Текст книги "Частная армия Попски"

В Константине я познакомился с братом Дэвида Стирлинга, Биллом, который вырос в Англии, а теперь командовал 2‐м полком SAS – подразделением, которое готовили по методикам 1‐го полка, блестяще показавшего себя в пустыне. Пока в Тунисе шла война, он очень помог мне и с людьми, и со снаряжением, а теперь мы договорились, что PPA прикомандируют к его полку и мои люди отправятся в тренировочный лагерь на алжирском побережье возле Филиппвилля. Я оставил их под командованием Юнни в дюнах над морским пляжем, в лагере, который показался нам настоящим курортом, а сам на время переключился на другие дела. Канери уехал в Каир разбираться с нашими административными проблемами, которых накопилось немало. Над их решением он упорно трудился почти шесть недель.

В Группу 141 меня привел Иэн Коллинз, издатель и офицер. Он был одним из лучших умов в этой великолепной команде и самым усердным тружеником. В первый же день он дал мне на два часа – прочесть и запомнить – папку под названием «Операция “Хаски”», содержавшую общий план вторжения на Сицилию, вслед за которым предполагалась высадка и на Апеннинский полуостров. Получив таким образом сведения, ради которых я приезжал в Алжир, я мог вернуться в Филиппвилль и готовить своих людей к операции на Сицилии, а там и в материковой Италии. Однако вместо этого я решил устроить перерыв и остался в Бу-Зарейе, где подолгу засиживался за работой в штабе союзников. Непосредственно я трудился в секции, занятой планированием малых рейдов. В итоге благодаря нашей работе SAS высадила с торпедных катеров ночной десант под командованием Джеффри Эпплъярда на остров Пантеллерия; бойцы Особого лодочного отделения Джорджа Джеллико с подводной лодки высадились на западном берегу Сардинии, прошли через весь остров, разгромив по пути два аэродрома, и вновь погрузились на лодку (в неполном составе) на восточном берегу; воздушный десант под Генуей взорвал тоннель; крупный отряд 2‐го полка SAS десантировался на склон вулкана Этна, чтобы сеять панику и уныние в тылу немцев, пока на Сицилии разворачивалась основная высадка союзников. Некоторые из наших идей воплощались в жизнь, но большинство после нескольких дней обсуждений отвергались как невыполнимые. Группа 141 подходила к делу весьма практично, учитывая всё, что только можно предусмотреть, и ничего не оставляя на волю случая: никакого сравнения с бессистемным дилетантским планированием в ближневосточном штабе осенью, из-за которого обернулись крахом наши рейды на Тобрук и Бенгази. Секретность поддерживалась на высочайшем уровне – не из-за каких-то специальных мер, а лишь потому, что члены группы всё понимали и не болтали лишнего; они редко покидали пределы здания штаба, а когда все же выходили наружу, то пили умеренно и держали язык за зубами.

Попав сюда и лично познакомившись с коллегами, я обнаружил, что на обмен информацией между секциями не существует никаких ограничений. При первой же возможности я отправлялся туда, где планировали что-то более масштабное, чем наши пустячные рейды, и учился.

Для собственного отряда я зарезервировал высадку с подлодки на северном побережье Сицилии. Нам предстояло пересечь северо-восточную оконечность острова и взорвать железнодорожный мост на линии Мессина – Катания, которая после высадки наших основных сил на южном побережье станет для противника главной транспортной артерией. Эта экспедиция, к сожалению, не состоялась: через несколько недель работы в Группе 141 я узнал, что, поскольку любая информация о планах союзников, которую я здесь получу, представляет особую ценность для врага, мне нельзя будет участвовать в операциях, в которых существует вероятность попасть в плен. Не буду отрицать, что такой строгий режим способствовал обеспечению секретности, но из-за него я лишился возможности принять активное участие в каких-либо операциях до завершения вторжения на Сицилию (а отправлять на дело своих бойцов, сам оставаясь в тылу, я не собирался). Поэтому я поспешил покинуть Группу 141, прежде чем она начнет планировать вторжение в материковую Италию, чтобы избыток знаний снова не связал мне руки, и отправился к своим в Филиппвилль.

Сразу после прибытия в Тебессу мы приступили к отсеиванию: в итоге обратно на Ближний Восток отправились почти все наши рекруты, кроме Уотерсона, Локка, Дэвиса и Уилсона, стрелка Боба Юнни. Петри остался бы с нами, но начальник топографического управления настоял на его возвращении. Между тем я неустанно вербовал новых людей. Однажды вечером в Гафсе в суматохе отступления я, бродя без дела, встретил сержанта Кертиса, сапера, которого вместе с командиром отправили к американцам для проведения взрывных работ и минирования города при отходе войск. На ничейной земле на них напали арабы. Офицера убили, а Кертис, когда я на него натолкнулся, искал машину, чтобы вернуться и закончить работу. Момент был неподходящий, чтобы беспокоить американское командование, которое впервые в своей практике проводило отступление под натиском врага, так что я повез Кертиса сам. В Тебессе он отказался возвращаться в свою часть и заявил, что его призвание – сражаться в рядах PPA. Я согласился взять его. Гораздо позже ценой больших усилий мы урегулировали его переход со 2‐м эшелоном, где Кертиса объявили «пропавшим без вести». В мирной жизни сержант Кертис работал счетоводом в Оксфорде – коренастый коротышка двадцати четырех лет, неутомимый весельчак. Довольно быстро он стал одним из столпов PPA. Кстати, говоря о своих людях, я упоминаю те звания, до которых они дослужились в наших рядах. Все добровольцы, записывавшиеся в наш отряд, автоматически становились рядовыми и не получали никакой дополнительной платы.

Уже упоминавшийся капрал Кэмерон пришел к нам из 2‐го полка SAS. В тот же день, когда он присоединился к нам, я назначил его своим стрелком. Он оставался при мне, пока спустя год его не убило на водительском сиденье прямо у меня на глазах. Раньше он работал егерем, и было ему тридцать три.

Когда мы встретились с 1-й танковой дивизией после прорыва 8-й армией Маретской линии, я сразу же попросил ее командование позволить мне отобрать в их полках троих добровольцев в мой отряд – из Дербиширского йоменского полка я взял двоих, а из LRDG, навестив их в Египте в мае 1943‐го, пятерых. В наши ряды вступили сержант Митчелл из Уэльса и сержант Бьютимен из Йоркшира, кавалер Воинской медали, радист, стрелок и водитель, человек невероятной смекалки и множества умений, надежный и бесстрашный (однажды я даже оставил его командовать нашим штабом, когда под рукой не оказалось никого из опытных офицеров). Бьютимен демонстрировал выдающееся хладнокровие. Всякий раз, когда мы попадали в по-настоящему опасную передрягу, можно было рассчитывать, что он предложит какой-нибудь неочевидный, но действенный способ выбраться из беды. Даже окажись мы в самой безвыходной ситуации, когда джипы застряли посреди горного потока между высоких лесистых берегов под перекрестным огнем невидимого противника, Бьютимен обязательно дал бы совет, который прозвучал бы очень буднично, вроде: «Кажется, Попски, если мы сейчас на первом перекрестке свернем налево, а потом на третьем направо, то окажемся напротив метро “Южный Кенсингтон”», – но он бы и был единственно возможным решением. В конце концов Бьютимен возглавил наше управление связи, где занимался очень сложной работой с бóльшим успехом, чем я могу ее описать, не уходя в технические дебри. Он присоединился к нам в двадцать три года, а призвали его в восемнадцать, и обзавестись гражданской профессией он не успел.

Сержант Сандерс, кавалер Воинской медали, новозеландец, в мирной жизни служил моряком торгового флота. Он тоже пришел к нам из LRDG, где не раз отличался и удостоился награды. Он разговаривал резко, скупо и еще более отрывисто, чем большинство новозеландцев; порой его речь звучала совсем нечленораздельно. Ему было двадцать восемь, но действовал он с такой сосредоточенностью и независимостью, что казался старше. Несмотря на флегматичную манеру поведения, он проявлял редкостную отвагу, а благодаря своей практичности почти никогда не попадал в серьезные неприятности.

Капрал Макдональд, двадцатисемилетний ирландец, стал у нас главным механиком (командовал секцией военного транспорта). Мастер на все руки, он мог буквально пилить топором и строгать гаечным ключом.

Ми и Уильямсон, неразлучная пара из северных графств, тоже раньше служили в LRDG. Они были чуть моложе основной массы наших бойцов и в свободное от рейдов время постоянно вляпывались в самые дикие истории.

Сержант Портер, стекольщик из Ланкашира, сапер, высокий и широкоплечий парень с круглым веселым лицом, пришел к нам из SAS. Он стал нашим экспертом-подрывником, и его обожало все подразделение. Вместе с ним пришли Сэмми Барнс, металлург из Ноттингемшира, довольно субтильный двадцативосьмилетний парень, светловолосый и застенчивый (хотя по выносливости он превосходил большинство из нас), и Джимми Хантер, булочник из Перта. Сержант Ричес раньше служил в гвардейском драгунском полку – один из немногих кадровых военных, которому в PPA оказалось уютно, как дома. Также на некоторое время к нам прикомандировали одного американского офицера. Он поучаствовал в нескольких наших рейдах, чтобы перенять опыт для создания в составе американской армии подразделения, аналогичного PPA. Но, к сожалению, его очень быстро отозвали, и больше я о нем не слышал.

Помимо этих ребят, подобных же образом я привлек еще несколько человек, в частности из гвардейских драгун и серых шотландцев, и к сентябрю, когда пришло время покидать Тунис, наше подразделение насчитывало около сорока бойцов и четырех офицеров. Средний возраст составлял двадцать семь лет. Разумеется, мы намного превысили штатную численность, но, поскольку по бумагам мы базировались на Ближнем Востоке, а отряд по-прежнему оставался небольшим, с проверками в союзном штабе к нам никто не приставал. По правде сказать, нас могло бы стать еще больше, но далеко не все потенциальные новобранцы соответствовали моим запросам. Я твердо решил ни в коем случае не снижать стандартов, а единственный доступный мне на тот момент метод вербовки заключался в том, что я упрашивал знакомых командиров разрешить мне набрать добровольцев в их подразделениях. Конечно, улов оставлял желать лучшего. Даже в те времена откликалось немало людей, но большую часть из них я отметал после собеседования, а тех немногих, кого я хотел бы взять, чаще всего не отпускали командиры, которые вовсе не собирались отдавать лучших людей, и сложно их за это винить.

Служба в PPA была исключительно добровольческой. Предполагалось, что в моей власти вернуть каждого в его часть, если я так решу, – и наоборот, если кого-то не устроит служба у нас, ему достаточно попросить о переводе обратно, и при первой же возможности его просьбу удовлетворят. Второго обычно не случалось: если кому-то не подходили наши стандарты, мы обычно понимали это раньше, чем он сам, и отсылали его, не дожидаясь просьб. Недовольные нам были не нужны.

На этот раз удача (или чутье) не подвели: не считая шестерых павших в бою, все из этого набора дошли в нашем подразделении до конца войны. Если кто-то и покинул его раньше, то лишь те, кто, на мой взгляд, надорвался и нуждался в смене обстановки. Оставшиеся составили ядро, вокруг которого строился наш отряд – а со временем ему предстояло расшириться. Эти ветераны обучали новичков, и именно они создали и поддерживали кодекс поведения, который отличал PPA от любых других формирований.

Нам больше не требовалось участие арабов, и мы договорились, что всех их уволят из армии и они поедут в Джебель, по домам. Юнус рвался со мной в Италию (и вообще куда угодно), но я счел это неправильным, ведь его война уже закончилась. Пришлось ответить ему отказом. Его отъезд меня опечалил, потому что без Юнуса мне стало одиноко. Наши отношения ученика и учителя, дружеские и доверительные, позволяли мне обсуждать с ним личные темы, о которых больше я ни с кем не мог говорить, а его советы всегда помогали, поскольку Юнус отличался удивительной прозорливостью. А еще он был веселым и жизнерадостным человеком, так что скучал по нему не я один.

Вернувшись из Алжира в Филиппвилль, я надолго призадумался, чем дальше заниматься PPA. Если предположить, что местное население окажет хотя бы минимальную поддержку (такое, по нашей скудной информации, не исключалось), то, без сомнений, в Италии, как и в пустыне, мы сможем действовать во вражеском тылу: собирать информацию, бить врага, сеять панику и уныние! (Последний пункт не сводился к моральному удовлетворению: мы сами видели, как в дни немецкого отступления из Эль-Аламейна противнику пришлось направить почти две дивизии на охрану дорог и коммуникаций против диверсантов из пустыни.) Проблема, однако, заключалась в том, как проникнуть за линию фронта с достаточными силами.

За время работы в Группе 141 я изучил два метода: высадка на вражеское побережье на каноэ с подводной лодки или быстроходного катера и парашютирование. Ни один из них нам не подходил. И в том, и в другом случае речь шла о совсем небольшой пешей группе, в которой каждый нес на себе почти тридцать килограммов груза, включая стрелковое оружие и боеприпасы для личной обороны, провизию, спальник, а также, например, радиостанцию с ее тяжелыми батареями. В результате значимое количество взрывчатки взять с собой невозможно, а использование тяжелого вооружения в принципе исключено. Такой расклад меня не устраивал: нанесенный противнику урон получался несопоставимо ничтожным по сравнению со стоимостью снаряжения, которое нужно было взять с собой, а возможно, и потерять в рейде, и затратами на подготовку бойцов, которых, если не принимать в расчет только самый благоприятный исход, следовало считать расходным материалом. Кроме того, предполагавшиеся тяжелые физические нагрузки заставляли отбирать людей, в первую очередь исходя из критерия силы, а не ума – что, в свою очередь, существенно снижало вероятность того, что поставленная задача будет выполнена. Короче, мне казалось, что за такие предприятия даже не стоит браться.

Послевоенная карточка «Ассоциации PPA», выдана на имя капрала Ричарда Норта

Мне хотелось выводить в тыл врага патрули по пять джипов: каждая машина с запасом горючего на девятьсот с лишним километров везет уйму полезного снаряжения, а еще на них установлены десять тяжелых пулеметов – огневая мощь целого батальона. Пока я не знал, как реализовать свои планы, и не спешил давать людям специфические тренировки: без четкого понимания, как мы будем действовать, это было бесполезно. Но от безделья в ребятах зрело некое замешательство и легкое недовольство. Я достал им каноэ и надувные лодки для отработки высадки на берег, они гребли и плавали, но воспринимали это скорее как спорт выходного дня, а не подготовку к отчаянным предприятиям. Ничто так не демотивирует людей, как отработка бессмысленных действий. Поэтому, когда стало известно, что наши соседи по дюнам, парашютисты SAS, будут задействованы в операциях, а нам ничего не предлагают, среди бойцов почти вспыхнул бунт. Все по очереди, начиная с Юнни, они явились ко мне с требованием организовать для них парашютную подготовку. Я решил, что вреда от этого не будет, и обо всем договорился. Но тут первая летняя жара разбудила комаров в ближайшем болоте, и нас всех свалила малярия.

Когда большинство ребят выписалось из госпиталя, я перенес лагерь в Айн-Драхам, в горах на тунисской границе, наказал всем быть хорошими мальчиками и побыстрее восстанавливать силы, а сам отправился в Мсакен, что между Сусом и Кайруаном, где стояла 1-я воздушно-десантная дивизия. Парашютисты SAS собирались вылетать оттуда. На время операции мне доверили обеспечивать связь с ними. Я внес свой вклад в разработку этого плана, а теперь надеялся поучаствовать в его исполнении.

Они улетели и ночью спрыгнули на подножия Этны – вопреки всем правилам, хотя обошлось без потерь, если не считать одной вывихнутой лодыжки. Не считая нескольких человек, которые приземлились прямо в лагерь для военнопленных, все вернулись назад, нанеся существенный урон на вражеских линиях коммуникаций. В ходе этой операции погиб Джеффри Эпплъярд, офицер, возглавлявший рейд на Пантеллерию. Как и мне, ему было запрещено участвовать в операциях, но он все же полетел вместе с десантом, чтобы разведать местность, а на обратном пути его самолет потерпел крушение. Джеффри был одним из немногих офицеров, постоянно совершенствовавших тактику мелких рейдов. Его отличала забота о солдатах, несвойственная прочим командирам, которые слишком увлекались фантазиями о будущих приключениях и не думали ни о ком, кроме самих себя.

За три ночи до той операции, 9 июля, я наблюдал запуск грузовых планеров 1-й воздушно-десантной дивизии, которые должны были приземлиться на побережье Сицилии перед основным десантом с моря. Прежде я не видел планеров и ничего о них не знал. С одним аппаратом сразу после взлета случилось что-то неладное: он отцепился от буксира и в темноте приземлился в лесу неподалеку от меня. Я подъехал туда, ожидая увидеть обломки вперемешку с останками четырнадцати солдат, находившихся на борту, но моим глазам предстал целый и невредимый планер, лежащий на брюхе и застрявший между двумя деревьями. Вокруг толпились десантники, собираясь шагать обратно в лагерь. Меня очень впечатлил этот случай; пилот планера дал мне осмотреть аппарат, американский «вако», и между делом заметил, что его конструкция рассчитана на транспортировку джипов. Так у моей проблемы появилось решение.

Через три недели PPA, прикомандированная к 1-й воздушно-десантной дивизии, разбила лагерь в Мсакене и начала тренироваться в поте лица. Свои планы я обсудил с генералом Хопкинсоном, который командовал нашими воздушно-десантными силами. Убедившись, что планы вполне реалистичны, генерал воодушевился. Этот неравнодушный человек вместе со своим штабом помогал нам чем только мог.

В общих чертах мой план первой операции предполагал высадку с шести планеров на пустынное плато в Калабрии. На пяти будет по вооруженному джипу с дополнительным грузом для баланса и по два бойца PPA в качестве пассажиров, на шестом – только груз, который мы распределим по джипам после посадки. На земле мы уничтожим планеры, и отряд, состоящий из десяти бойцов PPA и шести пилотов, отправится на задание. Когда бензин и боезапас будут почти на исходе, мы засядем в каком-нибудь убежище, ожидая подхода наших основных сил, наступающих по Италии. Альтернативный вариант: запросить по радио эвакуацию на торпедных катерах с побережья (без джипов, которые в таком случае придется уничтожить). Поскольку летчикам поневоле предстояло разделить нашу судьбу, двенадцать пилотов планерного полка были приданы PPA, и мы начали готовить их по нашей программе. С другой стороны, я научился пилотировать планер, в чем мне пригодился предыдущий летный опыт.

В летных мастерских нам помогли переоборудовать джипы, и эту модификацию мы, позднее немного усовершенствовав, использовали до конца войны. С машин снимались крыша и ветровое стекло, спереди и сзади установили спаренные турельные пулеметы, ленточные «браунинги» калибра 7,62 и 12,7 мм, заряженные последовательно трассерами, бронебойными и зажигательными патронами. Снаружи на кузове крепились семь двадцатилитровых канистр бензина, что вместе с полным баком давало нам запас хода в девятьсот километров. Боезапас, запчасти, инструменты для обслуживания машин, рытья канав и валки деревьев, два комплекта сухого пайка, буксирный трос, два запасных колеса, походная плита (общим счетом больше двух сотен наименований) – стандартная загрузка одной машины составляла примерно тонну. Каждый член экипажа (два-три человека на машину) был вооружен автоматическим пистолетом калибра 12,7 мм, также на машину полагался один американский карабин или томмиган. Каждый патруль из пяти джипов (позже мы увеличили их количество до шести) имел две радиостанции, миномет калибра 81,2 мм, ручную лебедку, ручной пулемет Bren с сошкой, мины и взрывчатку.

Загрузка джипа в планер

Я поощрял некоторое разнообразие в форме с одной оговоркой, которую следовало строго соблюдать: вся верхняя одежда должна была быть армейской и британской. В виде особого исключения сержанту Кертису позволялось носить американскую вязаную кепку. Гражданские и трофейные вещи запрещались, кроме серых шелковых шарфов под воротом форменной рубашки, которые при желании могли надевать те, кто побывал хотя бы в одном боевом выходе. На тот момент большинство из нас предпочитало камуфляжные десантные куртки поверх обычной униформы цвета хаки из тиковой ткани: это была удобная одежда со множеством карманов, но, поскольку она промокала и не держала тепло, в условиях суровой итальянской зимы такая мода сошла на нет. Головные уборы были представлены черным беретом, который на операциях носили без кокарды, а чаще и вовсе теплой стеганой шапкой без опознавательных знаков. Сержант Уотерсон ходил, как и прежде, в характерной для новозеландцев широкополой шляпе. Научившись управлять планером, я некоторое время носил красный десантный берет, пока не отказался от него, сообразив, что он меня демаскирует. Ношение бороды по-прежнему не возбранялось. Но в конце концов она стала привилегией бывалых бойцов, выходивших в рейды не менее пяти раз, и то с учетом моего одобрения по критериям густоты и длины: клочки какого-то мха на подбородке бородой не считались!

Тогда мы выглядели довольно опрятно – только первая итальянская зима (вместе с возможностью выбирать любую одежду с армейских складов) превратит нас в сборище огородных пугал.

Наш спальный комплект состоял из стеганого мешка и коврика. Позже нас снабдили арктическими пуховыми спальниками с капюшоном, такими теплыми, что в них мы спокойно спали даже в снегу.

Канери любил порядок. Под его давлением я наконец задумался хоть о какой-то структуре нашего изначально аморфного подразделения. Были выделены два патруля по пятнадцать человек под командованием моим и Боба Юнни, «R» и «B» (позже их количество возросло до четырех). В состав каждого патруля входили командир, сержант, капрал, радист и механик, все выполняли четко расписанные обязанности. Канери отвечал за работу штаба с отделами радиосвязи и автотранспорта. Он сильно поднаторел в области организации военного хозяйства, и с этих пор мы вели его, как положено регулярной воинской части. Могу похвастаться, что в последующие годы управление у нас было организовано лучше, чем в большинстве полков. Тогда же Канери начал вести журнал боевых действий и прочую необходимую отчетность.

Планерная операция воздушно-десантной дивизии при вторжении на Сицилию обернулась, в общем-то, провалом из-за навигационной ошибки самолетов-буксировщиков. Планеры приземлились далеко от намеченных пунктов (многие и вовсе в море), а один из них после нескольких часов полета, завидев берег и получив с буксировщика сигнал на посадку, отцепил трос и сел на тунисском побережье неподалеку от Габеса – в двухстах километрах к югу от точки вылета, а не в трехстах двадцати к востоку на сицилийском берегу, как в своих фантазиях предполагал пилот буксировщика. После этого я задумался, что делать, если наши шесть джипов тоже приземлятся не там, где было запланировано: тогда экипажам придется выяснить свое реальное местоположение и до рассвета добраться в условленное место сбора. Я прикинул, что с опытными авиаштурманами погрешность вряд ли превысит пятьдесят километров, и, чтобы научить людей в подобной ситуации быстро определять свои координаты, разработал специальное упражнение. Двоим солдатам, составляющим экипаж одного джипа, сообщали, что их цель – железнодорожный мост через шоссе в полутора километрах к северу от города Беджа в северном Тунисе, но планер сел где-то в неизвестном месте в радиусе пятидесяти километров от Беджи. Целый день отводился на изучение карты, а на закате бойцам завязывали глаза, сажали в фургон и везли в долину высоко в хаотичном горном массиве возле Джебель-Абиод, в тридцати километрах к северу от искомой точки. Там их пересаживали в заранее пригнанный джип. Далее им предстояло по характеру местности, которая еле просматривалась в тусклом свете звезд, определить свое местоположение, проложить маршрут к цели и добраться туда до рассвета. В поздний час в пустынном районе, который я выбрал для тренировки, у них вряд ли получилось бы уточнить дорогу у местных, даже если бы они сумели объясниться на диком горном диалекте. Несколько групп одновременно высаживались в точках, находящихся друг от друга на расстоянии до ста километров, а мы отправлялись ждать на место сбора. Это упражнение мы повторяли по всему Тунису и обнаружили, что, как и ожидалось, опытные экипажи в горах определяют свое местоположение через десять минут перемещений, но на равнине, в оливковых рощах, часто блуждают по часу и дольше.

Хотя эти эксперименты мы проводили даже с настоящей посадкой планеров при свете луны, они все равно были далеки от реальной жизни. Единственное, чего я надеялся добиться тренировками, так это выработать в людях уверенность, чтобы в настоящей передряге знание, что ты уже не раз это все преодолевал, помогало взять себя в руки. Я вспоминал совет Багнольда в пустыне: «Если думаешь, что заблудился, остановись, выкури сигарету, немного вздремни, а потом попробуй разобраться, где именно ты допустил ошибку».

Еще я хотел, чтобы каждый экипаж обладал самостоятельностью: если отряд рассеялся или потерял командира, выжившие должны дальше действовать независимо.

Мы потратили кучу времени, летая на планерах, в основном по ночам, и пытаясь, обычно безуспешно, разобраться в местности, над которой пролетали.

Мы продолжали в том же духе до начала сентября 1943 года, когда до нас довели решение высшего командования союзных войск, в корне изменившее наши планы.