Текст книги "Частная армия Попски"

Я уже собрался поворачивать назад, пока не поздно, но, терзаемый страхами и сомнениями, все-таки продолжал двигаться вперед. Все, еще раз завязну – и отдам приказ разворачиваться. Когда мой джип застрял в канаве, я не мог смотреть в глаза своим людям, которые усердно вытягивали его. Но все же, в ужасе нерешительности, я ехал дальше… Потом Локк – теперь он был моим стрелком – заметил впереди, как ему показалось, телеграфную линию. Я остановился и в промокший бинокль действительно разглядел столбы километрах в трех от нас. Наша цель была обнаружена, и моя паника прошла, уступив место безмятежному спокойствию.

Местность постепенно поднималась, передвигаться по ней становилось легче. В ложбине я оставил джипы. Вдвоем с Юнни мы поднялись на возвышенность и оттуда осмотрели шоссе, узкоколейную железную дорогу и здание поодаль – вокзал Бурдж-Мааден-бель-Абес.

Мы долго наблюдали, дожидаясь сумерек. Я полагал, что немцы не будут двигаться по шоссе днем – это слишком заметно с воздуха. И в самом деле, мы насчитали лишь несколько одиноких машин. А вот немного позже мы увидели длинную колонну арабов, шагавших к станции от своей стоянки, мимо которой мы недавно проезжали. Несомненно, они спешили выдать нас немцам и расталкивали друг друга, чтобы поскорее получить награду.

В этот выход с нами отправились два сержанта, ранее служившие в SAS у Дэвида Стирлинга, пока его не захватили в плен в Эль-Хамме. Этих крепких и упорных бойцов звали Купер и Сикингз. Мы понимали, что если на станции есть живая сила и бронетехника, то противник моментально поднимется по тревоге и вынудит нас уносить ноги, прежде чем мы успеем заминировать дорогу. Тогда эти двое вместе с Бобом Юнни предложили план: дождаться темноты в укрытии, а затем они выйдут к шоссе и, взяв, сколько смогут, мин, заложат их, после чего пешком пройдут через горы сто километров до Тебессы. Эти ребята в полной мере осознавали, насколько важна наша миссия – ради ее успеха они были готовы не только рискнуть жизнью (это не так уж и сложно), но и обречь себя (уже вымотанных после двух суток тяжелой работы) на бросок в сто километров ночью под дождем через вражескую территорию. В сущности, они вообще не задумывались, зачем минировать дорогу на Гафсу: мы вышли в рейд, и дело нужно довести до конца. Простое, не знающее сомнений упорство запрещало им сдаваться, пока они не испробуют самые отчаянные варианты. Я понимал, что сила воли этих людей гораздо крепче моей, и уже собирался одобрить их план, но вдруг перевел бинокль ниже здания станции и нашел другое решение нашей проблемы. Между нами и дорогой параллельно ей тянулся узкий овраг с плоским песчаным дном, которое казалось испещренным следами гусениц. Заехав туда, мы убедились, что здесь по меньшей мере двадцать танков проехали предположительно в направлении Гафсы не ранее чем прошлой ночью. Более того, мы нашли указательный столб с надписью «Гафса». Мы подумали, что танки пустили здесь, чтобы не гонять их по асфальтовому шоссе. Поспешно заложив два ряда мин поперек оврага, мы поскорее убрались оттуда, поскольку наш наблюдатель с вершины холма сообщил, что из здания выходят вооруженные люди и движутся в нашу сторону, как загонщики на охоте. Быстро темнело. Перевалив две гряды холмов, мы остановились, и я дал людям указание под покровом ночи возвращаться в Бир-аль-Атер. Я предложил двинуться немного южнее, где дорога, как мне казалось, будет проще. Мы построились и тронулись. Ехавший вторым Уотерсон поравнялся с моим джипом и сообщил, что слышит позади шум моторов. Я затормозил, жестом приказал остальным продолжать движение и, всмотревшись, различил в сумраке две немецкие бронемашины, крадущиеся по нашему следу, – они остановились на расстоянии в полторы сотни метров от нас. В следующий миг рядом со мной засверкали трассеры «Браунинга» с джипа Уотерсона. Третья или четвертая очередь достигла передней бронемашины. Та заметно качнулась, и через некоторое время из нее повалил черный дым. Я немного отъехал от Уотерсона и развернулся, чтобы Локк мог вести огонь из нашего спаренного пулемета 30‐го калибра, поливая оба броневика. Уотерсон не потрудился развернуть машину и стрелял через кузов, усевшись на капот.

Вторая машина, выпустив в ответ несколько очередей, пустилась наутек и скрылась за холмом. Меня раздосадовало, что ни один из моих джипов не открыл огонь. Похоже, что новички еще не научились проявлять инициативу и, видимо, ждали, когда им обозначат цель и прикажут стрелять.

Новобранец PPA рядовой Кертис, который первый раз управлял джипом, подбежал ко мне: в темноте он не удержал свою машину на краю крутого и очень узкого оврага и теперь полагал, что, чтобы спасти ее, придется много копать. От волнения он часто дышал:

– Наверное, вы меня выгоните, сэр. Я потерял свой джип, и противник тут ни при чем.

Я приказал ему забрать оружие и все, что получится, из снаряжения, установить на бензобак зажигательную бомбу и лезть в машину Дэвиса. Нам нужно быстро вернуться и доставить информацию, а спасение этого джипа лишь отнимет время. Выгонять Кертиса я не собирался – я верил, что он еще проявит себя как один из наших лучших новобранцев. О его дальнейшей судьбе я ничего ему не сказал, но незнание никак не повредило ни ему, ни его товарищам.

Мы двинулись дальше в темноте по такой сложной местности, что один из сержантов Дэвида Стирлинга шел перед моим джипом и предупреждал о препятствиях. Нас долго сопровождал гул моторов – вражеские броневики тащились за нами следом. Несколько раз мы замечали проблески их фар. Но затем мы поднялись выше, выехали на более ровную поверхность, и преследователи отстали. На холме с юга от топи, через которую мы продирались, я остановился и прислушался: наконец с севера донесся мощный гул, в котором по мере приближения мы распознали лязг множества танков – новые силы фон Арнима выдвигались к Маретской линии. Мы двинулись дальше. По дороге Локк, у которого из-за нашей небольшой стычки слишком разыгралось воображение, насчитал позади столько взрывов, что каждой из наших мин пришлось бы сработать дважды.

Южная дорога оказалась настолько быстрее, что еще до рассвета мы прибыли в Бир-аль-Атер, где нас встретили броневики Дербиширского йоменского полка, готовые вступить в бой: свет фар пяти автомобилей их изрядно переполошил.

Из расположения йоменов я отправил две радиограммы: первую – в штаб 2‐го американского корпуса, вторую – через Лавердюр в штаб 8-й армии, поскольку наши сведения были более актуальны для нее, чем для наших друзей в Тебессе, которым в итоге не пришлось никуда отступать и позиции в Кассерине оказались благополучно удержаны.

Через несколько дней я получил сообщение, что меня вызывают в штаб 1-й армии в Лавердюр. Так мне пришлось в первый раз очутиться в какой-то дрянной комедии, которая ничуть меня не позабавила. Я и не догадывался, что в британской армии есть столько растерянных, усталых и сварливых офицеров. Но позже, в штабе союзных войск в Алжире, я увидел, что их гораздо больше.

В Лавердюре, спа-курорте, в отелях и виллах которого разместился штаб, мне показали радиограмму, полученную пятнадцать дней назад из штаба 8-й армии: мне приказывали явиться для доклада. Я вылетел на следующий день и вечером прибыл в штаб, который располагался в палатках и фургонах, разбросанных и замаскированных на пыльной пустоши южнее Триполи.

Мне пришлось выслушать несколько шуток о моей двухнедельной задержке, потому что задание, которое предназначалось мне, получил кто-то другой. Требовалось провести по территории, которую мы разведывали возле Матматы, передовые отряды Новозеландской дивизии для последующего «хука слева» по Маретской линии. Я отправился с докладом к Биллу Уильямсу, начальнику разведки, и на следующий день мы с ним вылетели в тактический штаб под Меденином, чтобы наблюдать за наступлением Роммеля. Оно ожидалось уже на протяжении нескольких дней и действительно началось тем же утром, 6 марта. К вечеру три немецкие танковые дивизии были отброшены и наголову разбиты (перемещение подразделений двух дивизий из этих трех на юг мы слышали на дороге в Гафсу несколько дней назад). Генерал, командовавший нашими войсками, заметил, что первый (и, вероятно, последний) раз в жизни видел бой, который шел точно по плану: «Мне оставалось только сидеть и наблюдать. От первой до последней минуты я не отдал ни одного приказа». Мне все это показалось особенно примечательным, если учесть, что сражение инициировал Роммель и именно он первым бросил свои войска в атаку. В самолете на обратном пути в Триполи я поведал генералу о своей беседе с Кроликом. Момент отчего-то показался мне подходящим.

К моему возвращению американцы снова стояли на прежних позициях в Кассерине. Они вернули Гафсу, не встретив сопротивления, и теперь продвигались дальше на восток по глубокой горной долине, спускавшейся к побережью, по которому проходила единственная линия коммуникаций Роммеля. Однако, к моему горькому разочарованию, их остановили в Эль-Каттаре, и они не смогли выйти к Роммелю в тыл, когда 8-я армия пыталась прорвать Маретскую линию.

Понимая, что прорваться через Эль-Каттар не получится, 2-й корпус двинул еще одну танковую дивизию по другой долине, севернее, и она достигла Мекнаси. Однако немцы остановили ее, прежде чем она успела вырваться на прибрежную равнину. Такое положение пока и сохранялось.

Дорога, по которой снабжались американские дивизии в Мекнаси, шла по прямой из Гафсы через широкую равнину. Справа ее прикрывал один из причудливых тунисских горных хребтов (шестьсот метров высотой и около трех километров в поперечнике), зубчатый и суровый. Практически по всей протяженности его не сумел бы преодолеть никто, кроме альпинистов. На противоположной (южной) стороне хребта по такой же широкой равнине шла дорога, служившая немцам для снабжения войск в Эль-Каттаре. Так, бок о бок, но разделенные, можно сказать, стеной протяженностью в тридцать пять километров, коммуникации враждующих сторон тянулись параллельно на расстоянии каких-то трех-четырех километров друг от друга. Взобравшись на вершину хребта, можно было увидеть, как с одной его стороны немецкие грузовики едут на запад к Эль-Каттару, а по другую американские катят на восток в Мекнаси. Оба противника считали преграду неприступной и даже не потрудились выставить караулы.

Оставив своих людей в оливковой роще на американской стороне, я завел джип, чтобы изучить каждую складку хребта в надежде найти не отмеченный на картах проход, сквозь который мы проведем джипы на территорию врага. С собой я взял Джока Кэмерона, еще одного нашего новобранца. На гражданке он был егерем и хорошо понимал горы. После нескольких безуспешных попыток мы заехали как можно дальше в одно ущелье, а затем пошли пешком по козьей тропе, которая меньше чем через час вывела нас на немецкую сторону.

Изучив ее метр за метром на обратном пути, мы пришли к выводу, что если сдвинем валуны, откатим обломки и взорвем скалу, то сможем ценой огромных усилий проложить для джипов очень ухабистую, но преодолимую дорогу.

На обратном пути из-за нашей спины вынырнули и пронеслись в тридцати метрах над головами шесть немецких «Штук» в плотном строю. Я выжал тормоз, и мы застыли в креслах. Нас окружало абсолютно голое ущелье с плоским дном, где не спряталась бы даже кошка. Самолеты промчались, не заметив нас, но спустя десять минут вернулись, как казалось, явно за нами. В этот раз я заметил их приближение и успел оттащить упиравшегося Кэмерона, который хватался за пулеметы. Мы отбежали на сто метров и упали вниз лицом. Но чудовища снова не заметили нас. Уже сидя в джипе, когда самолеты скрылись за горами, Кэмерон сказал:

– Жаль, конечно. Так низко шли, я бы точно не промазал.

– У нас не было шансов, Джок. Вшестером они бы разнесли нас в щепки.

– И это, наверное, было бы лучше, чем потерять джип и пешком тащиться обратно, – усмехнулся он в своей флегматичной манере.

Мы расчистили эту дорогу и по ночам отправляли по ней несколько джипов покрутиться среди немецких конвоев. Не в пример остальному Тунису, местность на равнине с немецкой стороны была настолько удобной, что мы свободно перемещались в темноте. Ночь за ночью мы подстерегали конвои на двух дорогах в Эль-Каттар, расстреливали их и, бросив обломки догорать, мчались в другое место подстерегать следующий конвой дальше по трассе. Перед рассветом мы ускользали сквозь нашу «тайную дверцу» и спокойно отлеживались в оливковой роще. Немцы, вероятно, сосредоточились на чем-то другом или оказались слишком несообразительными. Долгое время они даже не пытались узнать, откуда мы приходим. Единственное, что они предприняли, – приказали своим колоннам ездить сомкнутым строем и придали им в усиление по несколько бронемашин, что на самом деле лишь облегчало нам задачу – в крупные мишени проще попасть.

20 марта 8-я армия прорвала Маретскую линию. Я узнал об этом спустя несколько дней. Предположив, что силы Роммеля теперь снова придут в движение, мы отправились патрулировать приморскую равнину. Долгий тревожный день мы переждали в небольшом вади, а в темноте выскочили на прибрежное шоссе. Как я и рассчитывал, здесь мы нашли более крупную цель, чем попадалась нам до сих пор: на север на грузовиках ехал батальон пехоты Африканского корпуса. Мы открыли огонь и изрядно их потрепали, но, как только пламя горящих грузовиков осветило окрестности, нас засекли. Пришлось отступать под плотным огнем – казалось, будто у нас на хвосте несколько батальонов бронемашин. Нам удалось оторваться и вернуться на базу, но, должно быть, противник двинулся по нашим следам, потому что в десять утра Уотерсон, который стоял в карауле на утесе над нашей «тайной дверью», доложил, что броневики приближаются к въезду. Немцы выставили пост, заминировали и взорвали проход со своей стороны гор. Так мы лишились возможности проникать на территорию противника. Через два дня Уотерсон в дозоре с Юнни и новым рекрутом Дэйвом Портером отстал от товарищей и заблудился. Чтобы сориентироваться, он забрался на крутой пик, подтянулся на последний уступ и свалился прямо в пулеметное гнездо к трем ошарашенным немцам, которых тут же прикончил из своего американского карабина. Некоторое время он оставался там, обозревая немецкие позиции у завала. Затем он забрал документы убитых и полевой телефон, разбил пулемет и полез с трофеями обратно к своим. Я застал момент его появления в лагере. На вопрос, где он разжился аппаратом, Уотерсон рассмеялся и несколько смутился. Как и многие наши бойцы, он обожал травить байки о том, как ему повезло выйти сухим из воды, но категорически не желал признавать за собой ни храбрости, ни геройства. За проявленную находчивость я представил Уотерсона к Воинской медали, надеясь, что кого-то из моих слишком осторожных бойцов это научит стрелять сразу, при первой же возможности. Через несколько дней немцы, выведав у арабов из Санада наши позиции, послали шесть «Штук» разбомбить нашу базу в оливковой роще близ фермы под названием Ла-Макнасьен. Никого из нас не задело, но прямое попадание пришлось в джип, где хранилась взрывчатка. Когда пыль осела, от машины не осталось ни одного фрагмента, который не уместился бы на ладони.

Вступив в Санад, мы взяли в плен около трех сотен итальянцев, которые попали в окружение и безуспешно пытались уйти по вади. У них было несколько машин, среди которых обнаружился один из грузовиков LRDG, захваченных у нас немецким патрулем в вади Земзем. Мы завладели воистину отличным трофеем, и я бы с радостью вернул его капитану Лазарусу, но, поскольку тот отбыл в Египет, мы оставили грузовик себе и в итоге выменяли его на трехосный американский грузовик. В те дни приходилось выкручиваться.

6 апреля 8-я армия разгромила арьергард Роммеля в вади Акарит и вырвалась на равнину. Утром 7‐го мы увидели, что немцы убрали пост от нашего прохода. К десяти часам мы обезвредили мины-растяжки, расчистили проезд и, двинувшись по равнине на юго-восток, увидели облака пыли, поднятые наступающими колоннами 8-й армии. Мы влились в нашу 1-ю бронетанковую дивизию и поехали с ней. Тем вечером я опозорился, не сумев найти собственный лагерь, когда ночью вышел из офицерского собрания штаба, где ужинал с моим другом Джоком Бэрроу, на тот момент офицером дивизионной разведки.

Причиной моего конфуза стали не изысканная кухня и вина генеральской столовой, поскольку Джок Кэмерон, который обедал с шоферами, тоже позабыл, где расположился наш отряд (хотя и был егерем). Это кажется особенно странным, потому что ни до, ни после этого случая Кэмерон ни разу не усомнился в правильности своего пути даже в самой кромешной темноте.

PPA несколько раз отправлялась на разведку в прифронтовой полосе для 1-й бронетанковой дивизии, но противник отступал так быстро, что мы настигли его лишь однажды, в районе Кайруана. Преследование продолжалось до самого Энфидавилля. К этому моменту все вражеские войска сосредоточились на самом краю Туниса, на пятачке сто километров в поперечнике, и у нас просто не оставалось места для дальнейших действий. 20 мая мы снялись с фронта и отправились на двухдневный отдых к морю, под Сус, а затем поехали в Алжир, в Филиппвилль, на переподготовку и переоснащение.

Столица Туниса пала 7 мая. Остатки немецкой и итальянской армий оказались блокированы на полуострове Кап-Бон.

Переведенные выдержки

из итальянского военного документа, добытого капитаном Ревийоном посредством его особой методики

Штаб бронетанковой дивизии Centauro (131)

В оперативный отдел, отдел разведки, подразделения под их началом

4 февраля 1943 г. – XXI

Тема: акты саботажа, проведенные английскими патрулями

Диверсионные операции, проводимые в последнее время противником с применением специальных транспортных средств, показывают, что эта особая форма ведения войны, хорошо развитая у англичан, сейчас применяется в Тунисе. Следует ожидать новых акций такого рода.

В Ливии такие диверсионные группы часто передвигались на немецких машинах и были одеты в камуфляжное обмундирование или даже в некоторых случаях в немецкую или итальянскую форму.

Их операции направлены главным образом против складов топлива и боеприпасов, аэродромов, парков техники и в целом линий коммуникаций.

Пока один член отряда, умеющий чисто говорить на немецком или итальянском, отвлекает внимание часовых каким-нибудь вопросом, остальные закладывают мины в удобных местах.

Если эти группы действуют в немецкой или итальянской униформе, то они располагают и соответствующими документами. Следовательно, если субъект вызывает подозрения, недостаточно потребовать от него предъявить воинскую книжку или какой-либо пропуск. Практика показала, что в такой ситуации лучше спрашивать подозрительного субъекта о его росте и весе или, если это американец, о температуре. Подозрительный субъект непременно замнется, потому что обычно англичане и американцы измеряют длину, вес и температуру не в тех единицах, которые используются в нашей стране…

Начальник штаба (подпись) Л. Джакконе, подполковник

Глава VII
В пустыне Гоби войны нет

Война в Африке закончилась: в отсутствие врага мы чувствовали себя странно, словно дети, которых оставили в школе после окончания учебного года – работы нет, но и отдыхом это не назовешь. С большой горечью мы привыкали к мысли, что сражений в пустыне больше не предвидится. В Тунисе мы получили представление о том, на что похожа война на населенной территории, и нам она не понравилась. В пустыне война ведется чисто: военные против военных, разрушать нечего. Мы не оставляли за собой следа из сожженных дотла домов и вытоптанных полей; на нашей совести было лишь несколько случайных жертв среди гражданского населения. Мы не лишали женщин и детей крова, не творили ужасов и зверств. Нам хватало двух противников: итальянцев, которых мы свысока презирали, и немцев, которых уважали, в каком-то смысле даже симпатизировали им. Местность, где мы вели боевые действия, не могли обезобразить ни взрывы, ни хлам, усеявший землю после боя.

Да и если отставить войну в сторону, аскетичная прелесть пустынного пейзажа, его свобода и нагая чистота запали нам в душу. Теперь все это для нас закончилось, а впереди маячили довольно унылые перспективы. Более того, все, чему мы научились за последние два года, придется отбросить и на новом этапе начинать с нуля, стать новичками, изобретать новые методы. Боб Юнни хотел отправиться воевать в пустыню Гоби, но в тех далеких краях сражаться было не с кем, так что я строго велел ему оставить всякие мысли о войне в пустыне и ждать моего возвращения из Алжира, где я надеялся узнать о новых планах штаба союзников. После этого, сказал я, мы выберем какое-то из тех мест, где продолжаются боевые действия, и будем готовиться и экипироваться соответствующим образом.

Центр нашего мира переместился из Каира, внезапно превратившегося в захолустье, в Алжир, где расположились командование союзников, штаб стратегического планирования и базы снабжения. Приехав, я отправился на поиски пристанища. В Алжире было два отеля: окруженный садами на склоне холма St. George, старинный и комфортабельный, полностью занятый офицерами из штаба союзных сил, и Aletti возле гавани – гостиница в стиле лондонского Cumberland возле Мраморной арки, зарезервированная для офицеров «от полковника и выше». В мой прошлый приезд меня оттуда выставили. Не хотелось снова испытать былое унижение, но все же я позвонил офицеру, который временно распоряжался заселением в Aletti. Этот напыщенный ханжа (Канери прозвал его faux Jésus – фальшивым Иисусом) отправил меня в какую-то новую транзитную гостиницу для офицеров, самодовольно заверив, что там я найду все удобства. По указанному адресу обнаружился темный подъезд в обшарпанном доме в старом французском квартале возле доков. На ощупь я поднялся по темной скользкой лестнице, пропитанной грязью и не знавшей уборки как минимум сотню лет. На третьем этаже я попал в огромный, как пещера, зал, где круглосуточно мерцало множество лампочек без абажуров. Когда-то здесь располагались огромные апартаменты, но теперь перегородки снесли, оставив лишь поддерживающие потолок чугунные колонны, окрашенные в грязно-красный цвет. Стены, шелушащиеся и липкие, когда-то были такого же цвета. Деревянные койки, грубо сколоченные из досок от разобранных ящиков, стояли по всей пещере, а иной мебели не наблюдалось. Вдоль дальней стены в широкой и глубокой нише висели щербатые раковины со ржавыми протекающими кранами и стояли три весьма открытых взору cabinets arabes – уборные в виде двух цементных плит над мелким квадратным поддоном, полным экскрементов. И умывальники, и сортиры безнадежно текли, заливая неровный кафельный пол. Омерзительные помои, в которых плавал подозрительный мусор, уже достигали уровня щиколотки. К кроватям нужно было пробираться по своего рода мосткам из шатких кирпичей. Смрад стоял невыносимый. За столом на деревянной платформе у входа сидел апатичный капрал – единственный представитель гостиничной «администрации». К моему изумлению, большинство коек по всем признакам кто-то занимал: офицерские чемоданы мокли в жиже на полу, а одежда свисала с веревок, натянутых между колоннами.

Я привык спать в чистоте пустыни, а потому оставил этих офицеров, недавно прибывших из Англии, дальше смиренно наслаждаться смрадным убожеством, и осторожно ретировался по скользким ступеням. На первом этаже в холле я задал пару вопросов арабу-привратнику. Он рассказал, что раньше здесь вместо гостиницы был ресторанчик с нелегальным борделем, но несколько лет назад французская полиция закрыла его за антисанитарию и выгнала всех обитателей.

Когда я в крепких выражениях высказал свои претензии «фальшивому Иисусу», он разозлился и заявил, что посещает гостиницу ежедневно и ни разу не получал жалоб, а еще пригрозил выставить меня из Алжира. Позже я узнал, что его сместили – надеюсь, из-за моего рапорта.

На следующий день меня прикомандировали к группе планирования штаба союзного командования, которая занимала здание бывшей школы в Бу-Зарейе, на холме в окрестностях столицы. Мне выделили кровать в одном из спальных корпусов, приличном и вполне комфортабельном, но из своей нелюбви к совместному проживанию я в частном порядке снял номер в небольшой гостинице дальше по дороге. Она скорее напоминала guinguette, а не отель. Там подавали прекрасную еду в саду под деревьями, а в bar américain, «американском баре» – людном, шумном и веселом зале c террасой, – предлагали различные напитки. На втором этаже располагалась дюжина маленьких номеров, оформленных по вкусу воскресных пар, но теперь занятых офицерами союзных войск и, что удивительно, большой французской семьей, состоявшей из пожилых женщин в глубоком трауре и нескольких затюканных детишек. Такое соседство удивляло, поскольку, не в пример офицерской транзитной гостинице в доках, которая давно перестала быть борделем, мой отель в полной мере оставался maison de rendezvous. Для надежности я целомудренно разделил номер с Джорджем Джеллико, командиром другой частной армии под названием Особое лодочное отделение, которое действовало на море примерно в том же духе, что и PPA на суше. Однако каждую ночь сквозь тонкие перегородки из других номеров доносились жизнерадостные звуки, явно свидетельствующие о бесконечном медовом месяце: девичье хихиканье, возня и стоны, шлепанье босых ног по коридору в очереди к двери единственной ванной.

За долгие месяцы воздержания во время странствий по пустыне эротические видения, будь то воспоминания или фантазии, часто занимали наши мысли. Один парень из LRDG даже признался мне, что больше вообще ни о чем не думает. Однако, вернувшись в цивилизацию и общество женщин, мы убеждались, что наши аппетиты не соответствовали реальным потребностям – небольшой разрядки хватало с лихвой. Совсем иначе дело обстояло у тех, кто недавно покинул дом, чтобы служить в Алжире при штабе. Выведенные из равновесия новой обстановкой, непривычным досугом и опьяняющим чувством собственного значения, которое охватывает солдата в оккупированной стране, они пребывали в постоянном возбуждении и бесконечно искали девушек. Американцы ограничивались необходимым и обычно охотно прибегали к услугам профессионалок, но британцы надеялись на более возвышенные отношения, чем и вызывали недовольство: «Les Américains sont putassiers, avec eux on sait où l’on est, mais allez satisfaire les Anglais: ils voudraient tous coucher avec des jeunes filles du monde».

По странной иронии судьбы, чем старше мужчины, тем сильнее они надеются пробудить в своей партнерше нежные любовные чувства, как будто красный околыш офицерской фуражки заменит былую привлекательность, утраченную вместе с юностью.

Впрочем, сотрудники штаба не только распутничали: большую часть дня они сидели в переполненных кабинетах отеля St. George, где строчили донесения и меморандумы в семи экземплярах, которые пересылали друг другу. В ту пору они еще не достигли такого размаха, как позже в Казерте, когда численность союзнического штаба превысила двадцать семь тысяч человек (целых две дивизии!), но уже тогда штабных здесь насчитывалось несколько тысяч. Персонал не помещался в главном здании отеля, и многим приходилось работать в хижинах и палатках, установленных в садах. Один совсем юный, но не по годам мудрый генерал из оперативного управления объяснил мне, каким образом раздувались штаты.

– Восемь месяцев назад оперативное управление поставило меня во главе только что созданного отдела маскировки, – рассказал он. – Я был капитаном и делил один стол на двоих с другим офицером в битком набитом кабинете. На нас десятерых приходилась всего одна машинистка. Тогда я занимался опросником, который разослал во все отделы каждого управления штаба. В указанный срок я получил ответы – в армии ни одно обращение не остается без ответа или по крайней мере подтверждения о получении – и сложил их на своем столе в лоток с надписью «Входящие». Разумеется, все ответы были типа «Не касается нашего направления» или «Нет – нет – никаких», но значения не имеет. Я разослал еще один опросник и получил новый ворох ответов. Потом к нам заявился с инспекцией бригадир. Вместе с моим командиром он увидел, как усердно я тружусь. В ответ на его вопросы я ответил: «Стараюсь изо всех сил, но сами видите, сэр» – и кивал на внушительную гору документов, которая высилась в лотке и частично уже обвалилась на стол. Не успел я и глазом моргнуть, как меня произвели в майоры, дали мне в подчинение капитана и двух клерков и даже выделили собственный кабинет. А теперь я сам бригадир, мне подчиняются два подполковника, пять майоров и шесть капитанов, у меня двенадцать клерков, служебная машина и размещение на вилле.

Я привык к аскетизму штаба 8-й армии (там, кажется, не набиралось и двух сотен человек), где каждый член небольшой и старательной команды занимался своим делом, с которым умел хорошо справляться (а кто не умел, того быстро слали к черту). Посетителей там всегда ждали теплый прием и действенная помощь, потому что все проблемы без лишних вопросов воспринимались как насущные и требующие незамедлительного решения. Здесь же толпа разодетых кретинов разворачивала посетителя уже на пороге, даже не потрудившись узнать суть его дела. Одному Богу известно, в чем заключалась их миссия, но они ее точно не выполняли. Наверное, из-за этого подспудного страха разоблачения они постоянно пребывали в подавленном состоянии.

Союзнический штаб трудился не в одиночку. Ему подчинялась 18-я группа армий более чем с тысячей штабных, а еще штабы обеих армий и территориальные командования, занимавшиеся снабжением и тыловыми частями. После освобождения Рима я узнал, что Кессельринг, главнокомандующий немецкими силами в Италии, обходился штабом, насчитывающим всего около сорока офицеров, – «но его, конечно, поэтому и разбили».

Штаб планирования, также известный как Группа 141, куда меня прикомандировали, располагался на холме над городом и строил свою работу на совершенно иных принципах. Там служили люди с мозгами, некоторые отличались поистине выдающимся интеллектом. Их опыт не ограничивался кабинетной работой. Они планировали операции и сами принимали в них участие, организовали рейды на Дьепп и Сен-Назер, разрушили плотину Мёне и провели множество совместных операций на море и в воздухе, о которых я раньше даже не слышал. Знания, которыми обладали эти люди, источники информации и методы, которыми они пользовались, находились на столь высоком уровне, что весь мой прошлый опыт даже близко не стоял. Я нашел себе наставников и собирался как следует поучиться у них.