Текст книги "Московский Златоуст. Жизнь, свершения и проповеди святителя Филарета (Дроздова), митрополита Московского"

В Москве у святителя Филарета появился хороший друг – князь Сергей Михайлович Голицын. Вместе они работали в благотворительных комитетах; архиепископ полюбил бывать в доме Сергея Михайловича на Волхонке, частенько заезжал к нему попить чаю, поговорить о том, о сем. Семейная жизнь у князя не удалась, и теперь он жил вместе со своей сестрой Анастасией Михайловной, скромной и обаятельной женщиной, с которой тоже так нравилось общаться владыке. Князь Голицын помог деньгами, необходимыми для открытия при Чудовом монастыре Попечительства о бедных духовного звания. И впредь всегда охотно открывал свой кошелек для помощи подобным начинаниям святителя Филарета.

Наступил 1824 год. По всей России полетело, трепеща перышками своих крылатых выражений, грибоедовское «Горе от ума». Прославленный автор «Руслана и Людмилы» в Одессе пытался наставить рога своему начальнику – одному из великих людей России и ровеснику святителя Филарета графу Михаилу Семеновичу Воронцову. Карамзин готовил в свет одиннадцатый том своей «Истории», в котором будет о Борисе Годунове, о шатании русского трона, о начале Смутного времени – грозное пророчество о Смуте грядущего года!..

Много стало появляться такого, что русские люди толковали как предвестие грядущих новых бед. В феврале Москва пережила страшную снежную бурю, повалившую множество деревьев и не очень крепких домов. Святитель Филарет по этому поводу написал архимандриту Троице-Сергиевой Лавры Афанасию: «Между тем и общее время что-то вдруг хмурит брови; кажется, слышится: «Горе живущим на земли!», а живущие на земли отягчают сердца свои объядением и пьянством…»

12 февраля архиепископ Филарет в Чудовом монастыре вновь обратился со словом к памяти митрополита Алексея. 9 марта здесь же произнес проповедь в крестопоклонную Неделю. Говорил о том, как многие христиане стараются в жизни ничем не проявлять, что они христиане.

– Они боятся, чтобы их не узнали как христиан и за то не поругались им сына века сего; чтобы им не сказали: беседа твоя яве тя творит. И так они таятся и молчат; и не примечают, что стыдятся Сына Человеческого, и что их молчание иногда внятно говорит миру о Иисусе: не знаю человека!

Призывал паству нести крест свой:

– Не постыдись, когда крестом Христовым хочет стыдить тебя род прелюбодейный и грешный, да не будешь пристыжен пред Ангелами святыми, пред Сыном Человеческим во славе Его и пред Отцем Его небесным…

В марте архиепископ Филарет выступил на генеральном собрании членов московского отделения Библейского общества с отчетным докладом. В митрополичьих покоях Чудова монастыря он говорил о самом важном деле своей жизни – о переводе Библии:

– Слышу голоса: какую нравственную прибыль принесло Библейское общество? Един Сердцеведец может верно исчислить и оценить плод духовный, какой в сердцах рождается. Нам же следует думать не об оценке трудов, а прилежно возделывать порученный виноградник Господень. Если бы в стране, страждущей скудостью хлеба, составилось общество пропитания, собрало пособия, открыло по местам продажу хлеба по умеренной цене, а для неимущих безденежную раздачу – чего более можно требовать?.. Учитель наш святой Иоанн Златоустый прямо говорил о потребности чтения Священного Писания и поучения в нем и для мирских людей, а не для одних монахов. Почто не приемлете Слово?..

Об этом собрании было напечатано в «Московских ведомостях», и, разумеется, вызвало новый всплеск негодования у противников святителя Филарета в Петербурге – у адмирала Шишкова и архимандрита Фотия, к которым тогда уже присоединилось и доверенное лицо государя – граф Алексей Андреевич Аракчеев. Вновь они в один голос заговорили о необходимо запрета перевода Библии, потрясая «Московскими ведомостями», в которых по распоряжению архиепископа Филарета сообщалось о том, что Новый Завет в новом переводе расходится стремительно и его покупают даже старообрядцы.

В Успенском соборе Кремля 6 апреля святитель Филарет читал свое пасхальное слово, говорил о том, что Воскресение Христово – это праздник, который всегда с тобой:

– Блажен, чье сердце обрело неотъемлемую радость Воскресшего Спасителя своего, и не теряет ее!.. Пройдет праздник; настанут будни, которые будут нас рано будить на дела мирские и плотские, для потребностей и выгод нашей смертной жизни… Блажен, скажу паки, кому даровано внити в сию радость Господа своего (Мф. 25, 21); кто и тогда, как угасают праздничные светильники, не остается во мраке духом своим; и тогда, как умолкает торжественное пение, не престает воспевать и петь в сердце своем Господеви (Еф. 5, 19)!

Он говорил о маловерных и усомнившихся, стремящихся подвергнуть испытанию все, что говорится в Евангелии, – их ждет то же, что апостола Фому, который «обратил кратковременное неверие в вечное доказательство истины, и оскверненные словом неверия уста апостольские очистились сильным исповеданием веры: Господь мой и Бог мой (Ин. 20, 28)!»

Для очень многих христиан, что тогда в XIX веке, что сейчас, в веке XXI, остаются непонятными евангельские слова «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное» (Мф. 5, 3). Все остальное перечисление блаженств не вызывает никаких вопросов: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся. Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут. Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят. Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими. Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня» (Мф. 5, 4–11). Здесь все понятно.

Но почему блаженны нищие духом? Разве дух не должен быть богатым? И почему блаженство нищих духом стоит первым в череде блаженств? Вероятно, владыку Филарета часто спрашивали об этом, и вот 9 мая, на Николу летнего, при посещении Николо-Перервинского монастыря он посвятил целую беседу вопросу о нищете духовной, объясняя ее как неимение гордыни, главного греха человека, от которого все прочие грехи нередко рождаются.

– Кто думает, что он богат, тот не чувствует нужды; кто не чувствует нужды, тот не просит, тот не приемлет… Что, если против нескольких динариев, которые ты считаешь в духовном твоем сокровище, Бог и ближние могут считать на тебе многие тысячи динариев долгов, то есть грехов и неправд? Не должно ли в сем случае признаться, что ты из нищих нищий?

15 мая в Архангельском соборе Кремля, в день Вознесения Господня, святитель Филарет читал проповедь о том, какую пустоту в мире должны были испытать апостолы в те мгновения, когда Иисус вознесся на небеса. Но эта зияющая пропасть – в сердце всякого, кто не верит в Спасителя. Без Христа – всё суета, всё пустота. Однако, благословение Господне – на верящих в Него. Он и возносился, благословляя.

– Какой бесконечный ток благословения Христова открывается пред нами, христиане! Он начинает благословение и, не окончив оного, возносится. Бысть, егда благословляше их, – возношашеся (Лк. 24, 51). Таким образом, и вознесшись, Он еще продолжает невидимо преподавать благословение.

В тот день, когда Московский Златоуст боговдохновенно говорил о чуде Вознесения Господня, в северной столице случилось то, чего ревнители благочестия ждали с нетерпением многие годы. Падение Голицына. Наконец-то государь Александр внял гласу христианского разума и сместил этого во многом незаурядного, но вместе с тем пустого человека. Вмиг Александр Николаевич лишился поста министра духовных дел и просвещения. Отныне ему было поручено исполнять обязанности начальника почтового департамента, что тогда соответствовало посту министра путей сообщения. В этой должности он проведет еще около двадцати лет, почти до самой своей кончины. «Благовествую вам радость велию! Господь Бог услышал наконец вопль Святыя Церкви Своея и освободил ее от духовного министерства, сего ига египетского, под коим она несколько лет стенала», – сообщал в письме из Петербурга митрополиту Филарету митрополит Серафим.

Семидесятилетний президент Российской академии наук адмирал Шишков стал министром народного просвещения.

В 1815 году Пушкин писал свою известную эпиграмму «Угрюмых тройка есть певцов – Шихматов, Шаховской, Шишков». Сейчас во «Втором послании к цензору» Александр Сергеевич иначе написал об Александре Семеновиче и его новом назначении:

 
Обдумав, наконец, намеренья благие,
Министра честного наш добрый царь избрал,
Шишков наук уже правленье восприял.
Сей старец дорог нам: друг чести, друг народа,
Он славен славою двенадцатого года;
Один в толпе вельмож он русских муз любил,
Их, незамеченных, созвал, соединил…
 

Одновременно Шишкова назначили главноуправляющим делами иностранных вероисповеданий. Наконец-то в России началась борьба с иностранным засильем, с раболепным почитанием всего европейского и презрением всего русского. Во главе этой борьбы встал тот, кто еще тринадцать лет назад в своем «Рассуждении о любви к Отечеству» писал: «Воспитание должно быть отечественное, а не чужеземное. Ученый чужестранец может преподать нам, когда нужно, некоторые знания свои в науках, но не может вложить в душу нашу огня народной гордости, огня любви к отечеству, точно так же, как я не могу вложить в него чувствований моих к моей матери… Народное воспитание есть весьма важное дело, требующее великой прозорливости и предусмотрения. Оно не действует в настоящее время, но приготовляет счастие или несчастие предбудущих времен и призывает на главу нашу или благословение, или клятву потомков». А еще раньше, в своем знаменитом «Рассуждении о старом и новом слоге российского языка»: «Какое знание можем мы иметь в природном языке своем, когда дети знатнейших бояр и дворян наших от самых юных ногтей своих находятся на руках у французов, прилепляются к их нравам, научаются презирать свои обычаи, нечувствительно получают весь образ мыслей их и понятий, говорят языком их свободнее, нежели своим, и даже до того заражаются к ним пристрастием, что не токмо в языке своем никогда не упражняются, не токмо не стыдятся не знать оного, но еще многие из них с им постыднейшим из всех невежеством, как бы некоторым украшающим их достоинством хвастают и величаются. Будучи таким образом воспитываемы, едва силой необходимой наслышки научаются они объясняться тем всенародным языком, который в общих разговорах употребителен; но каким образом могут они почерпнуть искусство и сведение в книжном или ученом языке, столь далеко отстоящем от сего простого мыслей своих сообщения? Для познания богатства, обилия, силы и красоты языка своего нужно читать изданные на оном книги, а наипаче превосходными писателями сочиненные».

Но он же был не только ненавистником Голицына, но и противником святителя Филарета. Удивительно, как порой бывают врагами люди, коих потомки почитают с одинаковым благоговением!

Шишков яростно выступал против перевода Священного Писания и Филаретовских катехизисов. Кстати, в том же ведь году вышел и краткий. Святитель Филарет назвал его так: «Начатки христианского учения, или Краткая Священная История и краткий Катихизис», предварив текст эпиграфом из первого соборного послания апостола Петра: «Яко новорождени младенцы, словесное и нелестное млеко возлюбите, яко да о нем возрастете во спасение». Труд небольшой по объему, но, тем не менее, весьма трудоемкий. Нужно было коротко изложить весь Ветхий и Новый Завет, всю историю христианства, дать ответы на главные вопросы, встающие перед христианином. Попробуйте в двадцатистрофном стихотворении изложить содержание «Евгения Онегина», и вы поймете, что значило написать сей краткий катехизис.

20 мая в Чудовом монастыре святитель Филарет вновь обращался к памяти святителя Алексея и читал проповедь о втором блаженстве, но взял его в том виде, в каком оно описано не в Евангелии от Матфея «Блаженны плачущие, ибо они утешатся» (Мф. 5, 4), а в Евангелии от Луки: «Блаженны плачущие ныне, ибо воссмеетесь» (Лк. 6, 21). Ему важно было именно слово «смех», чтобы поговорить о евангельском понимании смеха и плача. Там же, в Евангелии от Луки, он берет слова о каре за смех: «Горе вам, смеющимся ныне, яко возрыдаете и восплачете» (Лк. 6, 25). Но:

– Под именем смеха, – говорил святитель Филарет, – Евангелие разумеет, без сомнения, не один устный смех, и не собственно смех осуждает… Итак, смеющиеся, которых осуждает Евангелие, суть люди, которые преданы удовольствию чувственному так, что поставляют его предметом всех желаний, целью всей деятельности… Подобным образом не всякие слезы составляют плач евангельский… Плачущие в духе евангельском суть люди, которые чувственное удовольствие находят грубым, низким, недостойным и ничтожным, которым ничто земное не мило, ничто тленное не дорого, но возлюблен Един Бог и Его небесное Царствие, драгоценна едина душа и ее вечное спасение; которые, углубляясь в познание себя, чувствуют душу свою полною грехов вольных и невольных, ведомых и неведомых, и горько плачут ныне…

Летом тепло, а потому хорошо ездить, и Московский архиепископ посвящал это благодатное время для архипастырских поездок по Подмосковью. 6 июня был в Верее, через два дня – в Можайске, через четыре дня – в Волоколамске и так далее по подмосковным городам и весям.

В один из дней той пастырской поездки по Подмосковью нашла свое неожиданное окончание история с избиением семинариста Дроздова. Двадцать два года прошло с той поры, как его, накрытого одеялами, колотили, пытая:

– Прорцы, Василий, кто тя ударяяй!

Неподалеку от Звенигорода располагалось село Караулово. В конце XVIII века владевшие им помещики переименовали его в Коралово, а в XX столетии блюстители правописания добавили вторую букву «л». Но во времена святителя Филарета оно было еще с одной «л», и в том Коралове служил настоятелем храма его давний обидчик, организатор того избиения. Он уж, поди, и забыл про тот случай, мало ли кого в семинарии поколачивали… И вдруг к нему нагрянул сам московский архиерей. Проследовал в храм, внимательно все разглядывая, будто искал чего-то. Остановился перед образом Тихвинской Божией Матери, провел пальцем по окладу и показал настоятелю толстый слой пыли:

– Прорцы мне, отче, почто у ти пыль здесь?

Бывший обидчик все вспомнил, в глазах потемнело – неужто владыка Филарет приехал мстить ему?

– Прости, владыко! – пав на колени, взмолился он. Святитель Филарет ласково усмехнулся:

– Ты понял?

– Понял, владыко, все понял! Прости меня великодушно!

– Ну, а коли так, то Бог простит.

Сей анекдот был весьма распространен среди москвичей. Документального его подтверждения нет, но многие авторы, включая святителя Иоанна (Снычева) и Александра Ивановича Яковлева, с удовольствием его воспроизводят. Не вычеркну и я его из моей книги.

Что бы ни открывалось в самой Москве и ее окрестностях, на освящение звали владыку Филарета, и он старался всюду успеть, всех обогреть своих напутственным словом. Вот он произносит речь на открытии дома трудолюбия, в котором будут воспитываться бедные и бесприютные девушки. Вот освящает храм во имя святителя Николая в Котельниках. Вот рукополагает в Успенском соборе нового Дмитровского епископа Кирилла. Вот освящает храм во имя святителя Димитрия Ростовского чудотворца в Борисоглебском общежительном монастыре. А вот он приглашен на открытие нового театра, который пока еще в Москве называют малым с малой буквы, а вскоре начнут называть Малым – с большой.

Но к театрам святитель Филарет относится с большой долей иронии. В письме к Екатерине Новосильцевой он писал: «О театре, в котором я отроду не был и о котором потому имею догадочное только понятие, трудно мне судить – до какой степени может быть невинно участие в этой забаве». Так что и приглашение на открытие Малого театра он вежливо отклонил. Еще он называл театры «домами зрелищ» и причислял к «народным забавам», которые мудрое правительство обязано разрешать, «подобно тому, как снисходительные родители допускают детские игры» – это из «Слова в день рождения благочестивейшего государя императора Александра Павловича», сказанного спустя два месяца после открытия Малого театра, 12 декабря 1824 года.

Никто еще не знал тогда, что это последний день рождения Александра, который будет отмечаться в эпоху его царствия. Но то, что грядущий год принесет много перемен, люди понимающие догадывались.

В ноябре владыка Филарет узнал о новых достижениях Шишкова в его борьбе с ним. Новый министр просвещения добился запрета на печатание как большого, так и малого катехизисов, а также потребовал остановки перевода Библии на современный язык и получил одобрение.

Стали ходить слухи, что вскоре владыку Филарета переведут из Москвы в Грузию. 8 декабря он отправил в Петербург письмо к митрополиту Серафиму. В нем он высказывает справедливое недоумение – ведь еще полгода назад труды по созданию катехизиса вызвали приветствие властей, и Александр, и Серафим одобрили сие деяние. Как же можно столь резко менять мнение!?

«Приступив к составлению катихизиса, первую часть читал я Вашему Высокопреосвященству при преосвященном Григории, епископе Ревельском, и в главном получил утверждение, а в некоторых подробностях, по сделанным замечаниям исправил. Потом весь катихизис рассматриваем был Вашим Высокопреосвященством в течение немалого времени – каждая ошибка, слово или выражение, которое подвигалось Вашему замечанию, исправлено не иначе как с одобрения Вашего. Затем катихизис был внесен в Святейший Синод, который, одобрив оный, испросил на издание Высочайшее повеление.

Непонятно, как, и кем, и почему приведено ныне в сомнение дело, столь чисто и совершенно утвержденное всем, что есть священного на земле.

Невелика была бы забота, если бы сомнение сие угрожало только личности человека, бывшего орудием сего дела, но не угрожает ли оно иерархии, не угрожает ли Церкви? Если сомнительно Православие Катихизиса, столь торжественно утвержденного Святейшим Синодом, то не сомнительно ли будет Православие самого Святейшего Синода?» – смело и с вызовом писал московский архиепископ Филарет петербургскому митрополиту Серафиму.

Но письмо не возымело действия. Из книжных лавок стали изымать Евангелие с параллельными текстами и оба Филаретовых катехизиса. На кирпичном заводе полностью сожгли только что отпечатанный тираж Пятикнижия Моисея в переводе на современный русский язык. Заговорили и о планах Шишкова запретить распространение проповедей архиепископа Филарета.

Митрополит Серафим в своем ответе на письмо архиепископа Филарета ссылался на произвол Шишкова и сам во многом недоумевал: «Вы спросите, почему русский язык не должен иметь места в катихизисе, а наипаче в кратком, который предназначен для малых детей… На сие и на многие другие вопросы я удовлетворительно Вам ответствовать никак не могу. Надеюсь, что время объяснит Вам то, что теперь кажется темно, а время сие скоро, по моему мнению, настанет. Будьте уверены, что я принимаю в Вас дружеское участие и искренно желаю Вам добра.

Я чувствую, что положение Ваше тяжело, и скорблю о сем от всего сердца, что не имею возможности облегчить Вас от бремени.

Итак, потерпи, пастырь добрый! Терпение не посрамит. Оно доставит Вам опытность, которая впоследствии времени крайне полезна Вам будет, что я имел случай сам над собою узнать».

Потерпеть пастырю доброму придется совсем чуть-чуть – всего каких-то тридцать четыре года!..

Он готов был смиряться и терпеть, как подсказывало ему сердце христианина, но нет-нет, да и прорывалась обида. Филолог, редактор «Сына Отечества» Николай Иванович Греч, выпустивший «Учебную книгу российской словесности» и «Опыт краткой истории русской литературы», собирал материалы для словаря российских авторов и прислал письмо святителю Филарету с просьбой дать ему автобиографический очерк, на что владыка ответил: «Простите меня, что я умедлил ответом на сие. Не употреблю обыкновенного извинения делами. Справедливо сказать, меня отталкивала от сего дела мысль, к чему годится моя биография!.. Если Вам угодно иметь мою краткую биографию от меня, то вот она: худо был учен; хуже учился; еще хуже пользуюсь тем, чему был учен и учился; многа милость Господня и снисхождение людей». В этом звучит даже что-то детское, обиженное на всех: сами же говорите, что я плохой, так чего ж вам еще от меня надо!..

Под угрозой оказалось главное дело Московского Златоуста – разъяснение христианского учения пастве. Ему дано было проникать в суть христианских евангельских понятий, и он горел желанием делиться своим пониманием. Он видел, как часто люди, не понимая чего-то в Священном Писании в некотором роде даже обижаются, если им, как малым детям, дают знать, что им не дано понимать все. Это мало-помалу подтачивает основы веры, а в итоге может привести и вовсе к отвращению от Церкви.

Не лучше и то, когда люди начинают по-своему и зачастую весьма неправильно, толковать непонятные места Библии. Как в случае с «нищими духом» – ничего не читай, ничего не понимай, будь невежествен, вот тебе и нищий духом. Получается, Царствие Небесное наследуют полные невежды и профаны! Еще хуже, когда толкователями становятся руководители тайных обществ, сект, масонских лож. Нет, необходимо было пастырское объяснение, и святитель Филарет считал бы себя преступником, если бы не давал оного. Почти каждая его проповедь несет в себе евангельское просвещение. Часто он берет темой для проповеди места из Писания, вызывающие недоумение и споры. Так, в канун нового, 1825 года в «Слове на Рождество Христово» он взял на себя ответственность толковать, почему в пророчествах сказано, что мессии нарекут имя «Еммануил», а Христа назвали «Иисусом».

– При сем рассуждении о точном исполнении пророческих слов, относящихся к Рождеству Господа нашего Иисуса Христа, может кто-либо спросить: почему не столь по-видимому точно исполнилось предсказание о Его имени? Поелику пророк Исаия преднарек Ему имя Еммануила: но вместо того Ангел повелел нарещи Ему имя: Иисус.

«Иисус», по-еврейски «Йешу’а», означает «Спаситель». Слово «Еммануил» по-еврейски означает «С нами Бог». Евреи много веков ожидали Спасителя, коего называли мессией. «Мессия», по-еврейски «маши’а», означает «помазанник». Им должен был стать царь из рода царя Давида, который спасет евреев от международного плена. Его явление означает, что с нами Бог и Спаситель. Вот только спасение через Иисуса произошло совсем не такое, какого ожидали иудеи. Они ждали, что явится помазанник, освободит от поработителей и сделает евреев поработителями других народов. Иисус же освободил евреев, а за ними и остальные народы от древних заветов вражды и взаимного порабощения, от закона «зуб за зуб, кровь за кровь», дав новый закон: «Возлюби ближнего», и даже более: «Возлюби врага своего».

И в своей проповеди Филарет проводит филигранную операцию по объяснению всего этого:

– В Сыне Девы сближается с нами Бог, или иначе сказать, что мы Им спасаемся!… Приведите себе на мысль то, что Еммануил и предсказан, и пришел на землю по предсказаниям для верующих; а где вера, там не все должно быть ясно видимо, но должно нечто предполагать сокровенное, поелику вера, по апостолу, есть обличение невидимых (Евр. 11, 1)… Разлучение от Бога и состояние греховное есть одно и то же. Следственно, приближение к Богу и спасение от грехов есть опять одно и то же. Следственно, Еммануил – с нами Бог, и Иисус – Спаситель от грехов так же есть одно и то же. Следственно, и пророчество точно, и событие верно пророчеству. Еммануил есть Спаситель; Иисус есть с нами Бог… О имени Господа нашего Иисуса Христа с нами Бог, христиане, всегда и во всем, чрез памятование о Нем, чрез молитву к Нему, чрез веру и любовь, чрез непрестанное упражнение в том, что угодно Богу и что к Богу нас приближает. Аминь.

«С нами Бог» – на это оставалось уповать всей Руси православной, встречая грозный 1825 год, когда страна и народ встали на грань, за которой могла разразиться подобная Великой французской – Великая русская буржуазная революция.

Грозным предвестием грядущих бурь явилось в ноябре 1824 года наводнение в Петербурге, ставшее рекордным за всю его историю. Как нечто апокалипсическое описал эту катастрофу Пушкин в «Медном всаднике». Нева «как зверь остервеняясь, на город кинулась», и «встал Петрополь, как Тритон, по пояс в воду погружен».

Узнав о петербургском бедствии, архиепископ Филарет тотчас отправил три тысячи рублей князю Александру Борисовичу Куракину – председателю комитета по оказанию помощи пострадавшим, а затем обратился с призывом к московской пастве начать сбор средств. В итоге было собрано и отправлено в северную столицу около тридцати пяти тысяч рублей.

Такие страшные явления всегда рассматривают как знаки свыше. Через год сей знак оправдается в виде иного наводнения – политического.

Государь император, осматривая последствия наводнения, глотая слезы, услышал, как кто-то сказал в толпе:

– За грехи наши!

– Нет, за мои! – тихо, с болью в голосе, произнес Александр.