Текст книги "Московский Златоуст. Жизнь, свершения и проповеди святителя Филарета (Дроздова), митрополита Московского"

Глава пятая
Иеромонах Филарет 1809 – 1811

Великим постом 1809 года Россия возобновила войну со Швецией. Генерал Багратион совершил ледяной поход семнадцатитысячного русского корпуса к Аландским островам, сравнимый с переходом Суворова через Альпы. Вскоре русские войска оказались вблизи Стокгольма, а дивизия Барклая-де-Толли захватила шведский город Умео, после чего шведы капитулировали. При таких радостных событиях православный русский люд встречал 28 марта Пасху. И в сей день иеродиакон Филарет сделался иеромонахом.

Иеромонах – второй по значению монашеский сан. Посвященный в него может совершать Таинства, включая главное Таинство Евхаристии и литургию – основополагающее богослужение Христианской Церкви. Единственное из семи Таинств, которое он не может совершать, это Таинство Священства.

Итак, 28 марта 1809 года во время пасхальной литургии после пения «Херувимской» и перенесения Святых Даров с жертвенника на престол два диакона подвели Филарета к царским вратам.

– Повели! – возгласил первый диакон, обращаясь к народу.

– Повелите! – возгласил второй диакон, обращаясь к клиру.

– Повели, преосвященнейший владыко! – возгласил первый диакон, обращаясь к митрополиту Амвросию.

Филарет вошел в алтарь, где его трижды обвели вокруг престола, углы которого он целовал, а также прикладывался к руке Амвросия, восседающего на горнем месте. В это время клирики пропели три гимна: «Святии мученицы, иже добре страдавше и венчавшеся…», «Слава Тебе, Христе Боже, апостолов похвало…» и «Исаие, ликуй…»

По окончании обряда хождения Амвросий встал у правого угла престола, а Филарет преклонил пред ним колена. Митрополит, совершив над главою новопоставляемого знамение креста, возложил на него свою руку и край омофора. Из уст Амвросия потекла тайнодейственная молитва:

– Божественная благодать, всегда немощное врачующая и оскудевающее восполняющая, проручествует благоговейнейшего Амвросия во Филарета, помолимся о нем, да приидет на него благодать Всесвятого Духа.

По прочтении молитв рукоположения Амвросий подал Филарету священнические одежды: епитрахиль, пояс и фелонь и еще Служебник, возглашая при передаче каждой из этих принадлежностей «аксиос» – «достоин». Наконец, в знак того, что рукоположение совершилось, Амвросий трижды поцеловал Филарета, и литургия продолжилась. После освящения Святых Даров митрополит подал новому иеромонаху частицу Тела Христова:

– Приими залог сей и сохрани его даже до пришествия Господа нашего Иисуса Христа, ибо в нем потребуется у тебя отчет.

Взяв частицу в руки, Филарет встал позади престола и прочел пятидесятый псалом. Пред возгласом «Святая святым!» он возвратил этот залог митрополиту и следом за настоятелем прежде других причастился Святых Тайн. Так по установившемуся с конца XVII правилу совершилось рукоположение Филарета в иеромонахи.

Необычайные способности способствовали его дальнейшему продвижению. 9 августа он стал ректором училища. Архимандрит Евграф не оставлял стараний, желая перевести Филарета в академию. Увы, чахотка неумолимо съедала этого замечательного человека, и в ноябре Евграфа не стало. И года он не пробыл ректором. Новым ректором стал другой Крылов-Платонов – архимандрит Сергий. 8 февраля 1810 года иеромонах Филарет получил должность преподавателя церковной истории Санкт-Петербургской духовной академии в звании бакалавра богословских наук. Новый ректор поселил его рядом со своей кельей, предоставил в распоряжение свою библиотеку, приглашал к себе обедать, любил беседовать с ним. Словом, жизнь приносила радости.

25 марта состоялось важное событие в жизни иеромонаха Филарета – он впервые читал проповедь в северной столице. Шел Великий пост, настал праздник Благовещения. Он уже прекрасно знал, как живут русские в Санкт-Петербурге, как мало среди них истинно верующих, соблюдающих церковные постановления. Поститься уже считалось чем-то первобытно-дикарским. Если и сохранялось что-то подобное религиозности, то в некоем виде, приближенном к протестантскому. Зайти на праздник в храм Божий, послушать проповедь, подумать немного о грехах, вздохнуть легонько о том, о сем, может быть, даже всплакнуть чуть-чуть и подумать: «Какой я хороший, что не забыл Бога!» Именно об этом и хотелось говорить молодому проповеднику, обращаясь к столичным аристократам, купцам, мещанам, собравшимся послушать праздничную проповедь. И он смело выступил с обличением:

– Вообразим, например, что Христос внезапно явился бы в сем храме, подобно как некогда в Иерусалимском, и, нашед здесь, как там, продающих и купующих, продающих фарисейское благочестие и покупающих славу ревностных служителей Божества, продающих свою пышность и покупающих удивление легкомысленных, продающих обманчивую лепоту взорам и покупающих обольщение сердцу, приносящих в жертву Богу несколько торжественных минут и хотящих заплатить ими за целую жизнь порочную, – всех сих немедленно, навсегда извергнул бы отселе, да не творят дома молитвы домом гнусной купли, и, как недостойных, отсек бы от сообщества истинно верующих!

Это был вызов. Возмутись кто-нибудь из важных персон, находящихся в храме, и молодого проповедника могли бы надолго задвинуть, не давать более права читать проповеди. Но случилось нечто противоположное. Привыкших к тому, что духовенство столичное старалось не слишком-то укорять представителей высшего общества, слушателей внезапно проняло. Их пронзило силой веры, исходившей из этого невысоконького худенького монаха. Обличение коснулось сердец, вызвало раскаяние, и многие потом подходили к Филарету, благодарили за пламенную проповедь.

А по Петербургу разнеслась весть: в Александро-Невской Лавре появился живой проповедник!

Вскоре в стенах академии разразилась первая битва за чистоту Православия. Архиепископ Феофилакт, как уже сказано, пользовался покровительством Сперанского, а тот привечал масонов. В 1810 году в академию впорхнул видный немецкий масон и одновременно протестантский священник Игнатий Фесслер. Ему дали читать восточные языки и философию. Протестант в православной духовной школе – это многие сочли необычным и даже привлекательным, студенты поначалу потянулись к Фесслеру. Но очень скоро стало ясно, что он проповедует весьма сомнительные мистические идеи, близкие к пантеизму, а то и вовсе к атеизму. В стенах академии чуть ли не составился антиправославный заговор. Преподаватель немецкого языка Отто Смольяно проповедовал протестантизм, а учитель французского де Бое – католицизм. В июне в масонскую ложу Фесслера вступил сам Сперанский. Но это не устрашило православных людей. Летом иеромонах Филарет, ректор Сергий и митрополит Амвросий подняли восстание. В итоге им удалось добиться увольнения и Фесслера, и де Бое, и Смольяно. Фесслера отправили в Саратовскую губернию, где ему разрешено было отныне лишь заниматься законотворчеством. Его курсы передали иеромонаху Филарету, а иностранные языки отныне преподавали русские учителя. Это был удар по Феофилакту, о котором позднее святитель Филарет писал: «Какая бы порча была для целой Церкви, если бы такой человек был первым митрополитом!» И еще из позднейших воспоминаний святителя Филарета: «Влияние Фесслера на своих учеников было обширно. Я помню, один студент вышел из академии без веры в Искупителя как Бога. Я ему при окончании курса не посоветовал идти в духовное звание, и он действительно вышел в светское; теперь уже и умер. Это был человек не без ума, но гордый! Фесслер изгнан после того, как подал конспект по древностям Восточной Церкви, где, между прочим, поместил выражение, что богослужение наше слагается из двух элементов: лирического и драматического. Конспект этот, писанный на латинском языке, поручено было ректором Сергием (я жил тогда под его покоями, и он по милости своей кормил меня) перевести мне, тогда инспектору. Впоследствии, при постигшем тогда Сперанского несчастии (который и был причиною вызова Фесслера), нашли у него тетрадь руки Фесслеровой: de transitu orientalismi in occidentalismum, где он доказывает, что Иисус Христос есть не более как величайший философ. Даже в предисловии к проповеди, говоренной им, когда уже он был суперинтендантом, раскрывал он мысль, что никогда не изменял он своего образа мысли о Иисусе Христе. Вот какого человека взяли для академии».

Суетная жизнь Петербурга по-прежнему оставалась для иеромонаха Филарета чуждой. Душа его общалась с Ангелами, а здесь, на земле, приходилось наблюдать нечто такое, что вызывало лишь жалость – чем живут люди! «К здешней жизни я не довольно привык и едва ли когда привыкну более, – писал он 5 января 1811 года священнику Григорию Пономареву. – Вообрази себе место, где более языков, нежели душ, где надежда по большей части в передних, а опасение повсюду, где множество покорных слуг, а быть доброжелателем почитается неучтивым, где роскошь слишком многого требует, а природа почти во всем отказывает, – ты согласишься, что в такой стихии свободно дышать могут только те, кто в ней или для нее родились».

На Пасху 2 апреля 1811 года иеромонаха Филарета ждал успех в глазах обер-прокурора Голицына. Следует признать, что при всем своем легкомыслии князь Александр Николаевич способен был меняться к лучшему и постепенно от веры в то, что человек должен только ловить наслаждения жизни, переходил к вере в Бога, чему способствовало чтение Библии. Как-никак, а ему, обер-прокурору Святейшего Синода пришлось открыть эту вечную Книгу. И он проникся ею. Читанная в Александро-Невской Лавре пасхальная проповедь иеромонаха Филарета, подобная стихотворению, тронула сердце князя Голицына, он прослезился и, подозвав к себе Дроздова, поздравил его, а заодно высказал пожелание, чтобы ему почаще предоставляли возможность читать проповеди перед высокими собраниями.

А меж тем и в пасхальной той проповеди иеромонах Филарет не щадил псевдохристиан:

– Что ж, если некоторые из нас ограничивают Пасху седмию днями веселия, не помышляя о непрестанном ко Христу приближении? Если упиваются от тука дому Божия, но не хотят и капли вкусить от горькой чаши Иисусовой? Если, вместо преимущественного над собою бдения, во дни святые предаются беспечности языческой, седоша людие ясти и питии, воссташа играти? Если среди торжества духовной свободы работают единой плоти; празднуя Пасху новую, остаются ветхими человеками; радуются о воскресении, а пребывают мертвы Богу? – Что будет таковой праздник? Ах, таковой праздник есть тело без души; и для таковых христиан – страшно, а должно сказать, – для таковых нет и воскресения Христова.

Сколько лет прошло, а для нас нынешних звучат сии слова! Взглянем трезвым взором, как и в Европе, и в России нашей празднуются Рождество и Пасха – в большинстве случаев именно так, как описывает иеромонах Филарет: праздник тела, а не души! Много внешнего, много излишнего, пышного веселья телесного. И мало тех, кто к этим праздникам приходит духовно очищенным, сделавшим еще один шаг к Царству Небесному. Да что там, в большинстве стран Европы эти праздники стали лишь «доброй и веселой традицией», лишившись исконного христианского наполнения.

Следующая знаменитая проповедь Филарета была читана им в Троицын день 13 мая 1811 года в Александро-Невской Лавре, и посвятил он ее сошествию Духа Святого на апостолов. Сия благодать наполняет человека истинной мудростью, а не той, которая учит людей «быть изобретательными в способах и ловкими в случаях к снисканию временных выгод и умножать свое достоинство не столько в себе, сколько во мнении других, – но премудрости, духовно востязующей вся, дабы все обратить в средства к единому вечному благу души». Он вновь говорил о ложных ценностях сего века и об истинных ценностях вечности.

В проповеди 10 июня того же года иеромонах Филарет пламенно говорил о грехе, о том, как его перестали бояться, о том, как «греховная болезнь одного может сделаться заразою многих» и как из этого общего греха рождается гибель целого народа. Ровно год оставался до вторжения Наполеона. Видя греховное море, разлившееся по Руси, прозорливцы, подобные иеромонаху Филарету, предвидели скорое Божье наказание. И жгли сердца слушателей, взывая опомниться, отвергнуть жизнь грешную и тем самым отвратить Господню кару.

Дар проповеди – редкий дар. И слава талантливых проповедников быстро разносится.

Возьмите для примера день сегодняшний. У нас был недавно великий Патриарх. От Алексия II излучалось сияние истинной веры и любви к людям, сияние, от которого загорались сердца ответной верой и любовью. Такие святители появляются раз в сто лет.

Зато нынешний Патриарх Кирилл обладает бесспорно великолепным даром проповеди. И он пришел не столько чтобы ласкать и согревать, сколько чтобы взывать к совести, обличать грехи, пробуждать души ко спасению.

Подобных проповедников не так много. Еще совсем недавно отзвучали несравненные проповеди архимандрита Иоанна (Крестьянкина). Я бы еще назвал отца Алексея Козливскова, служащего в московском Богоявленском соборе. Еще несколько человек. Все они на виду, известны.

Точно так же было и в начале XIX века. Иеромонах Филарет, прочитав всего несколько великолепных проповедей, стал известен, и 30 июня он был «всемилостивейше пожалован, за отличие в проповедовании Слова Божия» наперсным крестом с драгоценными камнями.

А еще через восемь дней, в праздник явления Казанской иконы Божией Матери, иеромонах Филарет исчез, ибо отныне на свете появился архимандрит Филарет.

Глава шестая
Архимандрит Филарет. Война 1811—1814

Еще недавно с тридцати лет можно было только становиться монахом. Святителю Филарету не исполнилось двадцати восьми, а он уже получил первый высший монашеский сан. Архимандрит означает по-гречески «главный над овчарней» (αρχι – главный, старший, μάνδρα – загон, овчарня, ограда в значении монастырь). Это ниже епископа и в белом духовенстве соответствует митрофорному протоиерею и протопресвитеру. Чин архимандрита появился в Восточной Церкви в V веке – так именовались избранные архиереем из игуменов лица для надзора над монастырями епархии, а также заслуженные иеромонахи, занимающие служебное положение при патриархиях, при церковных заграничных миссиях. Позже наименование «архимандрит» перешло к начальникам важнейших мужских монастырей, а затем и к монашествующим лицам, занимающим церковно-административные должности.

В Российской империи по Манифесту 1764 года о секуляризации монастырских земель русские монастыри были распределены по трем классам. Главы монастырей первого и второго классов стали называться архимандритами.

8 июля 1811 года митрополит Амвросий возвел иеромонаха Филарета в сан архимандрита и, возложив руку ему на голову, возгласил:

– Аксиос!

А по окончании литургии он подал новоиспеченному архимандриту жезл со словами:

– Прими сей жезл, имже утверждей паству твою, да правиши яко и слово имаши отдати за ю, нашему Богу, во дни суда.

Тем же летом по назначению Комиссии духовных училищ архимандрит Филарет производил ревизии петербургских духовных семинарий и училищ.

15 сентября 1811 года в Петербурге происходило торжественное освящение величественного Казанского собора. Одним из главных действующих лиц церемонии, безусловно, являлся семидесятивосьмилетний граф Александр Сергеевич Строганов. Последние десять лет своей жизни он посвятил постройке этого нового столичного храма, который возводился бывшим крепостным графа архитектором Воронихиным.

Подходя под благословение к митрополиту Амвросию, Строганов произнес:

– Ныне отпущаеши раба твоего, владыко, с миром. Слова оказались пророческими. В тот день дул ледяной ветер, граф простудился, слег и через пару недель скончался. Смерть такого знатного человека была большим событием. Обер-камергер, член Государственного Совета, сенатор, президент Императорской академии художеств, директор Публичной библиотеки, первый граф в роде, один из наиболее выдающихся русских меценатов. Его меценатство было столь широко, что к концу жизни несметные богатства Строганова почти иссякли.

3 октября Александра Сергеевича отпевали в Казанском соборе. Собрался весь Петербург. И вот, после отпевания, перед столь огромным количеством народа с прощальным словом выступил архимандрит Филарет. И это стало событием.

Подобно Шекспиру, который в 66-м сонете восклицал «Tired with all these, for restful death I cry…» и далее перечислял несовершенства мира сего, архимандрит Филарет сокрушался:

Зависть враждует против достоинства; любочестие старается подавлять заслугу; корысть сражается с правом; безопасность поддерживается силою, испровергается другою превозмогающею силою; союз, утвержденный на выгодах, разрушается от малейшего их неравновесия; сердца, соединенные состраданием, разлучаются непостоянством…

И только смерть освобождает человека от мучительных страданий видеть все несправедливости мира дольнего.

– Смертный одр есть камень испытания прошедшей жиз ни; человек отлагает на нем то, чем он казался, и остается тем, чем он был…

Государь потребовал прислать ему текст и несколько раз перечитывал.

– Ты спрашивала меня, чем отличается вера католиков и православных, так вот пусть этот монах тебе объяснит, – сказал Александр своей супруге Елизавете Алексеевне.

В прошлом она была принцессой баденской Луизой-Августой. Как и положено, выйдя замуж за российского монарха, приняла Православие; но так до сих пор не знала, в чем же не внешние, а глубинные отличия двух главных европейских христианских вероисповеданий. Гораздо раньше своего супруга она стала проникаться верой и, в сущности, была более православной, нежели православный русский царь. Удивительная женщина! Не случайно в нее тайно был влюблен юный Пушкин…

И вот архимандриту Филарету поступил заказ, да не от кого-нибудь, а от самой государыни императрицы. Исполняя сей заказ, он сел за свой первый богословский трактат. Так было написано «Изложение разности между восточною и западною церковию в учении веры», получив которое, Елизавета Алексеевна осталась вполне довольна.

– Теперь я знаю, в чем разница между Православием и Римом. Однако и удивлена: князь Голицын мне всегда казался человеком пустым, но вот его протеже – весьма толковый богослов.

Так завязался весьма важный узелок, от которого в будущее протянется крепкая нить дружбы этой августейшей семьи с архимандритом Филаретом. А если история про старца Федора Кузьмича и затворницу Веру Молчальницу не вымысел, то, значит, именно здесь Александр и Елизавета впервые встали на тропинку, которая поведет их в таинственное старчество.

Но не будем забегать вперед. Тем более, что описание подошло к одной из важнейших вех отечественной истории. Наступил 1812 год. Архимандрит Филарет встречал его, будучи уже известным проповедником. О нем говорили как о ни с кем не сравнимом носителе слова Божия. Протоиерей Георгий Флоровский так сказал о его счастливом даровании: «Всегда живое и мыслящее слово, вдохновенное размышление вслух. Проповедь у архимандрита Филарета всегда была благовестием, никогда не бывала только красноречием».

В канун Нового года, 25 декабря, в Александро-Невской Лавре он читал «Слово на Рождество Христово». Он радовался:

– Новый Адам исходит из девственной земли. Жена, источник проклятия, износит росу благословения.

Он тревожился:

– Доколе мы живем в мире с беспечностию граждан и наслаждаемся им с самовластием обладателей, дотоле Христос не может вообразиться в нас.

Он взывал к Богу со страстным молением:

– О Боже, давый нам Сына Твоего!.. Даждь токмо нам родити в себе дух Христов и жити Его жизнию. Тогда пусть и против нас, как некогда против Него, мятется Ирод и весь Иерусалим с ним; пусть неистовствует князь века сего, и весь мир вооружается: Ты покрыеши нас в тайне селения Твоего; на воде покойне воспитаеши нас, и чрез Ангела завета твоего введеши нас в гору святую Твою. Аминь.

Зная, что суждено испытать России в 1812 году, как не видеть в сих словах грозного пророчества? «Ирод и весь Иерусалим с ним» – читай: «Наполеон и вся Европа с ним». Но русские родят в себе дух Христов, а посему напрасно «неистовствует князь века сего и весь мир вооружается»! Велик Бонапарт, но ничтожно мал в сравнении с Сыном Божиим.

Такими словами вдохновенный проповедник встречал зарю и грозу двенадцатого года.

Причудливо начинался год сей.

1 января временщик Сперанский, заправлявший делами государства, получил в награду орден святого Александра Невского, а в марте с треском провалился, получил отставку и был сослан в Нижний Новгород.

Пруссия и Австрия, оставаясь внешне союзниками России, тайно за ее спиной заключали договора с Францией о прохождении войск Наполеона через их земли на Москву. Люди, разбирающиеся в политике, уже прекрасно понимали, что войны в этом году не миновать. И войны – на своих территориях.

В начале года архимандрит Филарет исполнял поручение Комиссии духовных училищ образовать для учеников, окончивших Санкт-Петербургскую семинарию, класс чтения Священного Писания и святых отцов и руководства к прохождению священнослужительных должностей. Вскоре его ожидало весьма важное назначение. Ректор Санкт-Петербургской духовной академии Сергий (Крылов-Платонов) получил костромскую кафедру, где его рукоположили в епископа. А новым ректором был назначен двадцатидевятилетний архимандрит Филарет. Это означало, что он признан не только как замечательный проповедник, но и как лучший среди преподавателей. За три года в академии он прочел и обработал полный курс богословских наук. Студенты в нем души не чаяли. По их воспоминаниям, Филарет «говорил остро, высоко, премудро; свободно делал изъяснения Священного Писания. Как бы все лилось из уст его. Привлекал учеников так к слушанию себя, что когда часы кончались ему преподавать, всегда оставалось великое усердие слушать его еще более без ястия и пития. Всем казалось истинно приятно, совершенно его учение. Все доказывало, что он много в науках занимался».

Без преувеличения можно сказать, что с его приходом на ректорскую должность начался расцвет академии. Первым делом он переработал академический устав, затем исправил уставы духовных семинарий, уездных и приходских училищ. И на все это у архимандрита Филарета, не имевшего никаких помощников, ушло шесть недель. Через многие годы он говорил, что так много работать ему не доводилось ни до этой должности, ни после.

Вдобавок, став ректором, архимандрит Филарет обязан был теперь посещать заседания Санкт-Петербургской духовной консистории – учреждения, призванного управлять епархией и вершить духовные суды. Это отнимало время, поскольку заседания проходили пять раз в неделю и не всегда по каким-либо причинам можно было от них улизнуть.

Вскоре после назначения ректором, 27 марта 1812 года, архимандрит Филарет получил в свое ведение и монашескую обитель – его определили настоятелем новгородского Юрьева монастыря. Монастырь этот считался одним из знаменитейших на Святой Руси. Основанный Ярославом Мудрым, он носил его крестильное имя, поскольку Ярослав в крещении был назван в честь святого Георгия Победоносца. Главный храм монастыря – Георгиевский собор, в котором покоились Федор Ярославич и Феодосия Мстиславна – брат и мать Александра Невского, по великолепию уступал только Софии новгородской. Впрочем, после секуляризации монастырских вотчин в 1770-х годах Юрьев монастырь потерял значительную часть своих владений и пришел в запустение. А в 1810 году он к тому же пережил сильный пожар, уничтоживший все деревянные постройки. Так что новому настоятелю приходилось решать огромное количество хозяйственных вопросов. Академия, консистория, монастырь – вот сколько всего разом обрушилось на молодого архимандрита!

Утопая в заботах, он встречал Пасху 1812-го. Вместе со всеми ночью вглядывался в небо, в котором висела устрашающая комета. Она появилась еще в прошлом году, но в этом стала ярче; хвост ее, задранный кверху, распушился. Казалось, светящееся гривастое чудовище падает на землю, хотя, на самом деле, комета уже удалялась от земли и солнца, уходя в глубины Вселенной. Небесный предвестник земных бед.

Накануне Пасхи, в Страстную пятницу, архимандрит Филарет читал проповедь в придворной соборной церкви в присутствии государыни Елизаветы Алексеевны и вдовствующей императрицы Марии Федоровны, а также братьев и сестры государя. Страстная пятница – самый скорбный день, самый строгий пост. Христос распят и погребен, и Его воскрешение будет только завтра.

– Да не будет, христиане, чтобы мы нашего Вождя воображали хотя на минуту побежденным, когда видим Его мучима и бездыханна, – говорил архимандрит Филарет. – Вчера на вечерней трапезе ясно предначертал Он события настоящего дня – и предложил в снедь Свое тело, ныне терзаемое, дал в питие кровь, ныне изливаемую.

Вскоре и России суждено было быть распятой, терзаемой, окровавленной, чтобы воскреснуть и воссиять в славе.

– О, кресте славы! Не буди отныне древом проклятия и ужаса, но древом благословения и мира; повергни к подножию твоему языческие оливы и лавры; взыди на священные венцы державных глав; будучи свидетелем и орудием подвигов, буди также их воздаянием и украшением…

В день Святого Духа император Франции Наполеон Бонапарт обвинил Россию в нарушении Тильзитского мира и по сути объявил ей войну. А в ночь на 12 июня ведомая им общеевропейская армия переправилась через Неман и вторглась в пределы Отечества нашего. То была среда Пятидесятницы, когда читается из апостольских посланий: «Открывается гнев Божий с неба на всякое нечестие и неправду человеков, подавляющих истину неправдою…» (Рим. 1, 18).

В России эту войну ждали, но до последнего дня верили, что она не начнется. В июне 1807 года в Тильзите был заключен мирный договор, Наполеон и Александр I поклялись в вечной дружбе и с того времени всегда обменивались наилюбезнейшими письмами, обращаясь в них друг к другу словами «Государь брат мой…» В мае 1809 года Россия присоединилась к торговой блокаде Англии, чего Бонапарт требовал от всех своих союзников. Царское правительство шло на многие уступки. В случае войны Франции и Австрии русский царь обязался воевать на стороне Наполеона.

А Наполеон тем временем все эти пять лет тщательно готовился к войне против России. Он привлек на свою сторону Пруссию, а затем и саму разгромленную им под Ваграмом Австрию, разведясь с императрицей Жозефиной и женившись на дочери австрийского императора Марии-Луизе. Наполеон продолжал слать Александру письма, полные нежности и дружелюбия, но уже с конца 1811 года он стал стремительно готовиться к войне против России.

В истории тех времен войны всегда назывались «австро-французская», «франко-прусская», «русско-турецкая» и т. п. И только о войне 1812 года мы никогда не скажем: «франко-русская» или «русско-французская». Почему? Потому что это было противостояние всей Европы и России, новый крестовый поход против Отечества нашего.

Лев Толстой точно и четко обозначил многонациональный характер этой войны как войны Запада против России. Вот какими словами начинается третий том его бессмертного романа «Война и мир»: «С конца 1811-го года началось усиленное вооружение и сосредоточение сил Западной Европы, и в 1812 году силы эти – миллионы людей (считая тех, которые перевозили и кормили армию) двинулись с Запада на Восток, к границам России, к которым точно так же с 1811-го года стягивались силы России. 12 июня силы Западной Европы перешли границы России, и началась война, то есть совершенно противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие». Толстой нарочито подчеркивает, что не силы наполеоновской Франции, а именно силы Европы вторглись в пределы нашей Родины. И через несколько страниц еще раз: «Люди Запада двигались на Восток для того, чтобы убивать».

И, как всегда, именно мы, русские, делали все возможное для избежания войны. Даже узнав о вторжении и страшно негодуя на коварство Бонапарта, начавшего военные действия без объявления войны, Александр I тотчас пишет Наполеону письмо: «Государь брат мой, вчера я узнал, что, несмотря на добросовестность, с которой я выполнял мои обязательства по отношению к Вашему Величеству, Ваши войска перешли границы России». Оговорив все разногласия и способы их устранения, Александр заканчивает письмо такими словами: «Если в намерения Вашего Величества не входит проливать кровь наших народов (…) и если Вы согласны вывести свои войска с русской территории, я буду считать, что все происшедшее не имело места и достижение договоренности между нами будет еще возможно. В противном случае Ваше Величество вынудите меня видеть в Вас лишь врага, чьи действия ничем не вызваны с моей стороны. От Вашего Величества зависит избавить человечество от бедствий новой войны».

Но Наполеону не было никакого дела до бедствий человечества: он привык в изобилии проливать кровь, и наш царь прекрасно понимал это. В день начала войны он находился в Вильно (нынешний Вильнюс), а армии Наполеона перешли через Неман в окрестностях Ковно (нынешний Каунас). Между русским и французским императорами лежало расстояние менее чем в сто верст.

Вторгшиеся в пределы России войска по тем временам имели небывалую численность и не случайно были названы «Великой армией». Свыше шестисот тысяч человек и около полутора тысяч орудий. Собственно французов в «Великой армии» было менее половины. Свыше пятидесяти процентов наполеоновских войск составляли поляки, итальянцы, немцы, австрийцы, голландцы, швейцарцы и далее понемногу – представители самых разных народов Европы. Таким образом, без всякого сомнения, эту войну можно называть не только Отечественной войной 1812 года, но и европейско-русской.

Отправив письмо Наполеону, Александр тотчас направляет «Приказ по Русской армии» – документ, исполненный благородного негодования и уверенности в том, что Господь не оставит Россию и победа будет за нами. Завершали его возвышенные слова: «Французский император нападением на войска наши при Ковно открыл первый войну. И так, видя его никакими средствами непреклонного к миру, не остается нам ничего иного, как, призвав на помощь Свидетеля и Защитника Правды, всемогущего Творца небес, поставить силы наши противу сил неприятельских. Не нужно мне напоминать вождям, полководцам и воинам нашим о их долге и храбрости. В них издревле течет громкая победами кровь славян. Воины! Вы защищаете веру, отечество и свободу. Я с вами. На начинающего – Бог».

Нужно было свершиться столь устрашающему вторжению, чтобы взоры русского царя обратились ко Господу. Царя, который доселе не заглядывал в Евангелие. Воистину, гром не грянет, мужик не перекрестится!