Текст книги "Московский Златоуст. Жизнь, свершения и проповеди святителя Филарета (Дроздова), митрополита Московского"

Глава седьмая
Начало перевода Библии 1814 – 1817

Александр I впервые читал Новый Завет по-французски. Просто русского перевода не существовало, а по-старославянски царь читать не умел: ему требовалось через каждые пять-шесть слов спрашивать, что сие означает. И вдруг возник вопрос, а не нужно ли создать русский перевод Евангелия. И не только Евангелия, а и всей Библии?

Ответ на этот вопрос поначалу напрашивается сам собою: а почему бы и нет? Что плохого в том, чтобы перевести Священное Писание на речь, понятную людям, не знающим иных языков, кроме того, на котором они изъясняются. Однако, все далеко не так просто, иначе бы давным-давно утихли споры. Вспомним, с чего начиналась Реформация. Одним из главных вопросов был именно этот. Объяснение противников перевода в двух словах таково: народы, получив доступную Библию и начав читать ее без толкований со стороны образованных пастырей, начнут сами же и толковать по-своему, а в итоге повсюду, как грибы, зародятся всевозможные секты, каждая из которых будет иметь и свои толкования и своих верховных толкователей.

Получалась палка о двух концах. Переводить – секты плодить, не переводить – люди так и не будут знать евангельских текстов.

Переводы Библии всегда рождали противников. В 1079 году римский папа Григорий VII говорил: «Тем, кто часто над этим размышляет, ясно, что не без причины Всевышнему Богу угодно, чтобы Священное Писание было в некоторых местах тайной, потому что, если бы оно было понятно всем людям, возможно, его бы не ценили и не уважали; или его могли бы неправильно истолковать необразованные люди, и это привело бы к ошибке». Тем не менее, находились сторонники перевода. Иначе бы в IV веке Иероним Стридонский не перевел ее с греческого на латынь, а затем не появилась бы готская Библия.

В IX столетии Кирилл и Мефодий перевели Библию на язык, понятный жителям древней Руси. И у них было огромное множество противников. Но, тем не менее, они стали первоучителями и просветителями славянскими. Созданная ими азбука положила начало русской письменности. Со временем в переписываемых от руки книгах Библии накапливались ошибки, пропуски, толкования и вставки с целью ясности, замены болгарских слов русскими аналогами. Некоторые священные книги бесследно исчезли. Наставник Дмитрия Донского митрополит Алексей привез из Константинополя греческие списки Нового Завета и по ним выполнил весь перевод на славянский язык. В XV веке архиепископ Геннадий решил собрать книги Священного Писания в единую Библию на славянском языке. Так появилась Библия, известная как Геннадиевская. Полностью она была напечатана в 1581 году. В 1751 году по указу императрицы Елизаветы ее тщательно исправили, сверили с древним греческим переводом Септуагинтой церковнославянской Библии и издали. Так появилась Библия «Елизаветинская». Ею в церковном обиходе мы пользуемся до сих пор.

К началу XIX века текст этой Библии стали называть церковно-славянским в отличие от современного. И уже вовсю шли разговоры о переводе этой Библии на современный русский. В 1683 году появился перевод Псалтири на обиходный язык того времени. Автор перевода – Авраамий Фирсов, дьяк Посольского приказа, что по нынешним понятиям означает министра иностранных дел. Фирсов переводил с польской протестантской Библии, и патриарх Иоаким сие деяние не одобрил. Спустя пару десятилетий по личному указанию Петра I в Лифляндии пастор Глюк переводил Новый Завет на русский язык, но сей перевод был потерян. Или украден теми, кто боялся, что с этого и у нас на Руси начнется реформация. Святитель Тихон Задонский в середине XVIII века говорил о необходимости создания русской Библии, а в 1794 году вышла билингва (то есть книга с параллельными текстами на разных языках) послания апостола Павла к Римлянам с истолкованием; параллельно церковно-славянскому был представлен русский перевод, выполненный архиепископом Мефодием (Смирновым). Предшественник князя Голицына обер-прокурор Святейшего Синода А. А. Яковлев поговаривал, а не начать ли переводить…

И вот теперь, в грозном 1812 году на берегах Невы вновь воскресла идея Петра о создании современной русской Библии. Только осуществление этой идеи разные люди видели по-разному.

Все началось с того, что царь Александр не умел читать Евангелие иначе как по-французски. На языке тогдашнего главного нашего неприятеля! А тут обер-прокурор Голицын познакомился с британским миссионером Джоном Паттерсоном, прибывшим в Петербург в августе 1812 года, и проникся его идеей создания в России библейского общества на манер английского, которое он представлял и по поручению которого прибыл к нам делать перевод Библии на финский язык.

В Англии библейское общество возникло в 1804 году. Ставило оно вполне благородные цели распространения Священного Писания среди народов, не имеющих его в переводе на родной язык. Вот только одно «но» – главным манифестом общества было то, что Библия не нуждается ни в каких толкованиях, что она сама говорит за себя и что любой человек, читая ее, как бы ни понимал то, что там написано, понимает все равно правильно. Ибо слово Божие неправильно понять невозможно. Известно, куда вымощена дорога благими намерениями. Известно также и то, что под видом лекарства иной раз подают яд. Приезжающие в Россию британцы не просто хотели распространять слово Божие, – они были эмиссарами протестантизма и выполняли задачи по его распространению в нашем Отечестве. На одном из собраний Британского библейского общества методист Ватсон в своем докладе говорил:

«Только обращение во всем народе Библии может восстановить греческую церковь и исторгнуть ее из состояния упадка, в котором она ныне находится. Распространение Священного Писания дало нам, англичанам, достославное преобразование. В Европе это преобразование стоило великих раздоров и бедствий. В России, напротив, можно ожидать, что столь великое и нужное изменение совершится без малейшего потрясения. Предполагаемая в сей империи Реформация уподобится восходящему солнцу…»

Пасторы Пинкертон и Паттерсон начали свою деятельность на Кавказе и лишь затем переместились на северные берега. Встретившись с Голицыным, они увлекли его своими идеями и состряпали устав для Российского библейского общества. Голицын в свою очередь увлек государя, и 6 декабря 1812 года Александр утвердил проект учреждения пока еще не Российского, а Петербургского библейского общества. Выделена была и денежная сумма. Князь Голицын, член Госсовета, обер-прокурор Святейшего Синода стал отныне еще и президентом библейского общества.

Святитель Филарет, конечно же, прекрасно оценивал и все положительные стороны начатого предприятия, и все опасности, таящиеся в этой затее.

Хорошо, что можно будет, имея монаршую поддержку, начать перевод Библии на современный язык и тем самым продолжить дело святителя Алексея и архиепископа Геннадия Новгородского. Мало того, он не мог не понимать, что сейчас рождается новый русский литературный язык и будет превосходно, если текст Священного Писания, понятный современникам, ляжет в основу этого языка, как в основу английского легли произведения Шекспира, в основу итальянского – «Божественная комедия» Данте, а в основу немецкого – «Сентябрьская Библия» Лютера.

Плохо, что созданием библейского общества занялся Голицын, который хотя и стал считать себя верующим, а, как ни крути, оставался все тем же вертопрахом. Всевозможные новые идеи кружили ему голову, как шампанское. Дух захватывала мысль объединить все христианские конфессии, чтобы народы, «распри позабыв, в единую семью объединились». А это могло привести к победе протестантизма, к утрате главного, что есть в религии – веры. К превращению христианства в философское учение, к превращению Таинств Церкви в соблюдение традиций.

Поэтому святитель Филарет понимал и то, что нельзя отдать все на откуп Голицыну и приезжим протестантским гастролерам, что если уж таковое общество создано, следует как можно больше участвовать в его работе, дабы воспрепятствовать всему дурному, что может родиться в недрах нового общественного движения.

Итак, возглавил библейское общество Голицын. Состав комитета общества оказался весьма разношерстным. Кто в него вошел?

Первым вице-президентом стал граф Виктор Павлович Кочубей, видный дипломат и масон, с 1801 года – член Госсовета, а с образованием министерств в 1802 году стал первым министром внутренних дел России. Еще ранее он вошел в неофициальный совещательный орган при императоре – Негласный комитет, в котором обсуждались либеральные реформы.

Второй вице-президент – Родион Александрович Кошелев, тоже дипломат и тоже масон, председатель комиссии Госсовета, обер-гофмейстер, действительный тайный советник, камергер. Кошелев доблестно сражался против войск Пугачева, был ранен. До весны 1812 года выполнял дипломатические поручения в качестве доверенного лица российского императора в контактах с неофициальными представителями противостоящих Наполеону Центральной верховной хунты и Регентского совета Испании. 18 апреля 1809 года назначен также обер-гофмейстером – заведующим штатом и финансами императорского двора. Православным он не был, скорее мистиком масонского толка, переписывался с известными мистиками Сен-Мартеном, Эккартсгаузеном, Лафатером, Юнг-Штиллингом.

В 1811 году после яркого выступления обер-прокурора Голицына в Госсовете в защиту Православия Кошелев подошел к нему после заседания и сказал:

– Почтенный князь, вы так превосходно защищали права христианства, такое раскрыли чистое ревнование вашего сердца, что мне было бы очень приятно покороче с вами познакомиться; мало этого, мне бы даже хотелось заслужить ваши приязнь и дружбу.

Вероятно, именно Кошелев способствовал вовлечению императора Александра и князя Голицына в мистицизм. П. Знаменский пишет: «Ближайшим советником князя Голицына по духовным делам сделался старый масон Кошелев, покровитель всех мистиков, магнетизеров и других темных личностей, постоянно толпившихся в его доме». (Знаменский П. Руководство к русской церковной истории).

Третьим вице-президентом стал еще один член Госсовета, сенатор Захар Яковлевич Карнеев. Как и все масоны, он славился своим либерализмом. В бытность минским губернатором с пеной у рта отстаивал права униатов.

Кроме вице-президентов в комитет входили следующие персонажи:

Сын последнего гетмана Украины, граф Алексей Кириллович Разумовский, сенатор, попечитель Московского университета. В 1810 году Разумовский был назначен министром народного просвещения. В первые два года его управления были открыты 72 приходских школы, 24 уездных училища, несколько гимназий и других учебных заведений, улучшено преподавание, усилен надзор за воспитателями-иностранцами, открыто несколько ученых обществ, учреждена при Московском университете первая кафедра славянской словесности. При личном содействии Разумовского выработан устав Царскосельского лицея и состоялось его открытие. После 1812 года он значительно охладел к службе и последние два года вовсе не занимался делами. Будучи до назначения в министры членом масонской ложи, Разумовский с 1810 года подпал влиянию иезуитов и, главным образом, известного графа Жозефа де Мэнстра. Последний «буквально распоряжался им, диктовал, чему должно учить русских и чему не учить»; по его указанию были выкинуты из первоначальной программы лицея греческий язык, археология, естественная история, астрономия, химия и история философских систем, как «не озаряющая ума полезными истинами, а помрачающая заблуждениями и недоумениями». По словам Вигеля, все сыновья гетмана Кирилла Разумовского «были начинены французской литературой, облечены в иностранные формы, почитали себя русскими Монморанси, были любезные при дворе и несносные вне его аристократы». К этому князь А. Васильчиков прибавляет, что старший из них, Алексей, был «гордыни непомерной… и суров в кругу своего семейства».

Известный мистик Александр Федорович Лабзин, масон с пятнадцатилетнего возраста. Свои сочинения подписывал «У.М.», что означало «ученик мудрости». В 1806–1807 Лабзин издавал, под псевдонимом Феопемпта Мисаилова, религиозно-нравственный журнал «Сионский Вестник»; в 1806–1815 выпустил тридцать книжек под именем «Угроз Световостоков». Успех этих книжек был огромный; они стали любимым чтением в благочестивых семьях; в светских гостиных говорили о помощи ближнему по советам Световостокова, от его имени поступали крупные пожертвования в медико-филантропический комитет. Князь Голицын считал Лабзина своим лучшим другом.

Совсем иного направления был основатель газеты «Северная пчела» писатель Осип Петрович Козодавлев, соредактор «Собеседника любителей российского слова». Как член комиссии об учреждении народных училищ, принимал участие в составлении проекта устава университетов. При Павле I назначен обер-прокурором Сената, затем – сенатором, при Александре I в 1810 году служил министром внутренних дел. Он являлся одним из главных сотрудников Александра I по вопросу об улучшении быта крестьян и сам слыл образцово гуманным помещиком.

Граф Карл Андреевич Ливен, генерал от инфантерии, один из героев взятия Варшавы в 1794 году, где он «со вверенным полком, выдержав перекрестные выстрелы, скоропостижно перешел ров и, опрокинув неприятеля, овладел валом, нанеся мятежникам великое поражение». Некоторое время служил военным губернатором Астрахани.

Барон Борис Иванович Фитингоф, ботаник, изучал русскую флору, полезные древесные породы России. Кроме того, он составил по карманному лечебнику графа Л. Бертольда изданное в 1805 году в Мангейме «Наставление, каким образом можно предохранить себя от поноса с резом и как поступать одержимым оною болезнью для совершенного от нее освобождения». Фитингоф являлся членом-учредителем и президентом Императорского минералогического общества, президентом Императорского человеколюбивого общества и членом многих других обществ. Словом, натура разносторонняя.

Другой немец, Карл Иванович Габлиц, тоже ботаник, естествоиспытатель, путешественник, много поездивший по Кавказу, Поволжью, по низовьям Дона, был долгое время вице-губернатором Крыма, о природе которого первым собрал более-менее солидные сведения, член-корреспондент Петербургской Академии наук, основал первые в России лесные школы в Царском Селе и Козельске.

Швейцарец Николай Иванович Фус – ординарный академик и непременный секретарь Академии наук, автор великого множества статей по всем областям математики, физики, механики и астрономии. В 1805 году помимо занимаемых должностей Николай Иванович назначен членом совета военных учебных заведений. Одна из его работ положила начало ссудосберегательным кассам и страховому делу в России.

Губернатор Херсона князь Петр Сергеевич Мещерский – камер-юнкер двора, обер-прокурор 2-го отделения 5-го департамента Правительствующего Сената.

Пришло время перечислить духовных лиц, которые вошли в комитет библейского общества. Помимо Санкт-Петербургского митрополита Амвросия (Подобедова) это были такие архиереи, как Киевский митрополит Серапион (Александровский), Черниговский архиепископ Михаил (Десницкий) и Минский архиепископ Серафим (Глаголевский), который вскоре станет сначала Тверским архиепископом, а затем митрополитом Московским и Коломенским, предшественником святителя Филарета на этом посту. В комитет вошел и духовник императора протопресвитер Павел Криницкий.

Святитель Филарет ввел в комитет общества и своего друга архимандрита Иннокентия (Смирнова). С ним вместе он учился в Троицкой семинарии, потом Иннокентий был игуменом сначала Николо-Угрешского монастыря, затем московского Знаменского. Перебравшись на берега Невы, он вскоре сделался ректором Санкт-Петербургской духовной семинарии и правой рукой святителя Филарета.

Итак, легко видеть, что с самого своего основания общество разделилось на две противоборствующие партии. Первая – так называемые «люди передовых взглядов», то бишь либералы, масоны, от которых следовало ждать лишь улучшения жизни и деятельности в России протестантов; вторая – поборники Православия, коим предстояла борьба с религиозным вольнодумством, и они шли в библейское общество не как в собрание единомышленников, а как на поле брани.

Устройством типографии занялись заморские гастролеры – пасторы Пинкертон, Патерсон и Гендерсон. Глава Британского библейского общества лорд Теймут прислал солидное денежное пособие, финансово привязывая русскую библейскую колонию к британской метрополии.

Святитель Филарет, имея помощником Иннокентия, возглавил переводной комитет и взял в свои руки подбор людей, способных правильно и хорошо переводить. Но в основном перевод ляжет на его плечи. И он стал напряженно работать, готовясь к исполнению этого главного труда жизни. При том, что не оставлял своих обязанностей и в качестве ректора, и в качестве монастырского настоятеля, и в качестве проповедника.

О том, какое впечатление он производил в те годы на студентов, сохранилось ценное свидетельство в будущем знаменитого архимандрита Фотия (Спасского), который в 1814 году поступил учиться в Петербургскую духовную академию: «Филарет был росту среднего, смугл видом, власы средние темнорусые, браду долгую имел, лицом всегда светел, весел быть казался, у него были глаза острые, проницательные, вид постен, строг и приятен; поступь у него была нескорая, важная. Голос тих, тонок, но ясен; речь внятная, говорил остро, высоко, премудро, но все более к уму, менее же к сердцу. Свободно делал изъяснение священных писаний: как бы все лилось из уст его. Привлекал учеников так к слушанию себя, что когда часы кончались ему преподавать, всегда оставалось великое усердие слушать его еще более без ястия и пития. Оставлял он сильные впечатления от учений своих – всем казалось истинно, приятно, совершенно его учение… Оратор мудрый, красноречивый, писатель искусный. Все доказывало, что он много в науках занимался… Сила, красота, достоинство и слава Духовной Академии был один Филарет».

К тому же времени относится рассказ о том, как студент Михаил Глухарев однажды пришел в кабинет ректора и, сгорая от стыда, попросил того купить за двести рублей часы одного из его друзей, страшно нуждавшегося в деньгах. Святитель Филарет выделял Глухарева в числе своих лучших студентов, часто беседовал с ним, наставлял, и потому теперь не рассердился, а, напротив, с улыбкой ответил:

– Хорошо, что на этот час могу уделить на часы деньжонок. Только не по вашей оценке.

– Как знаете, – повесил голову Глухарев.

– Они дороже стоят. Вот, возьмите, – молвил ректор и выдал пятьсот рублей.

Не прекращалась и проповедническая деятельность архимандрита Филарета. Надобно было дружить с президентом библейского общества, и он часто читал проповеди в Троицкой домовой церкви Голицына.

Он говорил о гласе вопиющего в пустыни, о том, что «страсти, свойственные естеству зверей, и пожелания скотские, возобладав человеком, удаляют от него всякую духовную мысль, всякое чистое желание, всякое благое дело», и «что тогда есть душа его как не пустыня дикая?» А Евангелие есть тот глас вопиющего в пустыне, который способен возвратить человека-зверя к человеку-подобию Божию. Он взывал: «Можно ли нам исполниться Духом, если плоть, непрестанно враждующая на духа, не находит в нас никакой преграды своему владычеству?» В своих проповедях он все больше опирался на Евангелие, тем самым подавая знак, что христиане должны читать Евангелие, знать его, разбираться в новозаветных вопросах.

Святитель Филарет, обращаясь в основном к представителям так называемого высшего света, не уставал говорить им о том, как они погрязли в мирских делах, в суетной славе. В проповеди, посвященной событию, описанному евангелистом Лукой, когда Христос почувствовал в толпе чье-то прикосновение, святитель Филарет восклицал:

– О, коль близ есть нас Христос повсюду, и наипаче в Церк ви Своей! Только твари, окружая нас отвсюду и, подобно как в оном приключении евангельском, тесняся между Им и нами, не допускают нас прикоснуться к Нему. Но дерзай, ищущая своего спасения душа! Не уступай сей смятенной толпе, которая сама не знает, куда влечет тебя. Употребляй все усилия проложить себе прямой путь к вожделенному тобой Спасителю…

Подходил к концу 1814 год, принесший архимандриту Филарету новые успехи. Комиссией духовных училищ было выработано Положение об ученых степенях действительных и почетных, и 13 августа первым действительным доктором богословия в России стал ректор Петербургской академии архимандрит Филарет. Он переделал устав академии 1808 года. 27 августа ему была назначена пожизненная пенсия в размере 1500 рублей в год. 30 августа он был назначен членом Комиссии духовных училищ.

15 сентября отмечалось тогда как день торжественного венчания на царство императора Александра I, которое в 1801 году совершил митрополит Платон (Левшин). В 1814 году архимандрит Филарет выступил с торжественным словом, посвященном этому событию.

– Сынове России! Возрадуемся о царе своем…

Слово полностью соответствовало тому девизу, под которым царь Александр закончил войну с Наполеоном и который был выбит на медалях того времени: «Не нам, не нам, но имени Твоему!» Это из 113-го псалма Давида: «Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему даждь славу!» Святитель Филарет смело мог говорить о том, что торжество Александра есть не его личная заслуга, а дар, ниспосланный ему свыше. Потому так часто звучит в этом слове изречение из 20-го псалма: «Господи, силою Твоею возвеселится царь, и о спасении Твоем возрадуется зело».

В ноябре архимандрит Филарет освящал домовой храм Богородицы у вице-президента библейского общества Кочубея. И вновь говорил о пустом богатстве мира и истинном богатстве духа:

– Расширяют свои жилища – и производят только более прежнего пустоты. Ходят в домы пира – и возвращаются или с бременем пресыщения или с лютейшим прежнего гладом к сладостям чувств. Велят своей душе почивать на обилии благ земных, но все, что есть плоть, слишком жестоко и грубо для опочивания духа, и на таком одре, по минутной дремоте, он пробуждается с новым каждый раз беспокойством.

Наступило Рождество. На второй день праздника архимандрит Филарет читал проповедь в придворной церкви в присутствии вдовствующей императрицы Марии Феодоровны и братьев императора. Неожиданно проповедь возымела действие, противоположное ожидаемому. Проще говоря, она не понравилась.

Что же возмутило августейших особ? Святитель Филарет сравнивал жизнь человеческую с детской игрой, в которой есть важное научение:

– Горе легкомысленным детям, которые не приемлют учения между играми! Орудия игр непрестанно будут у них отнимаемы, а ненавистное учение останется и будет нападать на них с оружием угроз и наказания. Так, если мы, употребляя блага мира, не поспешим уразуметь в них суету суетствий и суету всяческих, то, между тем, как сии тленные блага ежечасно будут исчезать в руках наших, суета будет оставаться в сердце нашем, как терние после цветов, и разнообразные уязвления будет производить крушение духа.

Но главное, что могло не понравиться, это слова проповедника о любви к миру:

– Не будем говорить о той любви к миру, в который и самый мир, согласно с Евангелием, признает вражду против Бога. Будучи обличаема сама собою, она не требует посторонних обличений. Есть иная любовь к миру, которая, по-видимому, примиряется с любовию к Богу; которая соглашается приносить жертвы Богу, только чтоб ей не возбранялось принимать жертвы от мира; готова творить дела человеколюбия, только чтобы мир видел и одобрял их; даже любит ходить во храмы богослужения, только чтобы мир за нею последовал. С сей-то лукавой и притворной любви должно снять личину, ее украшающую, и подвергнуть оную под строгий суд, произносимый Евангелием на всякую любовь мира без исключения: любы мира сего вражда Богу есть.

Последние слова взяты были им из соборного послания апостола Иакова, и там сказано еще сильнее и строже, чем произнес это святитель Филарет: «Прелюбодеи и прелюбодейцы, не весте ли, яко любы мира сего вражда Богу есть; иже бо восхощет друг быти миру, враг Божий бывает» (Иак. 9, 4).

На второй день праздника Рождества вспоминается гонение со стороны Ирода, избиение младенцев. Ирод видел в Иисусе Того, Кто поведет людей от мира к небесам. Святитель Филарет оглушил слушателей совершенно неожиданным откровением, что в Ироде «Евангелие обнажает совершенно сие глубокое и крайнее зло любви к миру». И одержимый этой любовью к миру, Ирод стремился уничтожить Новорожденного.

Присутствующим оставалось либо пропустить все мимо ушей, либо принять к сердцу и возмутиться. Ведь и они сильно любили мир. Да разве и можно иначе? Ведь они же не монахи! Как это так – отсечь любовь к миру?!

Смелость святителя Филарета на сей раз не восхитила людей, а насторожила их против проповедника. Впредь его уже не приглашали произносить слово в придворной церкви.

В начале нового 1815 года его позвали принимать экзамены в Царскосельский лицей.

Все мы прекрасно помним картину Репина «Пушкин читает стихи на экзамене 8 января 1815 года». Любой из нас скажет, что на ней изображен юный лицеист, вдохновенно вспорхнувший одним крылом, и старый Державин, радостно приподнявшийся из-за стола и вытянувшийся в сторону молодого дарования, чтобы получше слышать читаемое им. Но не всякий вспомнит сразу, кто еще изображен на этом знаменитом полотне. А между тем справа от Державина Репин изобразил архимандрита Филарета, лицо которого обращено не к Пушкину, а к зрителю, и лицо это выражает некое недоумение – мол, чему так восхищаются Державин и сидящий справа от архимандрита Филарета министр народного просвещения Разумовский – Алексей Кириллович вместе со Сперанским подал в свое время мысль о создании Царскосельского лицея, и мало того, он официально именовался главой лицея со званием его главнокомандующего.

Репин мастерски работал на контрасте: радуется Разумовский, ликует Державин, вдохновенно читает свои дивные строки Пушкин… А вот зловредному монаху все сие зело не по душе. Внутри он так и скрежещет, вознепщеваху и вознегодоваху. Аж позеленел от злости.

На самом деле, нам остается только гадать о том, что испытывал святитель Филарет, слушая стихи Пушкина.

Лицей был основан три года назад. В нем предусматривалось шестигодичное обучение. Первый курс – три года и второй курс – тоже три года. Лицеисты первого набора сдавали экзамены для перехода на второй курс. В числе прочих дисциплин, само собой разумеется, был Закон Божий. Его преподавал пресвитер Н. В. Музовский, но поскольку императорский лицей являлся привилегированным учебным заведением, то на экзамен по Закону Божьему пригласили ректора духовной академии. Архимандрит Филарет принимал его 4 января, а 8 января он присутствовал на экзамене по российской словесности. Но не в качестве экзаменатора, а в качестве зрителя. Об этом встречаем свидетельство в письме одного из тогдашних лицеистов Алексея Илличевского своему приятелю Павлу Фуссу: «…в числе зрителей были Державин, Горчаков, Саблуков, Салтыков, Уваров, Филарет и множество профессоров и ученых».

Пушкин читал свои «Воспоминания в Царском Селе». Слушателей не могла не поразить величавость стихов, сочиненных столь юным дарованием. Что могло не нравиться святителю Филарету? Изобилие античного язычества. Тут и наяды плескаются, и Элизиум полнощный, и росская Минерва, и Зевс со своим перуном, и чада Беллоны… Он в своих проповедях говорил о том, что Спаситель вел русские полки на врагов, а у Пушкина «потомки грозные славян перуном Зевсовым победу похищали».

Но его, как поэта, не могло не восхищать все остальное.

 
Страшись, о рать иноплеменных!
России двинулись сыны;
Восстал и стар и млад; летят на дерзновенных,
Сердца их мщеньем зажжены.
Вострепещи, тиран! уж близок час паденья!
Ты в каждом ратнике узришь богатыря,
Их цель иль победить, иль пасть в пылу сраженья
За Русь, за святость алтаря.
 

Вот и про святой алтарь, слава Богу, сказано. А дальше и о небесном Вседержителе:

 
Сразились. Русский – победитель!
И вспять бежит надменный галл;
Но сильного в боях небесный Вседержитель
Лучом последним увенчал.
 

А каков финал дивного стихотворения! Чудо! Как могло это не нравиться?

 
В Париже росс! – где факел мщенья?
Поникни, Галлия, главой.
Но что я вижу? Росс с улыбкой примиренья
Грядет с оливою златой.
Еще военный гром грохочет в отдаленье,
Москва в унынии, как степь в полнощной мгле,
А он – несет врагу не гибель, но спасенье
И благотворный мир земле.
 

Трудно себе представить, чтобы святитель Филарет, сам вдохновенный, сам пылающий, сам – весь поэзия, невзлюбил стихов гениального лицеиста! Согрешил Илья Ефимыч, показывая его зеленым от злости, как и во многих своих иных полотнах согрешил великий русский художник!

Смею предположить, что святитель Филарет тогда взял талантливого юношу на заметку. А что? Вырастет, повзрослеет, сделается мудрее и продолжит дело перевода священных текстов на современный русский язык. Голова кружится от одной только мысли, что если бы Пушкин не погиб в 1837 году, если бы он дожил до преклонных лет и в сии мудрые годы взялся бы за переложение Библии, какой бы перевод мы получили!.. Но, увы…

Подготовка к началу работы продолжалась, в 1815 году даже проповедей святитель Филарет читал куда меньше, чем прежде. По просьбе министра духовных дел князя Голицына он написал и издал «Разговор между испытующим и уверенным о Православии Восточной Греко-российской церкви с присовокуплением выписки из окружного послания Фотия, патриарха Цареградского, к восточным патриаршим престолам».

Летом он проводил ревизию Московской духовной академии и семи семинарий: Новгородской, Тверской, Владимирской, Ярославской, Костромской, Спасо-Вифанской и Московской, а также ряда находящихся на пути его следования уездных и приходских училищ. Московская духовная академия перебралась в Троице-Сергиеву Лавру и получила новый устав.

Весь год он наблюдал за приготовлением шрифта и читал корректуру стереотипного издания Нового Завета на церковнославянском языке, предпринятого Библейским обществом.

В Европе бежал с Эльбы и на сто дней воскрес Наполеон Бонапарт, разбил пруссаков в битве при Линьи, но вскоре потерпел сокрушительное поражение при Ватерлоо, вновь отрекся от престола, а русская армия вновь вошла в Париж. В это время русский император уже не расстается со Священным Писанием, постоянно читая его и пытаясь как можно глубже вникать. В дни недолгой агонии воскресшего Наполеона в Баварии Александр впервые встречается с баронессой Криденер: завязывается дружба, ведутся долгие разговоры на мистические темы. Удивительно, что русские священники не могли оказать на Александра такого христианского влияния, как эта женщина! Вот уж, воистину, дух дышит, где хочет!