Текст книги "Частная армия Попски"

Наступила ночь. Канери и Юнус отправились в Ксар-Гилане. Я, лежа на песке, обдумывал планы и ждал. Через полтора часа на горизонте показались автомобильные фары. Мы нацелили на них пулеметы. Я опасался, что Канери схватили и теперь противник разыскивает нас. Две фары, сидящие как у джипа, появились на вершине склона. Я просигналил фонарем: R – R – R. Фары в ответ промигали условленный отзыв: T – T – T. Мы опустили пулеметы. Джип подъехал, из него выбрался Канери вместе с французским лейтенантом-парашютистом.

– Рад видеть вас живыми и на свободе, – сказал я.

– Понимаю, – рассмеялся француз. – В Кебили мы так и не попали. Разбили еще один джип, так что взгромоздились вшестером на единственный уцелевший и вернулись в Ксар-Гилане. А противник, похоже, активизировался. До меня дошли слухи, что твой лагерь в Карет-Али расстреляли три «мессершмитта», сгорело несколько машин.

Мы двинулись к римской башне. Наш приятель, старый Али, бывший полковой старшина французской армии, подтвердил слухи. Двое из тех арабов, которых мы встретили в Карет-Али, добрались до итальянских постов в Дузе и сообщили о нашем лагере.

Я оставил Канери и шестерых французов в засаде возле Ксар-Гилане, чтобы они перехватили Тинкера на обратном пути и не дали ему попасть в ловушку. Если, как я предполагал, итальянцы отправили из Дуза или Кебили бронепатруль, чтобы разобраться с выжившими после авианалета, то ему придется двигаться по дороге через Ксар-Гилане. Я выехал ночью, прихватив с собой старика-старшину, чтобы он показал путь до Карет-Али.

Наш джип под непрерывный треск продирался сквозь дьявольский тунисский бурьян высотой в человеческий рост. В свете фар заросли травы, выпрыгивающие на нас из тьмы и исчезающие под колесами, отливали неестественными металлическими оттенками зеленого и белого. Али хорошо знал свое дело: через полтора часа мы свернули в теснину, ведущую к нашему лагерю. Внезапно лучи фар выхватили остов сгоревшего трехтонника, зловеще застывший среди разбросанного хлама. Я объехал лагерь, подсчитывая потери: дотла сгорели все до единого грузовики – мои и новозеландские. Стояла мертвая тишина, мои люди исчезли бесследно.

Глава V
Как подобает новозеландцам

В дальнем конце лагеря мы нашли на песке многочисленные человеческие следы, цепочка уводила за самые высокие дюны. Я бросил машину и пошел по ней пешком с фонарем в руке. Поднимаясь все выше и выше четверть часа и выкрикивая свое имя, я добрался до гребня, спустился в ложбину, взобрался на следующую гряду. Меня окликнули, я посветил фонарем и увидел человека, закутанного в одеяло. Боб Юнни отвел меня в ложбину, где спали его люди: все были на месте, но двое новозеландцев были ранены в ноги и не могли ходить.

Бобу удалось спасти несколько автоматов и пистолетов, немного провизии и какие-то одеяла. Тридцать канистр горючего, которые он зарыл в песке, ночью откопали и стащили арабы. Все остальное погибло. Все тунисские арабы, в том числе наш заложник, исчезли.

Размах разразившейся катастрофы вызвал у меня мрачную радость. Все планы и надежды, которыми я занимал себя последние три месяца, оставили мой разум. Я нисколько не сожалел о тщательной подготовке и всех наших усилиях, которые пошли прахом именно в тот момент, когда должны были принести плоды. Вместо долго вынашиваемых планов разбить врага в одиночку теперь я моментально сосредоточился на новой безнадежной ситуации, из которой предстояло выпутаться. Сложность и срочность задачи воодушевляли. Мозг без лишних усилий заработал с удивительной ясностью, прежде мне не знакомой, – обычно я думаю долго и путано, терзаю себя вопросами и сомнениями.

Юнни со скорбной бодростью рассказал мне, что прошлым утром прямо из-за барханов вынырнули три «мессершмитта». Он понял, что происходит неладное, уже когда загрохотали пулеметы. Самолеты пикировали снова и снова и поливали лагерь огнем. Они улетели всего через пять минут, но все девять грузовиков уже взрывались и горели. Юнни попытался спасти непострадавший джип с радиостанцией, но пылающая канистра с бензином, выброшенная взрывом из одного трехтонника, угодила прямо в кузов и погубила машину. Двое новозеландцев получили пулевые ранения, а еще несколько человек, в том числе Уотерсон, попытавшись спасти из огня имущество, отделались легкими ожогами. Опасаясь появления итальянского моторизованного патруля, Юнни увел отряд в дюны, куда противник мог добраться только пешком.

Мы разговаривали вполголоса: рядом спали люди. Сенусси развели огонь и заварили нам чаю: кроме своего оружия, они спасли из огня чайники и стаканы. Пока я расспрашивал Юнни и выслушивал его ответы, у меня в голове без каких-либо сознательных усилий сложилась четкая и детальная картина нашего положения. В общих чертах она выглядела так: ближайшее место, где я могу рассчитывать на помощь, – это Таузар, французский оазис по ту сторону Шотт-Джерида. Расстояние от Карет-Али до Таузара составляет более трехсот километров по неразведанной и, скорее всего, труднопроходимой пустыне. У противника (в основном это итальянцы) на нашем пути есть укрепленные посты в Дузе, Кебили и Сабрии. Неприятель знает о нашем присутствии. Местные кочевые арабы убоги, но настроены враждебно: сами, может, и не нападут, но не преминут выслужиться перед итальянскими хозяевами, сообщив им наше местоположение. Пусть их здесь немного, но пройти по их землям незамеченными все равно невозможно. Кроме того, только они могут показать нам источники воды и, может быть, помочь с провизией. Радиостанции у нас нет.

Из транспорта осталось пять джипов с запасом топлива в двести литров на всех. Есть вероятность, что этого хватит, чтобы три машины доехали до Таузара.

С учетом французов и еще двух десантников SAS, застрявших в Ксар-Гилане, у нас всего пятьдесят один человек, из которых двое ранены и не способны идти. Остальные обуты как попало (большинство носили открытые сандалии или кеды на босу ногу) и не подготовлены к длинным переходам.

Оставшейся провизии, если значительно урезать рацион, хватит на пять или шесть дней.

Мне предстояло незамедлительно решить, в порядке срочности, следующие задачи:

– передать добытые нами разведданные в 8-ю армию;

– оказать медицинскую помощь раненым;

– вывести отряд из песков Карет-Али, если возможно, до рассвета, чтобы итальянские наземные силы не блокировали нас, а затем добраться до Таузара;

– предупредить лейтенанта Генри, который с родезийским отрядом шел за нами следом, об опасности, что местные арабы сдадут его люфтваффе.

Не успел Юнни закончить свой рассказ, а я уже понимал, что́ нам нужно делать. Согласитесь, здорово получить все ответы, даже не напрягая извилины. Я надеялся, что эта неожиданная способность находить решения останется со мной навсегда, и с радостным волнением ждал нового дня. Разбудив всех, я усадил их вокруг себя, подбросил дров в костер и разжег яркое пламя, чтобы видеть лица, пока говорю. Чтобы дать людям время собраться с духом, я приказал сенусси не жалеть скудных запасов и заварить каждому крепкого арабского чаю. Раненых я разбудил лично и помог им подобраться к огню. После дозы морфия они еще пребывали в полудреме. Увидев, что все готовы слушать, я объявил:

– Не думайте, будто с Тинкером что-то случилось, раз его нет сейчас здесь. С Тинкером все в порядке. Он вернется завтра. Пока вы были под обстрелом, мы с ним собрали уйму информации. Нужно как можно скорее передать ее в штаб. У нас нет своей радиостанции, поэтому нам нужно как можно скорее выйти к 1-й армии. В наших невзгодах виноваты местные арабы, которые нас предали. Я знаю тех двоих, кто это сделал. Арабы здесь не такие, как сенусси, – им платят итальянцы и немцы. Ближайшее место, где мы можем найти представителей 1-й армии, – Таузар, он сейчас в руках французов. Чтобы туда попасть, придется преодолеть триста километров. Не все пойдут пешком: Тинкер и Канери, взяв с собой двенадцать человек, в том числе раненых, поедут на джипах. Остальные – пойдут на своих двоих. Если получится, группа на джипах, добравшись до Таузара, раздобудет транспорт и вернется за пешими. Но рассчитывать на это нельзя. По моим прикидкам, мы доберемся до Таузара за восемь дней. Выступаем через два часа, чтобы до рассвета покинуть это место, которое мне совсем не нравится. К тому же у нас мало еды, и мы не будем тратить ее попусту, сидя на задницах. Я прямо сейчас повезу двух раненых в Ксар-Гилане, а когда вернусь сюда рано утром, мы погрузим еду и снаряжение, не разграбленное арабами. Сержант Уотерсон будет командовать пешим отрядом отсюда до Ксар-Гилане, а Юнус проведет вас туда кратчайшим путем, который не будет совпадать со следами моего джипа. Боб Юнни, сержант Гарвен и сержант Мухаммед останутся здесь максимум на семь дней на случай, если Генри и патруль «С» по пути в Таузар завернут сюда. Их нужно предупредить об опасности и предательстве арабов. Если Генри не появится, они пойдут в Таузар одни. Если нам немного повезет, мы выберемся из этой передряги без проблем, не считая боли в усталых ногах. Всем надо держаться вместе, никому не отставать. Это не Джебель. У одиночки среди враждебно настроенных арабов не будет ни единого шанса. На этом всё. Благодарю за внимание. Сейчас Уотерсон проведет перекличку.

Сначала я хотел оставить с предупреждением для Генри только сержанта Мухаммеда, но согласился с предложением Боба Юнни, который вызвался составить ему компанию. Сержант Гарвен, новозеландец, тоже захотел присоединиться к ним. Кажется, он решил, что в этом отчаянном арьергарде обязательно нужен кто-то от LRDG.

Тридцатитрехлетний Юнни, по сути, все еще оставался человеком гражданским. Чувствовалось, что военную науку и армейскую дисциплину он откровенно презирал, всей душой предпочитая действовать по своему усмотрению. Даже сейчас он требовал, будто некой привилегии, разрешения остаться для участия в рискованной миссии. Я подумал, что это в какой-то степени смягчит его горькое разочарование от гибели всего нашего снаряжения, ведь он приложил больше усилий, чем кто-либо еще, чтобы оно у нас появилось, а теперь оно пропало, прежде чем Боб дождался возможности его применить.

Он рассчитывал, что находчивость Мухаммеда защитит их от коварства местных арабов. Почти год назад Юнни с ним прошагали свыше трехсот километров во вражеском тылу, когда их ливийский батальон переходил из Адждабии в Тобрук. С тех пор Боб уверенно полагался на способности товарища.

Раненых новозеландцев перенесли в мой джип, и я тут же выехал в Ксар-Гилане, где оставил их на попечении Канери, а потом вернулся в Карет-Али, чтобы при дневном свете поискать провиант. Пешая группа Уотерсона выступила в четыре. Путь указывал Али, за которым приглядывал Юнус.

Возвратившись, я застал Юнни, Мухаммеда и еще двоих бойцов PPA за сбором консервных банок. Нам повезло, что арабы презирали консервированную еду и не заинтересовались ею, хотя все остальное выгребли подчистую, включая теодолит, который мои люди спасли из огня и спрятали под кустом.

Вернувшись в Ксар-Гилане с небольшим грузом провизии и двумя солдатами, я двинулся по следу пешей группы и где-то в полдень настиг ее. Люди отдыхали и ждали обеда – Юнус сумел купить у каких-то арабов крупного козленка. Все, казалось, пребывали в бодром настроении, а особенно кипучий энтузиазм проявлял Уотерсон. Думаю, он, как и я, наслаждался катастрофами.

В Ксар-Гилане Тинкеру не терпелось поскорее доставить доклады в штаб 8й армии. Мы предположили, что в тот же день он отправится в Таузар к 1-й армии, а моя пешая партия двинется по следам его джипов. Отправив в штаб наши донесения, он найдет машины и вернется по своим следам, чтобы подобрать нас. По нашим подсчетам, бензина хватит, чтобы три джипа доехали до Таузара, да еще останется пара десятков литров для моего и французского джипов, которые, пока есть горючее, повезут груз пешей группы и при необходимости прикроют ее своими пулеметами.

В пешей группе насчитывалось тридцать семь человек: семнадцать новозеландцев, двенадцать британцев, шесть французов и два араба. Поскольку мы были практически безоружны, шансы выжить в нашем трехсоткилометровом переходе оценивались как довольно сомнительные. Справа, на расстоянии не более десятка километров от нашего маршрута, в Дузе и Сабрии стоят итальянские посты. Пески Большого Эрга слева от нас не позволяли отдалиться от противника. На протяжении сотни километров нашего маршрута любому арабу, который решится нас сдать, понадобится лишь потрястись пару часов на верблюде до ближайшего итальянского поста, где ему щедро заплатят за информацию. Я не опасался моторизованных колонн: у итальянцев нет машин, способных пересечь труднопроходимую местность, через которую пролегал наш путь. Авиация тоже не доставит нам особых проблем, разве что придется потратить немного времени, пережидая налеты в укрытии. Но вот если нас настигнут туземные кавалерийские части, пиши пропало. Да и местные арабы-кочевники легко перестреляют всех нас из своих допотопных мушкетов, как только узнают, насколько мало оружия в нашем распоряжении. А во второй половине маршрута мы рискуем наткнуться на патрули французских гумьеров, которые славятся тем, что сначала стреляют, а потом задают вопросы. Им, кажется, вообще все равно, в кого стрелять.

Чтобы добраться до пункта назначения живыми, нам требовалось одурачить наших врагов, итальянцев и арабов, стравив их друг с другом. И я без промедления принялся за дело. Сначала итальянцы. После налета «мессершмиттов» прошло уже три дня, а мы так и не заметили никаких патрулей, отправленных на разведку. Я предположил, что итальянцы получили донесения о джипах, появившихся в окрестностях Ксар-Гилане, и теперь остерегаются столкновения с неустановленным количеством тяжеловооруженных машин, способных прорваться даже через самую труднопроходимую местность. Логично было усилить их опасения и создать иллюзию невероятной многочисленности нашего отряда. Для этого Али по моей просьбе пригласил нескольких местных пастухов к нам в крепость на чай. Пока мы его распивали, во двор лихо въехал Канери на двух джипах. Он подошел к нам, отсалютовал, получил от меня документ, который тут же убрал в карман, и, вернувшись в машину, с ревом умчался прочь. Через минуту то же самое проделал Тинкер с тремя джипами, затем французский лейтенант с двумя, и так по кругу в течение часа. У меня побывал каждый из пятнадцати человек, находившихся в крепости на тот момент, и наши пять джипов приезжали и уезжали девять раз. Как только машина скрывалась из виду, бойцы поспешно меняли поклажу, хотя я сомневался, что мои неискушенные гости были в состоянии отличить один автомобиль от другого. Однако я точно знал, что итальянского командира в Дузе рано утром разбудят и доложат, что через Ксар-Гилане за день проехали пятьдесят джипов, каждый с шестью пулеметами. Я надеялся, что итальянец тут же займет оборону и по телефону потребует подкрепление из Кебили. Донесение также полетит и в Сабрию, лежащую дальше на нашем пути.

Когда наш спектакль завершился, я позвал Юнуса и Абдул Селима, чтобы обсудить, как мы будем дурить других арабов, которые встретятся нам по пути.

Вечером того же дня из Карет-Али пришел Уотерсон со своими людьми. Немного позже Тинкер и Канери с двумя ранеными и еще восемью бойцами выехали в Таузар, случайно прихватив две из тех канистр с бензином, которые были специально отложены для меня.

Следующим утром я собрал всю мою разношерстную компанию и огласил план действий сначала на английском, затем на французском и на арабском, после чего мы стройным порядком выступили к колодцу Бир-Хадж-Брахим, расположенному в сорока километрах от крепости. Там я планировал устроиться на ночлег. Через два часа любой порядок был потерян, а наша колонна растянулась на добрых полтора километра. Уотерсон с группой энтузиастов задали такой темп, что даже я с трудом поспевал за ними. То и дело я садился в джип, считал проходящих мимо людей и подвозил отставших к началу колонны, чтобы они какое-то время шли вместе с Уотерсоном. При таком хаосе нам очень повезло, что к ночи все добрались до колодца. Шестеро французов упрямо не желали делить свой джип ни с кем. Напрасно я взывал к их совести. Они не собирались меняться местами с товарищами, изможденными тяжелым переходом. Французы вообще не вполне осознавали, насколько опасно наше положение. Они самоуверенно планировали выдвинуться вперед и очистить дорогу от арабов.

У колодца мы встретили пастухов, которые поили скот, и опробовали на них заготовленную легенду. Они в нее поверили, и у нас появилась надежда, что мы обведем вокруг пальца и военных, хотя они гораздо сообразительнее, чем эти неотесанные простаки. На следующий день мы лучше держали строй, каждый час останавливались и собирали отставших, но преодолели лишь около двадцати пяти километров. Ни одного араба мы не встретили.

За третий день мы тоже продвинулись примерно на двадцать пять километров. Некоторые уже сняли сандалии и шли босиком, чтобы в обувь не набивался песок, который при ходьбе причиняет сильное неудобство. Но даже это не спасало ноги, а потому скорость нашего передвижения падала. На ночлег мы расположились в дюнах за одиннадцать километров от Сабрии. Ночь выдалась настолько холодной, что я во сне слишком близко придвинулся к огню и прожег дыру в своей кожаной куртке, а еще у одного человека носки сгорели прямо на ногах. Эти забавные происшествия ощутимо подняли нам всем настроение.

Днем арабы по-прежнему не встречались, но поздно вечером двое вышли к нашему костру. Похоже, что племя, чьи пастбища лежали вокруг Дуза, и племя, державшееся ближе к Ксар-Гилане, враждовали. Чтобы избежать ежедневных стычек, они оставили между своими угодьями полосу ничейной земли. Такая договоренность сыграла нам на руку: сплетни здесь распространялись очень медленно, и эти двое о нас еще ничего не слышали.

Как и все кочевники южного Туниса, эти наши гости были бедны; их тощего скота, для которого не находилось достаточного количества пастбищ, едва хватало, чтобы прокормиться. Поселившиеся на севере французы, итальянцы и другие арабы постепенно вытеснили этих скотоводов с плодородных земель, где их предки когда-то жили в полном изобилии. Отсюда возникали резкая неприязнь ко всем людям с севера и застарелые обиды, которые я собирался использовать в своих целях. Али из римской крепости, словоохотливый и идеологически подкованный, как и подобает человеку, считающему себя просвещенным и многое повидавшим, поделился со мной сведениями о местной политике. Я надеялся, что полученной информации будет достаточно, чтобы выстроить деловые отношения с полудикими кочевниками.

Я радушно (насколько позволяли мои средства) принял гостей и попросил их сообщить своему шейху, шатры которого стояли в сорока километрах к юго-западу, что завтра ближе к вечеру нанесу ему визит. За труды я одарил их деньгами: довольно щедро, но не настолько, чтобы раздразнить их алчность (Али рассказал мне, сколько и за что им платят итальянцы). Я дал им понять, что хочу обсудить с шейхом важное и секретное дело, и рассчитывал, что присущая арабам любовь к интригам заставит их держать язык за зубами.

Задуманный блеф я мог провернуть либо на следующий день, либо никогда, поскольку потом у меня кончится бензин, а без машины не получится произвести нужное впечатление и продемонстрировать им важность и секретность нашей миссии. Мои гости, несомненно, обратили внимание на скудость нашего вооружения. Я осторожно намекнул, что мы не выставляем весь арсенал напоказ, и наши общие враги-французы, когда придет время, к своему прискорбию, в этом убедятся. После байки про секретное оружие я отослал их восвояси.

На четвертый день мы выступили пораньше и прошли по следам Тинкера больше тридцати километров, а вскоре после полудня остановились на отдых в трех километрах от источника Эн-бу-Рдаф. Переход по холмистой местности, заросшей кустарником, выматывал людей, а джипы потребляли здесь пугающе много топлива. Все мы выглядели крайне потрепанными и по виду скорее походили на толпу беженцев, чем на молодцеватых военных. Однако наш дух не был сломлен. Весь день за нами на расстоянии неотвязно следовали арабские всадники, но мы лишь теснее смыкали ряды, готовые в любой момент вступить в бой. Те немногие из нас, кто сохранил оружие, занимали места в начале и в хвосте колонны. Мой джип ехал на несколько метров впереди, французский – сзади, то и дело притормаживая, чтобы не обгонять идущих пешком. После полудня на обоих флангах замелькало больше всадников, вооруженных старыми французскими винтовками Шасспо или длинными арабскими мушкетами. Чем многочисленнее они были, тем смелее себя вели. Думаю, только наши спаренные пулеметы на джипах удерживали их от нападения.

На вечернем привале я выяснил, что в баках осталось всего несколько литров грязного бензина. Мы слили всё до капли из французского джипа и заправили мой в надежде, что этого хватит для выполнения миссии. Пора было готовиться к официальной церемонии. Мешок с вещами я всегда держал в своем джипе, а потому от катастрофы у Карет-Али пострадал меньше других; мне даже удалось одеться с некоторым изяществом. Прицепив на пояс пистолет 45‐го калибра, я взял полевой бинокль, компас и пустые подсумки. Юнуса и Абдул Селима, которые сумели спасти не только свое оружие, но и часть вещей, мы тоже одели вполне пристойно. Из всей нашей компании лишь эти двое носили армейские ботинки. Еще я взял с собой Локка в качестве пулеметчика. Он ходил в одних шортах, поэтому, чтобы прикрыть его наготу, пришлось выдать ему мою овчинную куртку и запасную пару походных ботинок, на три размера больше. Я вооружил его томмиганом и автоматическим пистолетом (еще ему удалось сберечь кинжал) и объяснил, в чем заключается его роль. Экипированные таким образом, мы вчетвером отправились к Эн-бу-Рдафу, источнику, возле которого условились встретиться с моими вчерашними гостями. Нашего провожатого изрядно впечатлила собравшаяся нас проводить толпа зевак. У источника, к моему огромному облегчению, я увидел обоих своих посланников. Они забрались в мой джип и показали нам дорогу к шатрам шейха.

Шейх, невзрачный на вид человек с умными глазами и бегающим взглядом, сидел в латаном шатре с откинутым пологом. Когда он поднялся, чтобы поприветствовать нас, я заметил, что он тоже постарался принарядиться. Потертый бурнус был белым и достаточно чистым, хотя его люди ходили в обычных домотканых одеждах, бурых и потрепанных. Я постарался припомнить все светские навыки и максимально растянуть обмен любезностями, с надеждой заметив некоторые приготовления к трапезе. Поскольку наш хозяин и его свита были безоружны, я расстегнул ремень c пистолетом и бросил в джип. Сенусси, не дожидаясь приказа, отдали свои винтовки Локку. Он остался сидеть за пулеметами и молча отвергал все предложения спешиться.

В шатре мы примостились на верблюжьи седла, покрытые овечьими шкурами, – наш хозяин, бедный человек, не располагал ни деревянными скамьями, ни ковриками. Как мы и условились, Юнус устроился рядом со мной, чтобы помогать в разговорах и переводить, если местный диалект окажется мне непонятен. Абдул Селим, морщинистый старик великой мудрости и хитрости, сел среди подданных шейха, чтобы невзначай распространять тщательно продуманные слухи.

По плану мне полагалось внушить хозяину, что я – очень важная персона и своим визитом оказываю ему великое снисхождение. Расчет был на то, что он почувствует себя избранным и загорится желанием узнать цель моего прихода. Ни в коем случае он не должен заподозрить, что я нуждаюсь в его содействии. Придерживаясь этой тактики, пока не подали обед, я ограничился обменом учтивостями и светскими сплетнями. С Юнусом мы заранее отрепетировали наши действия, и теперь он виртуозно мне подыгрывал, а Абдул Селим на заднем плане делал свое дело. Мы долго говорили о разном, но не упоминали цель визита. Я лишь сообщил, что являюсь высокопоставленным немецким офицером, а мои спутники – знатные триполитанские шейхи, и больше ни слова не сказал о наших намерениях, демонстративно игнорируя прямые вопросы собеседника.

На обед нам подали вареную козлятину с кускусом. Мы поели, как требует этикет, в полном молчании. Когда нам полили воду на руки, я попросил шейха закрыть полог шатра и пустить внутрь только самых доверенных лиц.

После этого я перешел к делу. Я сказал, что немецкое командование в равной степени перестало доверять и итальянцам, и городским арабам с побережья. При нынешнем раскладе, если немцы выиграют войну в Тунисе, в результате земля из рук жадных французов перейдет в руки еще более жадных итальянцев. Но мы хотим, чтобы Тунис контролировали воинственные кочевники под немецким надзором: страна станет нашей военной базой, а племена вернут себе тучные пастбища, ныне захваченные французами и их друзьями, коварными городскими арабами. Вообще-то сейчас эти арабы выступили против французов и развернули движение за свободный Тунис, но на самом деле они хотят только наживы. Мы же ведем кровопролитную войну не ради того, чтобы жирные продажные городские арабы стали еще жирнее и богаче и в итоге вытеснили нас с этой земли. Наши друзья – верные кочевники, такие же храбрые солдаты, как и мы сами. Мы намерены отдать им долю богатой добычи из Габеса, Сфакса, Суса и Туниса, чтобы они пасли свои стада в мире и согласии на сочных лугах, а не среди выжженных солнцем барханов, забытых Аллахом.

В таком духе я вещал битый час. Раньше я и не представлял, что могу говорить одно и то же столькими способами. Когда я выдохся, меня поддержал Юнус, который принялся описывать баснословную роскошь города Туниса, который он в жизни не видел. В полумраке дальнего конца шатра Абдул Селим что-то мурлыкал, зачаровывая узкий круг избранных слушателей.

Я сообщил шейху, что мы рассчитываем на помощь кочевников в изгнании всех поселенцев, равно французских, итальянских и арабских, когда настанет подходящее время. К нему, человеку, насколько я слышал, влиятельному, мы заехали специально посреди миссии, чтобы предупредить о грядущих переменах заранее. Конечно, он понимает, что наше дело следует хранить в тайне от ненадежных итальянских союзников. Пока они нам нужны, а потому не должны ничего заподозрить.

Нажива, интрига, заговор, тучные пастбища, слава – я использовал все приманки, способные соблазнить потрепанного жизнью арабского шейха. Он сохранял природную сдержанность, но чувствовалось, что заволновался, а глаза его алчно заблестели. Я решил, что шейх созрел для дальнейшего посвящения в тайны, незаметно пихнул Юнуса ногой, чтобы напомнить о смене темы, и как бы невзначай обронил:

– Могу, кстати, рассказать, что привело нас сюда. У французов в Таузаре стоят три роты тунисских гумьеров. Мы слышали, что они очень недовольны своими французскими командирами. Я веду с собой отряд, состоящий из отборных немецких солдат, под видом беглых английских пленных. С такой маскировкой мы проникнем в Таузар, где ни о чем не подозревающие французы примут нас и разместят в казармах гумьеров. Мы развернем среди них работу, и однажды ночью все три роты поднимут бунт, перережут глотки своим командирам и захватят город. Возглавят их мои люди, каждый из которых прячет под одеждой мощный немецкий автоматический пистолет.

Дело было сделано. Я с тревогой краем глаза наблюдал за Юнусом. Он пояснил мои слова и добавил некоторые детали. Наш хозяин, наклонившись с седла, вполголоса задал Юнусу несколько вопросов, которые мне не удалось понять. Тогда Юнус театрально прикурил ему сигарету, но не от зажигалки, а от уголька из очага. Мы заранее условились, что Юнус подаст этот знак, когда, по его мнению, наживка будет проглочена.

– Чтобы выглядеть правдоподобно, мы не можем ехать в Таузар на машинах. Я бы хотел оставить их здесь, если вы позаботитесь о них, пока я не пришлю за ними своих людей.

Шейх согласился. Я сдержанно его поблагодарил.

– Эти немцы платят не скупясь, – прошептал Юнус шейху, когда я поднялся, чтобы размять ноги.

Мы заговорили о другом, но я чувствовал его обеспокоенность.

– Ваше превосходительство тоже пойдет пешком вместе со своими людьми? Я совсем беден, но могу дать вам верхового верблюда. Он не слишком хорош, но все-таки ехать на нем можно.

Я рассеянно посмотрел на него, как будто мой разум занят более серьезными стратегическими проблемами.

– Такие дела я поручаю улаживать Юнусу, – ответил я и вышел из шатра в ночную прохладу.

Позже ко мне присоединился Юнус и сообщил, что, похоже, нам дадут двух верблюдов: одного лично мне, а второго для перевозки нашей поклажи. Кроме того, он заполучил четырех овец, одну из которых забьют тут же на ужин нашим голодным людям. Трех других повезут на верблюдах. Юнус весьма кстати добился пополнения наших запасов провианта, иначе на следующий день мы бы съели последнее.

Что еще важнее, чем транспорт и еда, – Юнус убедил шейха отправить с нами хабира, проводника, который поручится за нас и уладит любые недоразумения, которые возникнут с арабами из других племен, если те встретятся у нас на пути. Я дал Юнусу золотую монету для обманутого шейха и поехал обратно в лагерь, ощущая себя абсолютно вымотанным и отгоняя внезапно напавшее на меня веселье.

– Сегодня мы очень много врали, – сказал я Юнусу. – Дай бог, чтобы когда-нибудь к нам вернулась способность хоть иногда говорить правду.

– Хвала Всевышнему, что эти арабы такие доверчивые, – смиренно ответил он и негромко хохотнул. Я затрясся от безудержного смеха.

На следующий день, пятый с нашего выхода из Ксар-Гилане, мы вышли поздно. Сначала устроили лагерь для шести французов, которые уже давно отказывались продолжать путь пешком, а теперь предложили остаться здесь для охраны наших обездвиженных джипов. Не сумев переубедить их (хотя решение было очень неразумное), я договорился с шейхом о провианте для них, а самих французов предупредил не забывать о том, что арабы их считают немцами. В ответ они рассмеялись: «Что угодно, только не идти пешком!» По-арабски они не связали бы двух слов и вряд ли могли нас выдать.

Когда прибыл хабир с двумя верблюдами и тремя овцами, мы загрузили наши одеяла и оставшуюся провизию, после чего отправились в путь. До темноты мы прошли тридцать два километра, а всего с момента нашего выхода из Карет-Али – сто восемьдесят пять. За шестой день мы тоже преодолели тридцать два километра. Уотерсон, словно птица, бодро порхал туда-сюда. Он проявлял особую заботу о Петри, который несмотря на постоянную задумчивость, упорно шел в авангарде. Рядом с этими двумя держалось и большинство новозеландцев. Все они выглядели вполне бодро. Кое-кто из моих английских ребят тащился в хвосте, им время от времени требовалась моральная поддержка. Локк, как всегда невозмутимый, топал сам по себе, шагая в моих ботинках на три размера больше. Арабы в пути не испытывали никаких неудобств, даже их одежда почему-то истрепалась не так сильно, как наша. Холод, довольно ощутимый по ночам, перед рассветом становился невыносимым. Поскольку уснуть все равно не получалось, мы выходили затемно.