Текст книги "Московский Златоуст. Жизнь, свершения и проповеди святителя Филарета (Дроздова), митрополита Московского"

Гоголь давно уже шел к святителю Филарету. 27 февраля 1844 года Николай Михайлович Языков в письме Гоголю рекомендовал ряд работ святителя: «…Творений святых отцов, переведенных Троице-Сергиевой Лаврою, – теперь выходит третье издание за прошлый год – и «Москвитянина» за 1843 год пришлю; там есть отлично-прекрасная проповедь Филарета на освящение храма в оной Лавре – так, как в прибавлениях к переводам св. отцов, его же беседа на Благовещение и слово в 1-й день Пасхи!! Ты их прочтешь с большим удовольствием». В 1845 году Гоголь просил Ф. Н. Беляева прислать ему во Франкфурт стихотворный ответ Филарета на пушкинское стихотворение «Дар напрасный, дар случайный…» и вскоре получил его. Надо полагать, к декабрю 1848 года Николай Васильевич хорошо знал творчество святителя.

Великий писатель явился к великому проповеднику в сопровождении композитора Большого театра Алексея Николаевича Верстовского, с которым в то время крепко подружился. Увы, мы не знаем содержания той беседы, но можно предположить, что говорили много и о самом важном. Эту догадку можно было ба подтвердить словами Гоголя из письма С. П. Шевыреву, написанному позже, в 1851 году, когда Николай Васильевич снова собирался наведаться к святителю Филарету, но так почему-то и не осуществил своих намерений: «К митрополиту я хотел ехать вовсе не затем, чтобы беседовать о каких-либо умных предметах, на которые, право, в нынешнее время поглупел. Мне хотелось только прийти к нему на две минутки и попросить молитв, которые так необходимы изнемогающей душе моей». Стало быть, вероятнее всего, что в первый визит он как раз беседовал с владыкой Филаретом «о каких-либо умных предметах».

Одно можно сказать точно: встреча произвела на Гоголя сильнейшее впечатление, что отразится в самые последние дни его жизни. Но об этом чуть позже.

Заканчивался грозный для Европы 1848 год, и в проповедях своих Московский Златоуст раз за разом призывал народ русский не поддаваться европейской заразе, благодарил Господа за то, что только холерою, а не революцией наказывал Он за грехи наши. Но то, что сей год был мирным, не означало, что следующие будут таковыми же. И в битве с греховным наваждением нельзя было уставать Московскому Златоусту. И он продолжал бороться с чрезмерной любовью людей к излишествам:

– У сириян был идол, который назывался маммона и суеверно почитался покровителем богатства. От сего и к самому богатству перенесено то же название: маммона. Господь, конечно, не без причины, вместо простого названия богатства, употребил слово маммона, в котором с понятием богатства соединяется понятие идолослужения: и причину сего не иную можно предположить, как ту, что хотел означить не просто богатство, но богатство, с пристрастием собираемое, с пристрастием обладаемое, делающееся идолом сердца.

Вспомним, как много закатывалось в те времена балов и всяких праздников, как молодые люди, да и не только молодые, соревновались между собой, кто в больших балах примет участия. И это при том, что уровень нищеты в России, хоть и был куда более утешительным, нежели в Англии, Германии, Франции и других странах Европы, но все же, оставался довольно низким. В беседе о милосердии к бедным святитель Филарет высказал и свое мнение о благотворительных увеселениях, часть средств от которых шла в помощь бедноте:

– Очень ли хорошо поступают, когда говорят: дай деньги на зрелище или на другое суетное увеселение; половина их издержится для твоего удовольствия, а другая обратится в милостыню. Что тут будет? Милостыня ли очистит суету? Или суета лишит чистоты милостыню? Найдется ли на сие ответ, который был бы приятнее вопроса? Но, конечно, не подлежит сомнению то, что, если бы назначаемые на благотворительное увеселение деньги, с устранением увеселения и на него издержек, сполна были отданы на милостыню, то милостыня была бы вдвое больше и несравненно чище. Апостол учит нас плакати с плачущими (Рим. 12, 15), а не ликовать с мыслию о несчастных и не переполнять чашу веселия, чтобы дрождие досталось плачущим. Дрождие это закваска, которая в виде осадка оставалась на дне бочек с пивом или квасом. Каково сказано! Мол, выпили сами напиток, а гущу со дна роздали неимущим! Так мог говорить только он, вызывая неудовольствие веселящихся: «Опять скрипучий старик завел свою шарманку!» Ибо только он и такие, как он, понимали смысл жизни – быть в ладу со всем миром, а это значит, не хохотать беззаботно, когда рядом плачут, а идти к плачущим, дабы утешить, разделить с ними то, что имеешь. И тогда не будет ни холер, ни революций. Но кто хотел понимать это, жить этим? Единицы. Как тогда, так и сейчас, полтора века спустя.

Уходивший 1948 год отмечен еще и тем, что в журнале «Звездочка» был опубликован стихотворный ответ «Не напрасно, не случайно жизнь от Бога мне дана…», написанный некогда святителем Филаретом на стихи Пушкина «Дар напрасный, дар случайный…» Этот журнал выходил в Петербурге с 1842 по 1863 год и предназначался для чтения воспитанниц институтов благородных девиц. Стихотворение владыки Филарета появилось в нем под названием «Пушкин, от мечтаний перешедший к размышлению». Это была не первая публикация, но первую можно вполне назвать курьезной – она вышла в 1840 году в журнале «Маяк» под видом стихов Гете. Полное название «Маяка» было «Маяк просвещения и образованности. Труды ученых и литераторов, русских и иностранных», и издавали его критик П. А. Корсаков и публицист, критик и прозаик С. А. Бурачок. Ходила едкая эпиграмма, сочиненная С. А. Соболевским:

 
Просвещения «Маяк»
Издает большой дурак
По прозванию Корсак,
Помогает дурачок
По прозванью Бурачок.
 

Теперь в «Звездочке» стихи святителя Филарета уже не принадлежали никакому Гете, но публикация тоже явно была предпринята без ведома и согласия митрополита. И неизвестно, знал ли он о ней вообще. А если знал, то как откликнулся. Скорее всего – никак.

Начинался новый, 1849 год. Владыка Филарет опять болел и лишь 30 января мог признаться: «Моя простуда уменьшилась, и я не считаю себя больным». Но в том, что его проповеди возымели сильное действие на новый Израиль, как он нередко именовал народ русский, признаться не мог. Много было верующих, но много и безумствующих. «Меня Господь сподобил принять в Своей церкви к Трапезе Господней около ста человек, – писал он в начале Великого поста преподобному Антонию. – Утешен я также был притекавшему к святителю Алексию в навечерие и в день его праздника, и на первой неделе поста на повечерия. Но что слышал о неистовстве зрелищ на сырной неделе, то очень печально. Европа безумствует и страждет; мы видим и не страшимся идти путем безумия, не вразумляясь ни тем, что уже нас постигло, ни тем, что может нам угрожать».

Увеселения не прекращались и во время поста. Святитель Филарет обратился к новому генерал-губернатору Москвы с просьбой запретить катания с гор, танцы, музыку и иллюминацию. После отставки Алексея Григорьевича Щербатова с прошлого года генерал-губернатором являлся Арсений Андреевич Закревский; он был на год моложе Филарета, сражался при Аустерлице, Прейсиш-Эйлау, Рущуке, прошел всю войну 1812 года, дрался под Лейпцигом, Кульмом, Дрезденом, брал Париж… Но взять московские ледяные горки так и не сумел. Запретил музыку и иллюминацию, а про горки ответил:

– Их и государь в Петербурге во время поста не отменяет.

Впрочем, Арсений Андреевич быстро сделался одним из друзей митрополита, покорно слушался советов своего мудрого сверстника. Он стал наводить строгости, запрещая излишние пышные праздники, проводившиеся по поводу и без повода. Многим это не нравилось, но нельзя было не признать, что в Первопрестольной стало куда больше порядка, нежели ранее, улицы стали чистыми, меньше пьяных дураков шаталось по ним, меньше слышалось разнузданной матерщины. Фанатам земных радостей это казалось верхом деспотизма, светское общество презирало Закревского, присвоив ему прозвище Арсений-паша. Одним из яростных врагов Арсения Андреевича стал известнейший острослов и балагур Александр Сергеевич Меншиков, светлейший князь, генерал-адъютант, адмирал, правнук Александра Даниловича Меншикова. Он-то как раз любил веселиться круглый год без передышки! Однажды, вернувшись из Москвы в Петербург, он встретился с императором. Николай I спросил:

– Ну что Москва? Святая Москва…

– Не только святая, – ответил Меншиков, – но с некоторых пор еще и великомученица. Какой там во всем порядок! Даже все собаки появляются на улицах в намордниках. И только собаку Закревского видел я без намордника.

Пройдет несколько лет и на этого остряка свалится вся вина за неудачи России в Крымской войне, и уже не он, а ему будут лепить малоприятные прозвища, главным из которых станет «Изменщиков».

Но дождемся Крымской войны, а пока возвратимся в 1849 год.

Накануне Страстной седмицы в Москву прибыл государь император. В Вербное воскресенье 27 марта московский митрополит встречал его торжественной речью в Успенском соборе Кремля:

– Во дни, необильные миром, твой народ в мире, потому что над ним бодрствует твой самодержавный дух.

А ровно через неделю, в день Светлого Христова Воскресения, самодержец вручил пастырю Москвы большую награду – святитель Филарет «за неусыпные попечения о вверенной епархии, при многолетней опытности и назидательном проповедании слова истины, которые являют просвещенно-ревностного Пастыря стада Христова, и уважая сии отличные достоинства и неутомимо совершаемые в пользу Православной Церкви и Отечества подвиги, Всемилостивейше пожалован алмазными знаками ордена Св. Андрея Первозванного».

Награждение алмазными знаками со времен Павла I стало как бы удвоением ордена. В Российской империи один и тот же орден получить дважды было нельзя – только несколько степеней ордена. У ордена Андрея Первозванного степень была только одна. И получить его человек мог только один раз в жизни, причем, не за какие-то конкретные подвиги, а по личному усмотрению императора за совокупность деяний на благо России. Первым кавалером этого ордена, учрежденного Петром Великим, стал создатель русского флота Федор Алексеевич Головин. Вторым после него – гетман Иван Степанович Мазепа, за то, что Украина стала полной союзницей России. Но, нарушив девиз ордена «За веру и верность!», Мазепа стал первым же, кто был с позором лишен высшей государственной награды Российской империи. Сам Петр I являлся лишь шестым по счету кавалером Андреевского креста, а главный птенец гнезда Петрова Александр Данилович Меншиков – седьмым. Всех кавалеров ордена Святого Андрея Первозванного с 1699 по 1917 год было четыре сотни. И одним из них – митрополит Филарет Московский.

Павел I, который так же, как и святитель Филарет, боролся с излишней роскошью, запретил по собственному усмотрению украшать ордена бриллиантами. Так было заведено правило награждать особо отличившихся кавалеров алмазными знаками. При первом награждении кавалер имел право лишь заказать у ювелира звезду и крест из металла, но без украшений. Вторым награждением государь вручал собственноручно звезду и крест, украшенные алмазами. Таким образом, кавалер ордена Андрея Первозванного, получив алмазные знаки отличия, становился в своем роде «дважды героем». Стать «трижды героем» уже было нельзя.

Получив алмазные знаки, «дважды герой» митрополит Филарет писал наместнику Троице-Сергиевой Лавры: «Справедлива дошедшая до Вас весть, что благочестивому Государю Императору благоугодно было ущедрить меня новою милостию. Разделяю ее со всеми моими сослужителями, потому что если всемилостивейший Государь удостоил милостиво отозваться о моем управлении, то сие могло быть достигнуто не иначе, как при споспешествовании добрых сослужителей моим посильным попечением».

Главным московским событием, приуроченным к светлому празднику Пасхи, в том году стало торжественное освящение Императорского Кремлевского дворца.

После переноса столицы из Москвы в Санкт-Петербург царское значение московских дворцов утратилось, помещения использовались московскими отделениями коллегий, некоторые строения ветшали, гибли от пожаров. Императрица Елизавета Петровна решила построить в Кремле новую императорскую резиденцию. На месте снесенных палат старинного дворца Растрелли возвел московский Зимний дворец в стиле барокко, похожий на Большой Петергофский дворец. Как известно, при Екатерине II архитектор Баженов спроектировал грандиозный план сноса всего Кремля до основания и построения на его месте распахнутой площади с Большим Кремлевским дворцом. В 1770 году даже приступили к претворению этого проекта в жизнь и разобрали всю кремлевскую стену, выходившую на Москву-реку, вместе с тремя башнями и Тайницкими воротами. 1 июня 1773 года произошла торжественная закладка нового дворца. Но архитектор впал в немилость, проект его пересмотрели и пришли к выводу, что столь грандиозное строительство чересчур дорого и денег взять будет неоткуда. Кремль был спасен от Баженова милостью Божьей. По проекту Казакова стену и башни отстроили заново. По проекту Николая Александровича Львова обновили дворец Растрелли, а после пожара 1812 года здание восстановили уже в формах классицизма.

С началом строительства храма Христа Спасителя возникла мысль о том, что неподалеку от собора должен встать в Кремле столь же величественный царский дворец. Как выразился император, «дабы в его пространстве сочеталось все, что в памяти народной тесно связано с представлением обиталища Государя». В 1837 году составление проекта дворца было поручено тому же, кто проектировал и Храм Христа Спасителя, – придворному архитектору Константину Андреевичу Тону. Выходец из семьи обрусевшего немецкого ювелира, он с золотой медалью окончил Императорскую академию художеств, и первой его работой стал проект «Немецкого Трактира» на Крестовском острове. Учился в Италии, где был принят в члены Флорентийской академии художеств, реставрировал античные памятники и особенно прославился как реставратор дворца Цезарей в Риме на Палатинском холме. Именно после этого Николай I обратил на него внимание и причислил к своему Кабинету. Вернувшись в Петербург, работал здесь некоторое время, устроил набережную со сфинксами, привезенными в северную Пальмиру при содействии Андрея Николаевича Муравьева, построил собор святой Екатерины в Царском Селе и храм апостолов Петра и Павла в Петергофе, поставил памятник Державину в Казани, памятник Дмитрию Донскому на Куликовом поле и многое другое весьма значительное, но, все же, главные творения Константина Андреевича ждали его в Москве и с благословения митрополита Филарета – храм Христа Спасителя и Большой Императорский Кремлевский дворец.

Дворец, предложенный им, в своих очертаниях соответствовал линиям и пропорциям Кремля, и в 1839 году митрополит Филарет освятил закладку, началось строительство, продолжавшееся десять лет. Главным художником дворца был назначен другой замечательный русский гений – Федор Григорьевич Солнцев. Родившийся в семье крепостного крестьянина в 1801 году, к тому времени он был уже академиком живописи. Солнцева и Тона объединяло с владыкой Филаретом одно – они не желали видеть в своих творениях модных так называемых «классических» богов греческого и римского язычества, стремясь придать русской архитектуре и живописи русские очертания. И в итоге Большой Кремлевский дворец вышел таков, что святитель Московский мог с легким сердцем и с радостью освятить новое величественное здание. Истории с Триумфальной аркой и Большим театром не повторились.

Поначалу в едином целом с Большим дворцом должна была строиться и Оружейная палата, но в 1842 году ее отделили. Но в единый комплекс вошли Грановитая палата, Теремной дворец, Золотая царицына палата и дворцовые церкви. Один из древнейших храмов столицы – собор Спаса на Бору – был заключен во внутреннее пространство Большого Кремлевского дворца. Мотивы Теремного дворца Тон использовал в наружной отделке нового сооружения, своим главным фасадом смотрящего на Кремлевскую набережную. Окна выполнены в традиции русского зодчества и украшены резными наличниками с двойными арками и гирькой посередине. Так же, как и храм Христа Спасителя, по мысли императора, дворец должен был стать памятником славы русского воинства. Пять его парадных залов – Георгиевский, Андреевский, Александровский, Владимирский и Екатерининский – названы в честь орденов Российской империи, их внутреннее убранство выполнено в соответствии с мотивами регалий этих орденов.

И здесь, в новом сверкающем Георгиевском зале, в субботу Пасхальной седмицы 9 апреля 1849 года, совершив чин освящения нового дворца, святитель Филарет произносил торжественную речь:

– Между прочими царскими чертогами сей чертог Георгия Победоносца самым наименованием своим не дает ли уже разуметь, о ком помышлял государь, нарекая ему сие имя? – Он помышлял о своих верных подвижниках браней, и не только помышлял, но и восхотел свою о них мысль торжественно здесь проявить и увековечить. Как царский дух его живет в его воинстве непрестанным попечением о его благоустройстве и совершенстве, так хощет он, чтобы память и честь его воинства жила в его царском доме. Чертог Георгия Победоносца должен быть храмом славы победоносного Российского воинства или, что равно справедливо, храмом царской любви к верному воинству. Имена полков, светлые испытанною верностью, мужеством, победами, – имена членов почетного сонма Георгиевских ратоборцев будут здесь навеки сиять и осияваться царскою славою. И сего-то царственного памятника полагает ныне начало благочестивейший государь, и сему-то начинанию призываем благословение свыше, при предстательстве Святого Георгия Победоносца.

Здесь же стояли и слушали воины, коим, скорее всего, вскоре предстояло идти в сражение, потому что уже известно было о начале восстания в Венгрии, и он говорил им:

– Да поможет Бог Державной мудрости держать Российское воинство в таком, как ныне, положении, чтобы один грозный вид его достаточен был отражать войну и чтобы не было нужды поражать врагов. Но если когда дерзость врагов и царственное правосудие вызовут вас к брани, вы вспомните тогда особенно сей чертог, и каждый полк, и каждый воин скажут единым сердцем: станем подвизаться так, чтобы царь в своем Георгиевском чертоге веселым оком воззрел на имена полков наших!

Но с открытием и освящением Большого Кремлевского дворца связано не только светлое воспоминание в жизни святителя Филарета. Он не мог забыть о сносе древнейшей кремлевской церкви, отданной в жертву дворцу. Храм Рождества Иоанна Предтечи был построен еще в XII веке, то есть был ровесником Первопрестольной. Дорог он был сердцу православного москвича тем, что являлся памятником низвержения язычества. На месте его некогда находилось языческое капище, при коем совершались обряды в честь божества Купалы и непотребные радения, сопровождаемые купанием в реке и свальным грехом. Принявшие истинную веру москвичи на месте разрушенного капища воздвигли храм в честь праздника Рождества Иоанна Предтечи, совпадающего по времени с днем Купалы. Так языческое купание было заменено почитанием Крестителя, «купавшего» Христа во время крещения во Иордане. Деревянная Предтеченская церковь простояла до времен Василия Темного, который возвел на ее месте каменную. Затем архитектор Алевиз Фрязин построил другую; она-то и простояла до 1847 года, когда выяснилось, что после возведения нового дворца ей грозит разрушение – езда на лошадях, неизбежная вблизи дворца, создаст вибрацию и постройка не выдержит. Приняли решение храм перенести внутрь Боровицкой башни. Но митрополит Филарет, узнав об этом, загоревал и возмутился. Пришлось его долго уговаривать. В итоге он смирился, но лично составил таблички, объясняющие причину переноса, и эти таблички с разрешения императора были помещены на стенах башни.

В башенном храме отныне один раз в год совершались богослужения – в праздник Иоанна Предтечи. Снос стариннейшей церкви создал некое незаконченное пространство и впоследствии все тот же Тон установил здесь массивную чугунную решетку с воротами. Пройдет шестьдесят лет и большевики равнодушно уничтожат и храм внутри Боровицкой башни – прошлое Родины для них будет пустой звук.

Летом 1849 года русские войска вступили в Венгрию для участия в подавлении мятежа. У нас принято однобоко, «по-венгерски», трактовать те события. Мол, гордый венгерский народ боролся за свою независимость от Австрии, и уже, было, достиг ее, но тут пришел плохой русский царь Николай Палкин и все испортил благороднейшим Лайошу Кошуту и Шандору Петефи. При этом почему-то забывают о других народах, которые также в это время боролись за свою независимость. Это словаки, хорваты, трансильванские румыны и воеводинские сербы. И боролись они за то, чтобы выйти из состава Венгрии. Право венгров на независимость от Австрии признается теми, кто против политики Николая I, а право народов, входивших в состав Венгрии, почему-то презирается. Но главное же то, что смысл революции заключался не столько в борьбе за независимость от австрийской короны, сколько за независимость от так называемых феодальных устоев, в число которых попадали и христианские, церковные постановления.

Не вдаваясь в политические смыслы событий, митрополит Филарет призывал паству молиться о русском воинстве. 21 июня русская армия под командованием Паскевича вошла в восточные области Венгрии и в течении полутора месяцев подавила восстание. Хорватские, сербские, словацкие и румынские области, не желавшие подчиняться Венгрии, отныне стали подчиняться единому центру в Вене. Порядок монархического правления был восстановлен. Увы, в этой схватке погиб национальный венгерский поэт двадцатишестилетний Шандор Петефи. Любопытно, что он не имел венгерских корней, по отцу – серб, по матери – словак, и настоящее его имя Александр Петрович. Начав писать стихи по-венгерски, он перевел на венгерский и свое имя, так и получился псевдоним Шандор Петефи, или, точнее, как принято у венгров, Петефи Шандор. Не менее примечательно, что почти все руководители восстания остались живы, Лайош Кошут доживал свой век в эмиграции в Турции, а погиб сербо-словак Александр Петрович. Да еще был казнен граф Лайош Баттяни, коему Ференц Лист посвятил свой знаменитый похоронный марш…

1 августа русский полководец Федор Васильевич Ридигер принял капитуляцию венгров под Вилагошем. В нашей истории было два знаменитых Ридигера. Второй – наш незабвенный патриарх Алексий II.

Либеральная публика яростно клеймила позором Россию и ее государя, душителя венгерских свобод. Точно так же, как спустя сто с лишним лет будут проклинать советские войска, подавившие восстание в Венгрии 1956 года, закрывая глаза на то, что это восстание, помимо всего прочего, носило и ярко выраженный антисемитский характер и резня начиналась страшная.

В России бурлили споры: одни защищали свободу, другие – реакцию. Православное духовенство во главе с такими, как святитель Филарет, разумеется, стояло на реакционных позициях. Реакция есть ответ действием на некое воздействие. Скажем, человеческий организм, обладающий иммунитетом, реагирует на болезнь, борется с ней. Не обладающий – не реагирует, поддается болезни и погибает.

17 августа 1849 года вышел царский манифест «О благополучном окончании войны с Венгрией». Заметим: не о подавлении восстания, а об окончании войны. Государь подчеркивал не карательный и не подавительный, а именно военный характер военных действий. Через пять дней в Успенском соборе Кремля митрополит Московский произнес слово:

– Наше воинство понесло труд долгих и трудных путей. Боролось не только с врагами, но и с природою. Проникло сквозь ущелья гор, которые сколь легко было врагам преградить, как уже почти загражденные природою, столь трудно было нам сделать проходимыми. Дало несколько битв против врагов, которые не имели недостатка ни в воинах, ни в предводителях, ни в оружии, ни в предприимчивости, словом, ни в чем, – кроме справедливости и законности. Города, селения, пути, – все надлежало воинству нашему оспоривать у оружия врагов; а где они не полагались на свое оружие, там обращали убийственную руку на свою землю и свою собственность, чтобы опустошение и лишение обратить в оружие против нас. Так, по их расчетам, самая победа, которая вела бы нас внутрь их земли, должна была вести к неисходной пропасти… Бог дал Свое покровительство законности и справедливости, и русское воинство превозмогло все трудности; его верность, мужество, непоколебимость над всем восторжествовали… Мечта самодельного народодержавия, взволновавшая многие народы, многих царей приведшая в недоумение, некоторых поколебавшая, некоторых даже низринувшая, обличена державною властью, сущею от Бога, и возвращается из неудачной действительности в область мечтаний… Путь Божий есть воля Божия и закон Божий. Лежит он в сердце боящемся и любящем Бога и отсюда пролегает в дела и жизнь. Ведет он сперва к Царствию Божию, которое внутрь нас есть, потом к Царствию Божию, которое на небесах.

В 1849 году под руководством святителя Филарета закончилась реставрация или, если по-русски, то обновление храма Архистратига Михаила в Чудовом монастыре. Храм этот имел важнейшее историческое и символическое значение с русской истории. Как мы знаем, владыка Филарет глубоко чтил память святителя Алексея митрополита Московского и ежегодно сочинял речь ко дню его церковного поминовения. Святитель митрополит являлся вдохновителем освобождения Руси от ордынского владычества. По велению хана Джанибека он ездил в Сарай, где совершил чудо исцеления ханши Тайдулы от слепоты. В качестве награды он выпросил у хана разрешение на то, чтобы из Московского Кремля убрать ордынское посольство и конюшню, располагавшиеся в самом сердце русской столицы. Посольство и конюшня перебрались в Замоскворечье и там появились улицы Ордынки. А на том месте в Кремле, где они располагались, святитель Алексей воздвиг храм в честь чуда Архистратига Михаила, поскольку исцеление Тайдулы произошло именно в день воспоминания об этом чуде. Вокруг храма затем возник и Чудов монастырь. Так святитель Алексей стал первым вытеснителем ордынцев из пределов Отечества нашего. Вот почему так важно было хранить память о русской свободе, выраженную в этом храме. Первое обновление совершилось в последние годы жизни Ивана III Великого по приказу его сына Василия, точнее – на месте обветшавшей церкви поставили такую же новую. И вот спустя три с половиной столетия архитектор и реставратор Михаил Доримедонтович Быковский под покровительством митрополита Филарета совершил второе обновление этой московской святыни и 6 сентября в своем слове напомнил москвичам о значении сего храма. Послушаем и мы, как дивно он говорил: – Ныне, по милости Божией, мы видим сей храм возобновленным во внутренности его со всевозможным сохранением древнего образа его и возобновленным не столько по надобности в употреблении его, сколько по уважению к его древности. Ко времени теперь еще возобновление, – возобновление в наших мыслях древней, и от древних до новых времен простирающейся, судьбы сего места. За четыреста восемьдесят лет и несколько более пред сим место сие принадлежало татарскому хану, потому что татарская власть тяготела тогда над Россиею. Нет сомнения, что как великому князю неприятно было видеть в самом Кремле своем, недалеко от дворца своего, владение ордынского царя, так и святителю Алексию неприятно было видеть недалеко от соборной церкви гнездо чтителей лжепророка. И если великий князь не находил еще средств переменить сие, то конечно, еще менее архиерей. Но Алексий обрете благодать пред Богом, и она дала ему средство превратить двор врагов христианства в дом и селение Бога христианского. Владетеля сего места, хана Джанибека, жена Тайдула подверглась тяжким припадкам и лишилась зрения. Как некогда у язычника Неемана жестокость болезни вынудила веру к духовной силе пророка Елисея, так случилось и с магометанкою Тайдулою, по слухам о духовной силе святителя Алексия. Хан требовал, чтобы он пришел и исцелил ее. Святитель не поколебался в вере: пришел в орду и исцелил царицу. Благодарная Тайдула подарила ему сие место, и он за двенадцать лет до своего преставления создал здесь обитель и храм во имя святого Архистратига Михаила, – по откровению Божию, как говорит древнее повествование; но какое тo было откровение, нам неизвестно. Святой преставился, и, по его завещанию, погребен здесь, в созданном от него храме.

И далее он переходит к своей любимой проповеди о том, что тело человека есть тоже храм Божий, который необходимо беречь от поруганий и соблюдать в идеальной чистоте:

– Не всякому человеку дается жребий создать или возобновить храм Богу, каменный или деревянный; но каждый из нас имеет одушевленный храм Божий, более или менее ветхий, который может и должен возобновить. Сотворением человека Бог создал Себе одушевленный храм и поставил в нем Свой образ. Человек, прельщенный духом лестчим, не удовольствуясь честию быть храмом Божиим, захотел сам быть богом: и затмил в себе образ Божий, и храм Божий привел в запустение и ветхость. Всеблагий Бог Отец, не уступая Своего дела злу, послал Единородного Сына Своего, Которым создана быша всяческая (Кол. 1, 16), пересоздать храм Свой в человеке; и чтобы возобновить в нем Свой образ, ввел посредством воплощения в человечество единосущный образ Ипостаси Своея (Евр. 1, 3)… Созидай себя в духовный храм: не трудное ли это требование? – Подлинно, братия, трудное, – скажу больше: даже невозможное к исполнению, если вздумаем созидать себя только своим умом, только своею силою… И каждый из нас, дабы устроить себя в храм духовный, да не полагается на собственное мудрование, да не надеется на собственную силу, да ищет благодати Божией, да просит милости Божией; Христа, и веру в Него, и любовь к Нему да полагает в основание своих мыслей, дел и жизни…

У России было две столицы – Москва и Петербург. Так же и в сердце святителя Филарета было два престола – в Чудовом монастыре у святителя Алексея и в Троицкой Лавре у преподобного Сергия Радонежского. Алексей и Сергий были друзьями и оба звали Русь к освобождению от ордынского ига, благословляли Димитрия Донского на ратные подвиги. Вот почему так много в творческом наследии Московского Златоуста речей, произнесенных в дни памяти святителя Алексея и преподобного Сергия.

Впрочем, и он же сам, в том же 1849 году, в слове в день памяти преподобного Сергия не благословлял особенное почитание какого-либо одного святого: