Текст книги "Московский Златоуст. Жизнь, свершения и проповеди святителя Филарета (Дроздова), митрополита Московского"

Социалистические идеи Чаадаев отныне увязывал только с Церковью: «Еще мгновение и человек выйдет навсегда из сферы отвлеченности, став подлинно социальным существом; отдельные общества отрешатся от своего одиночества и добровольно присоединятся к великой семье народов; естественный строй, в котором народы еще живут противопоставленными друг другу, уступит место строю всеобщему; наконец, человечество, сама идея которого ранее была едва постижима, себя сотворит живым, конкретным, действительным и станет человечеством совершенным, истинным именем которого будет Церковь Господня. Таким же образом мировой разум, осуществляя себя в Красоте, в Истине, в Благе, утвердит себя как органическое целое и установится в Совершенстве».

Однажды в Английском клубе Чаадаев обронил фразу: «Есть только один способ быть христианином, это – быть им вполне». Такой христианский максимализм был близок и Филарету, не устававшему повторять, что невозможно одновременно служить и Богу и маммоне. Но этот же максимализм мог отпугивать людей от христианства: если я не могу полностью отречься от мира, стало быть, должен отречься от Христа. Отрекаться от мира могут лишь единицы праведников, святые люди. Как же тогда быть остальным? Великолепное высказывание Петра Яковлевича нуждалось в пояснении: если ты хочешь стать вполне христианином, надо сперва стать хотя бы не вполне, но постепенно улучшая себя стремиться к желаемой полноте христианства в себе.

Совершенно иначе Петр Яковлевич стал взирать и на русскую историю, в которой он по молодости лет усматривал лишь некий зловещий урок всем остальным народам. Теперь, под влиянием общения с Филаретом, он писал: «С одной стороны, – беспорядочное движение европейского общества к своей неведомой судьбе, на Западе колебание почвы, готовой провалиться под стопами новаторского гения; с другой – величавая неподвижность нашей родины и совершеннейшее спокойствие ее народов, ясным и спокойным взором наблюдающих страшную бурю бушующую у нашего порога; таково величественное зрелище, представляемое в наши дни двумя половинами человеческого общества, – зрелище поучительное и которым не налюбуешься…»

В 1844 году Чаадаев перевел на французский язык проповедь Филарета, произнесенную при освящении церкви в московской пересыльной тюрьме, и отправил во Францию. Там отрывки из этой проповеди напечатал журнал «Le Semeur». Поскольку автором перевода был Чаадаев, французы присовокупили к публикации лестные высказывания в адрес Филарета, а проповедь назвали реформаторской. На это Петр Яковлевич ответил в письме графу Сиркуру: «Только что получил тот номер «Semeur», где напечатан отрывок из проповеди нашего митрополита… Было бы лучше, если бы проповедь была напечатана целиком и без странного комментария редакции. К счастью, владыка не обратил на него большого внимания… А насчет того, чтобы видеть в нашем святом владыке реформатора, то от этого нельзя не расхохотаться. Он сам от всего сердца смеется над этим…»

Дружба Чаадаева с митрополитом Филаретом каждый год становилась все крепче и полезнее для Петра Яковлевича. 15 февраля 1845 года в письме к Александру Ивановичу Тургеневу Чаадаев написал: «Митрополит тебе кланяется. Он так же мил, свят и интересен, как и прежде». Тургенев был на два года моложе святителя Филарета. Знакомство их давнее – еще со времен Библейского общества. Когда в 1817 году было образовано Министерство духовных дел и народного просвещения, Тургенев возглавил один из двух его департаментов – департамент духовных дел. С середины двадцатых годов Александр Иванович много жил за границей, где собирал сведения по древней и новейшей истории России. В 1841–1842 годах собранные им материалы были изданы под заглавием «Historiae Russiae Monumenta ex antiquis exterarum gentium archivis et bibliothecis deprompta ab A. I. Turgenevio».

Приезжая в Москву, Тургенев непременно спешил на Троицкое подворье повидаться и пообщаться с митрополитом. А когда он снова уезжал, они обменивались письмами. Впрочем, сам митрополит Филарет несколько настороженно относился к Александру Ивановичу, о чем высказывался в письмах к архимандриту Антонию.

Совсем иное отношение у святителя Филарета было к Алексею Степановичу Хомякову, поэту, историку, богослову, одному из основателей славянофильского направления русской философии. С середины тридцатых годов Алексей Степанович становится постоянным гостем Троицкого подворья. Беседы с владыкой Филаретом наталкивают его на мысль о создании емкого, но лаконичного сочинения о необходимости всякого верующего быть прихожанином Церкви. Нередко можно было тогда на Руси видеть печальную картину полупустых, а то и вовсе пустых храмов, особенно в Петербурге. Притекающие с запада идеи о том, что Бог внутри нас и Церковь вовсе не обязательна, тешили многих, нестойких в вере. Особенное распространение получили мысли немецкого либерального богослова Фридриха Шлейермахера, в основном высказанные в его книге «Христианская вера». Главным в его теориях было утверждение индивидуализма – человек способен познать Бога только в собственном религиозном опыте, в сокровенном чувствовании, а церковная жизнь уводит его от такого познания, превращаясь в часть общественного бытия. Христос в понимании Шлейермахера не является искупителем грехов человечества, а только непревзойденным учителем нравственности. Это вполне укладывалось в протестантские рамки, облегчающие христианство, отсекающие от него и жертвенность, и мысль о воскресении, и страх перед вторым пришествием, а, стало быть, и существование утверждаемой в «Символе веры» жизни будущего века. Под влиянием таких идей молодой Михаил Александрович Бакунин в 1836 году писал: «Цель жизни – Бог, но не тот Бог, Которому молятся в церквах, но тот, который живет в человечестве, который возвышается с возвышением человек а».

Святитель Филарет в это время стал верховным церковным охранителем, выступая в защиту Церкви в своих великолепных проповедях. Под влиянием их и бесед со святителем, в конце тридцатых годов Хомяков, приступая к написанию своего главного произведения «Записки о всемирной истории», написал статью «Церковь одна». Вот некоторые важнейшие извлечения из этой работы:

«Церковь видимая и земная живет в совершенном общении и единстве со всем телом церковным, глава которого есть Христос». «Все признаки Церкви как внутренние, так и внешние познаются только ею самою и теми, которых благодать призывает быть ее членами. Для чуждых же и непризванных они непонятны, ибо внешнее изменение обряда представляется непризванному изменением Самого Духа, прославляющегося в обряде». «Не знает Церкви и чужд ей тот, кто бы сказал, что могло в ней быть такое оскудение духа Христова». «Частное же восстание против ложного учения, с сохранением или принятием других ложных учений, не есть и не могло быть делом Церкви; ибо в ней, по ее сущности, должны были быть всегда проповедники, и учители, и мученики, исповедующие не частную истину с примесью лжи, но полную и беспримесную истину». «В Церкви, то есть в ее членах, зарождаются ложные учения, но тогда зараженные члены отпадают, составляя ересь или раскол и не оскверняя уже собой святости церковной». «Впрочем, всякая христианская община, не присваивая себе права догматического толкования или учения, имеет вполне право изменять свои обряды, вводить новые, не вводя в соблазн другие общины; напротив, отступая от своего мнения и покоряясь их мнению, чтобы то, что в одном невинно и даже похвально, не показалось виновным другому и чтобы брат не ввел брата в грех сомнения и раздора». «Единством обрядов церковных должен дорожить всякий христианин, ибо в нем видимо проявляется, даже для непосвященного, единство духа и учения; для просвещенного же находится источник радости живой и христианской». «Любовь есть венец и слава Церкви. Всякий, ищущий доказательств церковной истины, тем самым или показывает свое сомнение и исключает себя из Церкви, или дает себе вид сомневающегося, и в то же время сохраняет надежду доказать истину и дойти до нее собственной силой разума; но силы разума не доходят до истины Божией и человеческое бессилие делается явным в бессилии доказательств». «Не спрашивайте Церковь: какое Писание истинно, или какое Предание истинно, какой собор истинен, какое дело угодно Богу, ибо Господь Иисус Христос знает Свое достояние, и Церковь, в которой живет Он, знает внутренним знанием и не может не знать своих проявлений. Святая Церковь исповедует веру свою всей своей жизнью: учением, которое внушается Духом Святым, Таинствами, в которых действует Дух Святой, и обрядами, которыми Он же управляет». «По преимуществу же исповеданием веры называется Символ Никео-Константинопольский (или просто символ веры)». «Исповедуя свою веру в Триипостасного Бога, Церковь исповедует свою веру в саму себя, потому что она себя признает орудием и сосудом божественной благодати, и дела свои признает за дела Божие, а не за дела лиц, по-видимому, ее составляющих». «Веруя в обетование слова Божьего, называвшего всех последователей Христова учения друзьями Христа и братьями Его и в Нем усыновленными Богу, Святая Церковь исповедует пути, которыми угодно было Богу приводить падшее и мертвое человечество к воссоединению в духе благодати и жизни». «О Таинстве Евхаристии учит Святая Церковь, что в нем совершается воистину преложение хлеба и вина в Тело и Кровь Христову. Не отвергает она и слова «пресуществление», но не приписывает ему того вещественного смысла, который приписан ему учителями отпадших церквей». «Преложение хлеба и вина в Тело и Кровь Христову совершается в Церкви и для Церкви». «…Церковь называется Православной, или Восточной, или Греко-Российской. Но все эти названия – временны. Не должно обвинять Церковь в гордости, когда она именует себя Православной, ибо она же именует себя и Святою. Когда исчезнут ложные учения, излишнем станет и имя Православия, ибо ложного христианства не будет».

Святитель Филарет приветствовал движение лиц, не принадлежащих к духовному званию, к осмыслению христианской религии, и вместе с тем опасался, что в их рассуждениях немало обнаружится заблуждений. Внимательно следил за тем, что они писали, не советовал торопиться с публикациями.

Конец 1844 года ознаменовался кончиной Александра Николаевича Голицына, немало значившего для святителя Филарета в первой половине его жизни. Много было от него худого, но много и хорошего. С ним связывались рухнувшие надежды на издание полного перевода Библии. Он был некогда человеком страстей, либералом; другие обер-прокуроры отличались строгостью, но нередко и самодурством. Но с Голицыном можно было как-то ладить, а с Мещерским и Нечаевым и в особенности с Протасовым у владыки Филарета ничего не получалось. И дело перевода Священного Писания вот уже двадцать лет стояло на месте без движения.

В 1845 году родился будущий великий император Александр III. Его правление станет единственным в истории, когда Россия ни с кем не будет воевать, за что сей государь получит прозвище Миротворец. И год его рождения выдался в Отечестве нашем каким-то на редкость мирным, спокойным. Даже на кавказском театре военных действий, потерпев неудачу в Даргинской экспедиции, главнокомандующий Михаил Семенович Воронцов перешел к строительству оборонительных рубежей, казачьих станиц, дорог, к развитию торговли.

Митрополит Филарет продолжал печатать свои проповеди и опекать благоустройство Гефсиманского скита; он прочитал сильные проповеди о молитве Господа Иисуса Христа в Гефсиманском саду, о чуде на горе Фавор, о словах, обращенных Иисусом к Богородице с креста на Голгофе; он обосновал необходимость использования масоретского текста при переводе Библии на русский язык и составил слово «О догматическом достоинстве и охранительном употреблении греческого LXX толковников и славянского переводов Священного Писания».

Губернатором Москвы по-прежнему оставался Дмитрий Владимирович Голицын, человек, сделавший для Первопрестольной чрезвычайно много. Как настоящий христианин он не переставал заботиться о неимущих людях. При нем для них появилась глазная больница, находящаяся на попечении Московского правительства. Она располагалась на углу Тверской улицы и Мамоновского переулка. Директором и главным врачом являлся видный офтальмолог Петр Федорович Броссе, немало продвинувший вперед глазную отрасль медицины. В 1845 году митрополит Филарет освятил при этой больнице церковь Христа Спасителя, отверзающего очи слепому, и прочитал проповедь, которую стоит процитировать постольку, поскольку многие из нас при виде нищих думают о том, надо ли подавать им, стоит ли оказывать помощь, ибо много среди них и жуликов. Вероятно, так же думали люди и тогда, в XIX веке. Святитель Филарет на примере евангельского события объяснял, что Господь разберется, а подаяние, совершаемое нами, в любом случае делает нас лучше.

– Не видно, чтобы слепой призывал Его или просил о исцелении. Не было, по видимому, причины останавливаться; не было нужды действовать. Но Господь Иисус останавливается и говорит: Мне подобает делати. Почему так? Потому что благость побуждает; потому что человеколюбие требует; потому что есть случай сделать доброе дело; потому что доброго дела, которое можно сделать в нынешний день и в теперешний час, не должно отлагать до другого; потому что случай к добру может пройти и с утраченным случаем утратилось бы добро, которому он благоприятствовал. Надобно ли напоминать вам, христиане, чтобы, по образу Христову, вы не проходили мимо нищего или иным образом несчастного, не оказав ему помощи, если можете, и чтобы не дожидались вопля и слез, когда самый вид несчастия, без слов напоминает о помощи? Или и без меня, при случае, напомнит вам о сем ваше сердце?.. При виде слепорожденного ученики вопросили Господа: сей согреши или родители его, да слеп родися?.. Но Господь немногими словами отверг догадки человеческие: ни сей согреши, ни родители его; и еще с более усиленною краткостью указал путь Божий: да явятся дела Божия на нем… Иногда, при виде нищего, испытующий помысел говорит нам: не сей ли согреши? Не от своего ли греха он нищ? Не от праздности ли? Не от невоздержания ли? Не притворно ли является нищим? Кто легко предается таким помыслам, тот подвергает себя опасности осуждать невинных, и притом несчастных, пропускать случаи к благотворению и наконец потерять расположение к благотворению. Как же охранить себя от сей опасности? – Должно помнить, что в отношении к бедствующим долг и польза не в том состоит, чтоб испытывать и судить, а в том, чтоб благотворить: подобает делати. Лучше добродушное дело, нежели тонкое испытание. Лучше слепая лепта нищему от сердца, нежели проницательная холодность сердца.

Как и подобает христианскому пастырю, святитель Филарет не уставал повторять главную христианско-социалистическую заповедь о том, что богатство дается богатым для того, чтобы помнить о бедных:

– Богатый да не превозносится над бедными, – взывал он в другой своей речи того года, – но да нисходит подкреплять своею помощью сии смиренные подпоры его собственного благополучия. Есть время, когда признательность бедных лучше для богатого, нежели богатство. Наследственно или условно владеющий трудом или произведением труда подвластных да не будет невнимателен к сим смиренным земли. Человек не вещь, которую можно употреблять и не быть ей ничем обязану. И государственный, и нравственный, и особенно христианский закон с правом власти соединяет обязанность к подвластным. Если они отдают вам половину своего работного времени, отдайте им часть вашего свободного времени. Если они доставляют вам избыток, вы доставляйте им необходимое: безбедную жизнь, защиту, средства потребного для них образования, руководство и охранение нравов и веры. Умейте приобретать от них не одну выгоду, но и благодарность, и любовь.

Еще одна зима радовала святителя тем, что не надобно было ехать в Петербург, и когда не болел, святитель Филарет охотно ездил по Москве и Подмосковью. Освящая в Бронницах храм Иерусалимской иконы Божьей Матери, он говорил о том, что молиться можно и должно и в храме, и в уединении.

– Держитесь апостольского учения: молитесь на всяком месте. Особенно когда утром пробуждаешься от сна, помысли, что Бог дает тебе день, которого ты сам себе не мог бы дать и от дели первый час или хотя первую четверть часа даруемого тебе дня и принеси ее в жертву Богу, в благодарной и в благопросительной молитве. Чем усерднее ты сие сделаешь, тем более освятишь свой день, тем крепче оградишь себя от искушений, каждый день встречающихся. Подобно сему, когда отходишь ко сну, помысли, что Бог дает тебе покой от трудов, и отыми начаток от времени твоего покоя и посвяти его Богу чистою и смиренною молитвою. Ея благоухание приближит к тебе Ангела для охра нения твоего покоя… Кроме молитвы домашней и уединенной, непреложное слово Божие и самое наше спасение требуют от нас еще молитвы церковной, во храме по богопреданному чину освященном тайнодействуемой…

В той же проповеди он не преминул сказать несколько слов о старообрядцах. Тема эта продолжала волновать Церковь, поскольку очень много оставалось раскольников.

– Удаляющиеся от святыни Церкви говорят, что сие делают они по старой вере. Удивительно, как люди могут извращать ис тину, если того пристрастно захотят. Где нашли они старую веру без священноначалия и без освященных храмов? Эта вера очень новая; двухсот лет не прошло еще, как она возникла. Истинно старая вера от начала христианства имела и имеет непрерыв ное священноначалие и освященные храмы… Словеса говорят, по видимому, благие, но в самом деле прельщают и отводят от истины… Держитесь древних или, лучше сказать, вечных православных догматов веры, которые и в старых и в новых книгах равно проповедуются: и с тем вместе держитесь установленного Богом священноначалия и освященного Богом храма.

Московский Златоуст снова имел возможность много творить проповеди, заниматься собственным богословием, волновать сердца слушателей прекрасным словом истины.

А в это же время рождалась и поднимала голову новая революционная мысль, принизанная материализмом и отвергающая все, на чем стоял мир христианского понимания жизни. Тридцатилетние Белинский, Станкевич, Бакунин, Герцен, Огарев устремились верхом на этой мысли к полному отрицанию сперва Православной Церкви, затем – христианства, далее – бессмертия души, а в конечном итоге – и Самого Бога. Их революционные атеистические взгляды оказались, безусловно, куда более «прогрессивными», нежели взгляды декабристов. Казавшееся еще пятнадцать лет назад ужасающим, теперь, по сравнению с этими новшествами, выглядело почти невинным. Все началось в конце тридцатых годов в кружке Станкевича и Белинского. Станкевич скончался в 1840 году, его дело уже более решительно продолжил Белинский. В 1845 году в «Отечественных записках» стали публиковаться «Письма об изучении природы» Герцена, смело писавшего под псевдонимом «Искандер», о примате человека над всем, включая и природу, и историю: «Ни природа, ни история никуда не ведут и потому готовы идти всюду, куда им укажут, если это возможно». Насколько же это противоречило мировоззрению святителя Филарета, основанному на пониманию Промысла Божия в развитии и природы, и истории, и человека! Одновременно с печатанием крамольных статей Герцена продолжали выходить собрания проповедей Московского Златоуста, о которых князь М. А. Оболенский писала В. А Поленову: «Вот приятная новость к празднику для всех москвичей: это новое издание назидательных слов и речей нашего архипастыря, преосвященнейшего митрополита Филарета, разбросанных по разным изданиям и большею частью выходивших отдельными книжками. Кто из нас не слыхал его проповеди и кто не увлекался его назидательными беседами! Нет сомнения, что и самая словесность сделала в них значительное приобретение».

Русское общество раскалывалось на два лагеря. Европа готовилась к новой большой войне с Россией, которая разразится в пятидесятые годы, и если лагерь, возглавляемый такими, как святитель Филарет, укреплял Россию в ее нравственной и духовной готовности к грядущим новым тяжелым испытаниям, то лагерь, возглавляемый такими, как Герцен, неизбежно становился помощником Европы в ее безнравственной и бездуховной готовности к битве с русским самодержавием и русским христианством. Впервые этот второй лагерь пособников Европы стал обосновывать и само свое существование в Европе. Бакунин переселился на запад уже в 1840 году. В 1847 году туда же последовал и Искандер со своим сердечным другом Огаревым. Формировалась заграничная ложа русских революционеров. Европа вновь олицетворяла антихристианскую революцию. Пройдет немного времени и там разразятся раскаты новых потрясений, сопровождаемые выходом в свет «Манифеста коммунистической партии» Маркса и Энгельса, а старший цензор при особой канцелярии министерства иностранных дел России поэт и дипломат Федор Иванович Тютчев категорически запретил печатание этой бомбы в нашем Отечестве. Он же в ответ на европейскую революцию конца сороковых годов напишет свою великую работу «Россия и революция», которую напечатает в Париже на французском языке весной 1849 года. Из нее читатели узнают, что «Для уяснения сущности огромного потрясения, охватившего ныне Европу, вот что следовало бы себе сказать. Уже давно в Европе существуют только две действительные силы: Революция и Россия. Эти две силы сегодня стоят друг против друга, а завтра, быть может, схватятся между собой. Между ними невозможны никакие соглашения и договоры. Жизнь одной из них означает смерть другой. От исхода борьбы между ними, величайшей борьбы, когда-либо виденной миром, зависит на века вся политическая и религиозная будущность человечества».