Текст книги "Башня континуума"

Интерлюдия

1

НАШИ КОФЕВАРКИ – ЛУЧШИЕ ПОДАРКИ

РОДНЫМ И ЛЮБИМЫМ НЕОБХОДИМЫ

ЭЛИТНЫЕ КОФЕВАРКИ «ГУРМАН»

КОФЕ, САХАР И СЛИВКИ ЛЮБОГО ОБЩЕСТВА

(ТРАМ-ПАРАМ – МЫ ЗА СПРАВЕДЛИВОСТЬ ДЛЯ ВСЕХ)

2

 
О нежный рыцарь гарроты,
Магистр шутовства,
Бессмыслиц лицедей,
Минотавр Моих Лабиринтов,
Безотказная машина ЛЮБВИ!
О анахорет пурпура,
О где ты,
Шепчу твое имя в темной беззвездной ночи…
Твое дыхание на затылке
Ночной бабочкой запуталось в волосах.
О ПРИДИ ЖЕ, ПРИДИ,
ВОСПРЯНЬ, ЛЮБИМЫЙ!
 

Глава девятая
Фокус-покус, часть первая

1

Отношения Гордона с духовным учителем и наставником, астрологом Чамберсом, уже давно напоминали теплые, приятельские отношения алкоголика с закадычной подружкой-бутылкой. Когда у Гордона дела шли гладко, он мог не видеться с Чамберсом неделями. Но, едва у него возникали трения на работе, или он ссорился с женой, или ему просто делалось грустно и печально, Чамберс оказывался тут как тут и под видом сочувствия и ободрения принимался облапошивать и закабалять герра Джерсея, как только возможно. И как невозможно – тоже.

Тесное общение с астрологом Гордон возобновил после того, как скончался тот самый психопат со святой водой и серебряными пулями, что стрелял в них с Викторией. Пролежав четыре месяца в глубокой коме, незадачливый киллер отправился в мир иной, так и оставшись неопознанным и безымянным; навеки унеся в могилу секрет, с какой стати он взъелся на герра Джерсея с его очаровательной супругой. Ибо предположение, что убийца работал на Синдикат, хоть и было не лишенным оснований, но стопроцентных доказательств не имело.

– Туда ему и дорога, – хладнокровно сказала Виктория, когда муж за ужином сообщил ей известие. – Прямо в Ад. Кушай, пупсик. Что ты такой кислый.

– Не знаю… мне не по себе.

– Опять мрачное предчувствие? – догадалась Виктория.

– Да.

Пусть семейные скандалы составляли одно из главнейших удовольствий в ее жизни, даже Виктория не могла постоянно пилить дражайшего супруга, уж больно много это отнимало времени и сил. И настрой у нее был тем вечером самый неподходящий для свары, – разнеженный, игривый. Малыш Максимилиан уже спал, и Виктория после ужина рассчитывала слегка побаловаться. Она взяла мужа за руку, слегка удивив Гордона своим сентиментальным жестом.

– Да, погибли люди, но в чем твоя вина. Ведь расследование покушения все равно продолжается, так? Раз ты теперь исполняющий обязанности губернатора с чрезвычайными полномочиями, уволь этих некомпетентных идиотов и найми других.

Гордон уже уволил прежних некомпетентных идиотов. И нанял вместо них новых. Обычно, помогало. Но не в этот раз. Расследование намертво застряло в безысходном тупике. На фоне этой безысходности теория ясновидящего Чамберса о том, что парень с серебряными пулями и не человек вовсе, а бесплотный, бесформенный, бестелесный, неуловимый злой дух, временно принявший человеческое обличье, вовсе не казалась Гордону настолько сумасбродной.

– Ты можешь этому не верить, Виктория, поскольку ты не истинно духовна…

– Неужели.

– А вот Чамберс говорит, этот мерзавец был вообще не человек, а злой дух.

Виктория знала о духах зла немногое, но едва ли духи зла стали бы носить с собой Священное писание, святую воду, четки, нательный крест и револьвер с серебряными пулями. Она озвучила свое не лишенное смысла наблюдение, но Гордона было не пронять этой чепухой. С непередаваемым апломбом, что некогда снискал бойкому провинциальному стряпчему массу громких побед как в зале суда, так и позже на политическом поприще, Гордон ответил жене:

– На то он и злой дух, чтобы нам морочить голову, притворяясь ангелом света. Ничего, Чамберс нас защитит.

– От чего защитит?

– От сил зла, – возвестил Гордон замогильным, потусторонним голосом.

Пока Виктория ломала голову, как ее угораздило выйти замуж за эту тупую деревенскую дубину, Гордон поднялся из-за стола, промокнув салфеткой губы, и чмокнул женушку в атласную щечку.

– Спасибо за чудесный ужин, птенчик, спасибо, моя умница.

– Я-то думала, мы с тобой сегодня порезвимся, пупсичек.

Обычно пупсичек живо и благодарно откликался на предложение порезвиться, но не сегодня. По его мутному взгляду Виктория поняла, что, раз она не бесплотный дух зла, то не представляет для мужа интереса. Пробормотав под нос, мол, надо поработать с документами, Гордон беззвучно и стремительно испарился из поля ее зрения.

– Деревенский дурак, – прошипела Виктория, пунцовея высокими, безукоризненной лепки, славянскими скулами. Она прекрасно знала, кто набивает Гордону голову этой дребеденью о духах и зле. Чамберс! Проклятый астролог, а ведь с виду гладкий, будто жирный кот, обходительный, гладкий… ммм… маслянистый. Только вчера заходил на ужин, расхваливал хозяйку и ее стряпню, отпускал витиеватые комплименты, а сам крутился вокруг Гордона, узурпируя ее законное перед Богом и людьми супружеское право втыкать в благоверного иголки, шпильки и булавки.

Надо отдать астрологу должное, шпильки, иголки, а также булавки Чамберс втыкал в Гордона просто мастерски, тем более после неудавшегося покушения вице-губернатор утратил в отношении злобного чародея малейшие остатки здорового критицизма и стал наивно мнить злобного колдуна с его поросячьими глазками своим ангелом-хранителем.

А за годы общения с Гордоном Чамберс досконально изучил его привычки и характер, прекрасно знал, когда своему подопечному подольстить, когда бессовестно запугать, а когда затуманить разум сложными мистическими построениями. Подобно карточному шулеру высочайшего пошиба, астролог раскладывал перед Гордоном пасьянсы из карт таро и потчевал удивительными сведениями о заповедных землях древней страны Лемурии. И все это за довольно умеренную плату, пупсик, – как однажды сказала мышке мышеловка.

Беда заключалась в том, что после визитов чародея Гордон дурел, обуреваемый паранойей, и принимался выкидывать глупости, никак не соответствующие его высокому рангу.

Вот, например, тем чудесным днем неделей позже, когда глава губернаторской администрации Юджин Бенцони зашел к вице-губернатору Салема обсудить ряд текущих вопросов. Тут его поджидал пренеприятный сюрприз. Двери в кабинет первого вице-губернатора, временно исполняющего обязанности губернатора, были заперты наглухо, а секретарша сидела заплаканная и тряслась мелкой дрожью.

– Герр Джерсей у себя? – спросил Бенцони.

– Господин исполняющий обязанности губернатора велел никого к нему сегодня не пускать. Никого. Это значит, и вас, мистер Бенцони. Извините. По всем срочным вопросам герр Джерсей велел обращаться к своему заместителю, и…

– Как – не принимает? Чушь! У него сегодня по расписанию приемный день, насколько мне помнится?!

– Да, но он на сегодня отметил все свои мероприятия. Все встречи отменил, и заперся… и велел никого не пускать… а то он меня уволит, понимаете, – прорыдала секретарша.

– Гордон, в чем дело? – грозно спросил Бенцони, скрестив руки на груди.

– Юджин, ты ли это? – осведомился Гордон. Судя по шорохам и шуршанию, он подкрался к дверям на цыпочках и, кажется, заглянул в замочную скважину.

– Да, я, и нам надо поговорить.

– Ты видишь эту дуру в моей приемной? Эта идиотка тебе передала, что я сегодня никого не принимаю?

– Да что с тобой стряслось?!

Гордон разразился речью, из коей следовало, что окружающие – злобные, завистливые подонки, только и ищущие повода устроить ему какую-нибудь пакость, жалкие лицемеры… ничего, он повыведет притворщиков на чистую воду, он всех повыведет на чистую воду, черта с два они его возьмут голыми руками!

Что нашло на вице-губернатора – оставалось загадкой. Бенцони уразумел лишь, что Гордон ужасно зол. Или напуган. Или то и другое сразу. В его случае это всегда было совершенно одно и то же.

– Ты выпил? – спросил Бенцони, еще немного послушав, как Гордон бранится за дверью.

– Да не пил я, – ответил Гордон из-за двери изумленно и возмущенно, – за кого ты меня принимаешь? Я не пью на рабочем месте. Да и стоит слегка расслабиться, они тебя сцапают.

– Кто тебя сцапает? Кто?! Ужасные силы зла?!

– И вот с самого утра герр Джерсей знай, твердит про ужасные силы зла, – шепотом пожаловалась секретарша, смаргивая слезы.

Бенцони принюхался. Помимо цветочного запаха секретарских духов в приемной витал еще какой-то запашок… немного пахло изысканными благовониями и очень сильно смердело шарлатанством. Здесь явно недавно побывал удивительный и поразительный волшебник Мерлин… то есть, Чамберс.

– Отправляйтесь-ка домой, – холодно велел Бенцони рыдающей секретарше. – Открывай, – холодно прибавил он, когда секретарша собрала вещички, включая пилочку для ногтей, и убежала, будто крашеная в блондинку крыса с тонущего корабля.

Гордон неохотно отпер двери, тревожно осмотрелся, взял Бенцони за грудки и вволок в кабинет, а двери кабинета запер на ключ.

– Почему ты так странно смотришь на меня, Юджин, дорогой мой друг.

Бенцони понадобилось собрать в кулак всю силу воли, чтобы постараться быть деликатным.

– Гордон, смотрю на тебя и не понимаю, как такое возможно. Ты ведь хороший парень и далеко не глупый, но, Христа ради, каким ты порой бываешь наивным, доверчивым недотепой…

Вице-губернатору совсем не понадобилось подобное вступление, и он собрался хорошенько отбрить главу администрации, но Бенцони ловко подставил Гордону подножку, и тот с размаху ухнул в свое удобное кресло.

– Тсс, Гордон. Не кричи. Когда ты начинаешь кричать, тебя слышно по всему зданию и на многие мили кругом. Ага, о чем я? Вроде, с одной стороны, ты молодец, отличный парень и так далее. С другой стороны, твои псовые охоты. Кем ты себя вообразил? Королем-Солнцем? Твои приятельские посиделки с чинушами и лендлордами, больше похожие на древнеримские оргии. Про бриллианты величиной с голубиное яйцо и шубы из меховых шкурок, в которых щеголяет твоя жена, я уже молчу. Как и многие газеты, которые ты позакрывал с полпинка под предлогом, что свобода совести не есть свобода клеветы.

– Это был не предлог, – прошипел Гордон, кипя, как перегретый чайник.

– Да. Не был, пока ты не превратил его в оный. Ах, да, и вот еще твой прорицатель, или кто он там, этот жуткий Чамберс… – продолжал Бенцони.

Янтарные глаза Гордона запылали.

– Причем тут Чамберс!

– Ведь твой астролог был здесь совсем недавно, верно? Не слишком ли вы сблизились в последнее время. Ты советуешься с Чамберсом по любому поводу. Обсуждаешь с ним перестановки в администрации. Берешь почти во все поездки! Он уже чуть ли не сидит у тебя в приемной вместо той безмозглой секретарши и решает, кого к тебе пропускать, а кого – нет. Растолкуй мне, пожалуйста, как это произошло.

– Как? – поразился Гордон.

– Вот я тебя и спрашиваю: как! – крикнул Бенцони и треснул кулаком по письменному столу красного дерева, благо, столешница была предусмотрительно укрыта слоем закаленного стекла.

Гордон никак не ожидал подобной выходки от замкнутого, застегнутого на все пуговицы, чопорного, в высшей степени сдержанного бюрократа, каким обыкновенно являлся Бенцони. Когда его не доводили до белого каления, разумеется.

– Иногда я советуюсь с Чамберсом…

– На каких основаниях? – холодно осведомился Бенцони. – Твой астролог разбирается в политике? Или в экономике? В финансах? У него есть диплом? Ученая степень?

Или он отлично умеет делать одну-единственную вещь – дурачить людям головы? Подумай о практической стороне вопроса. От твоих решений зависят жизни двухсот миллионов граждан Салема. И как, скажи на милость, ты принимаешь эти решения? Ты руководствуешься здравым смыслом, или объективной информацией, или политической целесообразностью, принимая эти решения? О, нет. Ты идешь к астрологу, который составляет тебе гороскоп и гадает на кофейной гуще! Батюшки светы! В своем ли ты уме?

Гордон начал багроветь от злости.

– За кого ты меня принимаешь. По-твоему, меня ничего не стоит обвести вокруг пальца дешевыми трюками? Ничего подобного. Чамберс меня не дурачит. Он не шарлатан. У него имеются сверхъестественные способности.

– Сверхъестественные способности к сверхъестественному шарлатанству, – процедил Бенцони с отвращением.

– Но он спас мне жизнь! Предсказал покушение…

Бенцони принудил себя успокоиться, понимая, что не может безнаказанно врываться в кабинет вице-губернатора и кричать на него. За пять лет, что они с Гордоном работали, Бенцони узнал о нем много хорошего… но и плохого тоже. Так, к примеру, Гордон был чудовищно злопамятен. Мелочные и крупные обиды имели обычай копиться в его душе долгими годами и оборачиваться против обидчиков самым тяжелым и непредсказуемым образом. Силясь восстановить дыхание и унять скачущий пульс, Бенцони поглядел в окно. На зеленых и солнечных улицах цветущего города Санкт-Константина ни малейших следов присутствия сил зла не наблюдалось. Какое облегчение.

– Гордон, – заговорил Бенцони, переведя дух и слегка успокоившись, – я не разбираюсь в той путаной ахинее, которой этот проходимец забивает твою бедную голову, но, послушай: если Чамберс и впрямь спас тебе жизнь, это не дает ему права садиться тебе на шею! Ты расплатился с ним сполна. Ты купил ему шикарную квартиру. И еще одну шикарную квартиру. И бунгало где-то в горах. Ты официально назначил его своим советником с зарплатой и всеми подобающими регалиями! Твой Чамберс катается, как сыр в масле, – и все за твой счет. К тому же, ты как-то устроил, чтобы Чамберс мог не платить налоги, занимаясь своей одиозной, противоправной деятельностью!

Гордон все еще был багров, как перезрелый томат.

– Откуда ты знаешь?

– Люди болтают.

– Что за болтливые люди такие? – спросил Гордон отрывисто и недобро, пальцами выбивая дробь по крышке стола.

– Не скажу.

– А я все равно узнаю, и тогда кому-то несдобровать.

– Всем рты не позатыкаешь, Гордон. Да и неужели ты всерьез думаешь, что, если все кругом будут молчать, как рыбы, ситуация изменится к лучшему.

– А изменится? – спросил Гордон. Видно, ему пришлось по сердцу это предположение.

– Нет!

Гордон, однако, по-прежнему отказывался считать своего астролога шарлатаном. Как и самого себя – наивным деревенским олухом.

– Чамберс – не шарлатан, – заявил он громко и возмущенно, и брызнул слюной.

– Почему ты так считаешь?

– Ты представить не можешь, какие Чамберс выделывает занятные штуковины…

– Что за штуковины?

– Разные… всякие штуковины… и вещи… говорит… удивительные, поразительные вещи… – произнес Гордон, делаясь вдруг очень осторожным и уклончивым. – Всякие нужные вещи… про разных нужных людей.

Видимо, Чамберс снабжал вице-губернатора эксклюзивным компроматом. Вместе с тем хитрый колдун делал и кое-что другое. Именно, заглянув в свой хрустальный шар, он сообщил Гордону, что однажды тот станет величайшим правителем всех времен и народов. Настолько величайшим и выдающимся, что затмит в своем немеркнущем величии всех диктаторов, тиранов и деспотов предыдущих исторических эпох.

– Вот что он сказал мне, – проговорил Гордон и весь засиял от удовольствия, будто ребенок, предвкушающий визит в кондитерскую.

Бенцони мрачно подумал, что, если в подобном роде продолжится и дальше, суеверный олух деревенский и впрямь достигнет невероятных политических высот. В сумасшедшем доме. Изображая Наполеона Бонапарта, завернувшись в простыню наподобие тоги. Подавшись вперед, Бенцони поводил у Гордона перед лицом растопыренной ладонью, выводя вице-губернатора из транса, вызванного сладостными видениями собственного блестящего, пусть и кровавого, будущего.

– Гордон!

– Чего.

– Избавься от Чамберса! Немедленно! Сейчас же!

– Ишь ты… вот те раз… избавься… не могу, – заупрямился Гордон.

– Прекрати! Можешь, еще как можешь. Ты уже от многих здесь поизбавлялся, комар носу не подточит. Если ты не в состоянии подумать о себе, о своей карьере, о людях, за которых несешь ответственность, хоть о сыне подумай! Знаешь, что. Ничего чрезвычайно важного в ближайшее время у тебя вроде не намечается, так что возьми отпуск. Отдохни, выспись, побудь с родными. Полагаю, десяти дней вместе с семьей подальше от кудесника Мерлина тебе хватит, чтобы расставить приоритеты. Когда вернешься, дай астрологу пинка под зад. Возникнут проблемы, обращайся ко мне. Я разберусь с этой тошнотворной тварью сам.

Гордон надолго замолчал. Он просто сидел в кресле, опустив взгляд, и крутил на пальце скромный ободок обручального кольца.

– Подумай, подумай, – проворчал он наконец, – когда я много думаю, у меня голова начинает болеть.

– Вот-вот. Не мешает потренироваться в мыслительном процессе. Нет-нет, – засмеялся Бенцони, – не прямо сейчас. Поедем ко мне, поужинаем. Магда как раз приготовила чудные жареные свиные ребрышки, как ты любишь.

* * *

Вернувшись домой с пятью фунтами отменных жареных ребрышек в желудке, Гордон объявил семейству, что взял отпуск.

– Папа, ты будешь дома? – пропищал в восторге маленький Макс.

– Да. Целых десять дней. Сходим с тобой куда-нибудь, головастик. Куда хочешь пойти?

– На охоту, – сказал Макс немедленно.

– Ты еще слишком мал, чтобы ходить на охоту, – столь же немедленно отреагировала Виктория, – и потом, не обольщайся, головастик. Не понимаю, как такое получается, но всякий раз, когда твой папа берет отпуск, он проводит отпуск, лежа на диване. Твой отец просто ложится на диван, и лежит на диване, и пялится в потолок. По-моему, папе на нас с тобой наплевать, – прибавила Виктория, покосившись на мужа и тайком от самой себя полюбовавшись его лживым и глуповатым, но в то же время поразительно мужественным и волевым профилем.

– Мне не плевать, но я работаю… а… ладно. Вот. Лучше взгляни, какие я тебе принес красивые цветочки.

– Ах, сейчас расплачусь от счастья, – проговорила Виктория язвительно, но все же забрала роскошный розовый букет и пошла в спальню, поставить цветы в воду. Гордон смахнул со лба отчего-то выступивший холодный пот, сел за обеденный стол рядом с сыном, обнял и чмокнул в светлую макушку, вкусно пахнущую теплым молоком и карамельками.

– Как дела, головастик. Чем занимался? Тебя в садике никто не обижает?

– Пусть попробуют, я как врежу.

– Правильно. Умница. Помнишь, чему я тебя учил, сын.

– Мыть руки?

– Да, это тоже жизненно важно – гигиена, но я сейчас про другое. Что самое важное в жизни?

– Мама?

Гордон ощутил, как его симпатичное лицо превращается в маску смерти и усилием воли заставил себя улыбнуться.

– Вот те раз. Причем тут мама? Мама тут вовсе не причем. Что я тебе твержу все время, сын. Главное в жизни – уметь постоять за себя.

– Врезать, – сказал Макс, вновь ступив на твердую почву.

– Да, хорошенько врезать – это важно. Все же, главным образом, постоять за себя – значит уметь отстаивать собственное мнение. У человека должны быть убеждения. Должен быть стержень. Потому что пока ты мал, это еще ничего. Пока тебе полощем мозги только мы с мамой, ну, еще воспитательница и дантист. А вот, когда подрастешь, тут уж держись, за тебя возьмутся как следует, без дураков.

– Кто? – спросил Макс слегка обеспокоенно.

– Ну, кто. Сначала школа. Потом – университет. Потом голову тебе будут морочить подчиненные, начальники и сослуживцы. Пресса. Реклама. Коммивояжеры. Налоговая инспекция. Политики – либералы, радикалы, но особенно – центристы. И, разумеется, священники. Жирные святоши, что людям головы забивают сказками об Иисусе, ангелах и райском блаженстве. С виду чинные и благостные, и будто бы вымазаны елеем, а на деле это не елей, а…

– Что? – спросил Макс еще более обеспокоенно.

– А вот то самое, – сказал Гордон, поглядел на сына и вздохнул. Макс был таким маленьким и славным, и смотрел с таким доверием и любовью, что на Гордона нахлынули сантименты, и на мгновение-другое глубоко защемило в груди. – Макс. Ты вообще понимаешь, что я тебе говорю, или просто киваешь и поддакиваешь, чтобы сделать мне приятное.

– Да, папа.

Гордон расхохотался, да так, что поперхнулся. Он все еще кашлял и давился, будто припадочный, когда вернулась Виктория и любезно треснула мужа по спине.

– Ты здоров?

– Абсолютно. А пива у нас, конечно, нет.

– Конечно, нет. Ведь у нас приличный дом, а не пивная. Хочешь, налью стаканчик вина.

– А выпив вина, я отправлюсь в салон, сделаю прическу и педикюр.

Виктория ничего не ответила на его остроумное замечание, а села напротив и стала взирать на мужа столь нежным и обеспокоенным взором, что у Гордона по спинному хребту прокатился озноб.

– Ты, пупсик, что-то неважно выглядишь.

Гордон по инерции лучисто улыбнулся жене.

– Да брось. Я чувствую себя отлично.

– Ах, с вами, мужчинами, всегда одно и то же, – проворковала Виктория и похлопала мужа по колену.

– Как? – спросил Гордон жизнерадостно, все еще не чуя подвоха.

– Вы, мужчины, склонны наплевательски относиться к своему здоровью и проявлять ненужный стоицизм, уверяя окружающих, что здоровы, когда на самом деле больны и чувствуете себя просто ужасно.

– Чего?

– Глупыш, меня ты не обманешь своей показной бравадой, – сказала Виктория, укоризненно качая головой.

– Как? – поразился Гордон простодушно. Он-то считал, что своей показной бравадой обманет кого угодно, включая себя самого.

– А так, ибо я твоя жена и должна о тебе заботиться, – отрезала Виктория непреклонно.

– Вот только не надо обо мне заботиться, – простонал Гордон, запоздало осознав, что затеяла супруга.

– Но я обязана заботиться о тебе во здравии и, особенно, в твоей болезни, – скорбным тоном протянула Виктория, – полюбуйся на себя. Ты прямо у нас на глазах разваливаешься на части, а тебе всего тридцать четыре. Ничего, я за тобой присмотрю. Стану твоей преданной сиделкой, если понадобится. Соберу тебя обратно по кусочкам, склею клеем, скреплю скрепками, замотаю скотчем. Это мой священный долг.

Гордон решил сменить тему. Пока и впрямь не развалился на части.

– Сегодня я заезжал к Бенцони, и они приглашают нас к себе на выходные. Поедем?

– Здорово, – обрадовался Макс, и напрасно.

– И не думайте оба, – отрезала Виктория, – я не собираюсь проводить целых два дня в компании этих ужасных людей, но главное – их ужасных, невоспитанных детей. Ни за какие коврижки. Ты и без того к ним что-то зачастил. И Макса с собой таскаешь тоже. Что за вздор!

Пускай и вздор, но дома у Бенцони царила настоящая домашняя атмосфера и подавалась настоящая домашняя еда. В течение трех или четырех блаженных часов Гордона никто не пилил и не донимал остроумными колкостями. Он мог есть, сколько вздумается, и попросить добавки. Он мог есть руками! Никто не сходил с ума, стоило ему забыться и начать чавкать, или глотать, не жуя, или вытереть рот рукавом пиджака. Ему без разговоров наливали отменную кружечку темного пива, и вторую наливали тоже, а больше он и не хотел. И Гордон любил возиться с детишками, пусть они порой и бывали немного шумными. Но ведь детишки же.

– Прекрасные дети, Виктория, – сказал он, тоскуя, – что в них ужасного.

– Мама, дядя Юджин и тетя Магда хорошие, у них дома весело всегда, – сказал Макс.

– А тебе пора спать, уже девять вечера, – сказала сыну Виктория, поглядев на свои наручные часы с сапфировым стеклом и корпусом из белого золота, усыпанном бриллиантами и алмазами. – Нет, даже не начинай. Ты должен соблюдать режим.

– Режим, – сказал Гордон хмуро, – пива нету, заботы о моем здоровье. Как будто мы в санатории, и за нами вот-вот явятся санитары.

– Не глупи, ребенку пора спать.

– Да пусть посидит еще, рано.

– Гордон, ты ведь отец, а отец обязан прививать ребенку понятия о дисциплине. Ты не можешь просто приходить с работы и позволять Максимилиану делать все, что ему или тебе в голову взбредет. Так что иди, уложи его в кровать. И не забудь выкупать перед сном.

К тому времени, как Гордон закончил исполнять родительские обязанности, он весь взмок, и у него и впрямь заболел желудок. Что за чертовщина. Виктория сидела в гостиной, невероятно красивая, изысканная и утонченная, листала дамский журнал, курила и дулась. Гордон подсел к ней на диван.

– Птенчик…

– Ты не видишь, я занята, я читаю.

Гордон никогда не видел, чтобы жена всерьез читала что-нибудь, разве разглядывала картинки. Но в данном случае и это не годилось, так как ненаглядная держала журнал вверх ногами.

– Птенчик, мне кажется, у нас какие-то проблемы.

– С деньгами? – быстро спросила Виктория.

– Нет. С нашим браком.

Виктория мгновенно вскипела от возмущения.

– Проблемы? Что за глупости. У меня нет проблем. Я готовлю тебе завтраки, обеды и ужины. Я занимаюсь твоим ребенком. Я каждое утро выковыриваю из-под кровати твои грязные носки. Я принимаю у нас дома толпы твоих неотесанных приятелей…

Опять чаровница Лорелея затянула любимую песенку о том, что замужество превратило ее из принцессы в Золушку. Песенку эту Гордон слышал не раз. И не два. Примерно миллион раз.

– А мне страсть как не нравится, когда ты куришь. Это вредно. Это тебе не идет. К тому же, от тебя потом пахнет дымом и серой, как от маленького чертенка. Но ты ведь на самом деле не такая? Ты ведь на самом деле очень хорошая, я знаю.

– Да кто ты такой, чтобы воспитывать меня?

– Твой муж.

– Му-уж! – передразнила Виктория. – И что теперь? По-твоему, это значит, что ты можешь приходить домой и указывать всем, что им делать, и всем тут распоряжаться и командовать? – прибавила Виктория с тем прелестным безумием, какое принято именовать женской логикой.

– Птенчик… да что с тобой стряслось.

– О чем ты?

– Тебя кто-то обидел? Напугал? Почему ты стала такой?

– Какой?

Гордон замялся, подбирая нужное слово.

– Несгибаемой.

– Несги… что?

– Такой… непреклонной.

Виктория сильно побледнела, но ничего не сказала, а молча уставилась на мужа. Гордон отобрал у нее сигарету, глубоко затянулся и продолжил:

– Пойми, птенчик. Брак – это не соревнование, кто кого пнет больней. Или кто кого умней. Или кто сильнее напугает своими воплями пятилетнего малыша. Брак это вообще не соревнование. Потому что из нас двоих… чисто физиологически… писать стоя могу только я. И, если я говорю, что мы на выходные поедем к Бенцони, значит, поедем. Нет. Ничего не говори. Просто кивни. Хорошо. А теперь, извини, пойду, полежу на диване.