Текст книги "Башня континуума"

– Порядочная? О, Боже. И это была я? – спросила Терри, донельзя потрясенная.

– Да. Ты. И у нас все получилось замечательно, не правда ли.

Терри не знала, что это. Непреднамеренная игра света и теней? Ее злосчастные нервы, расшатанные, будто цинготные зубы? Но вдруг она увидела, что глаза мужа источают свет. Ровный, мертвенный, блистающий, белый свет.

Прежде Терри и помыслить не могла, что женщина на восьмом месяце беременности способна выказать подобную абсурдную, стремительную прыть. Она ни о чем не рассуждала и не медлила ни секунды, а сорвалась с места и бросилась бежать, ведомая самым древним, могущественным и примитивным инстинктом на свете – отчаянным стремлением спасти своего ребенка от неведомой и непостижимой, но смертельно опасной, угрозы.

Чудовищная паника поглотила ее и сожрала без остатка рассудок. Терри принялась отчаянно кричать. Она зацепилась за ковер и потеряла туфли. Как слепая, она натыкалась на мебель и больно ударилась бедром о мраморную колонну. Но и боль не заставила ее очнуться. Паника передалась и ребенку, который яростно забился внутри. Не переставая плакать, кричать и дрожать, Терри выбежала в холл и бросилась к входным дверям, сулящим блаженное спасение. Но не тут-то было. Охранники в фуражках и в черной униформе принялись хватать ее руками в жестких перчатках. Терри вскрикивала и уворачивалась, но они поймали ее.

– Миледи, что с вами?

– Пустите, мне надо на воздух!

– На дворе ночь и лютый мороз, вы не одеты. Где ваши туфли?

– Пустите, он убьет меня, убьет!

– Успокойтесь, Тереза, никто вас не тронет, здесь вы в безопасности.

– Я не в безопасности, я совсем не чувствую себя в безопасности, я не…

Она замолчала, услышав его шаги. Лицо его обрисовалось в полумраке холла подобно бледной и таинственной луне. В руке он по-прежнему держал нож, и свет, исходящий из его глаз, отражался от зазубренного стального лезвия.

– Куда же ты бежишь. От меня не убежишь. Мы будем вместе навсегда, навеки, слившись в единой песне Священного Роя, в торжествующем гимне нашему покровителю и заступнику, великому Отцу, красному ангелу Аваддону.

3

На тринадцатом этаже самого высокого здания Империи царили мерзость и запустение. В холле грудами лежала старая мебель, затянутая пластиковыми чехлами. Полы покрывал слой пыли в три пальца толщиной. Лампы дневного света искрили и мигали, издавая звуки, подобные пению летних цикад. Черный коридор, по обе стороны расчерченный прямоугольниками дверей, начинаясь ниоткуда, исчезал в никуда, будто трасса в сердцевину сюрреалистического кошмара.

За запертыми дверями слышалась какая-то возня, шаги, детский плач, хохот адских обезьян, бормотание умалишенных, бессвязные стоны расстроенного пианино, пение сатанинского хора, жужжание легионов африканских пчел, паровозные гудки и звон клавиш печатной машинки.

Некоторые из дверей были стеклянными, и через мутные стекла можно было разглядеть содержимое комнат.

В одной комнате, например, находился потолок с вбитыми в него тремя массивными крюками. На первом в петле болтался истлевший скелет в пошитом на старинный манер бархатном камзоле, украшенным золотым шитьем. К рукаву камзола была прикреплена бумажная бирка с надписью ЗАКАЗЧИК. На двух других крюках болтались, составляя невеселую компанию ЗАКАЗЧИКУ, скелеты с бирками ПОДРЯДЧИК и АРХИТЕКТОР.

За второй дверью, потускневшая от времени латунная табличка на которой гласила МУДРОСТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ, на книжных стеллажах, расставленных вдоль выкрашенных зеленой масляной краской стен, лежали горы протухшего, заплесневелого сыра.

За третьей дверью, что казалось совсем уж невероятным, в зеленой океанской воде плескался фиолетовый осьминог размером с дом, с мириадами немигающих красных глаз, разбросанных по мясистому телу, с сотнями щелкающих острых клювов и тысячами извивающихся щупалец.

За дверью номер четыре находились часы. Настенные, напольные, настольные, старинные и самые современные, механические, электронные, водяные, песочные, пружинные, и у них было одно общее. Все часы шли вспять.

А за пятой дверью, в комнате, которая при более внимательном рассмотрении оказалась больничной палатой…

4

Долгое время спустя Терри открыла глаза. Взгляд ее скользнул по изысканной декоративной лепнине, кремовому потолку и бледно-персиковым стенам, украшенным акварельными пейзажами. Спрятанные в стенах невидимые динамики источали птичье пенье и умиротворяющий рокот океанских волн. Повсюду в хрустальных вазах стояли цветы.

Зажатая в прокрустовом ложе мягких подушек и одеял, Терри с трудом повернула голову и увидела мужа. Кит сидел рядом, изучая свои деловые бумаги и делая пометки. То, что он там видел, ему явно не нравилось. Он хмурился, прикусывая и перекатывая во рту незажженную сигарету. Золотое перо его ручки царапало и прорывало бумагу насквозь.

Теперь Терри просто не понимала, что на нее нашло. Кит вовсе не выглядел жутким монстром. Его глаза не излучали призрачный, потусторонний свет. И он не пытался ее убить. Напротив, хотел помочь. Жаль, ничего не получилось, но она не могла винить мужа. Врач с самого начала предупреждал Терри, что исход ее беременности может оказаться печальным.

– Господи…

Терри застонала. Окровавленная, истерзанная пустота внутри отозвалась мучительной болью. Кит отложил в сторону бумаги, выплюнул сигарету, смял, швырнул в мусорную корзину и склонился над женой.

– Маленькая, как ты.

– Моя девочка… наша дочка…

– Терри, они сделали все возможное. Прости.

Терри выдохнула, а вдохнуть обратно не сумела. Перед глазами заполыхали красные огненные круги, безжалостные, будто колесо сансары.

– Тереза.

– Я… не могу… дышать…

Кит усадил ее и с силой несколько раз хлопнул по спине. Невесть как и отчего, но это сработало, и воздух снова хлынул ей в легкие. Убедившись, что жена опять дышит, Кит уложил ее обратно в постель и укутал одеялами.

– Потерпи, родная, сейчас позову кого-нибудь.

Через полминуты он вернулся с доктором в хирургическом халате, забрызганном кровью. Врач извинился за свой внешний вид, мол, только что с многочасовой операции.

– Вы же врач. Почему? Почему вы не могли спасти моего ребенка? – прошептала Терри.

– Тереза, да, я врач, но не Господь Бог. Уверяю, мы сделали все необходимое. К сожалению, ваша беременность с самого начала протекала не слишком гладко, с серьезными осложнениями, и вероятность трагического исхода была довольно высока. Но, пожалуйста, не отчаивайтесь. В моей личной практике имелись примеры…

И врач пустился во вдохновляющие рассказы о мужественных, волевых, несгибаемых женщинах, которым тоже пришлось пройти через этот ужас, но они выстояли, выдержали, справились с горем и теперь нянчили многочисленные выводки счастливых малышей. Кит постоял, послушал. Ухватил доктора за плечо и выпроводил восвояси. Потом подсел к жене и взял за руку. От его прикосновения у Терри заломило в висках. Его пальцы были такими ледяными, будто он долго-долго держал руки под струями ледяной воды.

– Терри, постарайся поспать. Я уверен, когда ты проснешься, тебе будет лучше.

– Мне не будет лучше, мне никогда не будет лучше…

– Терри.

– Теперь ты меня точно бросишь, я знаю. Потому что я глупая курица и никогда не могу ничего сделать, как следует. Найдешь себе другую, умную, красивую, здоровую, которая нарожает тебе детей.

Кит остался неподвижен, как статуя павшему герою, и холоден, как синий арктический лед.

– Нет. Я тебя не брошу.

– Почему?

– Ты моя жена. И это была наша с тобой дочка. Наша, понимаешь? И, послушай. Еще слишком рано об этом говорить, но у нас еще будут дети. У нас будет настоящая семья.

Терри никак не могла упустить счастливого случая придраться к его терминологии, раз уж подвернулся подходящий повод.

– Значит, до сих пор у нас была ненастоящая семья. Десять лет у нас была ненастоящая семья! Что тогда это было? Твой отец. Твоя мать. Твоя сестра. Твой брат. Твоя работа. Твоя рюмка. Твоя лопата. Твоя шлюха! Нет, ты ошибаешься, у нас была самая настоящая семья, большая, дружная, крепкая семья.

– Не надо.

– Ах? Не буду.

– Принести тебе что-нибудь, Терри? Поесть или выпить что-нибудь?

– Да, пожалуй. Чашку шоколада.

– Сейчас.

Терри подождала, пока дверь закроется, и огляделась по сторонам. Цветы. Повсюду цветы. Проклятье. Она села, спустив ноги с кровати и коснувшись босыми ступнями нежнейшего ковра цвета кофе с молоком. Поднялась, осмотрела шкафчики, которые оказались пустыми, кроме единственного, где лежали, аккуратно сложенные, запасные ночные рубашки и пижамы. Терри продолжила поиски, хотя сама не могла сказать с уверенностью, что именно ищет. Цветы. Опять. Корзинка с фруктами. Графин с водой. Стопка свежих газет и журналов. Портфель.

– Там должно быть что-то…

Терри открыла портфель, щелкнув замками. Документы. Упаковка мятных пастилок. Аспирин Эймса. Портсигар. Плоская плотно закрученная фляжка со спиртным. Флакон антисептика. Бумажные салфетки. Полоскание для рта. Карандаши. Две запасные ручки. Больше ничего интересного или вселяющего надежды.

– Как же так… я должна найти что-то…

Оставалась еще ванная, Терри заглянула и туда, и застыла в нерешительности на секунду, прежде чем приступить к осмотру. В шкафчике она обнаружила привезенные из дома женские мелочи – лосьоны, кремы, тюбик с зубной пастой. И серебряную щетку для волос. Терри взяла щетку в руки и машинально принялась расчесывать волосы. И тотчас зашипела от ужасной боли, поскольку за минувшие дни ее обычно ухоженные, здоровые золотые локоны превратились в подобие неопрятного вороньего гнезда.

Но сейчас прическа волновала Терезу меньше всего на свете. Она должна была найти что-то подходящее, что-то…

Острое.

Во внезапном приступе вдохновения Терри ухватила тяжелую серебряную щетку за рукоятку наподобие небольшого топорика и с силой ударила по поверхности зеркала, которое всхлипнуло, подпрыгнуло в раме, пошло трещинами, но не разбилось.

– Минуточку.

Терри ударила еще раз, и еще, и еще. Наконец, она добилась желаемого. Положив расческу на место, Терри заглянула в заветный осколок и полюбовалась своим отражением. На нее в ответ посмотрела злая, древняя, как мир, выжившая из ума, старуха.

– Чудесно, – проговорила она умиротворенно и лизнула осколок, ощутив кончиком языка крохотный укус. – Острое!

Выключив свет, Терри вышла из ванной, плотно заперла дверь, и вернулась в постель. Правую руку с зажатым в пальцах осколком она спрятала под подушку, а вторую руку положила на колено, поверх одеяла, высоко облокотясь на подушки и гордо подняв голову, чтобы выглядеть страдающей, но не сломленной. Чтобы подлый сукин сын навеки запомнил ее такой.

Кит вернулся с чашкой шоколада.

– Вот.

– Спасибо. Поставь сюда.

Он поставил чашку на стол и подсел к жене.

– Терри, я возьму отпуск. На две или на три недели. Сколько понадобится. Мы побудем вдвоем. Только я и ты.

– Как же твоя работа.

– Есть в жизни вещи и важней работы.

– И твоей Копилки.

– Да. Моей Копилки.

– И твоей шлюхи, – проговорила Терри, торжествуя безусловную победу.

Лицо мужа у нее на глазах претерпело метаморфозу, превратившись в подобие наспех собранного паззла, в котором недоставало многих кусков, а вместо тех кусков зияли черные провалы.

– Терри, что…

– А. Нет. Нет. Молчи. Хватит. Я тебе больше не верю, – сладко и музыкально пропела Терри, – совсем, совсем не верю. Ты меня больше не проведешь. Что бы ты ни сказал, все будет ложью. Достаточно.

И она выпростала из-под подушки руку с осколком. Кит увидел слюдяной блеск в ее глазах, в ее пальцах. Машинально он отпрянул, чуть запрокинув голову. Действуя хладнокровно и методично, как механизм, в котором пробудилась давным-давно заложенная программа на уничтожение, Терри отвела локоть назад, слегка приподнялась и по тщательно выверенной траектории неумолимо и глубоко-глубоко вонзила осколок прямо в его беззащитное гор…

Ситуация напоминала парафраз рассказа о Колодце и Маятнике, за тем исключением, что действие уложилось в секунды. Кит и вздохнуть не успел, как осколок вонзился ему в подбородок и рваным зигзагом проехался по щеке до правого уха. Зачарованный видом собственной крови, парализованный очень сильной болью, но, главное, невероятным потрясением, Кит молча смотрел, как Тереза заносит руку для повторной попытки.

– Ты увернулся! Ублюдок! Кто ты вообще такой? Что ты сделал с моим мужем?

Но тут его охранники всполошились, почуяв неладное, влетели в палату, оттащили их милость, а Терри скрутили и отобрали орудие убийства. Ей это совсем не пришлось по вкусу. Она билась и надрывно кричала, проклиная неверного мужа на все лады. Четверо здоровых охранников не без труда удерживали ее, такую маленькую, хрупкую, иссиня-бледную, с карими глазами, несчастными, как у подстреленного олененка.

Потом ей дали сильное лекарство, и она уснула, а Кит сидел в больничном коридоре, выкрашенном в розовый цвет и пахнущим лавандой, и тупо смотрел в стену. До сих пор он держался молодцом, не рыдал, не бился головой об стену, не потрясал патетически кулаком, обращаясь к небу с бесполезными и риторическими вопросами «За что?» и «Почему?». Нет. Он появлялся в офисе, работал, превосходно исполнял свои обязанности.

Вчера, например, Кит встречался с инвесторами по поводу проекта Девятьсот Двадцать, и встреча прошла на высоте. Ну, хотя бы оттого, что инвесторы были сплошь Очень Серьезными Людьми, а не бесхребетными сопляками. Вздумай жены, пусть и на последних месяцах беременности, их донимать, они бы без колебаний сломали благоверным носы, челюсти и повыбивали зубы, и Кит справедливо полагал, что его семейные проблемы и отсутствие склонности решать их при помощи здорового рукоприкладства вряд ли найдут в рядах жирных толстосумов отклик и понимание.

Так что Кит взял себя в руки, стиснул зубы и принялся обхаживать инвесторов, будто танцовщица живота придирчивых клиентов. Они и без того были восхищены и поражены результатами предварительных испытаний Второго Прототипа чипа Стандартного Дружелюбия, а Кит бесповоротно добил их, воспарив к высотам невиданного красноречия. К тому моменту, как он закончил распространяться о прибылях, которые принесет им всем продажа Девятьсот Двадцатых, оснащенных Вторым Прототипом ЧСД, инвесторы были согласны радостно едва ли не совершенно безвозмездно предоставить Киту гигантские средства на любую его прихоть – хоть на внедрение в массовое производство вечного двигатели. О, да, они подпишут документы, сию секунду, прямо сейчас…

И подписали.

Кит вытряхнул сигарету из портсигара, вставил в уголок рта, чиркнул спичкой и закурил. Его тотчас замутило, рот наполнился ядовитым вкусом желчи, а розовый коридор начал сжиматься, сплющиваться и перекручиваться наподобие ленты Мебиуса, одновременно растягиваясь в бесконечную даль и превращаясь в лабиринт для дрессированных крыс.

Не в силах вынести этого зрелища, Кит накрепко зажмурился и забормотал, прикусив зубами потухшую сигарету.

– Я – всесторонне развитая, гармоничная личность, обладающая разумом и силой воли… я счастлив и свободен… я не раб обстоятельств, а полноправный хозяин своей судьбы…

Он замолчал, осознав, что его трясут за плечо. Запрокинув голову, увидел свою любимую сестру и не менее любимого зятя. Гордон с Викторией стали ему что-то говорить, но смысла в их речах было для Кита ровно столько, сколько в шуме камнепада. Гордон замолчал, взял Кита за подбородок, изучил его пепельно-серое, небритое, измученное лицо, теперь еще, вдобавок ко всему, обклеенное пластырем, забрал у Кита замусоленную сигарету и вышвырнул в мусорное ведро.

– Я сейчас, – сказал он и ушел.

Виктория подсела к брату.

– Милый, как ты себя чувствуешь?

– Зайка, что… – выговорил Кит немеющими губами, – вы здесь делаете?

– Но милый, бедненький котеночек, мы ведь давно собирались приехать к вам на рождественские каникулы. И потом, Гордон должен присутствовать на съезде.

– Каком еще съезде, – спросил Кит тупо.

– На сорок втором ежегодном съезде ПНДП. Разве Гордон тебе не говорил? А я думала, что говорил.

– Что такое ПНДП? – спросил Кит, вконец отупев.

– Партия Новых Демократических Преобразований! – выкрикнула Виктория.

– Ой, потише, зайка, – безразлично сказал Кит и хотел продолжить смотреть в стену, но сестра вцепилась в него и принялась трясти.

– Что случилось? Тереза жива? Ты ведь говорил, что она жива!

– Да, жива, только…

– Что?

Кит был не в состоянии объясняться с сестрой, по счастью, вернулся Гордон и сам ей все объяснил, а шурину втиснул в руку пластмассовый стаканчик с белой, как молоко, жидкостью.

– Что это за дрянь такая.

– Лучше не спрашивай, пей.

Кит зажмурился и выпил. Вкусовые рецепторы испытали многоцветные, красочные переливы сладкого, соленого, острого и кислого. Желудок взбунтовался, но внутренности, попрыгав, как детская игрушка йо-йо, сжалились и успокоились. Должно быть, это была смесь сильных транквилизаторов, поскольку он сразу ощутил себя так, будто его огрели пыльным мешком по голове.

– Птенчик, – сказал Гордон жене, – забирай брата и поезжайте домой.

Виктория заупрямилась.

– Что с Терезой? Я должна повидаться с ней!

– Не сейчас. Сперва ее должны осмотреть квалифицированные специалисты и решить, нуждается ли она в госпитализации в специальное учреждение.

– Какое учреждение?

– Сама понимаешь, – сказал Гордон и бестактно покрутил пальцем у виска.

– Но… это невозможно! Терри… нормальная! Я знаю это!

– Не хочу тебя расстраивать, птенчик, но многие люди до того, как стать ненормальными, были нормальными, абсолютно нормальными. Что уставилась? Забирай брата и вези домой, пока нам тоже не пришлось навещать его в санатории.

– А? Да. Вставай, милый, пойдем потихонечку.

– Но… Тереза, – проскрежетал Кит онемевшими губами.

– Не беспокойся, я с ней побуду, – сказал Гордон.

Кровавая вспышка чудовищной ярости, безобразная и беспомощная, тем не менее пошла Терри на пользу, поскольку впервые за долгое время она уснула. И это был настоящий крепкий сон, а не то липкое, тошнотворное, обморочное полузабытье, в котором она провела предыдущие дни. Разбудил ее ровный, мерный гул. Поначалу Терри решила, будто гудит в ее бедной больной голове, но на деле это герр Джерсей, сидя рядом, на разные лады растягивал священный слог, божественный звук Ом.

– Ом? Здравствуй, Тереза.

– Что ты делаешь?

Гордон объяснил, что при помощи мантр сливается с чистым сиянием Вселенского Разума.

– Извини, я не совсем поняла…

– Я говорю, я взываю к Просветленному.

– Ты хочешь стать просветленным?

Гордон терпеливо объяснил, что сам вовсе не желает стать просветленным, а всего лишь жаждет слиться с Просветленным. Навеки.

– Ох… это совсем другое дело, – только и сказала Терри, не в силах придумать реплики поумней.

– Вот так, пташечка моя, все просто, проще некуда… Есть хочешь?

Гордон провел с Терри еще четыре дня. Он был очень симпатичным и невероятно заботливым. Он был невыносим. Он оккупировал все ее lebensraum[12]12
  Жизненное пространство, естественное место (нем.)


[Закрыть]. Чистил апельсины, кормил бульоном и шоколадом. Пел колыбельные. Читал вслух дамские журналы. Водил в ванную. Вымыл ей голову. Выставил вон ее обеспокоенных подруг и родню. И маму, почтенную леди Риз-Майерс.

– Ты уже слишком взрослая, чтобы цепляться за маменькину юбку, – сказал Гордон, глядя на Терри очень приязненно. – Кроме того, мама, очевидно, не сделала для тебя самого главного. Не объяснила, что ни один мужчина на свете не стоит того, чтобы превращать свою жизнь в разоренное дотла, обугленное пепелище.

– И поэтому ты прогнал мамулю!

– Да, поэтому, хотя, главным образом, оттого, что твоя мамаша беспрестанно щипала меня за щеку и пыталась накормить пирожками. Неудивительно, что ты совсем свихнулась и набрасываешься на самых близких и родных тебе людей.

– Я не хотела…

Гордон легонько щелкнул Терезу по носу, заставив замолчать.

– Тереза, ты можешь дурачить кого угодно, но не меня. Я-то знаю, что ты хотела и, слава Богу или кому-то там еще, что сумела остановиться в последний момент. Не делай так больше, договорились? Иначе в следующий раз тебя все-таки надолго запрут в санатории и, боюсь, я ничего тут не смогу предпринять. И, пожалуй, не захочу.

Надо заметить, Гордон и впрямь спас Терезу от длительного заточения в лечебнице, на все лады уверяя мрачных и недоверчивых докторов, что их рыдающая пациентка здорова и не представляет опасности для окружающих. Наверное, Терри стоило поблагодарить его.

– Спасибо.

– Не за что. Ммм, можно я тебя поцелую. Я ведь заслужил поцелуйчик, не правда ли.

– Только не в губы.

– У-у, какая ты неприступная. В щеку?

– Можно.

Вечером приехала Виктория, выпроводила мужа домой, чтобы Гордон мог передохнуть хоть немного перед своим завтрашним выступлением на съезде ПНДП, а сама устроилась рядом с Терри и начала кормить фруктами, сластями и сэндвичами с красной говядиной. Хоть за щеку не щипала. И на том спасибо.

– Тереза, дорогая, тебе получше? Ешь, ты сейчас должна хорошо питаться, чтобы побыстрей поправиться. Умоляю, не убивайся так. У вас еще с Никитой будут детишки. Крепкие, здоровые детишки.

– Нет, не будет. У нас ничего не будет! Твой брат меня не любит! Он сказал, что был в борделе!

Лицо Виктории потемнело. Если ее любовь к старшему брату была величиной абсолютной, то чувства к прочим людям… величинами переменными.

– Я не хочу быть жестокой, учитывая, что тебе прошлось пройти через сущий ад, но Тереза, ты уже взрослая и должна понимать: у здоровых мужчин имеются определенные потребности и, если ты не уделяешь внимание этим потребностям, то нечего возмущаться, и поражаться, и жаловаться, будто муж бегает по любовницам или посещает бордель…

– Нет, до нашей свадьбы!

– Ах, это, – протянула Виктория и ругнулась, поняв, что выдала себя.

– Ты знала?

– Вот глупости! Ведь не нарочно я узнавала! Тоже мне, событие вселенского масштаба! Просто среди ночи услышала шум в холле, вышла посмотреть, Никита сидел там и рыдал навзрыд. Пахнущие джином и дешевыми духами слезы градом катились по его лицу. Ох уж эти мужчины! Вечно у них глаза на мокром месте!

Если честно, Виктория перепугалась до дрожи в коленях. Доселе она ни разу не видела старшего брата плачущим, даже на похоронах матери, и вообразить не могла, что подобное возможно. Это было все равно, как вообразить рыдающим многовековой дуб или гранитную скалу. Явно случилось что-то страшное. Кит долго не хотел рассказывать сестре о своем фиаско, лишь твердил, что жизнь его кончена, и он убьет себя, или уйдет в монахи и остаток дней проведет в постах и молитвах. В конце концов, брат сознался, что не в состоянии удовлетворить женщину. Пусть и самую невзыскательную. Вроде потаскухи из борделя.

В свои неполные пятнадцать Виктория имела весьма смутное понятие об импотенции. По совести говоря, ей было вовсе неизвестно значение этого мудреного термина. Она уговорила безутешного брата лечь, принесла стакан горячего молока и таблетку аспирина Эймса, а сама направилась в домашнюю библиотеку, почитать толковый словарь.

– Ты искала это слово в словаре? – спросила Терри, ощутив, как призрачное подобие улыбки на мгновение коснулось искусанных до крови губ.

– А что оставалось делать. В школе для девочек, как помнишь, нас учили вышивать крестиком, танцевать вальсы, приседать в реверансах, а про импотенцию не рассказывали ничего. О чем думали эти лицемерные ханжи?!

Чтение словаря значительно расширило лексикон Виктории, но она по-прежнему не понимала, чем помочь брату. Наверное, Киту стоило спросить совета у взрослого, опытного мужчины, например, отца, но сиятельный папаша благородного семейства уже второй месяц не выбирался из винного погреба, где вел задушевные беседы с закадычными подружками-бутылками. Виктория все же зашла и постояла на верхней ступени подвальной лестницы, вглядываясь в сырой, пахнущий плесенью и рвотой, сумрак, откуда доносилось путаное, бессвязное бормотание.

– Мрак, Гибель, Красная Смерть.

– Папочка.

– Мрак! Гибель! Красная Смерть!

Виктория отошла, зажав ладонью нос и рот. Мрак, гибель и красная смерть едва ли могли помочь брату. Совсем напротив. Из-за постоянных отцовских недомоганий в свои девятнадцать Киту в полной мере пришлось взвалить на свои плечи заботы о Корпорации и, быть может, именно непомерная тяжесть ответственности помешала ему беззаботно поразвлечься с бордельной шлюхой. Тяжко вздохнув, Виктория оставила попытки побеседовать с отцом и вернулась к брату, весьма удивленному ее вторжением.

– Что за фокусы? Я ведь запирал дверь! Я отлично это помню!

– Никита, солнышко, у меня есть запасной ключ. На тот случай, если ты решишь покончить с собой по какой-нибудь дурацкой причине.

– Ушам своим не верю!

Виктория тоже не верила, но кто-то из них должен был выказать себя взрослым, разумным человеком. Оттого она протянула брату клубнично-розовый девичий дневник…

– Что? – перебила Терри, почуяв недоброе. – Дневник? Свой дневник?

Виктория заливисто рассмеялась.

– Вот дурочка! Зачем бы я стала вести дневник! И, тем более, давать прочесть брату! Конечно, это был не мой дневник. Это был твой дневник.

Терри вскрикнула. О чем она думала, храня дневник под подушкой, прекрасно зная, что соседка по комнате в частной школе для девочек – неисправимая клептоманка?

– Ты украла мой дневник?!

– Вовсе я ничего не крала. Взяла почитать. Уж больно стало интересно, что ты там постоянно строчила. Я прочитала от корки до корки и решила, что Киту тоже не помешает прочесть. Я подумала, бедненький котеночек взбодрится хоть немного, когда почитает твои бесконечные признания ему в любви, как ты его боготворишь и готова целовать землю, по которой он ходит.

На щеках у Терри, будто дикие маки, зацвели пятна румянца. Сгорая от невыносимого стыда, она прижала ладони к пылающему лицу.

– Какой стыд… боюсь представить, как он смеялся…

Виктория кивнула.

– Да… смеялся. В жизни не слышала, чтобы он так смеялся. А потом перестал смеяться и заснул. А на следующий день повел нас с тобой поесть мороженого, помнишь? А еще через три года вы поженились. Конечно, все эти годы бедненькому котеночку приходилось три раза в день принимать холодный душ… и есть страшно много мороженого… зато он перестал нести чушь про наложить на себя руки и уйти в монахи. Вот как полезно воровать у людей вещи и читать чужие дневники, – вывела неожиданную мораль Виктория.

– Но… значит, твой брат все же любил меня? Хоть немного? – прошептала Терри.

– Конечно, глупенькая. Ведь ты спасла ему жизнь. Покрайней мере, определенно сохранила ему физическое и душевное здоровье. Что я еще могу прибавить? Даже не знаю.