Текст книги "Башня континуума"

3

Зайдя в парадный зал столичной мэрии, Гордон сразу вспомнил, отчего до сих пор старательно избегал мероприятий, подобных ежегодному съезду ПНДП. В огромном зале находились четыре тысячи мужчин, из которых Гордон, без ложной скромности, был, пожалуй, самым молодым, стройным и, уж без сомнений, самым симпатичным. Четыре тысячи унылых чиновников, немолодых, нездоровых, лысеющих и полноватых, трусливых, со вставными зубами. В их число, согласно новомодным веяньям и политике ПНДП, декларирующей равноправие полов, затесались и две-три женщины, но назвать их привлекательными или хотя бы пикантными у Гордона бы не повернулся язык даже после двух бутылок шнапса. Самым скверным было, конечно, что ему придется провести много часов, приклеив зад к креслу, внимая длинным речам и славословиям в честь многолетнего и бессменного председателя ПНДП, Верховного Канцлера Монтеррея Милбэнка.

Гордон втихомолку ругнулся (привычно помянув кое-каких жеманных женоподобных хмырей), но что поделаешь. Это была его работа. А работа, пусть самая любимая, не всегда приносит сплошную радость и моральное удовлетворение. Иногда это просто тяжелая, обыденная рутина. Оттого, поздоровавшись со всеми знакомыми, едва знакомыми и вовсе незнакомыми, Гордон прошел на своем место в четвертом ряду, сел и стал ждать.

Первым с приветственной речью к делегатам обратился, само собой, Верховный Канцлер. Грянул туш и загрохотали аплодисменты, когда Милбэнк взошел на парадную, украшенную цветами, флагами и лентами трибуну, отражаясь в полный рост на расставленных по всему залу и на сцене Три-Ви экранах.

Выглядел Милбэнк непривлекательно. Толстый, самодовольный… ммм… маслянистый, как румяный блин. Гордон непроизвольно облизнулся. Из-за строжайшей вегетарианской диеты его постоянно изводило мучительное чувство голода, как днями, так и ночами, когда он спал и грезил об отбивных, жарком, сыре, колбасах, сигарах. Но Просветленный требовал жертв. Оттого Гордону пришлось удовольствоваться горстью лущеных грецких орехов, которые он носил с собой в бумажном пакетике, дабы хоть слегка заполнить зияющую пустоту внутри и унять урчание в пустом желудке. Он жевал орехи и старался не думать о том, что его выступление, согласно регламенту, состоится лишь через четыре часа. Невыносимо длинных, утомительных и тревожных часа.

Ибо речи, с которой Гордон планировал выступить на съезде, предстояло стать очень громкой, даже эпохальной, обозначить раскол в Партии и в перспективе привести к отставке Милбэнка с поста председателя ПНДП. А при хорошем раскладе – и к досрочной отставке с должности Верховного Канцлера.

Решение о смещении Милбэнка Гордон принимал далеко не единолично, разумеется. Оно уже давно зрело в недрах Партии, подобно гнойному прыщу на спине проститутки. Гордон лишь счел возможным присоединиться к этой оппозиции. Многие считали, что узурпация Милбэнком власти противоречит демократическим ценностям, которые декларировала Партия (пусть только на словах). Займи место Милбэнка другой человек, более решительный, менее половинчатый, кто-то, радеющий о благе государства, удалось бы решить массу проблем, включая многолетнее кровопролитие на Дезерет, главнейшими причинами которого определенно являлись попустительство и мягкотелость властей.

Так думал Гордон, изводясь от нетерпения и пылая желанием поскорей взобраться на трибуну и поставить ребром вопрос о соответствии Милбэнка занимаемой должности, но пути Господни неисповедимы. Если здесь вмешался Господь. А не кто-то другой. Просветленный, к примеру. Ибо как раз перед Гордоном, согласно регламенту, должен был выступить губернатор Лудда, Шеймас Харт.

От выступления Харта, многие годы лояльного члена ПНДП, никто не ожидал сенсаций. И впрямь. Что мог выкинуть почтенный седовласый джентльмен столь респектабельной и солидной наружности? Только внешность бывает обманчива, как немедленно убедились делегаты съезда, едва Харт взошел на трибуну.

– Я обвиняю! – громко выкрикнул Харт без предисловий.

Столь ударное начало заставило зашевелиться скучающих депутатов, а заодно разбудило Верховного Канцлера Милбэнка, который последние два часа мирно дремал в президиуме с открытыми глазами, выслушивая оды в свою честь и в честь усердно проводимых им демократических реформ.

– Кто вы? – спросил он, встрепенувшись.

– Вы меня не помните, господин Милбэнк?

Верховный Канцлер сверился со своими записями.

– Вы – губернатор Лудда, господин Харт, вот уже последние пятнадцать лет верный член нашей Партии. Правильно?

– Да, это я, ты, тупой, жирный ублюдок! Катись к чертям! Ты! И твоя партия!

Милбэнк оторопел от обрушившихся на него волн ненависти.

– Господин Харт, смею напомнить, мы не в заплеванной пивной. Будьте любезны впредь придерживаться протокола и регламента и избегать непарламентских выражений, а иначе мне придется попросить вас из зала. Если у вас имеются претензии, будьте добры изложить их в установленном законами порядке, в письменном виде.

Харт зловеще захохотал.

– И вы, господин Милбэнк, смеете толковать о порядке и законе? В письменном, говорите, виде? Я уже отправил вам десятки писем, воззваний, петиций и докладных записок, где просил принять немедленные меры касательно ужасающих событий, происходящих на Лудде, в частности – в Нью-Анкоридже!

Верховный Канцлер вновь сверился с кипами своих записей.

– Что за ужасающие события вы имеете в виду, господин Харт? По моим сведениям, ровным счетом ничего особенного на Лудде не происходит, иначе мы немедленно бы получили соответствующие сигналы.

– Сколько я могу повторять одно и то же! Луддиты!

Гордону доводилось слышать о луддитах. Безобидные сектанты, вроде тихих амишей пост-пост-пост атомной эры. Но губернатор Харт придерживался прямо противоположного мнения касательно мнимой безобидности луддитов. Он обвинил луддитов во всех смертных грехах, начиная от планирования государственного переворота и заканчивая поклонением Сатане, которого луддиты именуют Духом. Он также обвинил луддитов в обрушившейся на Нью-Анкоридж эпидемии неведомой болезни, превращающей людей в апатичных, безразличных, смердящих зомби, которые забывают помыться, поспать и поесть и, в результате, умирают от предельного истощения. Хотя смерть вопреки здравому смыслу и законам природы отнюдь не препятствует им продолжать исполнять свои ежедневные обязанности, ходить на работу, делать покупки в магазинах, голосовать на выборах и так далее.

– Может, это и не вирус, а побочное действие ментального барьера, которым луддиты окружили Коммуну? Не знаю, но вижу, что радиус ментального барьера увеличивается с каждым днем, и его границы практически достигли пригородов Нью-Анкориджа! Наш город кишит живыми мертвецами, и подобных случаев зафиксированы уже многие сотни! Мертвые клерки служат в офисах! Мертвые учителя преподают мертвым детям в школах! Мертвые рабочие благоустраивают дороги! Мертвые солдаты патрулируют наши улицы! Даже в мою администрацию умудрилось просочиться двое мертвецов! Почему вы смеетесь? – спросил он, расслышав смешки в зале.

Кто как, а Гордон не засмеялся. Ему сделалось страшновато. Он недолюбливал зомби, поскольку они пожирали мозги, а с мозгами у него, по крайней мере, по мнению любимой жены, и без того наблюдались значительные неполадки. Вдобавок, смеяться над несчастным сумасшедшим было некрасиво, подло и бесчеловечно. Милбэнк тоже уразумел, что они нечаянно предоставили слово душевнобольному. Но стаскивать Харта с трибуны во время прямой трансляции на всю Империю было, пожалуй, несколько неудобно. Милбэнк старательно попытался нивелировать возникшее недоразумение.

– Спасибо, что позабавили нас вашими смешными историями, господин Харт. Мы в нашей Партии ценим хороший юмор. Но, пожалуйста, давайте перейдем к вашей речи. Читайте, что там у вас написано, по бумажке. Не стоит больше импровизировать.

Только Харта уже было не остановить. Губернатор впал в исступленное буйство и предал анафеме имперские власти всех уровней, обвинив в бездействии, продажности, трусости, вопиющей глупости, безалаберности и некомпетентности, а то и открытом потакании темным силам, стремящимся разрушить Империю и уничтожить человечество. Харт проклял не только своих сопартийцев, демократов, но равно и консерваторов, а заодно министерства обороны, внутренних дел, юстиции и Отдел Благонадежности. Когда Харт принялся призывать к свержению Императора, лояльные служащие государственной вещательной сети ИСТИНА инк. спохватились и прервали прямую трансляцию съезда ПНДП, запустив вместо нее веселенькое новогоднее шоу. О каковом факте тотчас доложили Верховному Канцлеру.

– Господин Харт! Немедленно покиньте трибуну! – заорал Милбэнк. – Иначе вас стащат оттуда силой!

– Да. Я покину вашу чертову трибуну! Но сперва я сделаю вот это! В знак протеста!

И в знак протеста Харт сделал вот что: достал из нагрудного кармана пиджака черный, остро заточенный, лаково блестящий карандаш и воткнул глубоко-глубоко себе в правый глаз! Гордон сидел достаточно близко, чтобы расслышать сочный, водянистый звук, с каким лопнуло глазное яблоко. По залу прокатился вдох. Гордон хоть и смолчал, но его замутило. Боль! О, какая невыразимая, адская боль! Лицо Харта, его серый костюм, темно-синий пол под ногами и трибуну забрызгало кровью. Надрывно крича, он собрался, тем не менее, проделать ту же процедуру со своим вторым глазом, но на сцену выбежали охранники, скрутили губернатора, отобрали карандаш, заломили ему руки за спину и поволокли. Харт продолжал кричать.

– Вы пожалеете, что не слушали! Вы пожалеете, что называли меня сумасшедшим и смеялись надо мной!

После того, как Харта выволокли из зала, на целую невыносимо долгую минуту воцарилась мертвая тишина, которая сменилась недовольным гулом. Пусть делегаты съезда не поверили бредовым измышлениям Харта о ментальном барьере и живых мертвецах, исправно голосующих на выборах, но общий вектор его выступления нашел у них самый широкий отклик.

– Долой Милбэнка, – выкрикнул кто-то.

Смятение нарастало. Гордон растерялся. Что-то пошло не по сценарию. Должен ли он был, как обычно, ввязаться в драку или сделать над собой усилие и благоразумно отсидеться в темном углу? Верховный Канцлер, тем временем, выбрался из-за стола и, проворно перебирая коротенькими ножками, засеменил к выходу в сопровождении приближенных, среди которых был и столичный обер-бургомистр. Тот самый, которого Гордон некогда вытащил из грандиозного коррупционного скандала, обеспечив переизбрание на второй, а следом – и на третий срок. Интересно, куда они собрались?

Гордон не успел поразмыслить над этим вопросом, поскольку объявились его охранники, буквально силой выволокли из кресла и повели. Почти поволокли волоком, как недавно несчастного губернатора Харта. Гордон упирался, но без толку.

– Ребята, что вы творите. Мне сейчас выступать!

– Придется отменить ваше выступление, герр Джерсей. Нам велели вывести вас из здания. Немедленно.

– Кто велел? Какого дьявола? Разве вы подчиняетесь не мне?

Игнорируя его недовольный рев, телохранители заботливо нахлобучили на патрона шляпу, пальто, шарф и перчатки, ввели в лифт, а потом, через гранитный и бронзовый вестибюль первого этажа мэрии, повели к выходу. На ступенях Гордон приостановился, разглядев припаркованные неподалеку на улице три военных грузовика, откуда выпрыгивали коротко стриженые, крепко сбитые парни в черном. Все они были на одно лицо. На одно очень скверное, безжалостное, безразличное лицо. И это свое одинаковое на всех лицо они не прятали под масками. Потому что смертники.

– Власть народу, герр Джерсей, – сказал кто-то из них, перехватив взгляд Гордона.

– Вы меня знаете?

– Почему и нет. Нам выдали специальное распоряжение тебя не трогать. Так что вали отсюда подобру-поздорову, пока здесь не стало жарко.

– Распоряжение? Кто?

– Мужик, не дури. Догадайся сам! Если я назову тебе имя, тебя и твоих шавок придется ликвидировать, не обессудь.

Под вой ветра и шорох продолжающегося снегопада они закончили выгрузку. Их было человек шестьдесят. Все, насколько мог судить Гордон, находились в состоянии сильнейшего наркотического опьянения. То, как топорщились их тяжелые куртки, заставляло предположить, что они обвешаны взрывчаткой. А еще у них было оружие. Винтовки. Дробовики. Пулеметы. На мгновение-другое весь этот арсенал оказался нацелен Гордону в грудь и лоб. Черт!

– Отлично, я все понял. Ухожу. Не надо резких движений.

Он сел в свой бронированный механо, и его кортеж рванулся с места со сверхъестественной скоростью. Последнее, что он успел увидеть собственными глазами, – клубы черного дыма, вырывающиеся из широко распахнутых дверей мэрии и две струйки крови, стекающие по мраморным ступеням.

Мда. Вот те и раз.

* * *

Кит помнил, что ему самому едва исполнилось пять лет, когда отец представил его Мерфи в качестве потенциального наследника их промышленной империи. Встреча с престарелым вурдалаком произвела на Кита столь неотразимое впечатление, что он стал просыпаться ночами от собственных диких воплей, будил няню, охранников, родителей и новорожденную сестру. Так продолжалось, пока отец не догадался разбавлять ему теплое молоко перед сном бренди. Чудодейственное средство помогло, Кит вновь начал спать, как убитый, а утреннее похмелье отвлекало чрезмерно впечатлительного малыша от мрачных мыслей о восставшем из гроба ветхом упыре.

Что до крохи Максимилиана, то он был слеплен из другого теста. Старик Мерфи, прикованный к инвалидной коляске, заинтриговал мальчугана, и только.

– Какой старенький старичок, – прошептал он восхищенно, поневоле впечатлившись затхлой, сырой атмосферой огромного полутемного кабинета, пропитанной запахами камфары и эфирных масел.

Мерфи расслышал комплимент и усмехнулся.

– Кого вы мне привели, милорд. Дитя человеческое? Совсем крохотное, свеженькое, лишь позавчера вылупилось из яйца. Мягкое, сочное, вкусное, аппетитное, так и просится на обед.

– Мой племянник, – пояснил Кит, на всякий случай покрепче ухватив Макса за руку.

– Отлично. И зачем он здесь. Что бы вы обо мне не воображали, я все-таки не ем маленьких детей. Только взрослых.

– Я хотел…

– Хотели, чтобы я взглянул на ребенка и сказал вам, выйдет ли из него толк, правда? Не знаю. Разве я похож на ясновидящего? Приводите племянника лет через двадцать, тогда втроем и потолкуем по душам.

– То есть? Через двадцать лет вы, по-вашему, все еще будете живы? – спросил Кит с холодком в груди.

Старик кровожадно щелкнул фарфоровой челюстью.

– Я-то – наверняка, а вот насчет вас я далеко не уверен. Особенно, если вы не прекратите вести себя, как самонадеянный, заносчивый сопляк. Ладно. Пускай ребенок подойдет поближе, но не слишком близко. Итак. Как зовут тебя, дитя.

– Максимилиан, – представился мальчуган бойко, без тени стеснения.

– Видимо, так тебя назвали в честь Франца Максимилиана? – спросил Мерфи голосом, сладким, как сахарная вата.

– Да, сэр. В честь великого и славного вождя, героя Освобождения, Франца Максимилиана, – ответил Макс ровно, без запинки.

Побеседовав с малышом еще десять минут о разных вещах, Мерфи угостил Макса лакрицей, подозвал адъютанта и велел отвести мальчугана в Секретариат, чтобы обитающие там юные феи попотчевали его горячим шоколадом и пирожными.

– Вам явно не помешает передышка, лорд Ланкастер.

Кит и впрямь малость выдохся. Для своих лет Макс был на диво смышленым ребенком, целый день старался вести себя примерно, здоровался с разными важными людьми, пожимал руки и шаркал ножкой. И все же, головастику едва исполнилось пять, он изводился от скуки, выслушивая дядюшкины лекции о спин-связи, лорде Джеке, Стефане Торнтоне и фамильном благосостоянии. Стоило Киту утратить бдительность и отвернуться на секунду, как малыш хлебнул из любимой дядюшкиной кружки крепчайшего кофе и последующие полтора часа носился, сломя голову, по чопорным корпоративным коридорам, радостно повизгивая и хохоча.

– Черт… я не умею ладить с детьми… абсолютно… – пробормотал Кит, со стыдом припоминая, как догнал Максимилиана и отшлепал.

– А вы всерьез ожидали от пятилетнего мальчика усидчивости, тотального подчинения и железобетонной дисциплины, – сказал Мерфи, похрустев пальцами и суставами.

– В его возрасте я был дисциплинированным! Вы не можете сказать, что я не был!

– Разумеется, поскольку ваш отец кулаками выбивал из вас дух за малейшую провинность. Видимо, герр Джерсей, к его чести, практикует более прогрессивные методы воспитания. Расскажите-ка, вы уже решили вашу небольшую проблемку, связанную с экзистенциальным кризисом и смыслом бытия.

Кит ощутил, как жарко краснеют уши.

– Встречу Торнтона, вырву ему язык!

– Напрасно. Лорд Торнтон искренне переживает за вас, похоже, не без оснований. Так в чем, по-вашему, заключается смысл. Расскажите мне.

Кит недоверчиво улыбнулся.

– Вы издеваетесь? Величайшие философы всех времен тысячелетиями бьются над этим вопросом!

– Ваши философы – оторванные от реальности, бесплодные визионеры. Забудьте о них и додумайтесь до чего-нибудь собственным умом, – отрезал Мерфи непреклонно.

– Ну… смысл в борьбе? – отозвался Кит уныло и без прежней убежденности.

Старик был страшно доволен и, пусть Кит совсем о том не просил, угостил своего собеседника лакрицей.

– Именно. Борьба! Сражения! Захватывающие битвы! Выстоять, преодолеть, превозмочь и победить. Любой ценой! Любой! Ценой! Но, видите ли. Иногда победить – значит сдаться.

– Сдаться? Как так? – переспросил Кит ошеломленно.

– То есть сложить руки, отступить и признать поражение.

– Поражение? – повторил Кит ошеломленно.

– Понимаю, вам неизвестно значение этого слова, значит, ступайте и хорошенько изучите толковый словарь. Там же найдите значение слова «смирение». А после того, как эти слова значительно обогатят и расширят ваш лексикон, сидите и повторяйте «я не Господь Бог!»

Оплеванный и униженный сомнениями в своем всемогуществе и всеведении, Кит выбросил в мусорное ведро лакрицу и потащился к себе в кабинет – читать толковый словарь, но на полпути их милость остановил начальник службы безопасности.

– Как ваше самочувствие, князь светлейший?

Кит не вчера на свет родился и по его приторному тону сразу понял, что опять стряслось нечто невыразимо ужасное.

– Что опять случилось?

– А может быть, вы зайдете, выпьете кофе или еще что-нибудь.

– Просто скажите, что стряслось, не надо длинных предисловий. Постараюсь это пережить. Кто-то умер?

– Мне жаль, но пять минут назад к нам поступили сведения, что здание столичной мэрии захвачено неизвестной террористической группировкой.

Пережить это оказалось далеко не просто. Кит судорожно вцепился в стену, чтобы ненароком не свалиться в позорный девчачий обморок.

– Что? Вы шутите? О, Боже. Вы не шутите! Но ведь прямо сейчас в мэрии проходит ежегодный съезд ПНДП! Там мой зять!

– Да, мы в курсе, князь… сейчас мы как раз пытаемся с ним связаться.

Гордон объявился через полтора часа. Он бы добрался куда быстрей, но из-за трагических событий в мэрии центр города оцепили, перегородив улицы и магистрали, так что столица, и без того охваченная праздничной суетой, агонизировала в транспортном коллапсе, а кортеж первого вице-губернатора Салема на сорок минут намертво встрял в феерической пробке в двух кварталах от Копилки. За эти сорок минут, правда, он успел пообщаться с родными, знакомыми, обеспокоенными сотрудниками своей администрации и репортерами, которые звонили, не переставая, и осведомлялись, что происходит, черт дери, и жив ли он вообще.

Да, Гордон был жив, здоров, хотя здорово обескуражен и неимоверно взбешен. Главным образом, разумеется, из-за событий в мэрии. Впрочем, ему также не понравилось, что Макс проводит время в Секретариате, наслаждаясь вниманием пяти десятков неправдоподобно хорошеньких девиц. В свои юные годы Максимилиан уже проявлял живой интерес к противоположному полу, причем сверстницы его не привлекали, а привлекали зрелые, оформившиеся женщины. В общем, из-за всего этого Гордон предстал перед Китом далеко не в самом блестящем расположении духа.

– Кит, объясни, зачем тащить с собой ребенка, если ты не в состоянии провести с ним хотя бы несколько часов?

– Извини, но мне правда требовалось передохнуть. Твой паренек такой бойкий, будто сел на ежа. Я подумал, что небольшая экскурсия по штаб-квартире Корпорации отвлечет твоего сына от затеи стать лесорубом.

– Да… теперь Максимилиан отвлекся… по-настоящему отвлекся в компании тех грудастых цыпочек. По-моему, он и без того…

– Без чего? – поинтересовался Ричард, который зашел, чтобы вместе с Китом в его кабинете посмотреть последний выпуск экстренных, сенсационных и кровавых новостей.

Гордон помялся, но поведал ему о своих опасениях. Ричард послушал и состроил кислую гримасу.

– Тоже мне, проблема! Ты действительно считаешь это проблемой? Но, раз ты считаешь это проблемой, отдай паренька заниматься спортом. Фехтованием, боксом или греблей. Ибо, как говорится, gesunder Geist in gesundem Körper[13]13
  В здоровом теле здоровый дух (нем.)


[Закрыть].

Гордон мигом впал в неописуемую ярость. Ярость! Кипящую ярость! Честное слово, его жизнь была бы стократ легче, если бы он прекратил впадать в неописуемую ярость из-за каждого пустяка.

– Виктория считает, видите ли, маленький мальчик не должен заниматься спортом. Мальчик может пораниться, разбить колено, испортить свою хорошенькую мордашку. Мальчик должен играть на скрипке! Со смычком! И КАНИФОЛЬЮ!

Ричард был восхищен. Впервые кто-то практически сравнялся с ним по количеству производимых в секунду ДЕЦИБЕЛ! Что до Кита, то у него заложило левое ухо. Кривясь, он усадил Гордона в кресло и подал воды со льдом.

– Успокойся. Ты никогда не достигнешь просветления, если будешь сходить с ума из-за всякой ерунды. К тому же, я вообще не понимаю, почему мы сейчас обсуждаем эту чушь! Лучше расскажи нам, что стряслось в мэрии.

Гордон выпил воды и ровно ответил, что ничего не знает, ничего не видел и не слышал, и ему несказанно повезло, что он покинул здание, прежде чем началась кровавая заваруха. После чего замкнулся в молчании, сделавшись олицетворением ding an sich[14]14
  Вещь в себе – философский термин, обозначающий явления и объекты умопостигаемые, в отличие от чувственно постигаемых (данных нам в объективной реальности) феноменов; вещь как таковая («сама по себе»), вне зависимости от нашего восприятия (нем.).


[Закрыть]. Кит вопросительно поглядел на Ричарда. Тот пожал плечами.

– Я лично думаю, стряслось то, что какие-то олухи деревенские самонадеянно решили, будто им по зубам сместить Милбэнка с должности председателя ПНДП.

– Пожалуй, это весьма похоже на правду, но в таком случае, как ни печально, их успехи в данном предприятии смотрятся весьма неказисто, – сказал Кит.

Серьезно, он не завидовал людям, оказавшимся сейчас в мэрии. Террористы вошли туда, накачанные наркотиками, обвешанные взрывчаткой с головы до пят, у них были гранатометы, многозарядные лучевые винтовки, скорострельные плазменные пулеметы и огнеметы. Перебив до странности немногочисленную охрану, они спокойно поднялись на лифте на четвертый этаж, вошли в парадный зал для приемов, заперли двери и принялись делать то, что истеричные репортеры окрестили массовыми казнями. То есть, выкашивать длинными очередями мечущихся, будто бараны на бойне, делегатов съезда. Среди, которых, между прочим, имелись губернаторы, министры локальных правительств и директора Квадрантов!

Справедливости ради, никто ожидал столь драматического поворота. Гордон в том числе. Он до сих пор не понимал, отчего Милбэнк отпустил его. Побоялся связаться с лордом Ланкастером, а, следовательно, со старой знатью? Опасался разгневать салемских лендлордов, которые искали любого предлога, чтобы взбунтоваться против Империи? Жаждал взамен ответной любезности? Предлагал взаимовыгодное сотрудничество? Или Милбэнку что-то нашептал на ушко Просветленный? Гордон не знал. Стоило порадоваться, что он в очередной раз выбрался из чудовищной передряги. Но радоваться не получалось. Ярость душила его. Кипящая ярость! Зато он получил первоклассный жизненный урок, почти такой же замечательный и убедительный, как отменная порка. До сих пор он наивно полагал, что должен стать лучшим, чтобы преуспеть. Теперь он понял, что должен стать худшим. Самым худшим. Хуже их всех!

Кит покосился на зятя, страшно скрежещущего зубами.

– Гордон, надо думать, ты тоже в это встрял? Зачем?

– Затем, что отстранение от власти жирного проходимца – законная, легитимная процедура!

– Да. Только кое-кто счел эту процедуру попыткой государственного переворота.

– То есть? Прямо говоря, Милбэнк и счел?

Кит прижал палец к губам.

– Тсс! Ты ведь отменный юрист и отлично понимаешь, что мы не можем разбрасываться столь серьезными обвинениями в адрес высочайшего государственного чиновника, не обладая весомыми доказательствами. А доказательствами мы не располагаем. Но, даже если бы располагали… снайперу все равно, в кого стрелять, лишь бы платили. Снайпер способен просидеть в укрытии практически без движения двое или трое суток, почти не дыша, забыв о сне, пище и естественных надобностях, дожидаясь, пока твоя голова не появится в перекрестье прицела. Бац! Ты дернулся, Гордон, а ведь снайпер живет и дышит ради этого момента.

– Не выпить ли нам чаю? – предложил Ричард жизнерадостно. – Отлично, я попрошу, чтобы нам принесли.

Выпив чашку вкусного чая с мятой, Гордон малость успокоился и заодно вспомнил еще кое-что.

– Харт.

– Губернатор Лудда? – спросил Кит быстро. – Он в здании?

– Да нет же! До того, как началась эта заваруха, Харт взобрался на трибуну и выколол себе глаз карандашом, а потом…

Выслушав печальный рассказ о помешательстве Харта, Кит почему-то ничуть не удивился, хотя расстроился изрядно. Похоже, грандиозным замыслам Харта по превращению Лудда в крупный туристический центр пришел конец – вместе с его несчастным рассудком. Связавшись с представителями администрации Лудда и главой местного филиала, Кит обнаружил, что честолюбивым планам Корпорации касательно строительства на Лудде Би-порта тоже пришел конец, и впустую он грозился чиновниками ужасающими карами и судебными исками. В результате он добился лишь твердых заверений, что администрация выплатит Корпорации неустойку в размере пятисот миллионов империалов.

Когда Кит сорок минут спустя вернулся в свой кабинет, ситуация в мэрии уже успела разрешиться самым трагическим образом. Специальные отряды Имперской Гвардии ворвались в захваченное здание, перебили преступников и освободили заложников. Столичный обер-бургомистр уже выступал на фоне окутанной черным дымом ратуши, докладывая об успешно проведенной операции. Увы, без потерь не обошлось. Точное количество погибших пока оставалось неизвестным. Из здания мэрии на носилках выносили трупы несчастных делегатов злополучного съезда. Трупов было много. Кит начал считать про себя, сбился на четвертом десятке и выключил новости. Громадный экран Три-Ви погас, скрывшись в стенной нише за панелями красного дерева. Никто не возражал. Гордон, силясь как-то забыться, уныло грыз орехи, а Ричард угощал себя коктейлями. Он и Гордона пытался угостить тоже, но тот отнекивался и упрямо бормотал что-то о Просветленном.

– Ричард, оставь герра Джерсея в покое… а то он страшно больно дерется.

– Ладно. А у тебя что?

Кит объяснил ситуацию.

– Это наверняка ужасное совпадение, – сказал Ричард, подергав себя за мочку уха с бриллиантовой серьгой.

– Или? – сказал Кит, приподняв бровь.

– Если тут наличествует взаимосвязь… извини, мне она недоступна. По крайней мере, мы заработали полмиллиарда, пальцем о палец не ударив.

Кит кивнул.

– Тоже верно. Только, скажу тебе, странное дело – все эти чиновники выглядели насмерть запуганными.

Ричард толково заметил, что чиновники могли испугаться, увидев мышь или привидение. Сие доподлинно никому не известно. Финансовые и прочие отчеты их филиала на Лудде в полном порядке, жалоб от высшего руководства или рядовых сотрудников в центральный офис не поступало. Быть может, при более пристальном рассмотрении строительство Би-порта в провинциальной глуши вроде Лудда резонно показалось местной администрации экономически нецелесообразной затеей.

– Особенно учитывая, что инициатива в данном вопросе, кажется, исходила главным образом от самого Харта, а он нынче находится в психиатрической лечебнице.

– Правда?

– Да, я уже проверил. Его доставили в столичный Тридцать Четвертый госпиталь психосоматического здоровья с предварительным диагнозом шизофрения… правда, сейчас доктора гораздо больше заняты попытками спасти Харту изувеченный глаз.

– Ой, как плохо получилось, – пробормотал Кит, потирая лоб.

– Да, вышло прескверно, но ведь с остальными контрактами на возведение Би-портов у нас не возникло ни малейших проблем, работы продвигаются согласно утвержденным графикам. К тому же, ты сам последние два месяца твердил, что нам стоит прекратить распыляться по пустякам и полностью сосредоточиться на проекте Девятьсот Двадцать и Втором Прототипе.

– Да, верно, твердил, и действительно так считаю, – не стал спорить Кит.

Ричард отвернул щегольский манжет и глянул на часы. Где-то, невзирая на политические катаклизмы, его внимания дожидалось очередное цветущее женское тело. А, судя по его нетерпению, девиц было две. Как минимум.

– Можно, я пойду? – спросил он у Кита жалобно, скорчив умоляющую мину. – Кровь, трупы, ваша политика… это все адски скучно, а мне еще надо заехать домой, переодеться и проверить свою коллекцию плеток, наручников, намордников и хлыстов.

– Ладно, ступай, – смилостивился Кит.

– Если что, ты знаешь, где меня найти.

– Вообще-то нет, не знаю.

Ричард черкнул адрес, Кит со вздохом сложил бумагу вчетверо и сложил в карман пиджака.

– Мой сахарный, будь паинькой, не шали. И не забывай об элементарных мерах предосторожности, чтобы потом не задавать мне вопросов, почему у тебя там чешется, распухло и зудит.

После того, как Ричард ушел, Гордон тоже начал собираться. Похоже, невзирая на отчаянные старания, просветление давалось ему с огромным трудом. Он весь полыхал от злости, а на его симпатичной физиономии обозначились грозные признаки гипертонического криза. Вдобавок, вместо того, чтобы обмотаться шарфом, Гордон завязал его до крайности хитрым морским узлом, а развязать не сумел, хоть тресни. Киту пришлось пойти помочь ему.

– Я знаю, это трудно, но постарайся не принимать все так близко к сердцу. Максимилиану нужен отец… живой и здоровый, а не скончавшийся во цвете лет от удара.

– Что бы мы делали без твоих нотаций. Наверное, погибли бы, – пробурчал Гордон.

– Серьезно? – сказал Кит польщенно. – Спасибо.

Невероятно, до чего у их милости было приятное, располагающее, честное, благородное лицо. Засмотревшись в это лицо, Гордон лишь в последний миг спохватился и сообразил, как глупо подставился, но было уже поздно. Шарф, который Кит мастерски превратил в отменную удавку, туго затянулся вокруг шеи. Любая попытка дернуться или глубоко вздохнуть приводила лишь к тому, что петля затягивалась все туже. У Гордона перед глазами поплыли огненные круги. Кит смотрел на него с самым невинным и сокрушенным видом.