Текст книги "Московский Златоуст. Жизнь, свершения и проповеди святителя Филарета (Дроздова), митрополита Московского"

«Утешительны последние часы покойного государя, – писал святитель преподобному Антонию. – Напечатанное о сем верно. Мне случилось слышать от бывших в сие время во дворце».

На престол России вступил тридцатишестилетний государь Александр Николаевич. В первый же день своего правления он убрал с поста главнокомандующего русской армией в Крыму остроумного весельчака Меншикова и на его место поставил генерала от артиллерии Михаила Дмитриевича Горчакова, двадцать два года до этого прослужившего начальником генерального штаба у Паскевича в Польше.

«Утешительны также вести о новом государе, – оценил это Филарет, – как он в первые часы явил себя царем в полной силе и мудрости».

К тому же, Александр, вступив на престол, первым делом объявил митрополиту Филарету благодарность за пожертвованные недавно деньги от Московской епархии на военные нужды. Деньги немалые – 110600 рублей.

Увы, беды русских в Крыму не прекращались. Следом за Корниловым пал другой герой обороны Севастополя – контр-адмирал Владимир Иванович Истомин. Европа жила предвкушением скорого падения Севастополя и дальнейшего развития победы над Россией. То, что ненавистный европейским либералам монарх скончался, ничего уже не значило – добить гадину в его потомстве! Любимец Наполеона III римский папа Пий IX, тот самый, который в 1870 году проведет в жизнь догмат о папской непогрешимости, сейчас призывал к новому крестовому походу против России. В базилике святой Агнессы в Риме с ним произошел казус: едва он обмолвился с веселой улыбкой о грядущем миссионерстве в Россию, пол под ним провалился и понтифик ухнул под землю вместе со стоявшими поблизости, отделавшись легким испугом. Этот анекдот Андрей Николаевич Муравьев поспешил опубликовать в петербургских газетах. Однако святитель Филарет не одобрил его остроумия и приструнил друга: «Не мирюсь с мыслию напечатать статью о падении папы. Мне представляется в сем неприятная черта, как будто обрадовались случаю поглумиться над владыкою Запада. Мир ему, когда и с ненавидящими мира быть мирными учит Псаломник».

На светлой пасхальной седмице европейцы нанесли по Севастополю второй массированный бомбовый удар, а в конце мая и начале июня – третий и четвертый, но Севастополь не сдавался. В праздник Петра и Павла погиб адмирал Павел Степанович Нахимов. Не принесло счастья и новое назначение: Горчаков потерпел неудачу в сражении на реке Черной. Тогда же, в августе, европейцы нанесли пятый и шестой бомбовые удары. Конец месяца стал концом обороны героического города – 27 августа дивизия генерала Мак-Магона захватила Малахов курган, и на другой день русские войска оставили южную часть Севастополя.

«Праздники наши Господь обращает в плач, – писал в эти дни Московский Златоуст. – Вчера священнослужение совершил я с миром, не зная вести, уже распространяющейся. Но, вошед к генерал-губернатору к обеду, встречаю слова: какая печальная весть! Спрашиваю, что это значит, и узнаю о падении Севастополя. Хотя это не совсем неожиданное и я думал и прежде, что ненадежно устоять ему по чрезвычайно сильным разрушительным средствам врагов, действующим на одно средоточие, но тем не менее сильно поразила меня сия весть, с возникающими от нее мыслями о последствиях». Много скорбей принесла России середина пятидесятых годов. Новый император опять вступал на престол среди обильного плача.

Жатва смерти унесла еще одного замечательного человека – в сентябре умер граф Сергей Семенович Уваров, государственный деятель, провозгласивший триаду «Православие – самодержавие – народность», ученый, филолог, археолог, президент Санкт-Петербургской академии наук, основатель Московского исторического музея. В 1786 году его крестила императрица Екатерина II. В 1855 году его отпевал митрополит Филарет. Хоронить увезли в село Холм Смоленской губернии – в родовую усыпальницу.

Жатва смерти сорвала еще один колосок и в самом доме владыки Филарета – 4 января 1856 года скончался его верный и самозабвенно преданный слуга и друг – домашний секретарь Александр Петрович Святославский. Это был человек, который незаметно и тихо исполнял свое дело, не имея никаких нареканий. Люди злые зубоскалили над его «рабской покорностью», но он просто понимал, какое счастье быть верным слугой такого человека, как святитель Филарет, и безропотно служил. Имя Святославского постоянно мелькает в письмах владыки; он либо ссылается на него: «Святославский мне прочитал…», «Святославский доложил…», «Святославский советовал…», либо валит на него вину: «Письмо это я получил только через год по милости Святославского», либо заступается за него: «…в поступках Святославского не открывается ничего, кроме нелепого стыда обнаружить свою неисправность или медленность», «Что новое распоряжение о контроле до Вас не дошло, виноват не Святославский. Виноватые в Петербурге». И вот в мае 1853 года тревожное: «…не легко занемог Святославский…», через полгода еще хуже: «Святославский же для дел уже умер: он мало ходит, мало помнит и ничего не делает».

Святитель Филарет привык к секретарю, как к собственной тени, как к части самого себя, и как себя он не просил никого награждать, так и не пекся о наградах для Александра Петровича. Граф Александр Петрович Толстой однажды обиделся за своего полного тезку:

– Что же вы, владыко, ничем не наградите Александра Петровича?

Он взял на себя хлопоты, митрополит Филарет подал прошение и Святославского незадолго до смерти успели порадовать орденом Святой Анны 3-й степени.

– Успел-таки я такую штуку обломать! – радовался владыка Филарет, как ребенок.

И вот – Александра Петровича не стало, – умер верный Санчо Панса, преданный до гроба Савельич… Сколько времени понадобится, чтобы привыкнуть к новому секретарю-то?.. И ведь не стар еще был милый Петрович, до шестидесяти не дожил. Вот беда-то!..

После падения Севастополя к союзникам присоединилась и Швеция; стало очевидным, что Австрия и Пруссия могут вступить в войну против России, если русский император не согласится на мирные переговоры. «Кажется, Австрия хочет исполнить в совершенстве предсказание умершего первого своего министра, что она удивит мир своею неблагодарностью», – писал Московский Златоуст, имея в виду знаменитое высказывание бывшего министра иностранных дел Австрии Феликса Людвига фон Шварценберга. Но России для того, чтобы садиться за стол переговоров не в качестве битой державы, нужна была какая-то победа. Слава Богу, в ноябре такая победа состоялась – старший брат Андрея Николаевича Муравьева, герой войны 1812 года, пехотный генерал Николай Николаевич Муравьев взял в Турции важную стратегическую крепость Карс, за что получил Георгия 2-й степени и приставку к фамилии – Муравьев-Карсский.

А в это же время другой Николай Николаевич Муравьев, не имеющий родства с этими Муравьевыми, осваивал дельту Амура и договорился с китайцами о праве сплава русских войск по этой реке, тем самым укрепляя дальневосточные рубежи Отечества. Через несколько лет этому Николаю Николаевичу Муравьеву, дабы отличать его от Муравьева-Карсского, присвоят прозвище Муравьев-Амурский.

Ефим Васильевич Путятин заключил в 1855 году с Японией Симодский договор о мире и дружбе, по которому, кстати, тогда-то впервые японцы получили те самые острова из Курильской гряды, о которых теперь твердят, что они принадлежали им испокон веков.

Имея такие достижения в войне и дипломатии, новый император мог уже садиться за стол переговоров.

Святитель Филарет непрестанно и с волнением следил за событиями на мировой арене. В начале января 1856 года к нему приехал генерал князь Горчаков, недавно уволенный с поста главнокомандующего в Крыму и замененный генерал-адъютантом Александром Николаевичем Лидерсом. Святитель Филарет жадно расспрашивал его обо всем; тот охотно рассказывал о причинах поражений, о бездарном руководстве и беспечности Меншикова. Потом перешли к обсуждению мировой политики. «Я спросил: устоит ли Австрия в этом, хотя неверном авторитете, – вспоминал сей разговор владыка Филарет. – Он говорит: устоит в том случае, если мы не потерпим значительного проигрыша в войне; один из первых министров грубый, а другой демократ, которого тайная мысль, конечно, есть благоприятствовать демократии и, следственно, не благоприятствовать России, которая есть главное препятствие для демократии».

Австрия не вступила в войну стараниями еще одного Горчакова – великого русского дипломата Александра Михайловича, лицейского друга Пушкина. Они вместе поступили в Царскосельский Лицей в год его основания. Все годы учебы они были не разлей вода. Пушкин посвятил Горчакову три стихотворных послания.

 
Мой милый друг, мы входим в новый свет;
Но там удел назначен нам не равный,
И розно наш оставим в жизни след.
Тебе рукой Фортуны своенравной
Указан путь и счастливый и славный, —
Моя стезя печальна и темна…
 

Если сравнивать эти две судьбы, то и впрямь Александр Михайлович Горчаков был в житейском смысле куда счастливее Александра Сергеевича Пушкина. Но главный итог жизни обоих весьма и весьма славен. Это высвечивается в том, как обоих окрестили современники и потомки. Окрестили навечно. Одного – солнцем русской поэзии, а другого – звездой русской дипломатии.

Горчакову суждено было долгие тридцать девять лет служить под началом министра иностранных дел, который не умел даже говорить по-русски – таков был Карл Васильевич Нессельроде, занимавший этот наиглавнейший дипломатический пост России с 1816 по 1856 годы. При этом его дипломатические способности оценивались всеми как весьма посредственные.

Горчаков поступил в Министерство иностранных дел сразу после окончания Лицея в 1817 году, и уже через три года стал секретарем министра. Но вскоре излишне независимый в своих мнениях Горчаков становится одним из врагов Нессельроде. Долгое время ему приходилось работать в посольствах в Лондоне, Риме, Берлине, Тоскане, Вене, Штутгарте.

Конечно, вступление в войну Австрии не случайно так беспокоило святителя Филарета, столь чувственного к внешней политике. За Австрией потянулась бы и Пруссия, и тогда… Страшно представить, что было бы. А между тем, все висело на волоске. Новый австрийский император Франц Иосиф получил корону из рук русского императора и вместо благодарности за это испытывал ненависть к России, ибо всяк мог за спиной шептаться: «Если бы не русские…» В 1856 году жатва смерти могла набрать новые обороты.

Но Господь распорядился иначе.

Глава двадцать пятая
Милости Господни 1856 – 1860

«Отцу наместнику и братии мир духовный. Поздравляю и с миром внешним, который подписан в Париже в прошедшее воскресенье. Услышав о нем, я почувствовал некоторое успокоение от скорби, заботы и опасения, но не радость. Вчера узнав о нем, вчера же прочитал я, что английский министр почитает его не миром, а чем-то похожим на мир. Бог мира да дарует нам истинный и совершенный мир», – писал святитель Филарет преподобному Антонию 21 марта 1856 года.

Закончилась военная страда. В Париже был подписан мирный договор. Завершилась сорокалетняя эпоха трудного первенства России в Европе, продолжавшаяся после разгрома Наполеона и Венского конгресса с 1815 по 1856 год. Можно сказать, столица Европы из Петербурга вернулась в Париж.

Принято считать, что Россия проиграла Крымскую войну. Однако внимательное изучение Парижского трактата никоим образом этого не подтверждает. Да, России запрещалось иметь флот в Черном море, но так же и никакое другое государство не могло его иметь здесь, включая Турцию, поскольку в статье XI сказано: «Черное море объявляется нейтральным: открытый для торгового мореплавания всех народов вход в порты и воды оного формально и навсегда воспрещается военным судам, как прибрежных, так и всех прочих держав». Стало быть, здесь мы ущемлялись наравне с другими. Статья II предусматривала: «Вследствие счастливого восстановления мира между их величествами, земли, во время войны завоеванные и занятые их войсками, будут ими очищены». Россия отдавала туркам Карс, а французы и англичане, согласно статье IV, возвращали «императору всероссийскому города и порты: Севастополь, Балаклаву, Камыш, Евпаторию, Керчь-Еникале, Кинбурн, а равно и все прочие места, занимаемые союзными войсками». Согласно статье IV, все военнопленные всех сторон возвращались. Мало того, в статье IX удовлетворялось русское требование относительно христианских подданных Оттоманской империи:

«Е.и.в. султан, в постоянном попечении о благе своих подданных, даровав фирман, коим улучшается участь их без различия по вероисповеданиям или племенам и утверждаются великодушные намерения его касательно христианского народонаселения его империи, и желая дать новое доказательство своих в сем отношении чувств, решился сообщить договаривающимся державам означенный, изданный по собственному его побуждению, фирман». Валашское и Молдавское княжества закреплялись за Турцией, но в статье XXIII оговаривалось: «Блистательная Порта обязуется оставить в сих княжествах независимое и национальное управление, а равно и полную свободу вероисповедания, законодательства, торговли и судоходства». То же касалось и Сербии. Расходы на исполнение всех статей Парижского трактата ложились поровну на все страны. Такого не бывает, если одна какая-то страна проиграла.

Утверждение о поражении России в Крымской войне выгодно было только антигосударственным силам внутри самой России и Герцену в Лондоне как удостоверение несостоятельности правящей монархии. На самом деле, никакого поражения не было, если не считать взятия южной части Севастополя. Парижский мирный договор равноправен и не ущемляет ни чью сторону.

Мало того, более всех считал себя проигравшим народ Англии! Во время торжеств в Лондоне по случаю заключения мира люди шли с лозунгами о том, что война проиграна с позором. Англичане считали, что русская оборона уже трещала по всем швам, но свисток Небесного Судьи об окончании матча прозвучал за несколько секунд до победного гола при счете 1: 1. (Футбол уже развивался и в 1848 году появились первые записные правила.)

В России первым о том, что Европа не добилась победы, заявил Московский Златоуст. Через десять дней после выхода высочайшего манифеста об окончании войны митрополит Филарет встречал Александра II в Успенском соборе Московского Кремля с такой речью:

– Благочестивейший государь! К тебе очи наши и сердца, как прежде; тогда как не прежнее видим в твоем втором царском лете. Ты наследовал войну, упорную против нас и против мира; и даровал нам мир. Твоя правда и мужество не отказывались от войны; твое человеколюбие не отказалось от предложенного мира. Не победили России враги – ты победил вражду. Христианскою мыслию одушевлял ты войну; христианскою мыслию осуществляешь мир. Благодарно тебе Отечество и чуждые отдают тебе справедливость и отдадут полнее, когда утихнут страсти. Крепко должны мы молить и молим Бога, чтобы благопоспешал тебе искусством и попечением уврачевать раны, без которых не могла быть война, чтобы, по слову пророка, правда и мир облобызались в державе твоей и чтобы плодом их было совершенное благоденствие.

Но всюду продолжали твердить о поражении России в войне. Святитель Филарет яростно спорил: «Неверно, – писал он своему другу Сергею Михайловичу Голицыну. – Англичане побеждены нами; и для французов невелико торжество, когда они от нескольких укреплений отбиты и только одно взяли… Они немало наказаны: их много погибло собственно от войны, много истреблено болезнями и бурями на море. Следственно правосудия не только ожидать должно в будущем, но частию оно уже явилось».

Новый император не переставал радовать митрополита Филарета. Впервые в жизни святитель чувствовал, что от представителя верховной власти исходит полноценное желание во всем или почти во всем следовать церковным установлениям. Царь Николай сам постился, но стол у него не был постным, ибо большинство придворных не считало посты необходимыми, беря в том пример с Европы. Об Александре Николаевиче владыка Филарет в те дни Великого поста с удовольствием писал: «Стол у его величества постный, частию точно по уставу нынешнего воскресного дня, частию точно по уставу благовещенскому. Желательно, чтобы сим примером воспользовались многие, кому он нужен». Тогда же государь объявил митрополиту Московскому, что будет восстанавливаться древний характер иконописания и обратился с просьбой изготовить для него и императрицы достаточное количество икон по древнему изографическому уставу.

Каждый день нового царствования приносил радости. Находясь в Москве, 30 марта Александр II выступил перед московским дворянством с речью, в которой выразил надежду на отмену крепостного права в обозримом будущем. Многим пришлось не по душе, другие вздохнули: «Наконец-то!»

Наконец-то был смещен со своего поста Нессельроде. К этому времени деятельность Горчакова, умевшего в Вене добиваться неучастия Австрии в войне против России, получила высшую оценку императора. Александр II наградил его орденом Святого Александра Невского, а 15 апреля 1856 года Александр Михайлович был назначен новым министром иностранных дел. Принимая должность, он сразу дал понять, что все силы приложит к тому, чтобы устранить итоги Парижского мира, вернуть России первенство в европейской дипломатии. Горчаков отныне всюду сопровождал Александра II во время его поездок к иностранным государям. Благодаря его дипломатическому гению, Россия на протяжении многих лет имела возможность отдохнуть от войн, набраться сил, перевооружиться и окрепнуть настолько, чтобы затем провести весьма успешную кампанию в Туркестане, расширить свое влияние на Дальнем Востоке и в Китае, а в конце семидесятых разгромить Турцию в Балканской войне.

Уезжая из Москвы, государь назначил коронацию на август, и с этого времени святитель Филарет с волнением готовился к грядущему важному событию – ведь на сей раз не на Петербургского владыку будет возложена честь короновать императора, а на Московского! Это тоже не могло не радовать. Государь дал понять, что хочет вернуть Москве ее былое древнее значение как православной столице государства Российского.

Определенное назначение получил и Филаретов друг Сергей Михайлович Голицын – его назначили верховным маршалом коронации. То есть в Москве он стал главным, кто отвечал за все приготовления к торжественной церемонии. Выработку церемониала они проводили вместе – Голицын и владыка Филарет.

Особой радостью наполнена была Пасха того года. Исчезли военные тревоги, впереди было царствование, обещавшее стать лучше предыдущих. В светлый вторник отмечался день рождения Александра II и в Чудовом монастыре Московский Златоуст обращался к пастве своей:

– Еще раз обращаюсь к вам, нынешние ученики Христовы, чада Церкви апостольской, и к вашей совести, дабы она недремлющим оком рассмотрела, соответствует ли ваш воскресный день воскресному дню апостольскому. Действительно ли посвящено Христу ваше время, ваши мысли, ваши чувствования, ваши собеседования, ваша деятельность? Воспоминаете ли страдания и смерть Христову с умилением и благодарностию, как претерпенные за нас? Воспоминаете ли Воскресение Христово не только с радостию для себя, но и с желанием подобной радости и спасения всем? Любовь ко Христу да одушевляет и да возвышает вашу радость. Любовь к миру да не превращает вашей радости в легкомысленное веселие. Впрочем дух Христов не враг и человеческих благозаконных радостей. Так Он благословляет нынешнюю радость нашу при воспоминании благословенного рождения благочестивейшего самодержца нашего.

В те дни почти не замеченной прошла смерть человека, коего святитель Филарет четверть века назад стал первым оппонентом. За несколько часов до наступления праздника Пасхи на Ново-Басманной скончался Петр Яковлевич Чаадаев. Под влиянием митрополита Филарета жизнь его изменилась в лучшую сторону, он все больше открывал в себе христианина, говорил, что будущее человечество соединится именно в христианстве. Кончина его чем-то отдаленно напоминала гоголевскую. Чаадаев утратил аппетит, почти ничего не ел и с каждым днем стремительно состаривался. В свои шестьдесят два года он выглядел девяностолетним стариком. Перед смертью Петр Яковлевич вызвал священника, исповедался, хотел куда-то ехать, передумал и – умер. Говорят, если скончался на Пасху, это знак того, что прощен Господом…

А Москва от Пасхи до Успения жила одним – предвкушением торжеств коронации. Само событие было назначено на особенный день – воскресенье 26 августа, святых мучеников Адриана и Наталии, праздник Сретения иконы Владимирской Божией матери в память о избавлении Москвы от Тамерлана. И это же – день Бородинской битвы.

Как и договаривались заранее, 14 августа, в канун праздника Успения Богородицы государь прибыл в Москву и по обычаю, заведенному Павлом I, поселился в Петровском путевом дворце. Впервые царь приехал по железной дороге и без особой помпы. А в Кремль были доставлены Большая и Малая короны, скипетр, держава, порфиры, коронные знаки ордена Андрея Первозванного, Государственная печать, меч и знамя. Отпраздновав Успение и разговевшись после двухнедельного поста, в пятницу 17 августа Александр Николаевич в сопровождении семьи и свиты переехал из Петровского дворца в Кремль. На сей раз его шествие по Тверской улице отличалось пышностью, вся Москва звонила в колокола, гремели залпы орудий. Государь и его приближенные ехали верхом, императрица – в карете. У часовни Иверской иконы Божьей Матери царь спешился, царица покинула экипаж, все приложились к иконе и вошли в Кремль.

Более недели велись приготовления, отрабатывался весь сложный церемониал. Наконец, наступил долгожданный день. Взвод кавалергардов выехал на Соборную площадь и выстроился по обе стороны паперти Успенского собора. Двадцать четыре пажа и столько же камер-пажей прошли следом, вступили в собор, чтобы затем ожидать окончания церемонии в Синодальной Палате. Шестнадцать генерал-адъютантов вынесли балдахин, под которым шествовали император и императрица, и таким образом они подошли к Успенскому собору. Здесь уже стоял в ожидании митрополит Московский и Коломенский Филарет.

Все лето он старался не простужаться и в письмах его почти нет ничего о болезнях, но за несколько дней до коронации он все-таки простыл, и когда теперь Московский Златоуст обратился с приветственной речью, можно себе представить, что он говорил так же, как незабвенный патриарх Алексий II в последние годы своей жизни, с трудом преодолевая хрипоту:

– Благочестивейший великий государь! Преимущественно велико твое настоящее пришествие. Да будет достойно его сретение. Тебя сопровождает Россия. Тебя встречает Церковь. Молитвою любви и надежды напутствует тебя Россия. С молитвою любви и надежды приемлет тебя Церковь. Столько молитв не проникнут ли в небо? Но кто достоин здесь благословить вход твой? – Первопрестольник сей церкви, за пять веков доныне предрекший славу царей на месте сем, святитель Петр, да станет пред нами и чрез его небесное благословение благословение пренебесное да снидет на тебя и с тобою на Россию.

Все вошли в собор. Александр Николаевич сел на троне Ивана III Великого, Мария Александровна – на троне Михаила Федоровича Романова. Свершилось Таинство Миропомазания из сердоликовой крабицы римского императора Августа; государь поцеловал крест Петра I, который спас того от пули во время Полтавской битвы, и перешли к коронации. Святитель Филарет возложил на главу императора Большую корону Российской империи, а в руки – скипетр и державу. Во время коронации случился казус – прежде, чем перейти в левую руку императора, держава побывала на полу. Дело в том, что несший ее на подушке генерал Петр Дмитриевич Горчаков, от волнения и жары, царившей в те дни в Москве, почувствовал головокружение и упал. Тяжелая держава покатилась по полу. Горчаков был героем всех войн этого века, начиная с Наполеоновских и кончая Крымской, где не жалел себя. Пятнадцать лет до того занимал пост генерал-губернатора Западной Сибири. Стойкости ему было не занимать. И надобно же было так оконфузиться! И какое нехорошее предзнаменование!..

Александр Николаевич разрядил возникшее напряжение, и, покуда поднимали державу, промолвил весело:

– Не беда, что свалился. Главное, что стоял твердо на полях сражений!

Все улыбнулись, и коронация продолжилась. Совершив Таинство, святитель Филарет вновь произнес речь:

– …Бог венчал тебя, ибо Его провидение привело тебя к сему законом престолонаследия, который Он же положил и освятил, когда, прияв царя в орудие Своего Богоправления, изрек о нем Свое определение: от плода чрева твоего посажду на пре столе твоем (Пс. 131, 11). Бог венчал тебя: ибо Он дает по сердцу (Пс. 19, 5), а твое сердце желало не торжественного только явления твоего величества, но наипаче таинственного осенения от Господня Духа Владычнего, Духа премудрости и ведения, духа совета и крепости. Мы слышали твою о сем молитву ныне: Сердцеведец внял ей ранее; и когда ты медлил приять твой венец, потому что продолжал защищать и умиротворять твое царство, Он ускорил утишить бурю брани, чтобы ты в мире совершил твою царственную молитву, и чтобы венец наследия был для тебя и венцем подвига. Итак, Господа силою возвеселися, боговенчанный царь, и о спасении Его возрадуйся зело! (Пс. 20, 1) Возрадуйся такожде и ты, благочестивейшая государыня, о славе твоего всепресветлейшаго супруга, свыше освещаемой, и освящаемой и лучом священным и тебя озаряющей. Утешься и возрадуйся благочестивейшая матерь царя. Се уже зрел плод чрева твоего и сладок для России. Светло возрадуйся Православная Церковь, и твоя соборная молитва веры, любви и благодарности да восходит к престолу Всевышнего, когда Он на избранного от людей Своих полагает священную печать Своего избрания, как на вожделенного первенца твоих сынов, на твоего верного и крепкого защитника, на преемственного исполнителя древнего о тебе слова судеб: будут царие кормители твои (Ис. 49, 23). Светися радостию, Россия. Божие благоволение воссияло над тобою в священной славе царя твоего…

Из Успенского собора нововенчанные император и императрица в сопровождении митрополита Филарета отправились в Архангельский собор, где поклонились всем государям московским. А уж оттуда – на торжественный обед в Грановитую палату.

К сожалению, наместник Троице-Сергиевой Лавры Антоний лично присутствовал при всех коронационных торжествах. Почему к сожалению? Если бы его не было, владыка Филарет наиподробнейшим образом описал бы ему все происходившее. А так – нет.

После коронации государь не спешил покидать Москву, тщательно осматривал Первопрестольную, продолжались торжества. 30 августа – день Александра Невского, и царь справлял свои именины, отстояв в Успенском соборе литургию и причастившись из рук московского первоиерарха, а затем устроил пиршество снова в Грановитой палате.

10 сентября в Москве состоялось заседание Святейшего Синода, на котором присутствовали все его члены, кроме митрополита Новгородского и Санкт-Петербургского Никанора (Климентьевского). Он был все это время в Москве и даже участвовал в богослужениях, читал в соборе Евангелие в Александров день, но чувствовал себя плохо и на заседание Синода прийти не смог, уехал в Петербург и 17 сентября там скончался. А в этот день 10 сентября святителя Филарета ждала долгожданная радость – все собравшиеся единогласно решили возобновить работы по переводу книг Священного Писания на русский язык! Пользуясь сильной благосклонностью к нему императора, Филарет заведомо составил и подал записку о необходимости продолжения работ по переводу, доказывая, что русский язык не уступает в выразительности старославянскому. И вот записка возымела действие! Московскому митрополиту было поручено незамедлительно представить в Синод решение собрания, что он, разумеется, мигом исполнил.

Александр Иванович Карасевский по болезни просил освободить его от исполнения обязанностей, и 20 сентября святитель Филарет узнал радостную новость – кто стал новым обер-прокурором Синода. Прекрасный человек, тот самый, у которого в последнее время жизни имел приют и ласку Гоголь. Граф Александр Петрович Толстой. Ему было пятьдесят четыре, в молодости он ходил в походы по обозрению Каспийского и Азовского морей и истреблению морских разбойников, принимал участие во всех военных действиях отряда и был награжден орденом святого Владимира 4-й степени с бантом. Оставив военную службу, поступил в Коллегию иностранных дел, был причислен к посольству в Париже, ездил с дипломатическими поручениями в Константинополь, откуда ездил, как сказано в его послужном списке, «в окрестные страны для военно-топографических описаний и с секретными поручениями». По объявлении в 1828 войны Турции Александр Петрович снова поступил на военную службу, воевал под командованием генерала Дибича. За отличие при взятии турецких крепостей Айдаса и Бургаса он был награжден орденами святой Анны 3-й степени с бантом и 2-й степени с золотой шпагой с надписью «За храбрость», назначен флигель-адъютантом к императору Николаю I, однако после окончания войны решил продолжать службу по Министерству иностранных дел и вышел в отставку. В 1830 году получил придворное звание камергера и назначение первым секретарем Русской миссии в Греции. Это назначение не устроило его и он перешел в Министерство внутренних дел; в тридцатые годы являлся сначала Тверским гражданским губернатором, а затем Одесским военным губернатором. В сороковые годы от государственной службы отошел, жил то за границей, то в Москве, где нередко дружески общался с митрополитом Филаретом. Когда разразилась Крымская война, Толстой принял должность начальника Нижегородского ополчения.

И вот он – обер-прокурор. Давно не было таких обер-прокуроров, от которых не жди подвоха. «Трудно найти человека, более преданного Церкви, более готового на всякое улучшение и в то же время менее склонного проводить какие-нибудь личные расчеты в управлении столь важною частию… Он принадлежит к разряду тех людей, которых я не умею иначе охарактеризовать, как назвать их оптинскими христианами. Это люди, глубоко уважающие духовную жизнь, желающие видеть в духовенстве руководителей к духовной высоте жизни, жаждущие, чтобы православное христианство в России было осуществлением того, что читаем в Исааке Сирине, Варсонофии и прочих. И он сам в своей жизни именно таков. Никто менее не способен мириться с казенностью, с формализмом и с мирскою суетой в деле христианства», – писал об Александре Петровиче философ и публицист, духовное чадо святителя Филарета, Никита Петрович Гиляров-Платонов в письме Александру Васильевичу Горскому, профессору, а впоследствии ректору Московской духовной академии.