Текст книги "Частная армия Попски"

Часть пятая
Итальянские партизаны

Глава I
Коньяк для майора Шульца

3 сентября, как только наши войска полностью взяли под контроль Сицилию, 8я армия форсировала Мессинский пролив и, почти не встречая сопротивления, двинулась вглубь Калабрии. Тогда же завершились переговоры с Бадольо, и перемирие с Италией было подписано, хотя еще и не опубликовано.

До нашей десантной дивизии эти новости еще не дошли. 1 сентября нас привели в недельную готовность перед погрузкой в Бизерте. Меня уведомили, что от PPA для первой волны высадки (где бы она ни проводилась) понадобятся пять джипов с экипажами, а остальные должны ожидать в Северной Африке. Операция сначала планировалась как морской десант, потом и вовсе как наземная. Мы поняли, что о планерах придется забыть, как минимум на время. Оказалось, что навсегда.

Мы были готовы. Я завербовал сержанта Брукса, радиста LRDG, который каким-то образом застрял в Мсакене со своей машиной связи. Наша договоренность носила сугубо личный характер и заняла не более двух минут. Формальности мы оставили на потом, но в итоге он служил у нас до самого конца войны. Исключительно рассудительный лондонец тридцати пяти лет и страстный любитель книг, он обладал глубоким умом и редким здравомыслием. Общение с таким человеком доставляло огромное удовольствие, поэтому я не упускал возможности с ним поболтать.

Италия

Макгиллаври, молодой офицер, прикомандированный к нам из Дербиширского йоменского полка с разрешения своего командира, подполковника (на тот момент) Пэйн-Голлуэя, отправился в Алжир за шестью новыми джипами. Возвращаясь, он проделал путь в полторы тысячи километров без остановок, чтобы не опоздать на погрузку, и прибыл, когда уже объявили двенадцатичасовую готовность. Вместо заслуженного отдыха он и его стрелок Гаскелл приступили к подготовке своего джипа. На закате они вместе с нами и передовыми частями воздушно-десантной дивизии двинулись к Бизерте в составе медленной, растянувшейся колонны. Когда на рассвете мы прибыли в порт, их с нами не было. Мы погрузились на борт американского крейсера «Boise» и наблюдали, как краны переносят наши джипы на палубу. Макгиллаври влетел на причал на мотоцикле: его джип заглох на полпути между Мсакеном и Бизертой. Среди ночи он где-то позаимствовал мотоцикл, отыскал американскую мастерскую и разбудил мастеров, а также добился, чтобы ему выделили новый двигатель, который прямо сейчас устанавливали на машину. Он тут же уехал за ней и пообещал, что погрузится на наш крейсер, если вернется вовремя, а если опоздает, отправится за нами на каком-нибудь другом корабле.

Отчалили мы без него, но через несколько часов в море я получил радиограмму с британского минного заградителя «Abdiel». В ней сообщалось, что Макгиллаври и Гаскелл вместе с джипом находятся у них на борту.

В плавание мы отправились 7 сентября. На следующий день объявили о перемирии с Италией и сообщили, что наше место назначения – Таранто, военно-морская база на «каблуке» полуострова. Было сказано, что по условиям перемирия наша высадка не должна встретить сопротивления, но вместе с тем сто́ит быть готовыми к любому развитию событий. В полдень 9 сентября на горизонте показался итальянский берег. Затем мы разглядели низкие силуэты покидавших порт кораблей: итальянский флот шел сдаваться на Мальту. Мы встали на рейде во внешней гавани. К «Boise» приблизился катер под итальянским флагом, и на борт по трапу поднялся командующий базой, итальянский адмирал в белом мундире с медалями и золотыми галунами. Немного странно было видеть итальянского офицера, который не является ни врагом, ни военнопленным. Когда мы наконец пришвартовались к пирсу, почти наступила ночь. По правому борту высились молчаливые руины разбомбленных домов, а по левому в свете корабельных прожекторов колонна наших солдат в красных беретах маршировала к выходу из порта.

Краны опустили пять джипов на землю, мы расселись по ним, и по пустынным, усеянным щебнем улицам Таранто я повел наш небольшой отряд в спящие предместья, вместе с девятью бойцами устремившись во враждебную темноту европейского континента.

На борту крейсера «Boise» перед высадкой в Италии

Высадка в Таранто и нескольких других местах изначально рассматривалась командованием при планировании вторжения в Италию. Но окончательное решение, как я понимаю, приняли в последний момент, когда стало очевидно, что основные силы 5-й армии в Салерно столкнутся с серьезным немецким сопротивлением. Перед нами ставилась задача войти в контакт с итальянскими подразделениями в Апулии и, воодушевив их своим присутствием и примером, создать на левом фланге немцев угрозу, которая вынудит их перебросить часть своих сил от Салерно.

В боеспособности итальянцев союзное командование было настолько не уверено, что нам сообщило лишь: «Бадольо обещал, что его части окажут содействие». В самом деле, наши ожидания относительно сотрудничества простирались не дальше надежды получить вспомогательный транспорт и топливо, в которых мы остро нуждались, поскольку на кораблях, доставивших нас в Таранто, хватило места лишь для нескольких джипов и мотоциклов.

Что касается ситуации на берегу, союзное командование не предоставило нам данных ни о численности и местонахождении наших новых друзей, ни о возможном присутствии немецких подразделений, которые могли бы нам противостоять.

От итальянского адмирала я узнал, что командование военно-морскими силами находится в Бриндизи, в Франкавилла-Фонтане располагается штаб расквартированной в окрестностях итальянской пехотной дивизии, а в Бари – штаб корпуса, который, насколько он знал, вроде бы извещен об условиях перемирия. Немецкие войска, по его словам, дислоцировались в различных населенных пунктах Апулии, хотя некоторые подразделения могли быть отозваны. Вот и все сведения. Человек крутого нрава, адмирал недвусмысленно дал понять, что предоставлять нам информацию – не его дело. Другими данными, сходя на берег с американского корабля «Boise» и под покровом ночи покидая Таранто, мы не располагали. А приказы мне дали следующие:

– Найти командующего дивизией во Франкавилле и устно передать ему распоряжения нашего генерала.

– Также передать соответствующие распоряжения адмиралу в Бриндизи.

– Обследовать все летные поля, расположенные на равнине между Бриндизи, Лечче и Таранто, и предоставить отчет, в какой степени они пригодны для использования Королевскими ВВС.

– Собрать любую информацию о немецких силах в регионе.

К моменту нашего отправления часы пробили только девять вечера, но казалось, что все местные жители уже улеглись спать. В Таранто мы не увидели ни души; никого не встретили и проезжая через Сан-Джорджо-Йонико. На полпути до Гротталье на дороге зигзагами замигал фонарь: первым итальянским гражданским, на которого мы наткнулись, оказался велосипедист, настолько пьяный, что от него я не получил ответа ни на один вопрос. Перед Гротталье мы задержались, остановившись из-за шума автоколонны, доносившегося откуда-то из-за железнодорожной насыпи, – когда она проехала, тронулись дальше, по-прежнему никого не встретив. Во Франкавилле с трудом нашлось какое-то военное учреждение. На крыльце спал часовой, зажав винтовку между коленями. Я его разбудил, обезоружил и усадил в джип на переднее сиденье, а Кэмерон сзади держал его на мушке. С помощью часового мы наконец нашли штаб дивизии. Боб Юнни расставил джипы так, чтобы они прикрывали все подступы, а я подъехал прямо к воротам виллы, на которой обитал генерал, и бесстрашно вступил в логово льва. Я объяснил причины своего появления заспанному капралу, и через десять минут ко мне вышел капитан, заговоривший по-английски:

– Добрый вечер, майор. Я очень сожалею, что вам пришлось ждать, пока я брился, но я искренне рад нашей встрече. Не хотите ли присесть и чего-нибудь выпить? Я уведомил генерала, он уже встает и, смею заверить, уже через минуту также подойдет сюда, чтобы засвидетельствовать свое почтение. Надеюсь, ваша переправа не вызвала затруднений. Как море? В это время года погода, как правило, приличная, хотя, возможно, бывает жарковато.

Судя по всему, вместо львов в логове оказались сплошные агнцы. Генеральская «минута» растянулась довольно надолго, и мы поболтали с молодым человеком, пока ждали его командира. Несмотря на высокопарную болтовню, капитан оказался не дурак. Он сообщил, что армия и авиация готовы с нами сотрудничать, а вот на флоте дело обстоит иначе, но, по его словам, даже этим задирам придется соблюдать правила. С чувством глубокого удовлетворения он связался со штабом военно-морского флота в Бриндизи по телефону и потребовал от дежурного разбудить адмирала и сообщить, что в три часа ночи его навестит британский представитель.

По мнению капитана, к настоящему моменту немцы уже покинули провинцию, но на дороге к Бриндизи следовало соблюдать осторожность, чтобы случайно не столкнуться с их арьергардом. В основном немецкие войска здесь представляли собой обслуживающий персонал аэродромов, а боевых частей было совсем немного. Где-то на севере, возможно в Бари, дислоцировалась немецкая 1я парашютная дивизия, телефонная связь с которой оборвалась незадолго до нашего появления.

Капитан был воодушевлен и доволен: для него война закончилась. Он проглотил горечь поражения и сосредоточился на заманчивой перспективе сотрудничества с британскими джентльменами. Такому снобу, как он, это было по душе.

Мы долго говорили о войне в пустыне – капитан оказался тем самым офицером разведки, который передал мне мнение итальянского штаба о наших рейдах на Тобрук, Бенгази и Барку (я упоминал его ранее). Он много знал о наших планах в этих операциях и даже сделал вид, что помнит мое имя. Я принес из джипа бутылку виски, и мы выпили ее вместе с его командиром, когда тот наконец появился. Выслушав мои инструкции, генерал сообщил, что утром первым делом свяжется с генералом Хопкинсоном, а в течение дня организует переброску всего имеющегося в дивизии автотранспорта в Таранто. (Относительно участия его солдат в боевых действиях на нашей стороне генерал лишь развел руками.) На выходе из штаба ко мне подбежал часовой-итальянец, которого мы разоружили. Обливаясь слезами и громко всхлипывая, он умолял вернуть ему оружие, иначе у него будут неприятности.

Вернувшись к своим бойцам, я попросил Бьютимена установить антенну и попробовать связаться с Бруксом в штабе нашей дивизии. Я передал ему первую шифровку со скупыми разведданными, и мы устроились поесть. Бьютимен долго стучал телеграфным ключом, прежде чем дождался ответа, так что, когда мы, с несколькими задержками, добрались до окраин Бриндизи, было уже не три ночи, а шесть утра. Редкие прохожие разбегались, завидев нас. Мы ехали по улицам под звуки торопливо закрывающихся ставен. Хотя нам обещали теплый прием, на деле мы двигались к штабу военно-морского флота через молчаливый, угрюмый и враждебный город.

Помятый и небритый, я шагнул своим грязным солдатским ботинком на мраморные ступени, ведущие в величественный просторный холл. Сквозь малиновые занавески на шести окнах со стороны гавани пробивались лучи восходящего солнца, освещая коренастую фигуру, стоящую посреди зала в нелепом наряде. Адмирал предстал передо мной с орденской лентой, медалями и шпагой. На желтом одутловатом лице читалось раздражение, поскольку в такой позе он провел уже три часа. Первым делом он пожаловался на наше опоздание.

– Немедленно принесите стул адмиралу, разве вы не видите, что его превосходительство падает с ног от усталости! – обратился я к своему провожатому.

Несчастный адмирал, которому окончательно испортили сцену почетной капитуляции, отказался от стула и провел меня в свой кабинет, где он пыхтел, ворчал и возражал, пока я говорил. Ссылаясь на головную боль, он обещал заняться делами попозже, но я не собирался терпеть его выходки, и уже через двадцать минут мы отправились на осмотр гавани, базы гидропланов и аэродрома. К девяти утра мы закончили и высадили его у штаба, а сами через весь город поехали в Лечче.

Тем временем Бриндизи кардинально преобразился. Изо всех окон вывесили британские и итальянские флаги, а также гобелены, которые тут используют для религиозных процессий. На рыночной площади с каждого лотка продавались маленькие британские флаги (порой с причудливо перепутанными цветами) и сине-бело-красные кокарды. Толпа высыпала на улицы, так что мы едва могли проехать. Вокруг раздавались одобрительные возгласы. Мужчины забирались на наши джипы, жали нам руки и целовали нас в порыве энтузиазма. Происходящее озадачило меня: еще два дня назад мы воевали с этим народом, а сейчас они встречают нас, как будто это их собственная победоносная армия вернулась домой, одолев врага. Они так долго и отчаянно ждали конца ненавистной войны, что теперь катастрофическое поражение их армии стало желанной платой за мир, который мы принесли. В их несложной картине мира мы были союзниками и друзьями, сражавшимися, чтобы избавить исстрадавшийся народ от злокозненных правителей и положить конец кошмару террора и неуверенности в завтрашнем дне. Они самозабвенно любили нас, своих избавителей, и вовсе не пытались, как может кому-то показаться, угодить новым хозяевам – их радость не основывалась на расчете. Они просто чувствовали своими измученными сердцами, что мы выиграли эту войну для них.

Задним числом я осознал, что чуть раньше, в первое наше появление в Бриндизи, местные просто приняли нас за вернувшихся немцев.

В каждой деревне, которую мы проезжали в тот день, события развивались по одному и тому же сценарию. Как только мы приближались к первым домам, поднималась волна паники: женщины хватали детей и кидались к своим жилищам, хлопали двери и ставни, телеги скрывались в переулках, мужчины на велосипедах стремительно уносились прочь. Центральную площадь мы находили пустой, если не считать двух-трех мальчишек, в которых любопытство пересиливало страх. По мере нашего приближения на их лицах забавно сменялись выражения удивления, недоверия, замешательства и наконец уверенности. Тогда они срывались с места, как сумасшедшие, и бежали по улице, колотя в каждую дверь с пронзительными криками:

PPA в Италии

– Inglesi, inglesi, inglesi!

А за дверями как будто только этого и ждали, и на улицы высыпали толпы, заполняя площади и окрестные улицы. Нас обступали, обнимали, качали и целовали. Если мы задерживались (а часто по-другому и не получалось – толпа просто не давала нам проехать), то к моему джипу пробивались местные важные персоны и произносили приветственные речи. Тут же появлялись дары: нам на колени водружали корзины винограда, миндаля и яблок, в кузов складывали яйца, хлеб и сыры. Над головами по рукам шли бутылки вина и стаканы, со всех сторон звучали тосты и здравицы. В одной деревне старуха принесла нам кувшин холодной воды и одно яйцо – больше у нее ничего не было. Я сделал большой глоток воды и, не понимая, как поступить с яйцом, тут же выпил и его. Повсюду americani (пожилые мужчины, съездившие в США на заработки и вернувшиеся в родную деревню с небольшим запасом долларов) выходили вперед, приветствовали нас словами «Ello, boy» и молчаливо застывали, ведь они давно забыли те немногие английские слова, которые когда-то выучили.

Повсюду нас приветствовали те, кто победнее: крестьяне да рабочие. В этих краях землевладельцы и близкие к ним доктора, адвокаты и представители других подобных профессий не якшались с простонародьем. Священники тоже держались в стороне.

От дружелюбия местных жителей голова шла кругом, но мы старались держать себя в руках и за первый день в Италии успели обследовать все взлетные поля на юге Апулии. На них не осталось ни одного самолета, а некоторые наземные сооружения были повреждены. Однако немцы отступали в такой спешке, что серьезного ущерба нанести не успели. Встречавшиеся нам офицеры итальянских ВВС с ходу выказывали желание сотрудничать, каждый начальник убеждал нас, что именно его аэродром лучше всех подходит, чтобы стать ключевой базой нашей авиации. Мы только отъезжали, а они уже начинали демонстративно приводить взлетные полосы в порядок. На мой взгляд, энтузиазм этих «бойцов» принципиально отличался от искреннего воодушевления простых крестьян и оставлял неприятное послевкусие: сейчас, когда мы оказались сильнее, они старались угодить нам с тем же рвением, с которым раньше сотрудничали с немцами. Таким поведением они рассчитывали вызвать наше одобрение, но мне казалось, что от столь резкой перемены разит предательством.

К вечеру мы добрались до аэродрома в окрестностях Сан-Панкрацио-Салентино, последнего летного поля южнее линии Таранто – Бриндизи, которое мне надлежало обследовать. Задумавшись о планах на следующий день, я расспросил местного командира о том, как обстоят дела на севере, и, в частности, об аэродроме в Джое-дель-Колле – только он, насколько я знал, еще имел какое-то значение, поскольку дальше местность становилась неровной и каменистой, совсем не подходящей для самолетов. В общих чертах он описал интересующее меня место и добавил:

– Не знаю, в каком состоянии взлетные полосы сейчас, но, если не возражаете, я позвоню моему коллеге и уточню.

О столь простом способе разведки я даже не подумал, поскольку, не вникая в детали, предполагал, что все телефонные линии к северу обрезаны. Коллега из Джои сообщил, что утром его аэродром заняли немцы, приехавшие из Альтамуры, где располагался их штаб. Тут в трубке раздались немецкие голоса, и связь прервалась. Воодушевившись этим результатом, мы обзвонили и другие места, попадая то на местного итальянского командующего, а то и просто на почтмейстера. Большинство действующих телефонных станций обслуживали гражданские, которые пока не поняли, что из-за перемирия и нашей высадки ситуация изменилась. Им и в голову не приходило уточнить, кто мы такие и на каком основании задаем вопросы. Они даже не подозревали, что мы принесли войну в их мирное захолустье. Очаровательно простой способ проникнуть в тыл врага! Я провел в штабе меньше двух часов, слушая телефонные разговоры, прорывающиеся сквозь помехи, – и вот уже нанес на карту диспозицию противника, о которой до этого не имел представления.

В результате бесед выяснилось, что к северу от Таранто немецкие силы концентрируются в трех точках: Гравина, Альтамура и Джоя-дель-Колле. Но о численности и оснащенности вражеских подразделений по-прежнему никакой информации не было.

В час пополуночи 11 сентября я снова прибыл в Таранто, который покинул двадцать девять часов назад. Штаб дивизии к этому времени обустроился в особняке в центре города, а успевшие высадиться подразделения заняли периметр вокруг города, и на главной дороге к Джое начались перестрелки с вражескими патрулями. Я устно изложил генералу все собранные сведения, продиктовал координаты обнаруженных аэродромов и сообщил, что с утра попытаюсь добраться до Бари и оттуда выйти в тыл немецких позиций на линии Гравина – Джоя. Затем я отправился поспать пару часов прямо на крыше штаба.

Разбудили меня печальные вести. Около десяти утра корабль «Abdiel» подорвался на мине и за несколько минут полностью затонул. В списках выживших Макгиллаври и Гаскелл не значились. Так PPA понесла первые потери.

На Макгиллаври я очень надеялся. С его смелостью, воображением, целеустремленностью и огромным желанием чего-то достичь он мог стать самым перспективным офицером, которого мне когда-либо удавалось привлечь в ряды PPA. Кроме того, он был по-человечески мне симпатичен, так что я оплакивал потерю друга, а не просто толкового офицера. В нашем жестком и замкнутом мире глубокая привязанность возникала быстро и навсегда. Нас всех крепко держали молчаливые узы дружбы, связь братьев, разделявших страсть к приключениям, – мы были верны не столько всему армейскому сообществу, сколько нашей компании, и все стремились хорошо выполнить поставленную задачу. Это стремление превращалось в нашу основную мотивацию по мере того, как общее положение на фронтах становилось менее тревожным и забота о защите собственной страны от иностранного вторжения отходила на второй план.

Конечно, в нашем опасном деле мы хладнокровно смотрели в глаза смерти и теряли друзей, но в этом случае меня особенно огорчало, что Макгиллаври погиб до того, как успел на что-то повлиять, до того, как его кропотливые приготовления к подвигам принесли свои плоды.

Рано утром пять наших джипов вновь неслись по шоссе, которое сначала устремлялось ввысь, а потом опускалось вниз к Локоротондо и берегу Адриатики. Тут принято строить круглые дома из камня с конусовидной крышей, как у ульев. Они повсюду виднелись в рощах по обе стороны дороги. Бурые скалы, красная глина, кустарники и тысячелетние оливковые рощи – прекрасная природа навеяла на меня мечтательность, ведь вся Италия лежала перед нами.

– Джок, в шестистах пятидесяти километрах на север находится Венеция, город островов, каналов и узких улочек, по которым еще не проехал ни один автомобиль. Представляешь, настанет день, и мы окажемся там, на площади Святого Марка и будем нарезать по ней круг за кругом. Конечно, совершенно бессмысленный жест и чистая показуха, но такого раньше никто не делал. Почему бы нам не воспользоваться такой возможностью на излете войны?

– Без сомнения. Но сейчас у нас впереди Фазано, – сказал Кэмерон, сверившись с картой. – Может, притормозим и проверим, нет ли там немецкого поста? Война еще идет.

В Фазано мы никого не встретили и только на окраинах Бари наткнулись на итальянский блокпост, откуда по моему требованию нас проводили до штаба корпуса. Оставив своих людей на улице, я отправился к командующему. Этот жирный суетливый коротышка был взвинчен и сразу заявил:

– Мне немедленно требуется поддержка ваших войск. У вас же есть радиосвязь? Сообщите в штаб в Таранто, чтобы сюда немедленно отправили пять танковых батальонов, десять батарей полевой артиллерии и два батальона пехоты. Мы вчера сражались с немцами. Им пришлось отступить, но сейчас они возвращаются по шоссе из Трани.

Позже я узнал, что у них произошла стычка всего-то с несколькими немецкими саперами, которые хотели взорвать сооружения в порту. Этот бедолага из Бари располагал тремя пехотными дивизиями с артиллерией и несколькими танковыми батальонами, но понятия не имел, как их использовать. Раньше ему никогда в жизни не доводилось по-настоящему командовать, фактически он просто заведовал складом, но за одну ночь превратился в командира передовой части. Он паниковал, а штаб, совершенно не приспособленный к боевым условиям, ничем ему не помогал. Все боялись немцев. Я умолчал о том, что в Таранто мы высадились без бронетехники и транспорта, а из артиллерии у нас были разве что пушки наполеоновских времен, но согласился передать его просьбу своему командованию. Мой отказ предоставить дополнительную информацию вывел его из себя.

– Да вы хуже фашистов, – усмехнулся он. – Как мы можем сотрудничать, если вы мне не доверяете и ничего не говорите?

Конечно, я ему не доверял, и те, кто пришел после меня, тоже не доверяли. Много позже трибунал признает его военным преступником: при немцах он отдал приказ казнить наших военнопленных, пойманных при побеге. В итоге британцы приговорят его к расстрелу.

Разведку этот офицер наладить не сумел, действовал импульсивно, опираясь на рыночные слухи, и в панике перере́зал собственные телефонные линии, поэтому даже связаться с кем-либо для получения информации у нас не вышло.

В качестве компромисса я согласился объехать спешно выставленные вокруг города посты с его начальником штаба, немощным стариком с мозгами жандарма, и дать советы по организации обороны. Затем мы вернулись в штаб корпуса, где выяснилось, что немецкий командующий из Фоджи, расположенной в ста тридцати километрах к северу, по телефону пытается связаться с местной водопроводной компанией. Частное предприятие, обслуживающее акведуки по всей Апулии, располагало собственной сетью телефонных линий. О них никто даже не подумал, поэтому пока что они оставались целы. Мы направились в контору компании. Оказалось, что немцы, увлекшись разрушениями, подорвали какой-то трубопровод в Чериньоле, рассчитывая нарушить водоснабжение Бари, но ошиблись и сами остались без воды в Фодже. Теперь они хотели, чтобы итальянский командующий в Бари приказал водопроводчикам отправить к ним рабочих для ремонта. Я взял трубку и пообещал своему немецкому коллеге все починить, а заодно между делом навел справки о его силах и планах. В конце разговора я признался, что командую британскими механизированными частями в Бари, – надеюсь, вечер у него был испорчен. Немцев, как и итальянцев, в первые дни после перемирия охватила растерянность: во вчерашней мирной глуши пришлось мгновенно переходить к боевым действиям. Из-за непонимания сложившейся ситуации они довольно свободно болтали по телефону. Вечером из конторы водопроводной компании я связался еще с несколькими пунктами и в итоге составил представление о положении дел к северу от Бари. А вот что происходило к югу от города, оставалось загадкой. Я лишь знал, что вражеские войска там снабжались из Фоджи.

Теперь передо мной встала задача выяснить, какими силами немцы располагают в районе Альтамуры, потому что без информации о возможностях противника наша хилая дивизия в Таранто была обречена оставаться в бессмысленной обороне, а меж тем цель нашей высадки состояла в отвлечении немецких войск от Салерно на другом берегу Италии, где 5-я армия столкнулась с серьезным сопротивлением. Воздушно-десантная дивизия ничем ей не поможет, если просто займет периметр вокруг города. Но вслепую атаковать противника, предположительно превосходящего нас в три-четыре раза, с нашими скромными силами, без артиллерии, авиаподдержки и с минимумом транспорта, слишком рискованно. Требовалось что-то срочно предпринять, поскольку, пока мы тут ждем подкрепления, положение под Салерно может ухудшиться и 5-ю армию просто сбросят в море. Безусловно, не только наши скромные действия под Таранто создавали угрозу для немцев. Форсировав Мессинский пролив, на север через Калабрию двигалась 8-я армия, но ей предстояло преодолеть еще триста двадцать километров по непростым горным дорогам. Продвижение на каждом шагу замедлялось из-за взорванных мостов и заваленных туннелей, поэтому никто не знал, как скоро она сумеет вступить в бой.

После возвращения в Бари остаток 11 сентября я провел, пытаясь воодушевить итальянский гарнизон и навести там порядок в надежде, что при необходимости он сумеет дать отпор попытавшимся вернуться немцам. Наши грядущие планы предполагали использование порта и аэродрома, когда в Таранто соберется достаточно сил для выдвижения на Бари. Также здесь были сосредоточены большие запасы топлива и множество ценного для нас автотранспорта. Мне бы не хотелось, чтобы все это попало в руки к немцам. Я рассчитывал, что благодаря дезинформации, которую я распространил по телефону, немцы придут к выводу, что Бари находится под контролем британцев, и не решатся на контратаку, пока не соберут достаточно сил, и нам не придется униженно наблюдать, как город возьмут несколько броневиков, поскольку боевой дух итальянцев оставлял желать лучшего и рассчитывать на них не приходилось.

Наступила ночь, и, несмотря на всю срочность нашей миссии, я счел нужным дать всем отдохнуть, поскольку за прошедшие с утра 9 сентября три дня и две ночи мы спали не больше двух часов.

Замечательно ужиная в отеле Albergo Imperiale все вместе за общим столом, мы насторожили итальянского адъютанта из штаба (он пришел узнать, все ли у нас в порядке), который не одобрял совместных трапез рядовых с офицерами. Бьютимен, как повелось у наших радистов, большую часть ночи провозился, передавая мои донесения в Таранто, пока мы все спали.

Соотнеся имевшиеся скудные данные с картой, я составил предварительную картину вражеской диспозиции. Немецкие гарнизоны располагались в Джое-дель-Колле, Альтамуре и Гравине, удерживая цепь высоких холмов с удобной рокадной дорогой. Судя по всему, линия обороны тянулась дальше на запад через Потенцу к Салерно. Подразделения, которые особенно меня интересовали, снабжались из Фоджи по дороге, ведущей на Гравину. Поскольку Бари находился в руках итальянцев, а первым городом на Адриатике под контролем немцев, по моим сведениям, был Трани, получалось, что от Джои-дель-Колле до берега на 65 километров тянется обнаженный левый фланг противника. Я предполагал, что его, скорее всего, охраняют либо отдельные посты, либо патрули.

Я решил утром проскользнуть мимо этой скудной охраны, ночью пересечь дорогу Гравина – Фоджа, основную линию вражеских коммуникаций, и обосноваться к западу от нее в местности, если судить по карте, достаточно безлюдной и холмистой. Там, в глубоком тылу противника, по другую сторону от его обнаженного левого фланга, нас не должны потревожить патрули и мы спокойно разведаем позиции неприятеля. Я говорю «спокойно», поскольку на сей раз мы сосредоточились на сборе информации – деле довольно долгом, требующем осторожности и смекалки. Не хотелось все испортить беспорядочной стрельбой: на кону стояли более серьезные вещи, чем уничтожение немецких солдат или подрыв нескольких грузовиков. Соответственно, я приказал открывать огонь за линией фронта исключительно для самообороны и только в том в случае, если никак не получится ускользнуть.

В Модуньо мы оставили позади итальянские позиции и двинулись вперед по дороге на Битетто, в 15 километрах от Бари. Уже привычная толпа встретила нас там и зажала на центральной площади. Отыскав среди ликующего народа человека, который выглядел трезвее остальных, я поинтересовался, знает ли он что-нибудь о расположении немецких войск.

– Конечно! Прямо сейчас в нашей деревне стоят два немецких броневика, – ответил он и расхохотался.

Не знаю, что развеселило этого олуха. В плотно обступившей нас толпе было немало женщин и детей, и, если бы дело дошло до стрельбы…

Броневики мы обнаружили на южной окраине деревни и погнали их в сторону Альтамуры. Как только дорога расширилась, я развернул наши джипы широким фронтом, чтобы у каждого из десяти пулеметов появился сектор обстрела, и мы ударили из всех стволов. Один из броневиков остановился, а второму я дал уйти. Нас вполне устраивало, что среди немцев пойдут слухи о значительных британских силах в Бари.

Мы развернулись обратно в сторону Битетто и по проселочной дороге объехали деревню с востока. В течение двух часов мы колесили по лабиринту кривых переулков среди высоких каменных изгородей, оберегавших оливковые рощи от воров. Карта тут оказалась совершенно бесполезной, но наконец мы незамеченными выехали куда я и предполагал – к подножию бесплодного плато Мурге. Размерами примерно пятнадцать на шестьдесят километров, оно протянулось вдоль Адриатики, отделяя прибрежные равнины от долины, по которой проходила дорога Гравина – Фоджа. Плато возвышалось над морем на четыреста пятьдесят метров, а его скалистая неровная поверхность, застроенная каменными изгородями для овец, считалась непреодолимой для колесного транспорта. Но, как я и рассчитывал, на наших джипах мы проехали там без особого труда. Таким образом мы незамеченными подобрались к немецкой дороге. Оливковые рощи и скалы Мурге оказались отличным черным ходом на вражескую территорию.