Текст книги "Частная армия Попски"

Мне не пришлось прикладывать усилий, чтобы подружиться с ними, – эти добрые люди и правда мне нравились. Несмотря на наш бесшабашный нрав и уверенное поведение, они все равно нас жалели: в самом деле, разве не были мы бедными солдатами, оторванными от своих семей, чтобы сражаться на жестокой войне? Они старались скрасить наше существование едой и гостеприимством. Кроме того, я тоже недолюбливал местное дворянство, одновременно раболепное и высокомерное, свято верившее, что их положение делает нас одной семьей, сближает их со мной. Войну и гнусные выходки негодяев, которым они помогли прийти к власти и от которых теперь бесстыже отвернулись, они расценивали как мелкие недоразумения, о которых не стоит и упоминать в кругу джентльменов. Циничные трусы, тщеславные, эгоистичные и никчемные, они еще имели наглость набиваться ко мне в друзья!

Противник в Фодже оказался значительно слабее, чем я ожидал. Получив по радио сообщение о встрече наших сил с канадцами из 8-й армии, я решил вернуться на наши позиции, чтобы уточнить план своих дальнейших действий. Назад мы возвращались примерно тем же путем, в очередной раз пересекли Мурге и прибыли в Бари. По дорогам брели длинные колонны беженцев. Это были крестьяне, лишившиеся крова в ходе недавних сражений, а также множество людей из различных сословий, некогда переселенные фашистским правительством, – они наивно решили, что теперь, после перемирия, пришло время вернуться в свои дома. Они шли целыми семьями по четыре поколения: внуки волокли прабабушек в креслах, деды несли на руках младенцев. Так они шли и шли день за днем, тащили какие-то тюки и жалкие, раздутые от вещей чемоданы, которые мы со временем стали воспринимать как символ беженцев на всех дорогах Европы. Сострадательные крестьяне подкармливали их чем могли, хотя им самим не хватало еды. На полуразрушенных фермах хозяева и их нежданные гости делили последний кусок, а многим семьям и вовсе приходилось ночевать в чистом поле. Неожиданное столкновение с горем и нищетой потрясло нас сильнее, чем самые кровавые сражения, и вскоре мы остались почти без пайков – всё раздали нуждающимся. Несколько раз мы кого-то подвозили на наших маленьких джипах, но те акты милосердия, которые мы могли себе позволить, были лишь каплей в море по сравнению с масштабами катастрофы. Страдая от собственного бессилия, я подумал обратиться за помощью к кому-то, обладающему большими возможностями. Так по пути в Бари мы заехали в Андрию к графу Спаньолетти.

Как-то мы воспользовались гостеприимством этого знатного господина, когда Андрия находилась на ничейной территории. Он приютил нас на одну ночь в своем загородном доме, и это, безусловно, было смело: немцы могли нас обнаружить – ведь, хотя они уже не контролировали город, их патрули наведывались сюда каждый день. Теперь Андрия была в наших руках, и я сразу позвонил в его городскую резиденцию – просторную квартиру в семейном палаццо XIII века. Спаньолетти, молодой, привлекательный и богатый граф, недавно женившийся на юной красавице, тяготел к такому комфорту, который превосходил скромные потребности большинства его знакомых. В его квартире было две ванных, одна из которых, отделанная черным мрамором и наполненная различными хитрыми приспособлениями, была, пожалуй, самой впечатляющей из всех, что мне доводилось видеть. Более того, все в ней исправно функционировало. В этой части мира, где унитаз все еще воспринимался как удивительная игрушка и даже уличный сортир считался излишеством при наличии сада, мой приятель, безусловно, олицетворял идею прогресса. Мы пили коктейли, съели обед из пяти блюд, которые подали два лакея в ливреях и белых перчатках (замечу, впрочем, что в Италии это не считается признаком показной роскоши, как в Англии). Затем мы выпили кофе, настоящий кофе, после чего прошествовали через три просторных зала, обставленных неаполитанской мебелью красного дерева с позолотой, и расположились отдохнуть в более камерном salotto.

Я рассказал графу о лишениях беженцев. По натуре человек добросердечный, он пришел в ужас и выразил сочувствие несчастным.

– Мы раздали наши пайки, больше мне нечего сделать, – продолжил я. – У меня есть свои обязанности и нет свободного времени. Как только наша военная администрация прибудет в Италию, без сомнения, этот вопрос урегулируют, но прямо сейчас его решение зависит от людей доброй воли. Ваши арендаторы делают всё что могут, но вы сами знаете, что их возможности ограничены, у них нет транспорта и они сами чуть ли не голодают. Может быть, если бы вы и ваши друзья из ассоциации землевладельцев, которую, как я полагаю, вы возглавляете, могли бы вместе…

Здесь ожидалось, что он подхватит мою мысль, но он лишь недоуменно смотрел на меня и наконец уточнил, запинаясь:

– Но… но при чем здесь я или мои друзья? Разве не правительство должно заниматься такими вещами?

– Послушайте, Спаньолетти, вы не хуже меня знаете, что в этой стране сейчас нет никакого правительства, ни итальянского, ни союзнического. Эти беженцы – ваш собственный народ, они голодают, умирают от холода и измождения на вашей земле. Полагаю, что теперь, когда факты вам известны, вы не останетесь в стороне. Мне кажется, в таких чрезвычайных ситуациях люди с властью и влиянием – а у вас и других землевладельцев они точно есть – должны собраться и взять этот груз на себя, пока обстоятельства не изменятся к лучшему.

– Нам здесь эти беженцы не нужны, – несчастный Спаньолетти очень расстроился. – От них одни проблемы. Почему они не остались дома? Да и мы ничего не можем сделать, у нас все равно нет топлива.

– Разве у вас нет лошадей и повозок?

– Они все нужны нам на полевых работах, – возмутился Спаньолетти. – У меня хватает проблем. Прошлогодний урожай оливок так до сих пор и не переработан. Где теперь хранить новый? А масло, которое здесь стоит двенадцать лир, на юге продают за восемьсот, но мы не можем его туда доставить. Вот где настоящая проблема.

Я сдался и подумал, что после войны несчастный народ этой страны сведет счеты со своими хозяевами. А нам нужно идти дальше, продолжать бить немцев.

Пока что немцев отбросили, но еще не разбили окончательно. 8-я армия прошла Калабрию и соединила наши плацдармы под Салерно на левом фланге и у Таранто на правом, а теперь вдоль адриатического побережья продвигалась к Чериньоле и Фодже. Командующий 1-й воздушно-десантной дивизией генерал Хопкинсон погиб в Массафре, к северо-западу от Таранто. В силу характера он не мог приказать своим людям идти вперед, оставаясь за их спинами, и вот, при объезде аванпостов, снайперская пуля попала ему в голову. Подчиненные считали его образцовым генералом, любимым командиром отборной дивизии. Может показаться обидным, что он погиб не на десантной операции, к которым он так усердно готовил своих бойцов и готовился сам, а при рутинной инспекции наземных сил, но это достойный конец для солдата – расстаться с жизнью, скрупулезно выполняя не самые зрелищные из своих обязанностей.

Я и сам хотел бы встретить смерть именно так – но желательно ближе к концу войны, поскольку было интересно досмотреть это шоу до конца, а пережить ее я никогда особо не рассчитывал (даже сейчас, по прошествии более трех лет после победы, не перестаю удивляться, что жив). На тот свет я не торопился, но когда (нечасто) приходили мысли на эту тему, казалось безосновательным рассчитывать, будто удача чудесным образом будет бесконечно хранить меня от смерти. В целом эта перспектива не слишком заботила, но все-таки хотелось бы закончить дни свои как-то благопристойно. Было бы ужасно глупо разбиться в автокатастрофе или, того хуже, попасть под бомбежку во время вынужденного визита в штаб командования.

Дни нашей рискованной изоляции в Таранто подошли к концу. Теперь всюду были наши войска (ну или так казалось по сравнению с былой малочисленностью). Из Альтамуры немцев без особых усилий отбросили силами 1-й воздушно-десантной и 1-й канадской дивизий. Части 78-й дивизии и 4-й бронетанковой бригады высадились в Бари и шли на север по побережью. События развивались стремительно. В определенный момент даже показалось, что мы вот-вот погоним немцев прямо до Альп. Но я всегда неуютно чувствовал себя в толпе и хотел поскорее вернуться к нашим одиночным предприятиям, опасным, но таким спокойным.

Как только Жан Канери высадился в Таранто с основными силами PPA и всей нашей техникой, я сразу дал Юнни особое поручение: забрать тех из наших бойцов, которых он тренировал в Северной Африке, и в интересах 4-й бронетанковой бригады немедленно отправляться на разведку полуострова Гаргано на правом фланге нашего наступления. Даже по меркам нашего небольшого подразделения с его неформальными порядками Боб Юнни выделялся полным отсутствием отчужденности, свойственной командирам. Он жил бок о бок со своими людьми, сблизился с ними крепче прочих, участвовал во всех их шутках и выходках, а в ответ получал безграничную преданность. Они прозвали его Шкипером и во всем следовали его примеру. Юнни требовал строгой дисциплины и не упускал из виду ни одной ошибки, но в то же время без особых усилий поддерживал атмосферу авантюр и высокий боевой дух. Там, где я просчитывал шаги, Боб будто бы действовал импульсивно: на самом деле он тщательно готовил свои планы, но его голова работала так быстро, что, казалось, решения принимаются спонтанно, и он бросался вперед с азартом, скрывавшим его шотландскую предусмотрительность.

Несмотря на то что его отряд участвовал в боевых действиях больше, чем любой другой, и лишь единожды не выполнил поставленную задачу, Юнни терял меньше всего бойцов по сравнению с остальными. Сам он, как заговоренный, за войну не получил ни царапины – и шутил, что из-за его худобы пули от него отскакивают. К отбору людей в свой отряд он подходил очень строго, регулярно отвергая новобранцев, которых я ему предлагал, с комментариями вроде: «Он мне не нравится» или «Этот не для нашего патруля». Для Боба было лучше отправиться на дело с меньшим количеством людей, чем взять с собой того, кто не соответствовал его требованиям. С момента своего возникновения патруль «B» стал закрытым мирком, отборным отрядом внутри нашего собственного. Иногда они были невыносимо самодовольны и уверены в своем превосходстве. Честно признаюсь, порой мне даже хотелось, чтобы разок неудача сбила с них спесь.

С другой стороны, эти парни все время были так веселы, что на их периодическое бахвальство никто не обижался. Мне даже казалось, что бойцы, служившие под началом более степенных командиров вроде меня самого, завидовали привилегиям зачисленных в патруль «B». Те вдохновенно наслаждались и путешествиями, и сражениями, и неожиданностями, и опасностями бродячей жизни. Что до ее тягот, они умели настолько предусмотрительно наладить быт, что, когда в качестве исключения им случалось пропустить ужин или провести ночь в грязи, они просто смеялись над таким происшествием. Боб Юнни знал: его людей и его самого стимулируют опасность и работа, а вот голод, холод и рутина (именно в таком порядке) неизбежно привели бы в уныние. Поэтому неудивительно, что на бортах их джипов часто болталась привязанная дичь или домашняя птица, иногда купленная, но чаще «случайно попавшая под колеса». А как минимум однажды их капрал Бен Оуэн, высунувшись из джипа, поймал гуся за шею на полном ходу. (Это достижение мы все потом безуспешно пытались повторить.) При любой возможности перекус превращался в пир: пока они набивали животы, их мозги отдыхали от скуки ожидания и наблюдения.

Вместо продуваемых сквозняками замков на вершинах холмов они выбирали для ночлега добротные деревенские дома или хотя бы крестьянские лачуги, а если и того не попадалось, строили себе шалаши. Они никогда не ложились спать на холоде и под дождем, если, потрудившись, можно было проснуться в тепле и сухим. Так что если в такой день они не сталкивались с врагом, то хотя бы брали верх над погодой и, забравшись в спальные мешки, засыпали с чувством выполненного долга. Таким образом поддерживался комфорт и солдаты сохраняли хорошую физическую форму. До изнеженности, конечно, дело не доходило, но мотивация всегда оставалась высокой.

Откуда бралась эта мотивация, в чем заключалась? Сами они не знали, а если и знали, то не смогли бы сформулировать. Чаще всего они отвечали что-то вроде: «С парнями здорово, да и поразвлечься хочется». Но это утверждение никак не затрагивало специфическую форму наших развлечений, поэтому вопрос оставался открытым. Если учесть, что каждого из них отбирал я, а затем наблюдал за ними и опекал их на протяжении нескольких лет, изгоняя тех, кого признавал негодными, смею заверить, что об их мотивах я знал больше, чем любой из них. Они бы, безусловно, посмеялись над моей теорией и в очередной раз повторили бы: «Да просто с парнями здорово и хочется развлечься, именно так и никак иначе», но, я думаю, присутствовало кое-что еще, и тут никто из них меня не переубедит.

Сразу скажу, что у каждого из нас, безусловно, имелся свой набор причин получать удовольствие от нашей работы в разведке: может быть, побег от властной матери или нелюбовь к муштре регулярных частей. Не буду сейчас углубляться в личные мотивы, а напротив, постараюсь выявить общий фундаментальный импульс, который побуждал нас к новым свершениям.

В начале войны, когда мы все записались в армию, угроза нависла над нашей страной и нас обуревало желание помочь, сплотиться перед лицом опасности, последовать за друзьями, что-то делать, а не пассивно ждать катастрофы. Некоторые хотели наказать немцев за совершённые злодеяния, а кто-то, возможно, просто стремился произвести впечатление. Эти изначальные мотивы быстро оказались оттеснены в подсознание: за два года службы мы перестали мыслить общими категориями, и времена, когда мы еще не были солдатами, выветрились из памяти. Вся наша жизнь свелась к армии, где нам суждено оставаться, пока мы не одержим победу. Но выполнение обязанностей, смысл которых порой ускользал от нас самих, больше нас не устраивало. Чувство нереальности происходящего охватывало нас и наполняло сердца страстным желанием сделать что-то настоящее, встретиться с врагом лицом к лицу, проникнуть в самую суть конфликта, в котором мы, судя по форме, которую носим, и так участвовали в полной мере, но часто ощущали себя сторонними наблюдателями. Мы напоминали себе болельщиков, которые смотрят захватывающий матч с задних рядов. Они слышат рев толпы и свистки судьи, но не видят, что происходит на поле; они пробиваются вперед, успевая заметить в просветах то одного, то другого игрока, и наконец добираются до первого ряда, откуда можно насладиться игрой. Но и этого не хватает: гордость, сила и навыки бойцов кричат им о том, что они не зрители, и они не успокоятся, пока сами не станут игроками.

С того момента как доброволец вступал в ряды PPA, он проходил испытания, попадал в один из патрулей, становился игроком, частью команды. Ему предстояло доказать, что он занимает это место по праву, иначе на его место тут же встанет другой, а ему придется вернуться в толпу болельщиков. По мере того как боец все лучше осваивал технику этой игры, общие вопросы войны его волновали все меньше. Запутанный мировой конфликт сводился к чему-то понятному, управляемому, осмысленному. Каждый из нас переставал быть песчинкой среди миллионов, став полноценным членом команды из пятнадцати бойцов с четко поставленными задачами. Наш успех зависел только от нас самих. В результате получалось двойное удовлетворение: человек попадал в самую гущу событий и при этом мог повлиять на их исход. Такая награда стоила риска и усилий.

Свою работу мы воспринимали скорее не как службу, а как сложную, требующую высокого мастерства игру, поэтому относились к ней одновременно серьезно и легко. Примерно так же, играя в футбол и крикет или занимаясь альпинизмом, люди проявляют рвение, которое в бизнесе или на госслужбе попросту показалось бы нелепым. Мы сильно рисковали (у тяжелого ранения во время рейда последствия могли быть только трагические), но и польза, которую мы приносили основным силам, была очевидна: это оберегало нас от чувства бесполезности. Мы считали вполне естественным надрываться под грузом задач, который сами на себя взвалили, а если обстоятельства вынуждали нас сделать передышку, то мы не находили себе места, пока вновь не оказывались на тропе войны. От начала нашей первой операции и до конца войны прошло 29 месяцев. Из них год и восемь месяцев мы провели, занимаясь непосредственно разведывательной и боевой работой; самый долгий непрерывный период продлился семь месяцев. Резервов у нас не было – в рейд отправлялись все.

Главной наградой за работу и главным мотивом ее выполнять были не столько военные успехи (в успехе вообще есть что-то обманчивое – он не способен заполнить душу), сколько удовольствие и гордость, которые мы испытывали, мастерски справившись с трудными задачами, которые сами перед собой поставили. Нам нравилось думать, что мы не просто преуспели в этой игре, но и сами ее придумали и, помимо наc и некоторых наших избранных коллег, лишь единицы знакомы с ее правилами.

Бойцы PPA: Уотерсон, Кертис, Ричес, Йейтс, Дэвис, Локк, Уильямсон, неизвестный, Стюарт, Бьютимен, Кэмерон

Глава III
Пастух и пес

Полуостров Гаргано – шпора итальянского сапога, кусок земли площадью сорок на пятьдесят шесть километров, – вздымается на тысячу метров с одной стороны над морем, а с другой – над равниной Фоджи. Тут и там растут каштановые рощи, долины обрываются в море, повсюду скалы, утесы, овраги – для десятка человек на четырех джипах задача вытеснить немцев из Гаргано казалась непосильной. Были предположения, что там окопался сильный гарнизон, который доставит немало проблем нашим войскам при наступлении на Фоджу, но Боб Юнни, Ричес, Портер и их бойцы отправлялись на это очень сложное задание со счастливыми ухмылками – один в один птицы, которых наконец выпустили из клеток. По берегу они доехали до Манфредонии, а оттуда поднялись на восемьсот пятьдесят метров до населенной исключительно рослыми, белокурыми, голубоглазыми албанцами деревушки Монте-Сант-Анжело в тот самый момент, когда немцы покидали ее с противоположной стороны. Здесь бойцы и приступили к сбору сведений. С ними отправился Джино Миссиора (позывной Мифсуд), итальянский антифашист, попавший в плен в Абиссинии и теперь служивший в рядах PPA, смелый и хитрый человек. В первые дни за налаживание контактов с местным населением отвечал именно он, потому что все остальные знали по-итальянски лишь пару слов. От деревни к деревне, от пригорка к пригорку они преследовали немцев, так плотно сидя у них на хвосте, что те даже не успевали остановиться и заминировать извилистую дорогу. Они двигались через прекрасные горы, вниз по дороге к морю, мимо озера Варано, где располагалась база гидропланов, через Санникандро, через Поджио-Империале и Лезину, окруженные малярийными болотами, к замку Рипальта, у которого златоволосая англичанка неземной красоты указала им дорогу к броду через Форторе. Здесь они столкнулись с немецким арьергардом – саперной частью, которая минировала переправу, но с ходу приняла бой. Среди холмов на противоположном берегу немцы разместили полевое орудие. Юнни и его четыре джипа, петляя, чтобы не попасть под вражеские снаряды, вели такой плотный огонь, что саперам пришлось отступить к холмам, бросив погибших и неиспользованные мины. Очень осторожно Боб Юнни подрулил к берегу и съехал прямо в воду – она залила дно машины, но мотор продолжал работать, и джип благополучно выбрался на противоположный берег. Остальные последовали за ним и ринулись на подъем. Заметив приближающуюся штабную машину немцев, они устроили засаду. Автомобиль подбили, но водителю удалось сбежать и, судя по всему, поднять тревогу. Пушка смолкла, наступила тишина. Когда стемнело, Юнни пересек брод в обратном направлении, оставил два джипа для наблюдения, а сам с двумя остальными удалился для отдыха в замок Рипальта к его фее-хозяйке. На следующее утро он передал по радио Жану Канери в Молу-ди-Бари, что удерживает брод через реку Форторе, а тот передал сообщение 4-й бронетанковой бригаде. На протяжении нескольких дней Юнни и его люди регулярно устраивали перестрелки на северном берегу и расчистили брод, поэтому, когда наши танки подошли от Фоджи, они сразу же форсировали реку и продолжили наступление через Серракаприолу на Термоли.

Тем временем я поручил Жану Канери навести порядок на нашей базе в Моле-ди-Бари. Он с пользой провел последние десять дней в Тунисе, поэтому теперь мы были полностью обеспечены запчастями и припасами, чтобы после операций заново снаряжать наши патрули, а также тяжелым транспортом для перевозки грузов.

Перед отъездом ко мне подошел Уотерсон и с явной неохотой попросил разрешения остаться в тылу. Он сказал, что устал от войны и не сможет выполнять поставленные задачи в патруле. На самом деле его мучили старые раны, здоровье уже было не то. Я не пытался его переубедить, поскольку хорошо знал симптомы: если после долгого периода напряжения человек с таким сильным характером теряет уверенность в себе, его уже ничем не приободрить. Ему требовались отдых и, скорее всего, полная смена вида деятельности. Я велел ему остаться на базе и заняться чем-нибудь полезным. А когда я вернусь, мы примем окончательное решение.

Новым сержантом своего патруля я назначил Сандерса, и мы отправились вглубь немецкой территории. Я предполагал, что на этот раз перейти линию фронта окажется гораздо сложнее: численность вражеских войск значительно возросла за счет подкреплений с севера, и теперь нам противостояли не наскоро собранные части, как в Альтамуре, а несколько регулярных дивизий, занявших позиции поперек Италии от Фоджи до северных предместий Салерно. Соответственно, все ведущие на север дороги слишком хорошо охранялись, и прошмыгнуть незамеченными у нас вряд ли получится. Тем не менее силы противника концентрировались на прибрежных равнинах, оставляя горный массив посередине более уязвимым. Так что предстояло решить проблему преодоления горной гряды на джипах.

Со времен упадка Западной Римской империи пастухи Апулии весной отгоняли свои отары овец пастись наверх в Апеннины и пригоняли обратно на побережье осенью. За столетия из-за этих сезонных миграций через леса пролегли широкие, но едва заметные пути, не имеющие четких очертаний. Они на многие километры тянулись почти идеально прямыми линиями, огибая только непреодолимые препятствия. Часть деревьев вырубили, чтобы медленно бредущие стада паслись на образовавшихся лужайках, но в целом чащи оставались достаточно густыми. Тропы, достигавшие почти полутора километров в ширину, не значились на картах, и многие даже не знали об их существовании. На местном диалекте их называли trattúr. Во время прошлой вылазки я заметил такой просвет в лесной чаще рядом с деревушкой Аккадия и расспросил местных крестьян о его назначении. Даже если немцы знали о существовании trattúr, вряд ли они поставили там охрану, а для наших джипов вполне достаточно ширины дороги овечьего стада. Так что мы поехали в Аккадию, далеко за аванпосты 8-й армии на ее потрепанном левом фланге. Там лежала переходившая из рук в руки полоса ничейной земли, по другую сторону от которой 5-я армия медленно продвигалась от Салерно на север.

С этим trattúr у нас все сложилось отлично. Бывало сложно, когда он ветвился на мелкие тропы, ведущие к местным пастбищам, но нам удавалось держаться заданного курса, и в целом дорога оказалась вполне проходимой, да и погода пока что была сухая. Мы ехали только днем, поскольку в темноте сразу сбивались с пути, но вообще не встретили немцев, да и местные крестьяне, живущие в укрепленных деревнях на вершинах гор, попадались очень редко. Путешествие прошло без происшествий. Главную немецкую рокадную дорогу мы пересекли между Савиньяно и Ариано-Ирпино, а там, оказавшись в глубоком вражеском тылу, сменили распорядок: передвигались по ночам, а днем отдыхали.

Тогда мы думали, что 5-я армия освободит Рим за несколько недель – эта цель ставилась скорее из сентиментальных соображений, чем из стратегических. 8-я армия должна была подняться вдоль Адриатики настолько высоко, чтобы создать угрозу городу с фланга и облегчить основной штурм. В штабе группы армий я слышал рассуждения, будто немцы быстро отступят на заранее подготовленные позиции в Альбанских горах, представляющих собой потухшие вулканы к югу от Рима, и на этом последнем рубеже отчаянно постараются защитить город. Одного взгляда на карту хватило бы, чтобы понять: немецкое командование не возьмется за такой ребяческий план, поскольку южнее прямо до берега тянутся высокие горы – там значительно больше возможностей для обороны, чем в изолированном Альбанском массиве. Однако из-за своей самонадеянности я не потрудился ознакомиться с вопросом более основательно и поставил целью нашей вылазки изучить грандиозные оборонительные сооружения, которые, как я предполагал, возводились в Альбанских горах. От Кассино на север мы ехали по шоссе № 6. Меня насторожило, что оно пустовало. За два часа до рассвета мы свернули налево и решительно двинулись в сторону Веллетри и Дженцано. В этих местах немецкие инженерные части, без сомнения, должны были трудиться день и ночь. В ближайшее время мы рассчитывали узнать все об этих работах, но вот сумеем ли мы вернуться и передать собранные сведения – зависело от воли случая. Перед каждым поворотом я ожидал, что за ним окажется вражеская стройка. Мы забрались высоко в горы. Слева от нас склон круто спускался к Анцио и Средиземному морю вдали. Самые подходящие места для сооружения бетонных огневых точек, подземных укрытий и траншей. Но, как ни странно, мы ничего не видели и не слышали. Стояла безмятежная осенняя ночь, не смолкали сверчки, повсюду разливалось спокойствие. Судя по всему, я где-то ошибся в своей оценке немецких планов.

Не думаю, что в Альбанских горах вообще тогда побывал хоть один немец, кроме романтически настроенных туристов, а самые свежие укрепления в этих местах датировались 1487 годом. Мы провели день на виноградниках, беседуя с крестьянами. На ведущем в Неаполь шоссе № 7 движения военной техники почти не наблюдалось, поскольку войска на юге в основном снабжали по железной дороге, и тут не имело смысла что-либо предпринимать. Перед закатом я забрался повыше, чтобы взглянуть на виднеющийся на горизонте Рим. С наступлением темноты мы переехали на восточные склоны массива, но и там царила полная тишина.

Я возомнил, что узнал важную тайну, которая приблизит падение Рима и конец войны, но, как оказалось, она сводилась к тому, что германское командование, на тот момент все еще оборонявшее Неаполь, не предвидело нашу высадку у Анцио четыре месяца спустя. Да и этому десанту мои выводы никак не помогли, поскольку стратеги в штабе, вместо того чтобы немедленно воспользоваться неподготовленностью немцев, избрали другой план. Он обернулся тупиком, выйти из которого получилось лишь спустя четыре месяца кровавой бойни.

Довольный своим призрачным успехом и находясь в счастливом неведении относительно его бессмысленности, я не нашел для своего патруля других дел в этих отдаленных от линии фронта местах, и мы отправились обратно в горные районы Апеннин на левом фланге 8-й армии. Ехали мы быстро, и времени навести справки у крестьян у меня не оставалось. Мы просто выбирали на карте самые неприметные горные дороги и надеялись, что не встретим там немцев, которые обычно пользовались шоссе, поскольку наша авиация еще толком не дотягивалась до их ключевых транспортных артерий. Однажды уже под утро мы, попетляв по узкой дороге, поднялись на шестьсот метров по склону к городку Кастельветере-ин-Валь-Форторе и остановились там, чтобы оглядеться. К северу от дороги на карте было зеленое пятно, укромный лесок, в котором я надеялся найти прибежище на несколько дней, тем временем разузнать, что происходит в окрестностях, и сформулировать ближайшие планы. Лес рос на крутом склоне, и у нас все никак не получалось туда въехать, пока не обнаружился широкий участок ровной земли. Там мы углубились в чащу и спрятали наши джипы в теснине между склоном и огромным валуном в пятистах метрах от дороги. Наступил день, Сандерс обошел окрестности и нашел тропу, которая вела на двести метров вниз, на дно долины. Я опросил нескольких крестьян, туповатых олухов, которые не особенно мне помогли. Они сбивчиво рассказали, что накануне в Кастельветере на каких-то машинах прибыли немцы, а потом уехали восвояси. Новость меня встревожила.

Патруль PPA на отдыхе в Италии

Мы все обедали в лагере, когда вдали раздался шум приближающихся танков. Потушив костер, мы затаились. Сделать ничего было нельзя: у нашей крепости отсутствовал потайной ход, мы оказались в ловушке. Мимо проехали два немецких дозорных автомобиля и скрылись в направлении Кастельветере. Через десять минут они вернулись и притормозили у нашего ровного участка леса. Один там и остался, второй уехал дальше, а танки между тем заглушили моторы. Через полчаса мы услышали, что они снова завелись. Шло время, показался первый из них, и регулировщик из дозорной машины указал ему свернуть в лес. За ним последовали остальные и, лязгая, остановились среди деревьев. К закату между нами и дорогой, чуть выше по обочине, встала танковая рота. А уже в темноте подошли еще танки и заняли позиции ниже нас.

Это были подразделения 16-й танковой дивизии, которую перебрасывали из-под Салерно во фланг 8-й армии. Здесь они очутились по тем же причинам, что и мы: выбрали спокойное и защищенное с воздуха место, чтобы дождаться, пока остальные части дивизии выдвинутся в район сосредоточения.

Бесконечно долгий день мы провели в постоянной готовности немедленно вскарабкаться по скалам. Мы держали при себе оружие и предметы первой необходимости, а под сиденье каждого джипа заложили взрывчатку. Наступила ночь, но ни один вражеский солдат так и не удосужился сунуть нос за наш валун. Часы ожидания на одном месте в ловушке после нескольких дней суматошной игры в прятки сводили с ума. Вопреки здравому смыслу мы мечтали, что вот-вот раздастся какой-нибудь громкий звук и мы сможем открыть огонь из пулеметов. К сожалению, это было бы бессмысленно: наши патроны в лучшем случае сняли бы стружку с брони танка. Требовалось проявить смекалку и устроить ловушку для врага, который оказался так глуп, что не сумел нас поймать, хотя мы были у него в руках.