Текст книги "Московский Златоуст. Жизнь, свершения и проповеди святителя Филарета (Дроздова), митрополита Московского"

Выходит, не всегда предсказания юродивых сбываются – Евфросинья лишь напугала владыку Филарета, а в Петербург его так и не призвали. Видно, обер-прокурору было на ком поупражняться в своем властолюбии – митрополит Антоний со своей широкой натурой с лихвой заменил Протасову митрополита Филарета.

Император, находясь в Москве, ни разу не обмолвился о своем желании видеть владыку Филарета зимой в Петербурге. В присутствии Николая Московский Златоуст произнес речь к воинам, собранным из бессрочных отпусков – на Кавказе разгоралась война против успешно действовавшего имама Шамиля. Эта проповедь – одна из лучших проповедей, разъясняющих православное отношение к войне и миру:

– Равноапостольный царь Константин, для чего первее всего употребил крест Христов, только что им познанный? – Для брани и победы. Итак – Бог любит добродушный мир: и Бог же благословляет праведную брань. Ибо с тех пор, как есть на земле немирные люди, мира нельзя иметь без помощи военной. Честный и благонадежный мир большею частию надобно завоевать. И для сохранения приобретенного мира надобно, чтобы самый победитель не позволял заржаветь своему оружию. Итак, православные воины, словом Давидовым говорит вам Святая Церковь, приглашая в тоже время и вас говорить с нею: благословен Господь Бог наш, научаяй руки ваши на ополчение, персты ваши на брань! Любит мир самодержец России: но по сему самому крепко стережет его стражею сильного, верного, искусного воинства… Не забывайте, что добрый воин, лев против врагов, должен быть агнцем между своими. Живите кротко и любовно: а гнев и грозу берегите для врагов Отечества. Наипаче не забывайте, что добрый воин царя благочестивейшего должен быть равномерно добр воин Иисус Христов… Тот воин истинно не победим, которому венец мученичества за Веру, Царя и Отечество, так же любезен, как и венец победы. Тот лучший слуга царев и надежнейший защитник Отечества, кто в верном Богу сердце, в чистой совести носит верную надежду Отечества небесного.

Оставшись весьма доволен такой речью московского архиерея, царь отбыл в северную столицу, так и не позвав его за собой.

Несмотря на болезни, святитель Филарет не оставлял писательских трудов. Помимо проповедей писал сочинения по истории Церкви, а той осенью завершил житие преподобного Никона, игумена Радонежского.

Среди забавных происшествий, упоминаемых митрополитом Филаретом в письмах, нельзя не оставить без внимания случившееся в 1843 году нашествие на Рязанскую епархию множества монахов из Иерусалима, которые весьма успешно собирали с местных жителей дань на строительство при Гробе Господнем большого русского монастыря. Кому-то это показалось подозрительным, и когда нескольких «иерусалимцев» задержали и подвергли допросу, они, как и следовало ожидать, оказались жуликами. Какой-то особо предприимчивый цыганский табор нашил себе монашеских одежд и занялся таким прибыльным «бизнесом». И долго еще в Рязанской губернии с недоверием относились ко всякому смуглому и черноокому монаху.

В канун Рождества 1843 года святитель Филарет освятил храм Богородицы «Взыскательницы погибших» при замке пересыльных арестантов и обратился с проповедью к заключенным:

– Чистота и святость принадлежат дому Божию преимущественно пред всяким другим местом, хотя впрочем не лишенным своей чистоты. Напротив того темница, и особенно темница осужденных, не есть ли такое место, куда общество человеческое повергает от себя нравственную нечистоту? Итак сохранится ли чистота, не оскорбится ли святость дома Божия, когда мы поставляем его в соприкосновенности с темницею осужденных? Правила святых удаляют от святых Христовых Таин и едва допускают переступать чрез праг святаго храма людей, обремененных тяжкими грехами, доколе не очистят их совести покаяние, слезы и время, иногда довольно продолжительное.

И неудивительна сия строгость, когда и человеческий закон тех же людей, за те же грехи, которые он, обнаружив, называет преступлениями, удаляет от домов и селений непорочных граждан, даже навсегда. Как же теперь святый храм, со святыми Тайнами, сам пришел к сим людям, которым строгость священных правил не дает права приступать к святым Тайнам и едва позволяет входить во храм? Милостив буди к немощным служителям Твоея святыни, Единый Святый, Единый Господь, Иисус Христос… Не в темницу ли, не к осужденным ли, не к изгнанникам ли, не к узникам ли пришел и Сам Ты на землю, чтобы основать Твой живый храм, Твою Святую Церковь?! Ибо, что такое вся земля после рая, как не пространная темница? Что человек вообще, как не осужденный преступник райскаго закона, изгнанник рая, пленник греха, узник бренной плоти, отягощающей душу? И не гнушалась чистота Твоя; не чуждалась святыня Твоя. Ты пришел; и в сей темнице, для сего преступника, изгнанника, пленника, узника, поставил Твой Голгофский крестный жертвенник; Твоим страданием и смертию совершил на нем Твою вселенскую Божественную литургию; принес Твою вечную жертву, которая одна и та же, и здесь, и ныне, совершается. И кто были ближайшие к сему Твоему жертвеннику? – Разбойник одесную; разбойник ошуюю… А вы, которых закон и правосудие сделали чуждыми для нас, но которых еще братиями называть побуждает нас любовь христианская! Поймите любовь сию, в ее опытах, которые перед вами. За чем пришли к вам, узникам, сии люди свободные, обилующие, люди почетных званий? Как вы с удовольствием исторглись бы из вашей темницы, так они с удовольствием отторглись от своих дел и занятий и поспешили к вам, в темницу. Не имеют ли они в вас какой нужды? – Без сомнения, никакой. Какая же сила привлекла их сюда? – Сила любви христианской. Видно, могущественна сия сила; видно, приятно следовать ее влечению… Для чего так торжественно явился среди вас и Церковный Собор, и так близко к вам водворил святыню храма христианского? Почему правосудие церковное не так для вас решительно и неумолимо, как гражданское, хотя Церковь требует не только непорочности во внешних отношениях, но и во внутренней святости, и потому могла бы строже судить виновных? Почему тогда, как гражданское общество изгоняет вас, Церковь как бы гонится за вами? Одно изъяснение сих неожиданностей – любовь христианская… Братия, и в сем уничиженном состоянии вашем, нам ради Христа возлюбленные! Не будьте к сей любви невнимательны и холодны. Если есть в вас некоторое расположение к благодарности, как оно есть в общей природе нашей, неужели вы попустите себе оказаться не добрыми для тех, которые так деятельно добры для вас? Неужели не захотите доставить некоторое утешение тем, которые заботятся о вашем утешении? Заботьтесь же сколько-нибудь и вы, чтобы доставить им утешение, которого они ищут, – в вашем нравственном и духовном улучшении… Кто не слыхал о юном, невинном Иосифе, отторгнутом от отца, проданном братьями в плен и в рабство, увлеченном в дальнюю страну, к иноплеменникам, оклеветанном, вверженном в темницу? – Знаете конечно и то, что столько бедствий не могли унизить духа юноши, ни поколебать его добродетели, но и в рабстве она была свободна и в темнице просияла. Не видите ли, что и в темнице, и в заточении можно находиться без упадка духа, не без надежды и даже с достоинством и славою?

В Петербург не поехал, но и на московских холодах ловила Филарета жестокая простуда. И жаловался одному лишь своему духовнику – Антонию: «Простуда моя позволила мне праздновать праздники, а потом опять посадила меня дома, и не знаю, гожусь ли на что завтра. Лечиться не хочется, а между тем боль в зубах, в ухе и в левой стороне головы мешает и делать и спать». А спустя двадцать дней: «Со мною неохотно расстается простуда. Третьего дня вышел было на воздух, но в следующую ночь и вчерашний день опять боль в зубах и в голове оказалась жестокою». И лишь к Великому посту болезнь отступала.

Весной 1844 года по настоянию Андрея Николаевича Муравьева началось издание избранных проповедей митрополита Филарета. Сам владыка некоторое время противился этому, говоря, что чаще всего писал слова и речи впопыхах за один присест, но затем, перечитав накопившиеся проповеди, он счел, что они не так уж плохи и решил часть из них выпустить в свет в печатном виде. Почетный московский гражданин купец Алексей Иванович Лобков взял издание на свое попечение. «Охотники начинают и моих слов (если только не празднословия) издание, к которому Вы меня побуждали. Если сему не следовало быть, то и Вы в сем не безвинны. Пожелайте, чтобы не пустые плевелы посеялись», – писал святитель Филарет Муравьеву 23 февраля 1844 года. Когда вышел первый том, обер-прокурор Протасов неожиданно отнесся к этому благосклонно и даже прислал письмо с предложением дальнейшее издание печатать за деньги Синода.

– Обижаешь, владыко, – сказал на это Лобков. – Я уж взялся, я уж и напечатаю.

И можно себе представить, какое удовольствие было митрополиту Филарету вежливо ответить в Петербург, что он вполне может в данном случае обойтись без синодальных услуг.

Но многие завистники злословили по поводу этого издания. Об этом свидетельствует Рижский епископ Филарет (Гумилевский), который в том году с горечью писал профессору Московской духовной академии А. В. Горскому: «Правда ли, что владыка решился издавать слова свои? «Москвитятин» возбудил ожидания и меня спрашивают даже немцы. Они глубоко уважают его. А русские? Бросают в него грязью. Будет время, когда сильно будут каяться, но – без пользы для Церкви».

Тем временем продолжалось обустройство Гефсиманского скита. Привезли и собрали на новом месте деревянную подсосенскую церковь, начали ее возобновлять, как тогда говорилось вместо иностранного слова «реставрировать». Рядом с Успенской церковью стали строить большой дом для двенадцати человек братии с отдельными помещениями для владыки, а также домик поменьше – для наместника. Но то, что возводится Гефсиманский скит, знали лишь двое – митрополит Филарет и архимандрит Антоний. «О ските чем меньше говорить, тем лучше, – писал владыка наместнику. – Если Бог благословит дело, оно скажет само за себя. Когда меня спрашивают о сем, я говорю, что сберегаю древнюю достопамятную церковь, найдя ей место, на котором было бы ей находиться прилично и полезно, вместо прежнего, на котором ей нельзя было оставаться. Некоторым сказал я и то, что есть мысли завести в ней непрерывное чтение псалтири. Иконы получил и благодарю. Желательно скорее закрыть Корбуху от праздноходящих. Можете приступить к работе канавы и вала».

В июне и июле митрополит снова мучился простудой, зубной и головной болью. Жалобно писал Антонию: «Здоровье мое худо поправляется и обветшание храмины телесной постояннее прежнего ощущается». Но в августе почувствовал себя лучше и приехал в Лавру – не терпелось посмотреть, как идут дела с Гефсиманией. Остался весьма доволен. Предложил совершать ежегодное главное празднование скита на третий день после Успения, 17 августа, когда празднуется вознесение Богородицы. Установил в ночь на 17 августа совершать всенощное бдение по особому Иерусалимскому чину. Обещал отыскать текст этого последования. Это оказалось не просто, и обещание свое он выполнит только через два года.

Размышляя о том, какой дать скиту устав, митрополит Филарет и архимандрит Антоний составили его частично из афонских установлений, частично из тех, что были приняты в молдавских монастырях. Не случайно в то время в Лавре частыми гостями стали монахи из Молдавии. Решено было, что скит будет закрыт для посещения женщинами.

Антоний не мог позабыть счастливых лет, проведенных им в Саровской пустыни под крылом у незабвенного старца Серафима, и просил ввести в скитские богослужения некоторые напевы, принятые в Сарове.

Осенью работы по возобновлению древней церкви окончились, и 28 сентября, в день памяти схимонаха Кирилла и схимонахини Марии, родителей Сергия Радонежского, святитель Филарет освятил сей главный храм будущей Гефсимании.

– Двести двадцать семь лет простоял сей древний храм, быв создан Лаврою преподобного отца нашего Сергия, в начальствование преподобного отца нашего Дионисия, – говорил он в торжественном слове. – И тогда еще представлен в покровительство Пресвятыя Владычицы нашея Богородицы, в память славного Ея Успения, дабы, по сей памяти, Она с благоволением призирала на него, как бы на Свою Гефсиманию.

Глава двадцать вторая
Выбор сюжетов 1844 – 1846

Ныне гробница митрополита Филарета находится в Москве. Восточным фасадом она выходит на Пречистенскую набережную, западным – на Волхонку, северным – на Всехсвятский переулок, а южным – на Соймоновский проезд. У Московского Златоуста – самая большая усыпальница в первопрестольном граде. Ею является главный собор Русской Православной Церкви – храм Христа Спасителя. Тот, кто здесь покоится, немало и сам потрудился для создания этого величественного памятника архитектуры. Редчайшего во всем мировом зодчестве.

По замыслу Константина Андреевича Тона все фасады над вратами и окнами, так, чтобы можно было легко рассмотреть снизу, предполагалось украсить не только рельефами, но и совершенно необычными для русского храмового искусства горельефами, являющими собой поучительные сцены из библейской и отечественной истории. Выбор сюжетов был предоставлен митрополиту Филарету Московскому. В 1844 году владыка исполнил заказ и сделал все назначения – дал полную роспись, где и какие горельефы должны быть размещены.

Западный фасад с главным входом в здание он предложил украсить следующим образом. Наверху, на высоте тринадцати сажен (около 28 метров), в медальонах изображения Христа Спасителя, благословляющего входящих в храм, а также Александра Невского и Николая Чудотворца как небесных покровителей императоров Александра I и Николая I, блаженного Николая и праведной Елизаветы. Над центральными вратами на высоте четырех с половиной сажень (около 10 метров) Ангелы с распростертыми крыльями держат хартию с надписью: «Господь Сил с нами». Над арками боковых порталов: справа – Ангелы с хоругвями московского ополчения, слева – Ангелы со знаменами 1812 года. По сторонам оконных арок портала – Архангелы Иегудиил с венцом в руке, Варахия с цветком, Гавриил с лилией и Уриил с пламенем. Справа от портала на западном фасаде святитель Филарет предложил изобразить ветхозаветного царя Давида, передающего чертежи Иерусалимского храма своему наследнику Соломону. Слева – помазание Соломона на царство. Тем самым подчеркивалась преемственность царя Николая его старшему брату Александру, при котором родилась мысль создать храм Христа Спасителя, а Николай эту мысль воплощает.

Переходим к южной стороне. Наверху в медальонах – Богоматерь Смоленская, чудотворный образ которой находился в войсках в 1812 году. Накануне Бородинской битвы Кутузов приказал обнести этой иконой все полки. По сторонам от Смоленской – святые, в дни памяти которых происходили важнейшие битвы 1812 года: Роман Рязанский – сражение при Клястицах 19 июля, апостол Фома – сражение под Полоцком и Тарутиным 6 октября, Иоанн Креститель – сражение при Малоярославце 12 октября, Иона Новгородский – сражение при Красном 5 ноября. Внизу по сторонам арок трех крылец южного фасада – горельефы, изображающие события Ветхого Завета: явление Архангела Михаила Иисусу Навину перед тем, как тот победил в битве с врагом, значительно его превосходящем, Моисей, освободивший свой нард от плена египетского, сестра его Мариам, с тимпаном в руках воспевающая: «Пойте Господу, ибо высоко превознесся Он, коня и всадника его ввергнул в море!», пророчица Девора и Варак, которому она предсказала победу над войсками язычников. Все они, по замыслу Филарета, являли собой истину, что истинно верующий не погибнет, ибо спасен будет Богом. В память о сражениях 1812 года на южном фасаде: Варлаам Хутынский – битва при Красном 6 ноября, благоверный князь Гавриил Псковский – защита Пскова и святые Антоний и Феодосий Печерские – защита Киева. Здесь же, на южном фасаде святитель Филарет очертил две ветхозаветные горельефные картины, посвященные триумфальному возвращению императора Александра из Заграничного похода: Давид, несущий своему народу голову поверженного Голиафа, и Авраам, встречаемый первосвященником Мелхиседеком после победы над языческими вождями.

Идем далее, на восточную сторону. Она располагается за алтарем. В центре наверху в медальоне – Владимирская Божья Матерь. Праздник этой иконы – 26 августа, день Бородинского сражения. В других медальонах – царица Александра, Мария Магдалина, Анна пророчица и великомученица Екатерина. Внизу по назначениям, расписанным святителем Филаретом, горельефы, изображающие первых московских митрополитов – Петра и Алексея. Петр держит хартию с изображением Успенского собора, Алексей благословляет церковь Архистратига Михаила в Чудовом монастыре. По сторонам от них – святитель Стефан Пермский с хартией изобретенного им письма зырянского языка, преподобный Сергий Радонежский, московские митрополиты Иона и Филипп, преподобные Никон Радонежский и Иосиф Волоцкий, черниговские святые – благоверный князь Михаил и боярин Феодор.

На северном фасаде митрополит Филарет предложил в верхних медальонах положить изображения Иверской Богоматери, а также святых, в дни памяти которых происходили важнейшие событии Заграничного похода: мученик Лавр – сражение при Кульме 18 августа 1813 года, мученик Сергий – Лейпцигская битва 7 октября 1813 года, Григорий Двоеслов – битва за Париж 12 марта и мученик Хрисанф – взятие Парижа 19 марта 1814 года. В нижнем горельефном ряду по росписи владыки Филарета полагалось поместить изображения царицы Елены и ее сына – византийского императора Константина, княгини Ольги и ее внука – великого князя Владимира Красное Солнышко. Константин и Елена сделали Византию христианской страной, а Владимир и Ольга крестили Русь. Около оконных арок северного фасада – апостол Андрей, из уст которого впервые прозвучала на русской земле христианская проповедь, Георгий Победоносец, изображенный на гербе Москвы, Даниил Московский – сын Александра Невского, при котором стала расти Москва, и Савва Сторожевский – основатель знаменитого монастыря в Подмосковье, под Звениго родом. На глухих боковых частях северного фасада святитель Филарет предложил два важнейших сюжета русской истории, связанных с решающими сражениями нашего народа: Сергий Радонежский благословляет Дмитрия Донского на Куликовскую битву и архимандрит Троице-Сергиевой Лавры Дионисий благословляет Минина и Пожарского на освобождение Москвы от поляков.

Всего по вдохновенному замыслу святителя Филарета предполагалось выполнить восемь многофигурных горельефных композиций, сорок фигур, двенадцать икон в закомарах и в верхней части фасадов. Предписание Московского митрополита в последующие годы было выполнено великолепными русскими скульпторами Александром Васильевичем Логановским, Николаем Александровичем Рамазановым и Петром Карловичем Клодтом. Логановский создал все многофигурные композиции и большинство фигур, Рамазанов выполнил медальоны, а знаменитый автор коней на Аничковом мосту Санкт-Петербурга исполнил статуи русских святых восточного фасада.

Выбор сюжетов для скульптурных изображений храма Христа Спасителя стал для владыки Филарета торжеством православной справедливости после того, как, не спросив его совета, в Москве поставили Триумфальные врата, увенчанные языческой богиней и посему оставленные без владычнего благословения. Храм Христа Спасителя призван был стать подлинно русским храмом. Митрополит Филарет убрал отовсюду изображения треугольника «Всевидящее Око», мелькавшие на предыдущих проектах – и у Витберга, да и у Тона. Собственно, ничего предосудительного в треугольнике, олицетворяющем Троицу, нет, и его можно видеть на множестве православных храмов, особенно тех, что построены в XVIII и XIX столетиях. Но ту же символику всегда охотно использовали и используют масоны, и святитель Филарет рассудил: можно обойтись и без этого.

Беседуя со многими людьми о построении храма, святитель немало думал о необходимости постоянного напоминания им, что не одной внешней церковностью живет христианство. Делание соборное, общее, соблюдение устава церковной жизни должно сочетаться с деланием духовным, душа должна быть исполнена высшей истины, а соблюдение правил – являться выражением этой исполненности.

В 1844 году он провел важную беседу с прихожанами «О новом рождении свыше». Рождение человека, «за которым следует убегающая жизнь и неизбежная смерть», святитель Филарет рассматривал как первый шаг к истинному рождению, которое, следуя за евангельским текстом, и называл «рождением свыше».

Термином «возрождение» мы приучены называть явление отхода от христианских догматов и возврат к идеалам языческой Греции, происходившее в Италии в XIII–XV веках и ставшее началом общеевропейского кризиса христианства. Митрополит Филарет вкладывал в слово «возрождение» совершенно иной смысл. Как следом за появлением на свет идет крещение, так следом за телесным появлением на свет должно произойти духовное второе рождение – возрождение человека.

«Что такое возрождение? Что за мысль – человека в течении его бытия производить вновь, тогда как он, без сомнения, должен оставаться одним и тем же лицом? К чему сие изысканное мудрствование, сия непонятная таинственность? Не довольно ли быть просто добрыми христианами? Такие слова против глубокого христианского учения не вырываются ли у некоторых, как камни, бросаемые наудачу, без сознания, что ими поразить желают? Знайте же, что дело идет не о произвольно-возносящемся мудрствовании, поелику с апостолом, и я желаю всякому сущему в вас не мудрствовати паче, еже подобает мудрствовати (Рим. 12, 3); не о пристрастии к темной таинственности, которую впрочем, не знаю, кто захотел бы предпочесть ясности возможной; не об уклонении от простоты, о которой со апостолом, и я забочусь, да не како истлеют разумы ваша от простоты, яже о Христе (2 Кор. 11, 3); но дело идет о том, чтоб или приобресть, или утратить Царствие Божие. Возрождение требуется не для того, чтобы сделаться мудрецом или таинственником, но для того, чтобы приобресть царствие Божие. Если ты удаляешь от себя мысль о возрождении, то удаляешь от себя возможность видеть Царствие Божие. Аще кто не родится свыше, не может видети Царствия Божия, глаголет Господь. Итак повторяю: блажен, кто может праздновать свое рождение свыше».

Говоря о крещении, и тут святитель Филарет отделил внешний обряд от внутренней истины. Да, Таинство Крещения священно: «Если бы оно было только крещение водою, то почти не разнилось бы от простых очистительных омовений, употреблявшихся во времена Ветхого Завета; оно было бы обряд и не заслуживало бы наименования Таинства, которое отличительно дает оному Церковь; владычественное имя Отца и Сына и Святаго Духа представлялось бы в крещении странно бездейственным; утверждать, что мы крестились во имя Святаго Духа, но не крестились духом, было бы непримиримое само в себе противоречие». Но и крещение есть только шаг к будущему духовному возрождению, и само собою оно не произойдет, если не идти по жизни, усовершенствуясь духовно. «Иные думают: можно ли определить все шаги к Царствию Небесному? Может быть, спасемся как-нибудь и мы. – Это походит на то, как если бы кто, приметив трудность и неизвестную надежду земледелия, сказал: может быть, родится хлеб и без возделывания и без посева». «Иной, напротив, скажет: хорошо же; я непременно буду сеять в дух и сделаюсь возрожденным. – Нет, возлюбленный! И это не есть надежный путь. Ни беспечное: может быть, ни самонадеянное: непременно, не годятся в делах духа. Кто как будто на заказ думает сделаться возрожденным, тот всего скорее сделается мечтателем. Не может младенец родиться, когда и как захочет: родить его должна мать, по порядку природы. Равным образом не может человек возродиться, когда и как захочет: возродить его должен Дух Божий, по порядку благодати. Между крайностями беспечной недеятельности и самонадеянной предприимчивости лежит скромный, но деятельный путь духа, который указует апостол следующими словами: со страхом и трепетом свое спасение содевайте (Ф л п. 2, 12). Содевайте спасение, а не думайте, что оно соделается само собою, но содевайте со страхом и трепетом, не полагаясь на то, что делаете сами, и остерегаясь непрестанно, чтобы не противиться действованию в вас Божию».

Тему духовного созидания Московский Златоуст продолжил в беседе «О молитве с должным приготовлением». Он начал ее с поэтического сравнения: «Как приятен вид нивы, покрытой колосьями, которые зыблет тихий ветер и полнота плода клонит долу, так приятен вид Церкви, наполненной молящимися…» Но далее он заговорил о том, что далеко не все молящиеся имеют в душе своей духовное наполнение. Большинство прихожан находятся в духовном младенчестве, а, вспоминая предыдущую беседу, можно сказать, что они еще не достигли возрождения. Большинство не догадывается, что к молитве надо готовиться. «Если хочешь победоносно сражаться, приготовься приличным вооружением себя и обучением искусно владеть оружием. Если хочешь переплыть реку, приготовься снятием с себя одежды, которая связала бы тебя, отягчила и погрузила в глубину. Подобно сему, если хочешь молиться с пользою и успехом, прежде даже не помолишися, уготови себе». Приготовлением к молитве святитель Филарет называл осмысление Бога, как Творца вселенной и постоянного Пастыря нашего, осмысление ничтожества человека в сравнении с величием Бога, мысленное предстояние свое перед Богом, прощение врагов своих и примирение с ближними, желание избавиться от всех грехов. «Кто, не уготовав себя предварительно таковыми расположениями, приступает к молитве, кто просит от Бога милостей и благодеяний, не подумав о том, как бы завтра не оскорблять Его грехами, в которых виновен пред Ним сего дня, тот поистине, как изъяснялся премудрый, есть яко человек, искушаяй Господа». Молитву без предварительного приготовления святитель Филарет сравнил с возжиганием светильника, в который предварительно забыли налить масло. «Наполни елеем светильник, чтобы он горел ясно и долго. Наполни миром сердце, чтобы молитва твоя была светла и постоянна».

Третья важнейшая беседа 1844 года – «О страхе Божием». В ней митрополит Филарет торжественно утвердил человека в его жизни как бесстрашного пред чем бы то ни было в мире, в том случае, если человек боится одного Бога. Нет счастливее на земле тех людей, кто познал эту великую истину. Бояться Бога означает отвращаться от греха, от всего безобразного и постыдного, и это означает, что иметь страх Божий не безобразно и не постыдно. «Остановиться на степени страха одних наказаний, без сомнения, было бы низко для христианина: он должен подвизаться, чтобы очищать свой страх и от рабского восходить к сыновнему». Здесь дано весьма важное указание на то, что такое жизнь человеческая, если она положена во служение Богу: она есть стремление к тому, чтобы из состояния раба Божия войти в состояние сына Божия. «Кто принес на землю и даровал человекам сыноположение божественное? Не Единородный ли Сын Божий, Который для сего и воплотился и Кровию Своею написал нам отпущение из рабства греха, отягченного страхом смерти, в свободу чад Божиих?»

Три беседы, произнесенные Московским Златоустом в 1844 году, стали для православных кратким и четким, ярким и образным путеводителем по жизни.

В том же году святитель Филарет перевез из Коломны свою престарелую матушку. Для нее он купил небольшой домик рядом с Троицким подворьем, поселил в нем, приставил надежных людей. Евдокия Никитична постоянно болела, иной раз бывала при смерти и нередко можно было видеть взволнованного митрополита, спешащего из своей кельи в домик матушки.

В 1844 году исполнилось пятьдесят лет Чаадаеву. Восемь лет назад разразился скандал с печатанием его первого философического письма. С той поры многое изменилось. Петр Яковлевич, уже не тот кудрявый приятель кудрявого Пушкина, а изрядно облысевший, жил в своем доме на Басманной улице в Москве под надзором – время от времени к нему для освидетельствования являлись полицейский чиновник и врач-психиатр. Но с годами появился у него и более благоприятный надзор – со стороны святителя Филарета. Чаадаев не мог не знать о том, что владыка отвечал ему после выхода первого философического письма и не мог не заинтересоваться личностью своего оппонента. Он читал его проповеди, сначала выходившие разрозненно и в списках, затем – собранные в издании, финансированном Лобковым. Он стал наведываться на Троицкое подворье, познакомился и подружился с его главным обитателем, стал находить огромное удовольствие в беседах с митрополитом. И в Чаадаеве стали происходить очевидные духовные изменения. Если в нем и было доселе сумасшествие, то никак не такое, которое лечат психиатры. Человек верующий, Чаадаев в тридцатилетнем возрасте был ослеплен европейской «прогрессивной» мыслью о том, что путь ко Христу должен проходить мимо храма. Теперь он все больше и больше исцелялся от этой слепоты. Теперь из-под его пера выбегали строки, в которых он иначе рассматривал Православную Церковь: «Ее роль состояла в том, чтобы явить мощь христианства, предоставленного единственно своим силам; она в совершенстве выполняла это высокое призвание. Родившись под дыханием пустыни, перенесенная затем в другую пустыню, где, живя в уединении, созданном для нее окружавшим ее варварством, она, естественно, стала аскетической и созерцательной. Самое происхождение отрезало ей путь к какому бы то ни было честолюбию. И она, надо сознаться, довела покорность до крайности; она всячески стремилась себя уничижать: преклонять колена перед всеми государями, каковы бы они ни были, верные или неверные, православные или схизматики, монголы или сельджуки; когда гнет становился невыносимым или когда на нее обрушивалось иноземное иго, редко умела она прибегнуть к иному средству, кроме как заливать слезами церковную паперть, или же, повергнувшись в прах, призывать помощь небесную в тихой молитве. Все это совершенно верно, но верно и то, что ничего иного она делать и не могла, что она изменила бы своему призванию, если бы попыталась облечься в иную одежду. Разве только в славные дни русского патриаршества она дерзнула быть честолюбивой, и мы знаем, какова была расплата за эту попытку противоестественной гордыни. Как бы то ни было, этой Церкви, столь смиренной, столь покорной, столь безропотной, наша страна обязана не только самыми прекрасными страницами своей истории, но и своим сохранением. Вот урок, который она была призвана явить миру: великий народ, образовавшийся всецело под влиянием религии Христа, – поучительное зрелище, которое мы предъявляем на размышление серьезных умов». Это уже не то мировоззрение, с которым святителю Филарету следовало вступать в бой.