенный вид произвел на него благоприятное впечатление.

Какое-то время мы не затрагивали военные вопросы, переключившись на местные сплетни. Он с готовностью поддержал разговор и сообщил, что вчера, когда немцы вошли в Поджио-Орсини, оттуда разбежались все жители. Только на его ферме спряталось больше ста сорока беженцев, в основном женщины и дети. Я посоветовал ему не беспокоиться и пообещал, что мы очистим окрестности от немцев в ближайшие несколько дней. Спросил, хватает ли им еды, – он ответил, что все в порядке, поскольку беженцы принесли с собой немного провизии, да и на ферме хватало запасов.

Он пригласил нас в свою усадьбу, чтобы разделить трапезу, но это предложение пришлось отвергнуть, поскольку оно могло навлечь на него слишком много неприятностей: не хотелось бы подставлять его людей под удар, если вдруг появятся немцы и придется принять бой.

– Главное, чтобы немцы пока не знали о нашем присутствии. Надеюсь, эта толпа у вас наверху не будет распространять сплетни.

– Мы умеем держать язык за зубами, – рассмеялся он. – Это не Апулия, а Базиликата. Совсем недавно здесь жили настоящие бандиты.

Я предложил ему пачку сигарет, но он взял только одну и тут же прикурил.

– Меня интересуют некоторые сведения, – сказал я. – Если вашим друзьям есть что рассказать, передайте им, пожалуйста, что я буду рад видеть их здесь.

Он уехал, намереваясь объяснить обитателям своей усадьбы, что мы не немцы.

Тайное стало явным, так что необходимость скрываться в лощине отпала. Мы выехали на склон и разбили новый лагерь в тени деревьев, на открытом месте, где можно было рассчитывать, что нас не застанут врасплох: были и пространство для маневра, и удобная линия огня, если вдруг немцы узнают о нас и проявят излишнее любопытство.

Вскоре к нам потянулись друзья фермера. Они сильно волновались, каждый считал, что обладает очень ценными сведениями. Расспрашивая их по очереди, я потратил уйму времени на бессмысленную болтовню. Историю захвата Поджио-Орсини мне рассказали не менее десяти раз, а еще очевидцы обязательно сообщали, что́ сказал дедушка и что́ видела невестка. Меня озадачило, что крестьяне плохо знали окрестности. Если не считать их собственных хозяйств и городков Гравины и Ирсины, куда они ездили на рынок, им было известно меньше, чем я почерпнул из карты. Никто понятия не имел, кто живет в соседней долине, и ни один из них ни разу в жизни не бывал в Дженцано, городке, который располагался всего в десятке километров отсюда. О вражеских войсках в Гравине я получил поистине фантастические сведения: двести танков, орудия размером с железнодорожный состав, семь генералов, а количество солдат и вовсе не поддается подсчету: «Две тысячи или тридцать тысяч, а может и сто!»

Я терпеливо задавал вопросы и выслушивал ответы. Разговор постоянно сбивался на семейные дела и генеалогические связи: тут все приходились друг другу родственниками.

Тем не менее мои познания понемногу расширялись. Однако к середине дня, после девяти часов работы, результаты оставляли желать лучшего, и в этот момент к нам подошел невысокий человек, который уже долго ждал своей очереди: стеснительный, но будто бы не такой тугодум, как остальные балбесы. И тут же сказал:

– Я знаком с интендантом в Гравине, майором Шульцем, он закупает продукты для офицерской столовой. Его канцелярия находится прямо на площади, в третьем доме слева от траттории, двойные коричневые двери. Меня зовут Альфонсо.

Его слова тут же оживили мой несчастный мозг, измочаленный долгими часами пустых сплетен.

– Альфонсо, будьте так любезны, скажите всем, кто еще ждет, что я поговорю с ними завтра.

Я взял его под руку, и мы вместе уселись на большой валун. Альфонсо продавал майору Шульцу сыр, яйца и вино со своей фермы, он был в Гравине накануне и многое приметил. Он предложил отправиться туда снова и выяснить все, что мне нужно. Однако постепенно возник другой план. Для начала Боб Юнни с четырьмя джипами установил наблюдение за дорогой Потенца – Гравина и нашел укромное место на возвышении прямо напротив горного городка Ирсина. Оно располагалось так близко к дороге, что удавалось разглядеть цифры на номерах проезжавших автомобилей. Дальше он организовал привычную работу по отслеживанию движения, а я вернулся на пять километров назад к пустынной железнодорожной станции ветки Потенца – Гравина и с перрона позвонил по телефону майору Шульцу. Дозваниваться пришлось долго, но в конце концов он взял трубку. Мешая итальянский с редкими немецкими словами, я представился ему каптером итальянской части в одном из городков, недавно оставленных немцами. По секрету я сообщил, что мне удалось завладеть восемью ящиками коньяка, которые я с радостью продам за хорошую цену. Мы увлеченно торговались, а когда наконец сошлись в цене, я объяснил, что по понятным причинам не смогу доставить ему товар при свете дня. Если он согласится подождать на своем рабочем месте до одиннадцати вечера, я привезу коньяк на маленькой трофейной американской машине. Нельзя ли приказать пропускному пункту на дороге из Спинаццолы, чтобы меня пропустили без лишних вопросов?

Майор Шульц был человеком бесхитростным: если скупка краденого еще вызывала у него муки совести, то в коньяке для своего генерала он нуждался отчаянно. Чтобы развеять сомнения, я упомянул имя его предшественника, капитана Гиссинга, с которым якобы провернул не одну похожую сделку. Это имя я, разумеется, узнал от Альфонсо, который оказался отличным выдумщиком. В результате майор согласился на мое сомнительное предложение и пообещал меня дождаться.

Вместе с Кэмероном мы сняли с нашего джипа пулеметы и загрузили в него наполненные камнями ящики из-под сухпайков. Без десяти одиннадцать дежурный на пропускном пункте поднял шлагбаум и разрешил нам проехать, и ровно за час до полуночи мы затормозили на площади перед дверями канцелярии Шульца. Взяв с двух сторон один из наших ящиков, мы с Кэмероном прошли мимо часового и поднялись прямо в кабинет майора, мирно дремавшего за столом. Громыхнувший об пол ящик разбудил его. Майор неуверенно уставился на нас мутными пьяными глазами. Не дав ему рассмотреть нашу униформу, Кэмерон вырубил его ударом дубинки по голове (дубинку ему подарили в Управлении специальных операций). Шульц свалился со стула. Кэмерон отправился вниз за следующим ящиком, а я остался в кабинете изучать документы. По удивительному стечению обстоятельств прямо на столе лежала раскрытая ведомость с численностью поставленных на довольствие подразделений 1-й парашютной дивизии и приданных ей частей, снабжавшихся из распределительного центра в Гравине. Она датировалась 12 сентября 1943 года. Пока Кэмерон носил остальные ящики, я извлек из папок еще немало документов. На стол Шульцу мы поставили заполненную на четверть бутылку виски (бедняга заслужил выпивку) и вышли на улицу. Часовой с любопытством разглядывал наш джип. Наглец Кэмерон, решив блеснуть шотландским остроумием, хлопнул его по плечу и вручил пачку сигарет «V» со словами: «Спокойной ночи, добрый немец!» – и мы уехали.

Спустя два часа из нашего лагеря среди холмов Бьютимен передал сообщение:

ПОПСКИ ВОЗДУШНОМУ ДЕСАНТУ ТЧК ОБЩАЯ ЧИСЛЕННОСТЬ ЛИЧНОГО СОСТАВА ФОРМИРОВАНИЙ ВРАГА ВОКРУГ ТАРАНТО НА 12 СЕНТ 3504 ПВТР ТРИ ПЯТЬ НОЛЬ ЧЕТЫРЕ КОНЕЦ СВЯЗИ

В 09:00 я получил ответ:

ВОЗДУШНЫЙ ДЕСАНТ ПОПСКИ ТЧК ПОЖАЛУЙСТА ПОДТВЕРДИТЕ ОБЩАЯ ЧИСЛЕННОСТЬ ВРАЖЕСКИХ ПОДРАЗДЕЛЕНИЙ НА ПЕРИМЕТРЕ ТАРАНТО НЕ БОЛЕЕ 3504

Конечно, разведка ожидала более высокой численности. Но их недоверие задело меня за живое, поэтому я не удержался от искушения покрасоваться. К тому моменту все документы, изъятые у несчастного Шульца, уже были рассортированы, так что я сочинил пространное донесение, которое пришлось разбить на четыре или пять радиограмм, – на шифровку и передачу ушел весь день. Получилось что-то такое:

ПОПСКИ ВОЗДУШНОМУ ДЕСАНТУ ТЧК ПОДТВЕРЖАЮ ОБЩУЮ ЧИСЛЕННОСТЬ ЛИЧНОГО СОСТАВА ВРАГА НА 12 СЕНТЯБРЯ 3504 ПВТР ТРИ ПЯТЬ НОЛЬ ЧЕТЫРЕ ВКЛЮЧАЯ ОФИЦЕРОВ 441 ТЧК МЕСТА ДИСЛОКАЦИИ СЛЕДУЮТ ДЖИНОЗА ОФИЦЕРОВ 61 РЯДОВЫХ 500 МАТЕРА ОФ 72 РЯД 570 АЛЬТАМУРА ОФ 83 РЯД 629 САНТЕРАМО ОФ 58 РЯД 469 ДЖОЯ ОФ 92 РЯД 755 ГРАВИНА ОФ 75 РЯД 140 ТЧК БОЕВОЙ ПОРЯДОК СЛЕДУЕТ ПЕРВОЙ ПАРАШЮТНОЙ ДИВИЗИИ 19 ПОЛКА РОТЫ Д КОМАНДУЮЩИЙ ЛЕЙТЕНАНТ ВАЙС ИНИЦИАЛЫ В Г ДЖИНОЗА РОТЫ Б МЕНЬШЕ ОДНОГО ВЗВОДА КОМАНДУЮЩИЙ КАПИТАН ШВАРЦ ИНИЦИАЛЫ НЕЧИТАЕМЫ ДЖИНОЗА…

И далее в том же духе. Майор Шульц вел свои ведомости тщательно.

Выдав такой финальный аккорд, я счел свою первую миссию выполненной и принялся строить дальнейшие планы.

Глава II
Иван и Николай

Итак, мы выяснили два важных факта. Во-первых, немцы слабы. Боевые подразделения их 1-й парашютной дивизии составляли менее половины от общей небольшой численности войск противника. Все остальные – администраторы и технические работники, которых согнали из портов и аэродромов южной Апулии. Во-вторых, наши наблюдения за дорогами показали, что подкреплений у неприятеля не предвидится. В общем, складывалось впечатление, будто перед ними стояла только одна задача – следить за нашей высадкой и отступить, как только наберется достаточно сил для продвижения вперед. В немецкое контрнаступление верилось с трудом. Поэтому, несмотря на нехватку снабжения, полевой артиллерии и поддержки с воздуха, наша 1-я воздушно-десантная дивизия, которая вела бои на окраинах Таранто, была в безопасности. По морю каждый день прибывало подкрепление, и мы со дня на день ожидали соединения с 8-й армией, наступавшей из Калабрии. Тогда противник точно обратится в бегство.

В сложившихся обстоятельствах я сомневался, что сумею чем-либо помочь нашей дивизии. Единственное, чем можно было заняться, – это атаковать немцев на дорогах. Однако мне казалось неправильным упускать возможности, которые возникают из-за перемещения линии фронта (которая, по моим ощущениям, скоро должна была стабилизироваться). Просто так разбомбить три грузовика – это, конечно, весело, но бессмысленно. Так что я решил покинуть дивизию и самостоятельно отправиться на разведку, чтобы разузнать о расположении немецких сил дальше на севере.

Штаб 1-й парашютной дивизии люфтваффе находился в Фодже, в 185 километрах на северо-запад. Вокруг этого города располагалось несколько аэродромов, которые наше командование надеялось использовать как базу для своих стратегических бомбардировщиков. Отсюда они могли охватить всю юго-восточную Европу, в частности нефтяные месторождения Румынии. Немцам было за что здесь сражаться, поэтому я предположил, что следующее масштабное столкновение случится именно в Фодже. Пока заварушка еще не началась, определенно стоило заняться разведкой. Наши штабные друзья из Таранто сочли бы такую задачу преждевременной и выходящей за пределы наших возможностей, поэтому, чтобы избежать споров, я решил действовать на свой страх и риск.

Лишь одно обстоятельство удерживало нас от незамедлительной отправки в длительный рейд: в Италии мы заправляли наши джипы местным синтетическим бензином. Экспериментальным путем удалось установить, что на нем машины не получают необходимой мощности, а потребление топлива возрастает на тридцать процентов. Я решил вернуться в тыл, чтобы заправиться американским бензином, который в окрестности Таранто уже завезли с избытком, и заодно загрузить итальянский грузовик тремя тоннами припасов, чтобы за линией фронта организовать несколько схронов.

На следующий вечер после моего визита к майору Шульцу я попрощался с Альфонсо и его приятелями, сказав, что отправлюсь в Потенцу, а оттуда в Салерно. В том направлении мы и поехали, однако через пятнадцать километров свернули с проселка напрямик в темноту по распаханному полю, объехали деревню, забрались на холм, где обнаружили руины замка – там и заночевали. С рассветом мы двинулись дальше, спустились в долину и остановились на привал в лесу. Идея была в том, чтобы создать как можно больше противоречивых слухов: пусть немцы думают, что в их тылу действуют серьезные вражеские соединения. Слухи, правда, пошли немного не туда: местные крестьяне потом рассказывали, что слышали и даже видели танки неподалеку от своей деревни, а в тех самых руинах, где мы ночевали, немцы якобы разместили тяжелые пушки.

Пока мы в роще ждали заката, чтобы продолжить движение в темноте, ко мне подошли два человека. Одеты они были вполне обычно, но что-то подсказывало: они здесь чужаки. Приземистые и сильные, с грубыми чертами лица, из-под взъерошенных русых волос они смотрели на меня бесстрастными голубыми глазами, в которых читалось умение воевать. Один из них заговорил на ломаном итальянском. Они оказались русскими солдатами, которых взяли в плен под Смоленском. Сначала они попали в лагерь для военнопленных в Германии, потом Организация Тодта направила их на работы во Франции и северной Италии. Оттуда им удалось бежать, и постепенно они пробрались на юг. Местные крестьяне, с которыми они трудились в поле, относились к ним по-дружески, но теперь эти двое не хотели упустить возможность снова повоевать против общего врага. Того, кто говорил, звали Иван, а его товарища – Николай. Они очень удивились, когда я по-русски пообещал, что через несколько дней наши войска освободят эту часть страны, а о них позаботятся и отправят домой. Лишние пассажиры в наши маленькие джипы не поместятся.

– Но мы же солдаты, – сказал Иван уже на родном языке. – Мы хотим сражаться. На родину мы потом и так вернемся. Пожалуйста, возьмите нас. Вы говорите по-русски и сможете отдавать нам приказы, любой другой английский офицер не сможет. Не бросайте нас в этой деревне.

Николай не проронил ни слова, лишь улыбался и старательно кивал. Я с трудом подбирал русские слова, усердно напрягая память, отчего моя речь звучала неестественно. Эти двое очень переживали – представляю себе их чувства. Бросать их не хотелось, но я не понимал, как с ними поступить, а еще немного опасался реакции сержанта Уотерсона, который постоянно подшучивал над моей манерой подбирать себе «любимчиков». В конце концов я решил пойти на компромисс и согласился взять Ивана, а Николаю строго велел оставаться в деревне. Он понуро, как наказанный ребенок, ушел, а Иван вернулся к джипу со своими скромными пожитками. Его мы усадили на заднее сиденье моей машины, отправив Лайлза в другую. Ближе к вечеру мы тронулись в путь прямиком через поле, в котором работали несколько мужчин. Николай подбежал к нам, махая на прощание Ивану. По лицу его текли слезы, он бежал все быстрее, чтобы не отстать от машины. Меня пронзила мысль, что если я не вмешаюсь, то два друга больше никогда не увидятся, и я приглашающе махнул рукой. Николай улыбнулся, дождался следующего джипа и запрыгнул в него.

Двое русских прослужили с нами до конца войны и стали настоящими талисманами нашего подразделения.

Таким образом, наш первый итальянский рейд в тыл врага, на мой взгляд, получился вполне удачным: я научился находить общий язык с итальянцами и собрал больше сведений, чем рассчитывал. Но всем остальным нашим, кроме Кэмерона, операция показалась скучной и неинтересной. Чтобы поддержать энтузиазм бойцов и вознаградить их за терпение, я решил отказаться от планов пересечь основное шоссе и скрыться на пустошах Мурге и вместо этого приказал притормозить на перекрестке и устроить засаду. Боб Юнни и Уотерсон заняли позиции на обочине шоссе, а еще три джипа выстроились вдоль проселка так, чтобы можно было вести огонь всем вместе. Контролировать процесс я поручил Юнни, и он действовал так уверенно, что я понял: хватит таскать его с собой, это растрата таланта. Как только основные силы нашего подразделения высадятся в Италии, Боб получит полную свободу действий и собственный отряд.

Однако мы понапрасну прождали всю ночь – на шоссе не появилось ни одной машины. В три часа утра мы заложили на перекрестке мины и отправились в Бари, рассчитывая приехать туда до заката. Чтобы отвести подозрения от местных жителей, Сандерс, наш новозеландец, который любил забираться повыше и когда-то служил матросом на парусниках, залез на телеграфный столб и повесил на перекладине британский флаг. Все сокрушались из-за такого исхода, но, когда мы объезжали валуны в узкой долине на полпути к вершине плато, позади прогремел взрыв и взметнулись алые всполохи пожара. Через некоторое время мы снова оказались на том перекрестке и обнаружили обугленные останки тягача и топливной цистерны, а еще – две немецкие могилы на обочине. Но это не принесло особого удовлетворения.

Вообще, мы предпочитали действовать иначе. Нас не интересовали победы такого рода, и мы в принципе сторонились военной романтики. Главное – помочь своим и помешать неприятелю; важны результат и хорошее приключение, слава нам была не нужна. В PPA гордились своим спокойным деловым подходом, радовались, если все возвращались из рейда живыми и здоровыми, и не увлекались подсчетами убитых врагов. И вроде бы минная война вполне соответствовала нашим стандартам: противник терял людей и технику, его боевой дух падал, а мы ничем не рисковали. Но все же в силу нашей извращенности мы обычно избегали использования мин. Мы без зазрения совести стреляли в зазевавшихся вражеских солдат, но оставлять мины, которые сделают зверскую работу за нас, казалось подлым. Даже в таком кровавом деле, как война, должны быть свои принципы и этикет, и это оружие вызывало у нас довольно сильное предубеждение. Не помню, применяли ли мы мины хотя бы еще раз, кроме как для самообороны.

Впрочем, мы использовали одну хитрость, которую окрестили ДКМ – «дерьмом калабрийского мула»: раскрашенные куски штукатурки с небольшим количеством взрывчатки внутри, которые с виду не отличишь от лошадиного навоза. Под колесами грузовиков они взрывались и неизбежно пробивали шины.

Позже той же ночью Кэмерон преподал мне еще один урок тонких воинских манер. Когда мы заехали на плато Мурге, я пришел к выводу, что здесь мы точно не встретим противника, и включил фары, чтобы лучше ориентироваться среди скал и каменных изгородей. Неожиданно в их свете возникла фигура. Сначала я принял ее за пастуха, но, подъехав ближе, понял, что у невысокой стенки стоит немец с винтовкой наперевес. Кэмерон решительно передернул затвор пулемета и замер в ожидании ответной реакции. Заметив за спиной часового движение каких-то размытых фигур, я остановился в пятидесяти метрах и велел Кэмерону открыть огонь. Тот не шелохнулся. Я посмотрел на него, думая, что он меня не услышал, но Кэмерон только слегка качал головой, держа врага под прицелом, и ничего не говорил. Передумав, я спрыгнул на землю и подошел к немцу. Он слегка пошатнулся, вытаращил глаза и безропотно отдал мне винтовку. Сзади я услышал легкие шаги. Подошел Иван с томмиганом наперевес. На немца он смотрел довольно свирепо, но не стал пускать оружие в ход. Я спросил у немца, сколько здесь еще людей. Он ответил, что их восемь, и вызвался предложить им сдаться. Словно загипнотизированный, он что-то крикнул, но в ответ мы услышали лишь топот кованых сапог по камням. Мы дали пару очередей, но преследовать их не стали. Пленника мы усадили в джип, и я доверил его заботам Ивана, который очень обрадовался, ощутив себя полноценным членом нашего отряда. Он заговорил с пленником на ломаном немецком. Тот, однако, настолько огорчился из-за своего провала, что отказался от сигареты и даже от глотка воды. Его озадачили наши фары: он вообще не думал, что на вершинах Мурге можно встретить автомобиль, к тому же мы подъехали со стороны его собственных боевых позиций, и он до последнего считал нас немецким патрулем, а форму мою разглядел, уже когда было слишком поздно. Потрясение оказалось настолько сильным, что только к следующему полудню он смог немного поесть, а это нас всех огорчало – мы ведь приготовили ему на завтрак великолепную яичницу-болтунью! Наш первый пленный в Италии, очень приятный молодой человек, всем очень понравился, никто не был бы против, останься он с нами, но через несколько дней пришлось передать его в другие руки. Вообще, мы всегда испытывали дружеские чувства к пленным, особенно к тем, кого взяли в бою, будто наши постоянные попытки убить друг друга создавали между нами некую незримую связь.

На рассвете мы добрались до берега и на несколько часов прилегли поспать в оливковой роще. Затем доехали до Бари, где нам встретились кое-какие британские подразделения, не менее странные, чем наше собственное: Хью Фрейзер с его «фантомами», а также отделение 2‐го полка SAS под командованием Роя Фаррана, который со своими бойцами нагло проехал через немецкие позиции прямо на поезде из Таранто. С этими ребятами разведка на местности была в надежных руках, так что я еще сильнее укрепился в решении пробиваться дальше на север. У итальянского командования я реквизировал грузовик, на котором Уотерсон поехал в Таранто и следующей ночью привез полный кузов бочек с топливом. Пока Уотерсон отсутствовал, я организовал маленькую базу в деревушке Мола-ди-Бари. Мы заняли ферму и коттедж, где остались Брукс с радиостанцией, двое наших бойцов и русский Николай. Иван, получив британскую форму и оружие, стал третьим членом экипажа моего джипа.

Ранним утром следующего дня мы вновь отправились в сторону Мурге. Когда мы пересекали дорогу Альтамура – Руво, которую изредка патрулировали немецкие броневики, у Бьютимена лопнула рулевая тяга. С такой поломкой мы столкнулись в первый (и последний) раз. Она застала нас врасплох. Я предложил бросить машину, но Уотерсон не поддержал меня. Он вернулся в Бари, реквизировал еще один итальянский грузовик, захватил на складе стройматериалов пару балок и приехал к нам, в рощицу вечнозеленых дубов (где мы, кое-как укрывшись, наблюдали за движением немцев на дороге). Уотерсон сразу же приступил к погрузке пострадавшего джипа. Задним ходом его затянули в кузов по ненадежному пандусу, пока передние вихляющие колеса придерживали по два человека. Уотерсон отвез джип в Мола-ди-Бари и вернулся, после чего мы наконец углубились в Мурге. Наш итальянский грузовик с топливом постоянно отставал, поэтому пришлось оставить его в массерии Альфонсо, где мы устроили небольшой склад. Оттуда по узким дорожкам под покровом ночи мы продвигались дальше в горы, а днем отдыхали; на протяжении всего пути мы закладывали небольшие схроны с топливом – на будущее. Таким образом мы достигли предместий Бовино, в ста сорока пяти километрах к северо-западу от Бари и всего в пятнадцати от Фоджи. С гор открывался прекрасный вид на главную немецкую рокадную дорогу от Фоджи до Салерно, которая вилась по долине у нас под ногами. В ближайшей деревне я нашел работающий телефон. Крестьяне с радостью нам помогли: среди них глубоко укоренились древние традиции заговоров, разбойного промысла и тайных обществ, поэтому мои шпионские планы они с удовольствием поддержали. На протяжении столетий ими помыкали синьоры и церковь, так что они привыкли держаться вместе и молчаливо противостоять угнетателям. Массы крестьян, с одной стороны, и синьоры с их немногочисленными приспешниками из среднего класса – с другой, жили в двух разных мирах и так редко контактировали друг с другом, будто у них и не было общей страны. Поэтому и получилось, что о нашем присутствии знали тысячи крестьян (многие из них активно мне помогали), но до немцев и местной аристократии не доходило даже слухов. В простой картине мира селян синьоры и их приказчики, священники и адвокаты, немецкое командование и их собственное правительство принадлежали к классу людей, которым нельзя доверять. Более того, крестьяне считали их природными врагами – слишком сильными, чтобы открыто выступить против них, но тайком над синьорами можно сыграть злую шутку. Никакой личной ненависти к немецким солдатам они не испытывали. Возможно, крестьяне даже стали бы им помогать, если бы те пришли с миром, поскольку глобальные причины войны их абсолютно не интересовали. Из-за нищеты и невежества они не знали ничего, кроме своей голодной деревенской жизни и бессердечных хозяев, а за пределами этого знакомого круга лежал мрачный и враждебный внешний мир.