Текст книги "Башня континуума"

Он стал свидетелем – и участником – тысяч битв, начиная с тех древних времен, когда в схватке сцепились две обезьяны, и победившая провозгласила себя человеком; и заканчивая самыми драматичными спецоперациями новейшего времени. Его убивали сотни раз самыми изуверскими и фантастическими способами, захватывали в плен и пытали. Его топили, сжигали заживо и распинали. Его пронзали отравленными дротиками и разрубали самурайскими мечами. Адепты самой страшной секты в истории человечества – Второй Марсианской Утопии – провели над ним непостижимый ритуал, аккуратно расчленив на миллион сто шестнадцать кусков и, уже неживого, но еще немертвого, скормили самому странному цветку во Вселенной – плотоядному омни-лотосу, произрастающему на склонах заповедного вулкана Олимп. В утробе древнего цветка он гнил и переваривался, пока его бессмертная душа не умерла, а смертное тело не превратилось в облако неразрушимой курящейся эктоплазмы…

– О, должно быть, это было восхитительно, – сказал Кольт зачарованно.

Глаза Дэниэла засияли, как две зеленые звезды.

– Да, сэр. Но прошло почти два года, прежде чем я понял это. До сих пор не знаю, отчего они так долго и терпеливо возились со мной. В нашей группе было двадцать других мальчиков, и я регулярно выказывал самые худшие результаты. Я был абсолютно необучаем. Я постоянно плакал и просился домой. Я не раз пытался сбежать. Я всерьез размышлял о самоубийстве. Но… потом что-то случилось. Меня осенило. Я осознал самую простую вещь, какую эти прекрасные люди в белых лабораторных халатах пытались донести до меня все это время. Я понял. Чтобы победить, я должен был сдаться.

Кольт подозревал, что люди, сотворившее нечто подобное с беззащитным ребенком, вовсе не были полоумными садистами, как могло показаться. Отчасти; но, главным образом, хладнокровными профессионалами. И они добились поставленных целей, когда несчастная жертва превратилась в палача.

– Прости, сынок, но твой папаша знал, что с тобой вытворяют?

– Еще бы не знал! Ведь программа была совместной экспериментальной разработкой министерства обороны и Корпорации.

Других подробностей Дэниэл не помнил. Кольт не исключал, что мальчишке хорошенько подкорректировали память. Чтобы не брякнул лишнего. Дэниэл не мог толком припомнить, отчего и почему свернули учебную программу. Просто однажды все закончилось. Возможно, только для него? В четырнадцать его перевели к обычным кадетам Академии.

Военная карьера у Дэниэла не заладилась. За шесть лет он пережил такое, после чего перспектива маршировать на парадах в красиво и ладно сидящем мундире казалась ему… смехотворной. Вдобавок, он вошел в переходный возраст и обнаружил, что в жизни существует масса прочих удовольствий, кроме муштры и жестокой дрессуры. Выпивка, девочки и наркотики. Последней каплей стал скандал со старшим офицером-воспитателем, которого Дэниэл пырнул ножом.

– Эта мразь, видите ли, решила, что будет неплохо, если он подойдет ко мне в душевой, где мы будем оба, задрапированные лишь облаками горячего пара, и подержится за мой зад…

– Вот почему я всегда твердил своим солдатам, что главное для мужчины – беречь свой зад.

Дэниэл склонил голову перед этим бесценным перлом возвышенной мудрости.

– Господин Кольт, я хочу, чтобы вы учили меня. Только по-настоящему, а не так, как обучаете этих тупых кретинов.

– То есть, ты намекаешь, будто я плохо выполняю свою работу.

– Нет, ни в коем случае, сэр. Но… вы не вкладываете… душу.

После всего, что Кольту довелось пережить в своей несчастной жизни, он вообще сомневался, есть ли у него душа. Так, какая-то насквозь проспиртованная субстанция невнятного происхождения. Дэниэл неправильно истолковал его невеселые раздумья.

– Я буду платить, – сказал он взволнованно.

– Ох, парень. Неужто ты всерьез думаешь, будто меня интересуют эти грязные бумажки.

– Возможно, вас эти бумажки и впрямь не интересуют, сэр, но что с вашей семьей? Хацуми говорил мне, кажется, будто у вас были жена и дочь.

Кольт не ответил, полоща рот своим горючим напитком.

– Кстати, Бенджамин здесь, в городе, – прибавил Дэниэл после секундной паузы.

– Хацуми? Когда приехал?

– Три дня тому назад. Сказал мне, что был вынужден уехать с Луизитании, поскольку ситуация с Культом и фанатами Короля сделалась совсем невыносимой. Спрашивал меня, может ли зайти в редакцию. Обещал, что все расскажет сам.

– Пускай заходит. Черт с ним.

В глазах Дэниэла все еще стыл немой вопрос.

– Хорошо. Я скажу тебе. Моя дочь и жена… их давно нет. Умерли.

– Погибли?

– Да. Можно и так выразиться. А если без лицемерия, это я их убил. Обеих.

Дэниэл сразу понял, что его угрюмый, насквозь проспиртованный собеседник не шутит. Совсем нет. Хорошо, какие-то остатки здравого смысла подсказывали Дэниэлу, когда следует остановиться. Кольт явно не желал больше беседовать на эту тему. Не сейчас.

– Прошу прощения, сэр, я действительно не знал. Больше не буду задавать вам вопросы. Чтобы не получать на них ответы.

Кольт кивнул.

– Зато я, пожалуй, задам тебе вопрос. Ты умный паренек из хорошей семьи, так зачем же ты якшаешься с людьми из Синдиката и НТА? Чего ты хочешь? Личной выгоды? Мести? Или ты и впрямь веришь в эту революционную химеру?

Дэниэл не удержался от смешка.

– Химера… до чего смешное слово.

– Да. Химера. В нашем случае – выкидыш противоестественной любви главы Синдиката Моримото и генерала Вольфа.

– Вы словно бы не слишком уверены в неотвратимой победе нашей славной революции, – сказал Дэниэл с легким упреком.

– Не стану врать. Совсем не уверен. Впрочем, если этот гнилой режим падет, я буду рад. Но едва ли то же можно будет сказать о большей части человечества.

– Но вы всегда говорили, будто вам плевать на человечество.

– Говорил, но я – жалкий, пьяный старик… а ты не слишком ли молод, чтобы быть таким циником?

Дэниэл опустил взгляд.

– Сэр, я не очень подкован в этих самых химерах, в действительности я хочу лишь одного.

– Чего именно.

– Крови, – ответил Дэниэл тихо и просто.

– Что?

– Я хочу пролить реки крови, моря крови, океаны крови, я хочу умыться кровавой росой и танцевать под кровавым дождем, и плескаться в кровяных водопадах, вот чего я хочу…

Пока он говорил, Кольт ощутил, как внутри вскипает приятная щекотка, которую он принял за первые признаки спонтанного самовозгорания. Но, когда щекотка слегка усилилась, Кольт понял, что это нечто другое. Нечто стократ более возвышенное и величественное, до сих пор ему неведомое и необъяснимое. Любовь.

– Парень, ты не в своем уме.

– Не сочтите за грубость, сэр, но вы тоже давно и сильно не в своем уме, что, возможно, делает нас двумя самыми здравомыслящими людьми в этом давно слетевшем с катушек мире.

Наглый щенок.

– Ладно. Считай, ты меня уговорил. Я буду тебя тренировать.

Дэниэл просветлел лицом и рассыпался в благодарностях, но Кольт оборвал его на полуслове.

– Не стоит, сынок. Поблагодаришь меня попозже. Если выживешь.

2

Отставной полковник Кольт единственный из всех приятелей младшего брата имел шанс понравиться Киту, но познакомиться им так и не довелось. Прочие друзья неугомонного борца с диктатурой – какие-то темные личности, наркоманы, бродяги, бандиты и поэты – могли вызвать у выдающегося промышленника лишь отвращение. Или смех. В зависимости от того, сколько Кит успел выпить за ужином.

Но, конечно, были еще и девушки. Много девушек. Красивые, как картинки, тоненькие, как тростинки, молоденькие и несчастные. Что они находили в этом пижоне – непонятно. Дэниэл-то находил в них одно и то же.

Страсть как подмывало надрать поросячьему Ромео уши, запереть в комнате и пару месяцев держать на хлебе и воде, но каждый раз, когда Китом овладевало подобное желание, рядом оказывалась Тереза и смотрела на мужа грустными карими глазами, и ему приходилось стискивать зубы, сжимать руки в кулаки и захлопываться. Так что когда Терри сообщила, что Дэниэл придет сегодня на воскресный ужин не один, а со своей девушкой и с приятелем, Кит уже привычным образом сжал зубы и промолчал, хотя подумал, что греха таить, о многом.

– Кит! – воскликнула Тереза, отрываясь от вязания.

– Я ничего не говорил, не произнес ни слова, родная.

– Но ты подумал! Нельзя думать о людях такие ужасные вещи. Дэнни ведь твой родной брат!

Кит не решился спорить с беременной женщиной, находящейся в эпицентре гормонального атомного взрыва, да еще с вязанием в руках. Он всерьез опасался, что однажды жена утратит всякое терпение и насквозь пронзит ему вероломное сердце тонкой вязальной спицей.

Терри посмотрела мужу в лицо и вновь вскрикнула.

– Теперь ты думаешь ужасные вещи обо мне!

– Терри, мне совсем не нравится…

– Мне тоже многое не нравится, но я ведь молчу?

Что правда, то правда, Терри молчала.

– Устал? – спросила она мягче.

– Немного.

Действительно, весь воскресный день Кит провел на работе, то есть в секретном научно-исследовательском центре Корпорации, наблюдая за лабораторными испытаниями Второго Прототипа Чипа Стандартного Дружелюбия.

– Ужинать будем через полтора часа. Дэнни обещался быть к тому времени. А ты как раз успеешь принять горячую ванну. Попросить, чтобы тебе принесли кофе, или выпить, или сэндвич?

Кит принял ванну, переоделся, выпил и угостился отменным сэндвичем с салями. Поскольку испытания Второго Прототипа прошли великолепно, он находился в отменном расположении духа и хотел пообщаться с женой. Было бы чудесно, если бы Терри обняла, поцеловала, сказала, какой он молодец. Пусть и солгала бы, неважно. Для этого ведь он и женился, не правда ли? Но Терри была занята. Когда он зашел на кухню, жена шинковала, пассировала, тушила, жарила, пекла, мариновала, солила и перчила и, невзирая на огромный беременный живот, на диво ловко управлялась с противнями, кастрюлями и сковородками.

– Как ты себя чувствуешь, Терри.

– Хорошо.

– Тебе нужно что-нибудь? Деньги или еще что-то?

– Нет.

– А как дела у младенца?

Терри устало ответила, что дочка перекусила двумя фунтами очищенных креветок, апельсином и банкой консервированной вишни, потом поиграла в пинг-понг мамочкиными внутренностями, почками и мочевым пузырем, а после свернулась калачиком и уснула.

– Знаешь, Терри… раз ты вроде чувствуешь себя неплохо, давай выберемся куда-нибудь. Сходим в оперу. Или в театр. На концерт классической музыки. Я слышал, классическая музыка очень полезна для человеческих эмбрионов…

Терри резко развернулась к мужу. Выглядела она не слишком дружелюбно.

– А-а-ргхх! – вырвалось у нее через плотно сомкнутые губы.

– Ой, – сказал Кит.

– Дорогой, – проговорила Терри слегка сдавленно.

– Да? – сказал Кит, на всякий случай отступив на шаг назад.

– Я люблю тебя… правда, люблю. Ты мой муж и отец моего ребенка. Я всегда рада поговорить с тобой, в любое время, когда ты только захочешь. Но не тогда, когда я стою у плиты! Нет! Если бы ты хоть раз попробовал приготовить нежное, воздушное суфле или лимонные меренги, ты бы сам очень быстро понял, что это дело требует сосредоточения! Абсолютного! Сосредоточения!

Кит поневоле обомлел от обрушившихся на него цунами первобытной женской ярости.

– Я и подумать не мог, будто тебе мешаю.

– Правда? А я ведь говорила тебе об этом! И не раз! А миллион раз! Но ты ведь никогда меня не слушаешь, не так ли? Ты…

Терри с трудом перевела дух, унимая сбившееся дыхание, и положила ладонь на живот. Во второй ее руке все еще была зажата на воинственный манер деревянная лопаточка. Услышав какой-то шум на улице, Кит глянул в окно кухни и в снежной крошке разглядел красный, как кровь, механо брата.

– Твой брат приехал, иди, встреть его.

– Не слишком ли много чести мне идти и встречать его? Ладно. Я понял. Уже иду, бегу со всех ног.

Братец в холле вовсю миловался с подружкой. Молодые и страстные влюбленные, раскрасневшиеся с морозца, отражаясь в старинных зеркалах, присосались друг к другу, как две кровососущие пиявки. Кит трижды оглушительно хлопнул дверью, осыпав голубков облаком золотистой потолочной штукатурки.

– Ой, Дэнни, кто это? – удивленно спросила девица.

– Дворецкий, – ответил Дэниэл, не медля ни секунды.

Вот свинья. Свинья!

– Дворецкий? А парень он вроде ничего, но на жутком взводе почему-то. Ему надо расслабиться. У меня есть отличная дурь, хотите, дворецкий? – любезно спросила милая девушка, отдавая Киту пальто.

– Наш дворецкий не по этой части, – сказал Дэниэл, пожимая плечами.

Девушка поразмыслила.

– Тогда есть отличные вырубоны, вы сразу взлетите на седьмое небо и забудете о ваших горестях и печалях, дворецкий, – сказала она.

– Наш дворецкий не по этой части тоже, – сказал Дэниэл. – Хацуми! Где тебя носит?

– Минуточку, я иду, – отозвался со двора одышливый голос с сильным акцентом, который через пару минут материализовался в обличье тучного азиата, одетого дорого и невообразимо пестро. С первого взгляда делалось понятным, что этот до крайности подозрительный субъект занимается доходной и абсолютно противоправной деятельностью.

– Вот, Бенджамин, посмотри, какой симпатичный дворецкий, – сказала девица, кивнув на Кита.

Хацуми посмотрел и залился меловой бледностью, каковая составила живописный контраст с его алым жилетом, фиолетовой рубашкой, зелеными брюками и оранжевыми ботфортами.

– Дура! Какой еще дворецкий? Это лорд Ланкастер! Прошу прощения, милорд. Счастлив познакомиться. Вы не представляете, какая это честь для меня…

Дэниэл пошел показать своей подруге дом (так он сказал брату), а Киту в ожидании ужина пришлось развлекать гостя светской беседой. Впрочем, Хацуми вел себя необычайно чинно и благовоспитанно, постоянно извинялся, раскланивался и расшаркивался. Их милости он вручил пузатую бутыль какого-то райского алкогольного напитка, а Терезе преподнес букет цветов и, вогнав в краску, в самых цветистых выражениях воспел ее несравненную красоту.

– Значит, вы друг нашего маленького Дэнни, – сказал Кит, когда они с господином Хацуми уселись в гостиной, и им подали аперитив.

– Да, милорд. Маленький Дэнни, до чего же славный паренек. И какой толковый. Только не мешало бы парню малость подучиться хорошим манерам. Вечно он, чуть что, задирается и лезет на рожон. Все бы ничего, но ведь существует вероятность однажды нарваться на психопата, напрочь лишенного чувства юмора.

– Хмм… кого-то вроде… вас? – предположил Кит, щипцами раскладывая в бокалы лед.

– Ах, умоляю, милорд. Я добропорядочный гражданин, честный предприниматель, исправно плачу налоги.

Но, поскольку Хацуми был не просто честным предпринимателем, а честным предпринимателем с Луизитании, бизнес, с которого он платил налоги, имел ряд специфических черт. Именно Хацуми принадлежала сеть опиумных салонов. Это были не дешевые притоны для малообеспеченных туристов, а весьма дорогие эксклюзивные заведения в прелестном духе старой Британии. Узкий и специфический сегмент наркотического рынка, для истинных гурманов, тем не менее, довольно прибыльный. Еще Хацуми держал букинистическую лавку, где торговал редкими рукописями, старинными изданиями, гравюрами и манускриптами.

– Порнографическими?

Хацуми поглядел на собеседника необычайно любезно и благожелательно.

– Милорд, уверен, вы нисколько не интересуетесь диковинками столь причудливого сорта, но утонченные ценители готовы выложить кругленькую сумму за…

– Понятно.

– Впрочем, я могу достать все, что угодно. Помнится, как-то ко мне заявился один сомнительный тип. Как же его звали? Кажется… Чалмерс.

Кит ушам не поверил. До чего тесен мир. Всегда существует вероятность неожиданно встретиться со старыми добрыми знакомыми.

– А не Чамберс ли.

Хацуми задумчиво прищурил непроницаемые, черные, будто маслины, глаза.

– Может, и Чамберс, сэр. Десять лет тому назад это случилось, я мог и спутать фамилию.

Кит помог освежить луизитанскому наркоторговцу память, в красках описав незабываемый облик злого колдуна.

– Омерзительный субъект с козлиной бородкой, увешанный золотыми амулетами, косой на оба глаза? Правый глаз косит направо, а левый – налево?

Теперь несказанно удивился луизитанский наркоторговец.

– По описанию весьма похож. Да вылитый! Прошу прощения, вы знакомы с этим типом.

– Нет. Впервые о нем слышу, – отрезал Кит. – И что от вас хотел Чамберс, чтобы он провалился?

Прежде чем ответить, Хацуми отхлебнул из стакана. Когда луизитанский наркоторговец заговорил снова, его экзотический азиатский акцент таинственным образом без остатка испарился.

– Хотел, чтобы я раздобыл одну чертовски старую книгу. Что-то связанное с производством искусственных людей – гомункулов. Штука заключалась в том, что в последний раз упомянутый им фолиант видели много столетий тому назад в доме некоего профессора Фауста.

– И вы раздобыли Чамберсу эту книгу? – спросил Кит после секундной паузы.

– О, да. Но пришлось изрядно повозиться как мне самому, так и моим людям. Знал бы я, что столько канители будет с какой-то дрянной книгой, пусть и очень старой, еще бы трижды подумал, прежде чем ввязываться в такую авантюру. Ох. Не хочу вас донимать скучными подробностями, скажу лишь, что за три года, пока я занимался этим делом, я потерял почти сотню наемников убитыми и ранеными. Меня самого чуть не прикончила банда белоглазых карликов в красных капюшонах и мантиях – до сих пор не знаю, что это были за клоуны. Правда, когда Чамберс, наконец, получил свою книгу, то заплатил золотыми слитками. Десять тонн чистейшего золота, черт дери! Заявил мне, представляете, будто сделал это золото сам, из свинца. При помощи черной магии и алхимии.

– Но… золото-то было настоящее?

Хацуми улыбнулся. Судя по этой улыбке, в детстве он жестоко мучил и убивал котят и прочих маленьких животных.

– Понимаю ваши сомнения, но – настоящее, высшей пробы. Правда, последующие три дня я продержал этого Чамберса в подвале – на случай, если его золотишко опять превратится в свинец. Он сидел в подвале, в луже собственной рвоты и мочи, рыдал и твердил, будто пошутил. Но я серьезный деловой человек, милорд, шуток не понимаю, особенно, если речь идет о больших деньгах. Как и вы, полагаю.

– Разумеется. Как и я.

– Не станете возражать, если я покину ваше в высшей степени приятное общество буквально на минутку?

– О? Само собой. Комната для ритуального сэппуку у нас за углом, – пошутил Кит, махнув в указанном направлении рукой.

– Аригато, милорд.

– Да не за что. Постарайтесь там не забрызгать все вашей кровью и кишками. Уж больно вы, оказывается, занимательный собеседник.

Хацуми церемонно поклонился, сложив ковшиком ладони.

– Ах, милорд. Если я не слишком утомил вас своими россказнями, после того, как я вернусь из обители утренней свежести, могу побаловать вас еще одной на редкость занимательной историей.

– В той вашей другой истории тоже фигурируют гомункулы, да?

Хацуми от полноты чувств развел руками.

– О, да, милорд. Тысячи и многие миллионы их, и все они поклоняются некому Королю.

* * *

На следующие выходные Кит отвез Шарлотту в свой загородный дом, расположенный на берегу Залива. Точнее, их милость сам скромно называл это загородным домом. В действительности, то был дворец.

– Ах! Это… обалденно, – вырвалось у Шарлотты, когда ее очарованному взору предстало непостижимо величественное, великолепное здание с белыми мраморными колоннами, окруженное садами, парками, прудами, розариями и оранжереями. – То есть, я хотела сказать… это великолепно!

– Вам нравится, моя хорошая?

– Но… когда вы говорили о загородном доме, я думала, вы имеете в виду бревенчатую хижину где-то в горах… а это настоящий дворец!

Кит пожал плечами.

– Это и есть настоящий дворец. Бывшая официальная резиденция правителей Священной Ортодоксии, переданная Императором Константином Первым в безвозмездный дар лорду Джеку за выдающиеся заслуги в благородном деле освобождения человечества от тирании Черного Триумвирата. После падения Триумвирата Джек прожил здесь пятнадцать лет… пока возводился наш семейный особняк.

– Безвозмездный, – повторила Шарлотта потрясенно, впрочем, Кит живо унял ее материалистический пыл.

– Выглядит неплохо, но, учитывая в какую чудовищную сумму ежегодно обходится содержание этого исторического, архитектурного и культурного памятника, я бы сказал, что это далеко не безвозмездный дар, а весьма затратное проклятие.

Шарлотта поглядела недоверчиво.

– Вы ведь так совсем не думаете, правда?

– Что я могу ответить вам, уважаемая миссис Лэнгдон. Моя преданность государю и императорской фамилии абсолютна и незыблема. Давайте войдем. Ужин, горячий шоколад и лютни уже заждались нас.

– Я сплю… или вы сказали «лютни»?

– Да. Лютни.

После ужина с лютнями Кит устроил любимой небольшую экскурсию по дворцу. Бедняжка никак не могла прийти в себя от созерцания всей этой роскоши и золотого блеска.

– Здесь так красиво… как в музее.

– Да, но, в отличие от музея, все можно трогать руками. Хотя, честно говоря, лучше не стоит.

– Извините, – пробормотала Шарлотта, отдергивая руку от антикварной вазы.

– Вы можете потрогать меня, я далеко не такой хрупкий…

В действительности, они могли провести долгие недели, бродя по трем этажам бывшего дворца, разглядывая парадные залы, фрески, мозаики, витражи, настенные росписи, старинные зеркала, скульптуры, фонтаны и картины, антикварные плафоны и великолепную мебель ручной работы, но Киту уже не терпелось уединиться с возлюбленной. Наконец, утратив всякое терпение, он сгреб Шарлотту в охапку и потащил в спальню, оторвав от созерцания портретов правителей Ортодоксии.

– Мне кажется, или они на вас похожи.

– Возможно. Все-таки родня по материнской линии. Правда, родство довольно отдаленное.

– Не верится, что вы так спокойно об этом говорите…

– В том, что я родился тем, кем родился, никак не может быть моей заслуги. Да и потом, я всегда придерживался мнения, что историю по-настоящему творят не правители и не герои, а миллионы простых людей, каждый день.

К сожалению, их милость больше не мог поддерживать беседу в столь благородном и возвышенном духе. Кит и сам не поверить в то, как изголодался и истосковался. Швырнув Шарлотту на богато убранную кровать с резным изголовьем и балдахином, он сорвал с возлюбленной одежды и набросился на беззащитное, податливое тело, как хищник на парной кусок мяса. Он забыл о галантности и хороших манерах.

Он терзал, изводил и мучил ее, пока лютый голод не сменился ленивой, умиротворенной, блаженной сытостью.

Утром Кит с несказанным ужасом созерцал следы своей вчерашней невоздержанности, оставшиеся на чувствительной, белой, как молоко, коже Шарлотты – синяки, ссадины и кровоподтеки. Она, впрочем, ни единым словом его не упрекнула, только слегка вздрагивала и закусывала губы, когда он принес из ванной тюбик целебной мази и принялся деликатно смазывать ее любовные раны.

– Что на меня нашло, не понимаю…

– Ничего страшного.

– Как? Вам же больно!

– Да, но… это приятная боль, – прошептала Шарлотта одними губами.

Кит был шокирован своим внезапным превращением в необузданное животное и желал провалиться сквозь землю.

– Почему? Почему вы не попросили меня остановиться?

Любимая залилась румянцем.

– Но я вовсе не хотела, чтобы вы останавливались. Я хотела, чтобы вы продолжали…

– Ох.

– Продолжали и продолжали…

– Уфф…

– Продолжали и продолжали…

Кит ощутил, что сейчас без крыльев воспарит и опомнился лишь невероятным усилием воли. Надо было собраться и постараться сохранить жалкие остатки здравого смысла.

– Пойду приму холодный душ во избежание.

Но Шарлотта никуда его не пустила, а обвила его шею руками и зашептала на ухо.

– Вот уж никогда бы не подумала, что вы можете быть таким страстным. Мне показалось на мгновение-другое, будто…

– Что?

– Будто ваши глаза светятся в темноте.

Домой Кит вернулся вечером воскресенья. От счастья он был, как пьяный, разве без побочных эффектов алкоголя.

Тереза и Дэниэл были на кухне и чистили картофель. Кит понял, что светящееся восторгами и упоением лицо выдает его с головой. Плевать. Он поздоровался с братом и поцеловал жену.

– Дорогая, зачем столько картофеля.

– Я собираюсь сварить суп для ночлежки.

– Терри… не хочу начинать все сначала… но в твоем состоянии едва ли стоит ехать в грязную, заплеванную ночлежку.

– Я сам завтра съезжу, отвезу суп, – сказал Дэниэл брату.

– Ну что, тогда другое дело, большое тебе спасибо, – сказал Кит и пошел отнести в детскую огромного плюшевого кролика, которого купил по дороге домой.

В детской уже находился целый склад игрушек, погремушек и прочих вещей, что могут понадобиться новорожденному младенцу женского пола, включая кроватку с атласным пологом и пышными бархатными кисточками. Все было настолько крохотное, бахромчатое, розовое и с бантиками, что Кит поспешил ретироваться, дабы ненароком не впасть в сахариновую кому. Когда он вернулся на кухню, Терри поглядела на мужа и увидела, что лицо его перестало светиться счастьем, а стало выглядеть, как обычно. То есть, замкнутым и малость перекошенным. Но именно таким Тереза знала мужа. И любила.

– Дорогой, не волнуйся, ты будешь замечательным отцом…

– И прекрасным мужем, – сказал Дэниэл и немедля схлопотал по шее. – И отличным старшим братом…

– Хватит умничать, маршируй отсюда, – без особой теплоты велел Кит, указывая на дверь.

– Но я хочу помочь, честно.

– Ты уже помог, весь кухонный пол закапан твоей кровью.

– Просто палец порезал, ерунда. Хорошо, я ухожу. Если что понадобится, я буду у себя, работать над статьей для газеты.

Кит помедлил секунду и окликнул брата.

– Дэнни…

Тот развернулся в дверях. От Кита не укрылось, что вид у брата усталый. И, кажется, он хромал на левую ногу. Надо было спросить, в чем дело. Но Дэниэл вдруг насупился и так нехорошо посмотрел исподлобья, что у Кита все слова застряли в горле.

– Нет… ничего, иди.

После того, как брат ушел, Кит остался наедине с женой. И кухонным ножом. Взяв нож в левую руку, Кит стал поигрывать им, очень небрежно.

– Какой острый, – сказал он Терезе.

– Да…

– Я привез клубники, хочешь? Очень крупная, очень свежая.

– Нет, спасибо, что-то не хочется, дорогой.

– Тогда, может быть, будешь торт? Я купил. Шоколадный, с марципанами и вишнями, как ты любишь, и твое имя написано сверху сливочным кремом.

Терри сглотнула. Не передать, как ей хотелось торта. Она могла бы заглотить торт целиком, будто удав, но за время беременности она и без того раздалась вширь практически вдвое, что вкупе с ее крошечным ростом производило трагикомическое впечатление. Неудивительно, что муж бегал к любовнице. К своей прекрасной любовнице, неземной красавице, высокой и стройной, с плоским животом и роскошной грудью, и пальцы этой женщины на руках (и ногах), надо думать, не походили на разваренные сосиски.

– Мои пальцы похожи на сосиски, – сказала Терри мужу, не удержавшись от всхлипа.

Кит посмотрел на ее растопыренные пальцы.

– Ну… это художественное преувеличение, – ответил он довольно уклончиво.

– Я толстая!

– Ну… я уверен, после родов ты быстро сбросишь вес. А если нет, мы будем демонстрировать тебя в цирке-шапито вместо женщины-слона. О, Боже, почему ты сразу начинаешь рыдать? Я пошутил. Посмотри, маленькая, сейчас я тебе сделаю картофельную лошадку.

Глазами, туманящимися от слез, Терри бессмысленно посмотрела на фигурку в его руке.

– Я плачу не поэтому. Я плачу потому, что ты изменяешь мне! Если я ничего не говорю, это не значит, что я ничего не знаю о твоей любовнице. Прекрасно знаю. Ты купил ей роскошную квартиру. Заваливаешь драгоценностями и шубами. Водишь по ресторанам. Ты провел с ней все выходные! У тебя там что-то серьезное? Ты собираешься нас бросить?

– Терри, не кричи. Тебя слышно по всему дому.

– Ты хочешь развестись?

– Нет. У нас будет ребенок. В любом случае, мы не имеем права втягивать в наши проблемы ни в чем не повинное существо.

Терри заполыхала от злости.

– Вот как ты называешь собственного ребенка. Существом!

– Пожалуйста, не придирайся к моей терминологии.

– Да. Ты умный. А я – глупая курица. Ты и женился на мне, наверное, для того, чтобы я оттеняла своей глупостью твой несравненный ум.

У Кита из горла вырвался сдавленный смешок.

– Что? Уволь, дорогая. Я совсем не для того на тебе женился.

– А почему тогда?

Кит открыл рот, намереваясь заверить Терри, что он ее очень любил, и покончить с этим кошмаром, но рот открылся и как-то сам по себе, помимо воли, начал говорить правду, которая кого угодно способна сделать свободным, но счастливым – едва ли.

– Черт! Мне было двадцать два. Я смертельно хотел переспать с тобой. Я смертельно хотел переспать с… кем угодно. Мне приходилось принимать трижды в день холодный душ, чтобы снять это ужасное напряжение. И я не смел сунуть себе руку в штаны, чтобы избавиться от него… потому что в церкви мне твердили, что это – смертный грех. Что мне оставалось делать?

Терри, видимо, и впрямь была чуть-чуть глуповата, ибо столь прямо заданный вопрос поставил ее в тупик, где она застряла, тоскливо глядя на неодолимую каменную стену.

– Неужели… это была единственная причина…

– Нет. Не только. Ты была милая. Хорошенькая. С великолепными манерами. Нашего круга, из старинной родовитой семьи. А еще к тебе прилагался солидный довесок в виде сталелитейного концерна. Я тебе скажу, потому что ты всю жизнь витаешь в облаках, Тереза, люди женятся и по куда менее веским основаниям. Женятся и живут долго и счастливо.

– Почему?! – выкрикнула Терри исступленно.

– Почему – что?

– Почему ты просто не отправился в бордель?!

– А почему ты думаешь, что не отправился, – холодно, спокойно ответил Кит.

Терри обомлела.

– Ты ходил в бордель?

Кит закончил с лошадкой и принялся вырезать из картофеля звездочки с пятью лучами.

– Да. Еще до нашей помолвки. Меня отвел Ричард.

– Ричард?

– Не суди его слишком строго, умоляю. Он искренне хотел помочь. Это был дорогой, шикарный, эксклюзивный бордель, что-то вроде закрытого частного мужского клуба, разве без плевательниц на каждом шагу. И бархатные алые занавески. Когда я увидел занавески, то сразу понял, что совершил непоправимую ошибку, но было уже поздно.

К сожалению, место, где Кит оказался в результате, гораздо больше напоминало мрачный зев Шеола, чем райские кущи.

– Я оказался наедине со шлюхой. Красивой, дорогой, ухоженной шлюхой. Поверь, она знала свое дело. Она делала и то, и это. То, что она вытворяла, наверное, могло расшевелить векового старца, поднять из могилы мертвеца. Вот только у меня с ней ничего не получилось. Ничего. Абсолютно ничего. Так погиб миф о великом герое-любовнике. Я хотел умереть. Я и правда хотел умереть. Я решил, что вернусь домой и покончу с собой. Серьезно. По счастью, шлюха поняла мое состояние. Шлюха спросила меня, что я сам думаю об этом. Я сказал ей, что думаю… я сказал, что не могу заниматься этим со шлюхами. Она спросила, что я имею против шлюх. Я ответил, что ничего не имею против шлюх, кроме того, что они – шлюхи. Она подумала и сказала, что, раз так, мне не стоит отчаиваться, а следует попробовать с порядочной, высоконравственной, религиозной женщиной.