Текст книги "Башня континуума"

У Терри слегка покраснели щеки.

– Я знаю, это, наверное, глупо, но с тобой мне гораздо спокойней.

Неужели она серьезно? Дэниэл осторожно взял ее за плечи и заглянул ей в лицо. Кажется, она была вполне серьезна.

– Ну, хорошо, тогда я спрошу, очень спокойно, что я еще должен сделать.

Терри слегка покраснела.

– Нет. Пожалуйста, Дэнни. Не мог ты бы зайти к Киту в кабинет, забрать сахарницу и отнести в отдел Экстренной Доставки.

– Что?

Терри старательно повторила свою просьбу, но смысла в ее словах для Дэниэла ничуть не прибавилось.

– Сахарницу? Какую сахарницу?

Злополучный предмет домашней утвари по-прежнему пылился у Кита в ящике письменного стола, хотя ему всего лишь требовалось отнести ее в корпоративный отдел Экстренной Доставки, потратив на это две минуты своего бесценного времени. По неведомым причинам эти элементарные действия никак Киту не давались, в мозгу у него искрило и замыкало, начинались провалы в памяти.

– И так продолжается уже почти четыре месяца, Дэнни. Твоя сестра ужасно злится, думает, Кит это делает нарочно, но он совсем не нарочно, я вижу.

– Или все-таки нарочно? – осведомился Дэниэл сухо. У старшего брата, насколько помнилось, имелись собственные, довольно извращенные представления о развлечениях.

Терри не хотелось верить в худшее. Не тогда, когда дело касалось обожаемого мужа.

– Зачем Киту это? Это… мелочно!

– Да затем, что когда-то Виктория ему чем-то насолила, потому что она тупая злобная стерва, и, хотя она давно обо всем забыла, он ни о чем не забыл, потому что чудовищно злопамятный, мстительный и, к тому же, очень странный. Ладно, ладно, я все понял, уже иду.

Семь минут спустя, поднявшись на лифте с четырнадцатого этажа на шестидесятый, Дэниэл уныло плелся по сверкающему и благоухающему коридору штаб-квартиры «Ланкастер Индастриз», на чем свет кляня брата, страдающего провалами в памяти, и полоумную сестру, помешанную на антикварной сахарнице. Пока он шел, клерки здоровались с ним, и весьма почтительно, некоторые вставали со своих мест и вытягивались подобострастными струнами. Не иначе, чуяли, что дело пахнет жареным и примеривались к новому хозяину.

Немудрено. От Кита уже полтора месяца не было ни слуху, ни духу. Имперские власти, как и руководство Корпорации, наотрез признавать считать взрыв на заводском комплексе Диса терактом. В официальных документах упорно утверждалось, что Кит пропал без вести в результате техногенной катастрофы не установленной пока природы. Средства массовой информации очевидно, получили распоряжения на высочайшем уровне, ибо хранили стоическое молчание по поводу его исчезновения, и лишь время от времени разражались слаженным воем про сэйнтистских повстанцев. Только позавчера, в выпуске вечерних новостей по ИСТИНЕ инк., Дэниэл видел выступление благого Василевса. Император был неописуемо страшен. Огненные очи монарха метали синие молнии и полыхали заревом пожаров.

– Повстанцы… – бушевал Константин, – уничтожить… сэйнтистскую заразу…

Значило ли это, что государь уже получил голову троюродного племянника на серебряном блюде? Или переговоры продвигались, но не так успешно, как хотелось бы? Как знать…

Еще через пятнадцать минут блуждания по штаб-квартире Дэниэл вышел еще в один коридор и уже направился к кабинету брата, но, поскольку мир тесен, и корпоративные коридоры тоже, на повороте Дэниэл практически врезался в исполнительного вице-президента, временно исполняющего обязанности президента. Выйдя из кабинета, Торнтон рычал на группку подчиненных, кажется, юристов. Дэниэл попытался незаметно прошмыгнуть мимо живописной скульптурной композиции, но они крайне неудачно расположились прямо на пути, и обойти их не было никакой возможности. Пришлось присесть в углу, под фикусом, и дожидаться, пока Торнтон закончит вершить расправу над подчиненными.

– Здравствуйте, мистер Ланкастер.

– Здра…

– Здравствуйте, мистер Ланкастер.

– Здра…

Мимо пропорхала на ленч ароматная стайка умопомрачительно хорошеньких, свеженьких, серьезных и умненьких девушек из Секретариата.

– Ой, мистер Ланкастер, здравствуйте.

– Какой вы хорошенький, хи-хи.

– И такой молоденький.

– Зайдите к нам как-нибудь, чаю выпить с домашним печеньем, хи-хи.

Дэниэл закрыл глаза. Когда он открыл глаза снова, хорошенькие девушки исчезли, а Торнтон, отхлестав провинившихся подчиненных стопками документов по лицу, удовлетворенно наблюдал, как перепуганные клерки удирают от него, словно тараканы. В подобные моменты с Ричарда осыпался, будто струпья с едва зажившей раны, его светский лоск, и становилось понятным, каков он на самом деле, любимец женщин, безалаберный обалдуй. А на деле Ричарду страсть как нравилось унижать людей, орать на них, погонять, пинать и вышвыривать с работы. Вот почему Кит и держал его при себе. На короткой привязи.

– Добрый день, милый мальчик, какими судьбами, – спросил Ричард, обратив на Дэниэла приязненный взор.

– Да вот, Терри попросила зайти и забрать дурацкую сахарницу…

Ричард был в курсе дела и посмеялся.

– Милый мальчик, должно быть, твоя сестра чем-то ему здорово насолила.

– Не хочу быть грубым… опять… но мне наплевать. Я просто хочу забрать эту штуку и отнести в Экстренную Доставку.

– Конечно, – протянул Ричард, – ах, Дэнни. Каким образом, интересно, ты умудряешься создавать на своем лице выражение такой лютой злобы. На это ведь требуются годы практики.

Времени для практики у Дэниэла имелось через край, поверьте.

– Про Кита ничего не слышно?

Ричард огляделся по сторонам, хотя, очевидно, его мало заботило, что его львиный рык по милому обыкновению разносится по всему этажу, если не по целому зданию.

– Что ты как маленький. Столько важных людей напрудили лужу и сели в нее, и теперь больше всего хотят на свете спасти свои шкуры и посты. Дело взято под контроль на самом высочайшем уровне и во всех аспектах строжайше засекречено. Если бы я знал что-то – то и тогда не мог бы тебе сказать, я серьезно, пойми меня.

– Но… он жив хотя бы? – спросил Дэниэл тоскливо.

– Да. Ведутся переговоры. Все, что я могу сказать.

– Что с тобой случилось, Ричард?

– О чем ты?

– Не знаю, но ты был славным парнем вроде бы, любил наркотики и вечеринки, веселиться до упаду, а теперь стоишь здесь и гоняешь каких-то жалких клерков.

Торнтон улыбнулся.

– Все просто, Дэнни. Однажды утром я проснулся и понял, что мне тридцать два. Конечно, я хотел убить себя, но вместо того встал, оделся и пошел на работу. Так поступают все взрослые люди… разве нет?

– В жизни не слышал ничего глупее, кроме того случая, когда Хацуми наглотался своих вырубонов и стал доказывать мне, будто весь мир – это иллюзия, плод его воображения, включая и меня. Он сказал, что, стоит ему щелкнуть пальцами, как я исчезну, и он все щелкал и щелкал пальцами, а я все не исчезал, а потом он уснул, а его подруга орально обслужила меня. В ватерклозете.

– Не знаю, кто этот Хацуми, – сказал Ричард, не переставая улыбаться, – но, судя по твоему рассказу, этот парень мог бы стать душой любой компании.

– Еще бы, – сказал Дэниэл, похлопав Торнтона по плечу, – ну, пожалуй, пойду.

– Иди. Если что-то понадобится, ты знаешь, где меня найти. И, Дэниэл!

– Что?

– Не вздумай строчить в своей дрянной газетенке что-то о своем брате! Не смей, понятно?

– О? Само собой. Не буду.

В кабинете Кита было темно, тихо, пусто и чисто. Зеленые глаза Дэниэла, прищурясь, изучили просторные интерьеры, которые самым тщательным (и необычайно дорогостоящим образом) сочетали старомодную респектабельность и аристократический минимализм. Отсутствие хозяина ощущалось, и очень явно, будто Дэниэл ступил на зыбкую палубу летучего голландца или потревожил пыльный, затхлый склеп с привидениями.

– Не будь придурком, – велел он себе.

Надо было забрать для старшей сестры ее глупую антикварную штуковину. Опытным путем Дэниэл быстро выяснил, что большинство ящиков письменного стола заперты намертво, открытыми были лишь два верхних ящика справа. Первый оказался набит дешевыми крепкими сигаретами, которые Кит предпочитал другим сортам, мятными пастилками, салфетками, носовыми платками и флаконами с антисептиком. Во втором ящике оказались канцелярские принадлежности. Дэниэл запустил руку поглубже и нашарил что-то под коробками скрепок. Да, то была антикварная сахарница, завернутая в слои розовой фланели.

– Что за вздор!

Невесть отчего Дэниэл сказал такое, да еще глядя прямо на парадный портрет Императора Константина Шестнадцатого во весь рост, со всеми регалиями. Схватив сахарницу в правую руку, Дэниэл начал подниматься из-за стола, но вдруг раздалось змеиное шипение, щелчки, и в уши ему пролился дождем чарующий, нечеловеческий голос.

– Семь минут Ободряющего Самовнушения производства компании «Психосоматическое Здоровье», подразделение фармацевтической компании Эймса.

От неожиданности Дэниэл сел обратно в кресло. Пальцы его разжались, и фланелевый сверток легко скользнул обратно в ящик стола.

– А?

– Ускоренный Курс особо глубокого и продолжительного воздействия – Избавление от Пагубной Никотиновой Зависимости.

Дэниэл секунду поразмыслил и заглянул под столешницу. Там обнаружилось нечто, напоминающее панель управления Би-терминалом. Панель оказалась выдвижной и слегка удивила Дэниэла, выехав из-под столешницы и довольно сильно ударив его по груди. Ага, а то он сам не догадывался, что кабинет нафарширован сложнейшей электроникой, подслушивающими и поглядывающими устройствами, датчиками. Похоже, шаря в ящиках, он случайно задел одну из бесчисленных белых, красных, черных и желтых кнопок, рычажков и тумблеров.

– Итак, начнем. Сядьте и примите максимально удобное положение. Расслабьтесь. Закройте глаза…

Дэниэл изучил панель и кнопки, промаркированные таинственно в стиле АВ, ВA, C09 и тому подобное. Наугад перевел один из рычажков в положение ВЫКЛ. и оказался в кромешной, потусторонней темноте, не считая загоревшегося зеленого индикатора ЭП. Наверное, ЭКРАНИРОВАНИЕ от ПРОСЛУШКИ, но – как знать. Дэниэл перевел рычажок обратно, зеленый индикатор погас, включился свет в кабинете, но заодно – и в оранжерее. Кассета тем временем продолжала работать, бомбардируя его мозг постгипнотическими внушениями, разработанными в стерильных лабораториях фармацевтической компании Эймса.

– Вы всесторонне развитая, гармоничная личность, обладающая разумом и силой воли…

– Заткнись, – пробормотал Дэниэл, лихорадочно щелкая переключателями.

– Вы счастливы? – требовательно спросил голос, определенно ожидая исключительно утвердительного ответа, маня, обволакивая и лишая воли к сопротивлению.

В оранжерее включились разбрызгиватели, потянуло сыростью, и быстро принялось холодать. Дэниэл поежился. Не иначе, заодно на полную мощность включилась и вентиляция.

– Счастливы?

– Заткни пасть, стерва.

– Счастливы?

– Нет! Ты довольна?

– Вы не раб обстоятельств, вы хозяин своей судьбы?

– Да пошла ты!

– Вы не раб обстоятельств? Вы хозяин своей судьбы?

– Что это такое, твою мать?

– Да. Ведь именно поэтому вы здесь. Да. Я хочу вас сделать вас счастливым. Да. Счастливым и свободным.

– Ты начинаешь мне действовать на нервы, вонючая тварь.

Ободряющее Самовнушение или как там оно называлось и впрямь действовало Дэниэлу на нервы. Он запаниковал. Панель заклинило намертво, и он самым нелепым образом застрял, вдавленный ею в кресло. Дыхание его зачастило, сдвинулся какой-то глубинный тектонический пласт в сознании, и он резко начал терять ощущение реальности. Самовнушение тем временем продолжало делать свою работу.

– Теперь, когда вы твердо решили бросить курить…

– Я даже не начинал!

– Поздравляю! Вы вступили в наши славные ряды!

Дэниэла затрясло. Всю жизнь он больше всего опасался вступить в чьи-нибудь славные ряды. Видимо, Ободряющая Штуковина была куда умней, чем выглядела на первый взгляд.

– Какие, на хрен, ряды?

Самовнушение ответило гладко, без запинки.

– Ряды счастливых, полноценных людей, наслаждающихся жизнью без сигареты. Да! Вы можете! Вы можете! Я верю! Я знаю это! Вас ждет радость. Красота. Здоровье. Счастье. Свобода. Радость. Красота. Здоровье. Счастье. Свобода. А на другой чаше весов…

– Что? – спросил Дэниэл упавшим голосом.

Грянула траурная музыка.

– Смерть! Смерть! Смерть!

Дэниэл судорожно дернулся, вздохнул, попытался успокоиться. Просто смехотворно. Терри говорила ему о Курсе и еще жаловалась, будто на Кита это совсем не действует, потому что он так и не бросил курить. Но… смерть! Смерть! Смерть! Смерть!

Дэниэл только сейчас понял, что промерз до костей. Стены подернулись сверкающей изморозью, а стеклянные двери оранжереи запотели. Что-то скреблось и царапалось изнутри, силясь выбраться. Это было оно, чудовище из его кошмаров. Теперь Дэниэл понял, наконец.

– Папа?

– Ты вернулся, мальчик мой.

– Папочка…

Скрежещущий визг когтей по стеклу пробрал Дэниэла до самых печенок.

– Ах, сын. Ты был прекрасным…

– Что?

– Ты был первым и непревзойденным плодом усилий четырехсот лучших специалистов, генералов, военных инструкторов, биологов, химиков, инженеров-конструкторов виртуальной реальности, и я знаю, я уверен, что, когда ты убивал их, кромсал и рвал на части, в последние мгновения жизни они гордились тобой, своим самым совершенным, непобедимым творением…

Перед глазами у Дэниэла поплыли какие-то разноцветные радужные круги и другие, куда более замысловатые фигуры, вроде восьмерок или стилизованных знаков бесконечности. Он не представлял, что это. Может, он болен?

– Я не знаю, о чем ты… зачем ты притащил меня сюда?

– Ты должен исполнить свое великое предназначение!

– Какое предназначение?

Монстр истошно завопил. Стеклянная дверь мелко затряслась и пошла трещинами.

– Уничтожить! Найти и уничтожить! Уничтожить! Уничтожить! Уничтожить! Ты понял меня? Уничтожить! Уничтожить!

Панель высвободилась и убралась обратно под столешницу. Воздух начал стремительно нагреваться. Дэниэл вскочил и на подгибающихся ногах, спотыкаясь и оскальзываясь, бросился к выходу.

– Благодарим вас за то, что воспользовались услугами компании «Психосоматическое Здоровье». До следующей встречи.

Темная фигура за стеклянными дверями оранжереи улыбнулась, поигрывая когтистой рукой с зажатым в ней острым мясницким ножом, потом развернулась и канула в непроглядную темноту, откуда и пришла. До следующей их встречи.

3

Виктория перенесла страшное известие, не поведя и бровью, и глазом не моргнув. Пока Гордон мямлил и запинался, силясь как можно деликатней сообщить ей плохие новости, он сообразил, что она давно ожидала чего-то подобного и успела подготовиться. В отличие от него. Он-то совершенно не ожидал подобного ужасающего поворота, был опустошен, с трудом мог говорить и, черт возьми, был вынужден смаргивать, чтобы сдержать подступающие к глазам слезы.

– Болван! – воскликнула Виктория, когда муж закончил мямлить и запинаться.

– Я? – тупо переспросил Гордон.

– Ты тоже болван, само собой, но мой брат! Сколько ему твердили, что надо закрыть дурацкий завод! Все ему говорили! Ричард говорил! Ты сам говорил! Я ему говорила! А он на меня накричал! Что ты понимаешь, дурочка! Я не могу без веских причин лишать работы сорок тысяч человек! Размазня! Вот все у него на шее и ездят!

– Да, пожалуй, в этом есть доля истины, – пробормотал Гордон, глядя под ноги.

– Пожалуй? – переспросила Виктория запальчиво. – Что означает «пожалуй»? Что это, твой высоколобый юридический жаргон?

– Ну… я ведь говорил тебе, у меня было мрачное предчувствие.

– Не ври, – сказала Виктория и взяла скалку.

– Что ты собираешься делать с этой штукой? – спросил Гордон подозрительно.

– Собираюсь месить тесто, пупсичек.

– Не вижу муки, масла, молока и яиц…

– Хватит стоять здесь и молоть чушь! – крикнула Виктория, размахивая тяжелой скалкой в опасной близости от мужниного лица. – Закрой рот и маршируй на работу! Нам нужны деньги!

– Зачем? – глупо спросил Гордон.

– Зачем, зачем! Не твое дело! Твое дело – зарабатывать деньги и приносить их мне!

И впрямь. Так что Гордон покорно закрыл рот и отправился на работу. День не задался с раннего утра и продолжался в том же несчастливом духе. Едва он вошел в здание администрации, его встретили вопли губернатора Таггерта, который сегодня тоже изъяснялся непрерывной чередой сплошных восклицаний.

– Приехал уже?! Пускай зайдет ко мне! Немедленно!

Гордон ничуть не собирался мчаться к шефу, сломя голову. Швырнув портфель на стол, он сел, сложил пальцы домиком и стал ждать. Ожидание растянулось минуты на две. Зашла его секретарша, принесла кофе и тарелку жареной ветчины.

– Господин первый вице-губернатор, вас хочет видеть господин губернатор.

– Позже зайду… обойдется.

– Утром вам передали с курьером пакет от господина бургомистра Санкт-Константина.

– Спасибо. Так. В ближайшие полчаса я никого не принимаю. На звонки не отвечаю.

Едва Гордон вскрыл пакет от бургомистра, сделал глоток кофе и вонзил зубы в сочную ветчину, как тишина кабинета взорвалась заливистыми трелями спин-аппаратов, а на столе протяжно, как пожарная сирена, завыл зуммер внутренней связи. Порча казенного имущества обыкновенно не входила в число любимых занятий вице-губернатора, но сейчас он без затей повыдирал с мясом проводки и расколотил аппараты об стены. Сразу стало тихо, тихо и спокойно. В блаженной тишине Гордон приступил к чтению присланных бургомистром документов.

– Как странно… Топи… что еще за чертовщина свалилась на мою голову?

Невзирая на слухи о той самой чертовщине, что творилась в Топях, проблемы это гигантское болото создавало вполне реальные и осязаемые. Не слишком быстро, но тревожаще неуклонно Топи разрастались, и с востока уже подступали к столичным пригородам, вызывая заболачивание плодородных пахотных земель, кормовых пастбищ и участков, выделенных для застройки. Городские власти прилагали массу усилий на яростную борьбу с прожорливыми Топями. Прокладывались водоотводные каналы и дренажные сети, возводились дамбы и насыпи. Рукотворное болото, за столетия превратившееся в сложную и самоорганизующуюся экологическую систему, поддавалось плохо, мстило за каждый отвоеванный акр земли, душило торфяными пожарами, подтапливало деревеньки, напускало на жителей полчища москитов и мошкары, разносчиков лихорадки. Мало того. Топи служили пристанищем не только насекомым и змеям, но и легионам контрабандистов и браконьеров.

По существу, Топи представляли собой печальные последствия давнего просчета при строительстве водохранилища, но вокруг болот на протяжении трех столетий их существования витал мистический ореол, подпитываемый слухами и сплетнями, темными, дремучими суевериями. Чего стоили рассказы о ведьмах, собирающихся в Топях на шабаши! Гордон действительно не понимал, откуда берутся эти дикие истории. Сам он не раз бывал в Топях, охотился. Дичь. Много дичи. Ничего зловещего он там не обнаружил… да и откуда… разумеется, если соблюдать элементарные меры предосторожности и не лезть напролом в коварную трясину.

Когда на болота опускалось шерстяное покрывало опаловой ночи, и сизые туманы окутывали изумрудно-сапфировые, древние мхи, в сырой мгле ухали и охали ночные твари, а далеко-далеко, среди камышей и зарослей осоки, блуждали огни Святого Эльма, – вот тогда могло сделаться чуть-чуть не по себе. Но никак не взрослому мужчине с ружьем, да еще в теплой дружеской компании других здоровенных мужиков с ружьями, сворой натасканных охотничьих псов и отменным ассортиментом горячительных напитков.

– О-о, шнапс, – сказал Гордон ласково и аппетитно облизнулся. Потом опомнился и пролистал доклад, для пущей красоты снабженный чертежами и графиками. На последней странице Гордон обнаружил то, во имя чего все и затевалось – то есть, просьбу от Мэрии Санкт-Константина вывести Топи из-под юрисдикции городских властей и передать в ведение администрации губернатора.

В задумчивости Гордон дожевал ветчину, случайно прикусил палец и взвыл.

– Ишь ты, передать. Он-то передаст, а кому придется возиться с этими тухлыми болотами? Само собой, мне. Мы ведь совсем не думаем, что Таггерт будет заниматься этим. Ведь нет?

Гордон потянулся за личной спин-трубкой, чтобы обсудить с бургомистром аспекты проблемы, но трубка опередила его и залилась трелями.

– Виктория?

– Здравствуйте, герр Джерсей.

– Мистер Чамберс… здравствуйте.

– Вы вроде должны были вчера ко мне заехать?

– Да, правильно, но замотался, работы через край.

– Возможно, сегодня, герр Джерсей? Когда вам будет удобно. Я составил ваш гороскоп, и знаете, в самом ближайшем будущем вас ожидают значительные потрясения.

– Кто-то умрет? – спросил Гордон очень нервно.

На пороге кабинета возник бордовый, одышливый Таггерт.

– В чем дело! Когда я говорю, что ты должен зайти ко мне немедленно, это значит – немедленно! С кем ты разговариваешь?!

– Со своим астрологом, – находчиво отвечал Гордон.

– Хватит! Маршируй в мой кабинет! Сейчас же!

Гордону пришлось швырнуть трубку, встать и двинуться следом за губернатором. Когда они вошли, Таггерт совершил грубый тактический промах – сел в то время, как Гордон остался стоять, сунув руки в карманы брюк.

– Сядь.

– Возможно ли сидеть в вашем присутствии, господин губернатор, – промолвил Гордон с безупречной, изысканной любезностью.

Таггерт стушевался. Невзирая на несуразную привычку герра Джерсея беседовать по душам со своим астрологом, росту в нем было шесть футов три дюйма, и теперь эта раздраженная, небритая, глухо ворчащая под нос, свирепая махина в двести футов живого веса нависла над Таггертом каменной скалой, невыносимо действуя губернатору на нервы.

– Чего тебе надо.

– Сядь.

Гордон чуть помедлил, но сел, сложив руки на коленях, будто примерный школьник. Чтобы не так чесались съездить кое-кому по физиономии.

– По-твоему, я не в курсе, чем ты здесь занимался в мое отсутствие, пока я оправлялся от тяжелейшего ранения? – поинтересовался Таггерт визгливо.

Подумаешь, плечо пулей оцарапало. Даже пятилетний Максимилиан не стал бы скулить от такой пустяковой раны. Таггерт тем временем продолжил свою визгливую речь, суть коей сводилась к тому, что Гордон, пользуясь временной немощью шефа, позакрывал с полпинка большинство оппозиционных печатных изданий и главное – протащил через местное законодательное собрание закон об учреждении Общественного Комитета по Цензуре средств массовой информации.

– Что ты на это скажешь? – вопросил Таггерт.

– Да, закрыл. Да, учредил. О, да. И в чем проблема.

Таггерт поперхнулся.

– Проблема в том, что у нас свобода слова и печати!

– Да, это действительно важная и серьезная проблема, но не волнуйся, с этим я тоже разберусь, – пообещал Гордон, с иезуитским простодушием искря янтарным глазом.

– И… кто будет цензурировать цензоров из Комитета по Цензуре?

– Я.

– Что?

Гордон широко улыбнулся, демонстрируя Таггерту свои хорошие, крепкие, белые зубы.

– Ты спросил, кто будет цензурировать цензоров. Я сказал, что этим буду заниматься я. Итак, в чем все-таки проблема.

Таггерт разразился еще одной речью, смысл коей сводился к тому, что, если герр Джерсей не поумерит прыть, у него начнутся неприятности. Гордон сидел с постной миной и обреченно слушал отповедь, глядя на шефа с тяжелой неприязнью.

Поначалу Таггерт был ему в чем-то симпатичен, но от незаслуженного пребывания на высокой должности у зажиточного крестьянина закружилась голова, и он напрочь забыл, кто он такой и зачем вообще пришел во власть. Он воровал, нагло, хищно, самозабвенно.

И это еще полбеды. Истинной страстью Таггерта оставалось не беззастенчивое расхищение государственных денег, а зеленая водоросль, хлорелла, причем пылкую любовь к оной губернатор время от времени, и не без успеха, порывался перевести на самый высокий государственный уровень.

Во владении у Таггерта наличествовали несколько крупных хозяйств, занимающихся разведением водоросли в промышленных масштабах – которая шла на корм скоту. По неведомым причинам Таггерт страстно мечтал кормить этой дрянью и людей. На одном из его предприятий производилась субстанция, которую Таггерт именовал «пищевым брикетом».

Три стандартных года тому назад, когда Гордон еще служил главным советником бургомистра, он имел злосчастье побывать во владениях Таггерта, засвидетельствовать процесс производства брикетов и попробовать вышеописанную продукцию на вкус.

Пока Гордон давился пищевым брикетом, зажиточный крестьянин, разогретый мясом и пивом, вдохновенно нес поразительную утопическую ахинею.

– Пища будущего! Сытная, питательная, здоровая, дешевая. Позволит нам раз и навсегда покончить с голодом и бедностью, с болезнями, с фабриками смерти – бойнями, мясокомбинатами…

И это говорил человек, владеющий десятками боен и мясокомбинатов, а также тучными стадами в десятки тысяч коровьих и козьих голов. Но здравый смысл отказывал Таггерту, когда дело доходило до плантаций его обожаемой водоросли. Вдобавок, фантастически пробивной и фантастически невежественный зажиточный крестьян всерьез считал, что когда-нибудь сможет фантастически разбогатеть на пищевых брикетах. И, между прочим, оказался не так уж неправ.

– Как тебе, Гордон.

Пищевой брикет на вкус, цвет и запах напоминал слегка облагороженное сено.

– Что-то не ахти…

– Вкус пока не очень, не спорю, но мы работаем над этим.

Вкусовые качества пищевого брикета, наверное, возможно было привести к необходимому минимуму, облагородить и ароматизировать, но путем столь невероятных финансовых затрат, что было куда проще спустить деньги в сточную канаву. Только свои личные деньги Таггерт спускать в сточную канаву не хотел, а государственные – пожалуйста. Что скажет, эээ, господин Главный Советник бургомистра Санкт-Константина?

– Нет, нет, нет, и еще раз – нет! – крикнул Гордон во всю глотку.

Да бросьте. Ничего он не крикнул. Ему надо было думать о политической карьере. И о семье. И оттого кричать Гордон не стал, а помог Таггерту выбить средства из бургомистра на производство пищевых брикетов, оформив это гнусное безобразие под видом важной и необходимой социальной программы.

Все заинтересованные лица весьма неплохо наварили на этой сделке, но, Боже правый, как Гордону потом сделалось грустно и печально, и тошно, и мерзко. От угрызений совести он всерьез набрался и подавленно приполз домой, где его уже встречала жена, очень красивая. Помахивая скалкой и пунцовея безукоризненной лепки славянскими скулами, Виктория собралась затеять с глуповатым пупсиком философский диспут о вреде неумеренного употребления алкоголя, но удержалась, поглядев в его несчастное лицо, а главное – на битком набитый купюрами крупного номинала чемоданчик.

– У кого ты на этот раз стащил деньги, глупыш? – спросила она беззлобно.

– У этих… как их там? Бедняков.

– Что ты каждый раз убиваешься. Беднякам не впервые. Поэтому бедняки такие бедные, а мы такие богатые. Садись ужинать.

И впрямь. Так что Гордон поужинал и лег спать, но, проснувшись и протрезвев, сделал в уме зарубку предать Таггерта медленной мучительной смерти. Когда-нибудь…

– Гордон, ты меня слушаешь? – возопил Таггерт, отрывая Гордона от воспоминаний.

– О? Само собой.

– По твоей наглой роже незаметно. Больно ты прыткий. Душишь свободную прессу, в тюрьмы сажаешь невинных людей…

– Наркоторговцев? Распространителей порнографии? Взяточников? Держателей подпольных абортариев и игорных домов?

– А то ты сам чистый и лилейный, прямо образчик святости. Знаешь, что я слышал о тебе. Будто ты со своими дружками вздернул какую-то девицу… и полюбовника ее.

– О тебе тоже многое болтают, – сказал Гордон спокойно, – неужто будем сидеть здесь и пересказывать друг другу грязные сплетни.

Таггерту вовсе не понравилось его замечание.

– Да кто ты вообще такой?! Безродный выскочка. Альфонс! Думаешь, раз завалил вон ту безмозглую вертихвостку, значит, тебе все позволено? А теперь вот и шурин твой, я слышал с утра в новостях, что с ним приключилось, – и зажиточный крестьянин красноречиво провел ребром ладони по горлу.

Гордон ощутил, как его симпатичное лицо превращается в маску смерти.

– Давай не будем раньше времени устраивать похороны.

– А чего дожидаться? Эти повстанцы на Дезерет, я слышал, парни серьезные, с этим заносчивым щенком, монархическим прихвостнем, нянчиться не будут. Туда ему и дорога. И ты отправишься следом, если не умеришь прыть. Ты тут уже насолил чертовски многим, и пикнуть не успеешь, как обзаведешься зияющей дыркой в голове. А у тебя жена, молодая и красивая, и ребенок маленький. Не дергайся, Гордон. Не будешь дергаться – поладим, а будешь – ну, не обессудь.

Время шло, а новостей не поступало. Виктория внешне держалась очень спокойно, но внутри, похоже, переживала сильнейший стресс. Гордон никогда еще не видел жену настолько тихой, покладистой и пришибленной. Она безмолвно гладила ему рубашки, стряпала ужины и перестала за малейшую провинность водружать сына на позорную табуретку. Так что тем памятным вечером ничто не помешало Максимилиану встретить обожаемого отца с работы и принести домашние туфли.

– Здравствуй, папа, – прошамкал он беззубо и застеснялся. Вообще, мальчуган выглядел довольно неважно. Молочные зубы выпадали, локти и колени были ободраны, а правая ручонка болталась на перевязи.

– Что с рукой? Сломал?

– Нет. Поцарапал. Я с дерева упал. Я лез, лез и уже полез вниз, а мама увидела в окно. И как закричит: «Макс, осторожно! Ты упадешь!»

Гордон присел перед сыном на корточки и, закатав ему рукав рубашки, придирчиво изучил больную руку. Тщательно пересчитал пальцы и заставил Макса сжать ладонь в кулак. Кости, как и связки, были целы. Все обошлось, какое облегчение.

– Значит, вот как. И потом мама сказала: «Я ведь тебя предупреждала».

– Да.

– И оказалась права.

– Да, – непритворно удивленно ответил Макс.

Гордон крепко обнял глупенького головастика, чмокнул в светлую макушку и отпустил.

– Сын, ступай в угол и стой десять минут. Выбери любой угол, какой тебе больше нравится. Стой и думай, отчего и почему ты упал с дерева. Потом поделишься с папой своими бесценными наблюдениями.

Подыскав достойное занятие сыну, Гордон вооружился букетом цветов и прошел проведать обожаемую жену. Виктория готовила ужин. Надо было уговорить ее пойти в ресторан. Гордон уже третью неделю кряду давился ее пересоленной, переперченной, пережаренной стряпней. Что хуже – крошка Максимилиан тоже.

– Добрый вечер, цыпленочек.

– Ты рано, – сказала она, бросив взгляд в сторону старинных настенных часов с кукушкой.

– Да вот… решил прийти пораньше, моя красавица, – выговорил Гордон неловко.

В любой другой момент Виктория мигом изобличила его беззастенчивое вранье и закатила бы мужу хорошую взбучку, но в данный момент ее мысли были всецело заняты судьбой несчастного брата.