Текст книги "Блудное художество"

Ему удалось отвлечь отставного сенатора от неприятных ощущений, да к тому же, рассказывая, он мог заново оценить и сопоставить все обстоятельства.

– И что – точно ли редкостной красоты художество? – спросил Гаврила Павлович.

– Знал бы, что вам любопытно, – хоть сухарницу привез бы показать. До сих пор такой красивой посуды я не видал. Полировка замечательная. А прочее так и лежит в подвале, и люди мои за тем подвалом присматривают.

– Стало быть, ощущение, будто часть сервиза на блюдечке поднесли? – спросил Захаров. – А навел вас на те развалины некий кавалер де Берни? Нанявшийся служить домашним учителем к отставному полковнику Шитову? Ох, сударь, плетется тут знатная интрига! Коли бы шулер из притона просто пошел в домашние учителя, пережидая опасное для себя время, то еще бы полбеды. Сей шулер – француз, и то, что он как-то связан с сервизом мадам Дюбарри, внушает мне опасение…

– Какое? – прямо спросил Архаров.

– Следите ли вы, сударь, за политическими новостями? Нет? А я слежу. По старой памяти…

– Не до того, право, – буркнул Архаров. – Да и затруднительно.

Тут он был прав – чтобы судить о заморских делах здраво, надобно жить не в Москве, а в Санкт-Петербурге, иметь знакомства при дворе и получать надежные сведения из первых рук. До Москвы же вся политика добирается в дамских письмах – или в тех бумагах князя Волконского, в коих сам черт ногу сломит.

– Сколько вам лет, Николай Петрович?

– Тридцать три года, Гаврила Павлович.

Отставной сенатор посчитал в уме.

– Двадцать лет назад, стало быть, политикой не увлекались, – с приятнейшей улыбкой сказал он. – А я, живя в столице, от многих тайных интриг ключи имел. Доводилось ли вам слыхать о девице де Бомон?

– Нет, не доводилось.

– С какого же конца начать? – сам себя спросил Захаров. – А с другого… Известно ли вам, что покойный французский король Людовик был весьма мягкого, нерешительного и уступчивого нрава?

– Нет, сударь, не известно.

Архаров видел, что беседа эта дается больному нелегко, но видел он также, что Гаврила Павлович непременно хочет разъяснить нечто важное. Потому не стал отвлекаться сам и его отвлекать на светские приятности и галантонности.

– Через эту его уступчивость много было непонятных приключений. Всякий, оказавшись вблизи короля, полагал, что может им управлять, как нянька младенцем. Пример тому – достопамятная маркиза де Помпадур. Долгонько при его величестве продержалась и влияла на политику Франции, как до той поры ни одна метреска не влияла… не приведи нам с вами, Николай Петрович, до такого дожить…

Архаров про Помпадуршу слыхивал, но не понимал, каким образом баба, пусть даже маркиза, может взять столько власти над мужчиной.

– Но его величество, хоть и маялся скукой и хандрой, однако же дураком отнюдь не был. Просто некая духовная лень… я знавал его, сударь, был ему представлен… никак он не мог сыскать развлечения себе по вкусу, пока не подвели ему гулящую парижскую девку, ныне известную как мадам Дюбарри, вот эта сумела его хоть перед смертью порадовать. Стало быть, он превосходнейше видел, когда его начинали водить за нос, однако не умел открыто и прямо тому воспротивиться. Не удивляйтесь, сударь, природа человеческая и не на таковые выверты способна.

– Король не умел воспротивиться?

– То-то и беда, что прямо грохнуть кулаком об стол или пощечину отвесить, как, бывало, государыня Анна Иоанновна покойная, не мог. А следовало бы. И решения принимал с великой мукой. Однако, повторюсь, умом его Господь не обидел, а коли и обидел – так самую малость. Весьма доверял первому своему министру, кардиналу де Флери, а тот возьми да и помри. И тут вдруг померещилось королю, будто он может сам, в одиночку, своей державой управлять. Опять же, доброжелатель некий с советом подоспел: вы-де, ваше величество, не позволяйте, чтобы вами командовали, с министрами совещайтесь, а все дела решайте сами. Надоумил – да и сам потом, сдается был не рад. Решать дела его величество сперва-то взялся, но скоро к ним охладел. И тут как-то он договорился с принцем де Конти, родственником своим. Тот как раз был по части политических интриг опытен и своих собственных шпионов во всех европейских странах имел. Сие для начала запомните, Николай Петрович.

– Прелестно… – пробормотал Архаров. Менее всего он желал присовокупить к своим теперешним занятиям еще и ловлю шпионов. На то в столице, поди, Второй департамент Сената имеется…

– Любопытно иное – не то, что принц завел своих шпионов, а то, что они с ведома и по желанию короля орудовали порой прямо во вред французскому министерству иностранных дел. Каково? Государство вроде одну политику ведет, а его величество втихомолку – совсем иную.

Архаров чуть было не выпалил «Мать честная, Богородица лесная», но удержался.

– Как сие возможно? – спросил лишь, передав голосом высочайшую свою степень удивления.

– Королю страх как не везло с министрами. Один другого норовистее. Господа д’ Аржансон, Пюизьё, Сен-Контест, Рулье – все ему перечили. А он, повторяю, возразить не умел. Вот затеи принца Конти и пришлись ему ко двору. Принц, впрочем, был на нашей стороне. Он полагал сближение с Россией необходимым для Франции. Но у него в том был свой интерес – он желал получить польский трон, а коли не выйдет – хоть курляндский. По принцевой подсказке завел его величество свою собственную секретную службу – «Le Secret de Roi». Сиречь – «королевский секрет», – перевел тут же Захаров, верно предположив, что обер-полицмейстер не в ладах с французским языком. – И Конти сей «секрет» возглавил. Вот вам живой образчик его трудов… Откуда я все сие знаю – не спрашивайте, сударь, долго рассказывать.

Захаров помолчал, видимо, отдыхая и составляя в уме экстракт рассказа. Обер-полицмейстер молча ждал. Он даже тихо радовался, что Гаврила Павлович не к болячкам своим прислушивается, а увлечен беседой. И вдруг понял, как важно для человека, уже собравшегося в дорогу, успеть раздать то свое имущество, что может пригодиться живым. Родня получала по завещанию деревеньки, деньги, особняк. Дунька вон – тяжелый кошель и купчую на какой-то домишко. Архаров получал в наследство тревогу – старый царедворец нюхом чуял угрозу и хотел объяснить обер-полицмейстеру, откуда ждать неприятностей. И, очевидно, был в душе благодарен человеку, который дал ему последнюю возможность помочь и предупредить…

– Как вам известно, англичане с французами вечно что-то делят да поделить не могут, – издалека начал Захаров. – И в ту пору англичане были с нами в союзе и принялись укреплять свою армию. Людовик же усмотрел в сем угрозу. Но был бессилен – поскольку французские дипломаты, как на грех, были покойной государыней высланы из столицы. И лет этак двадцать назад он отправил в Россию двух своих молодчиков из «королевского секрета». Один представился у нас шотландским дворянином шевалье Дугласом и объявил про себя, что прибыл по предписанию докторов, для поправки здоровья. Помилуйте, кто ж в Санкт-Петербург поправлять здоровье поедет? Это уж вовсе надо из адского Тартара прибыть, чтобы столичный климат райским показался. А при нем оказалась племянница… Ну, мы с вами, Николай Петрович, знаем, кого пожилые господа возят с собой под именем племянницы, дело житейское… Сия госпожа ростом была невысока, личико имела пухлое, кожу нежную, румянец прелестный – чего ж и не держать в племянницах?

Архаров насколько мог любезно ответил кивком и улыбкой на все еще лукавую усмешку неисправимого Гаврилы Павловича.

– И тут король французский совместно с принцем Конти явили себя неплохими стратегами. Покамест шевалье Дуглас бился, как рыба об лед, ища нужных знакомств, и на все свои затеи получал решительный от всех отказ, племянница диковинным образом втерлась в дамский круг, близкий к покойной государыне. Как-то вышло, что ей оказал покровительство граф Михайла Илларионович, что в прошлом году помер, царствие ему небесное… – И, видя, что Архаров никак не вспомнит сей персоны, Захаров словно бы нечаянно добавил: – И ему это было нетрудно – он уж который год вице-канцлером служил, и воронцовское слово много для государыни значило. А наиболее всего граф Михайла Илларионович желал союза с Францией, в чем и противоречил господину Бестужеву-Рюмину, бывшему тогда канцлером…

Но эти давние дела Архарову были почти безразличны – и отставной сенатор, догадавшись, оставил их в покое.

– Девица поклонников заимела, кстати, знакомства светские… И никто не придал тому значения – все были более озабочены шевалье Дугласом. Наконец государыня приметила племянницу. А той бы на театре играть – голос внятный, выразительный, премилый был голосок…

Архаров вспомнил, что отставной сенатор и актерок также содержал, в голосах разбирается. Явилась из памяти госпожа Тарантеева в платье из серебряной парчи с цветочными гирляндами и мантийкой горностаевой – такая, какой запомнилась при налете на Оперный дом, коленопреклоненная посреди сцены и в растерянности ожидающая своей смерти…

Но рассказывать Захарову сию печальную историю Архаров не стал. Пусть полагает, будто актерка сыскала себе нового покровителя и с ним куда-то укатила. Тем более, что в суете так и не дознались, кто же ее заколол.

– Так девица де Бомон стала чтицей при ее величестве. Доводилось ей и во фрейлинских покоях живать, а покои были, сударь, по соседству со спальней государыни, и стояли там большие кровати, на коих молоденькие фрейлины спали по двое. Сказывали, новоявленная чтица корсеты самых тоненьких девиц перемерила – и были ей в пору, вообразите же, какова была ее талия и сколько в тех фрейлинских покоях было баловства и смеха. Ну, читала она государыне французские книжки, читала…

Архаров вспомнил, как Саша Коробов уныло выговаривает фразы из «Хромого беса» и деловито перекладывает их на русский язык. Одно воспоминание оттеснило другое.

– …да и поехала с дядюшкой прочь – искать более подходящего климата. А потом – извольте радоваться, выясняется, что государыня непосредственно в сношения с французским королем вступила. В обход его министров! Как, когда? Правда обнаружилась год спустя – девица де Бомон снова в столице объявилась, да только, сударь мой, в мужском облике и с солидными полномочиями. И звалась уже кавалером д’Эон де Бомон. Оказалось, что оный кавалер в молодости степень доктора права получил, а также числился изрядным фехтовальщиком Коли кто замечал сходство, тому объясняли – брат-де с сестрой. Но уж больно были похожи… Такой вот проделан был «королевским секретом» кундштюк, чтобы покойной государыне нашей тайно передать письмо от покойного французского государя и отвезти в Версаль ее ответ. Окончательно все прояснилось еще год спустя, когда мы с Англией разругались, а с Францией в союз вступили и план прусской кампании на свет явился. И тогда же наконец получили мы в столицу французского посланника – маршала де л'Опиталя. Но несколько спустя явилось, что д’Эон де Бомон престранную интригу ведет – снимает копии с депеш французского министерства иностранных дел и с ответами маршала на эти депеши, добавляет свои замечания и отправляет в «Королевский секрет». То бишь, покойный король сильно беспокоился, как бы его министры ему назло чего не натворили.

– Прелестно, – сказал Архаров. Историйка была занятная, но он еще не совсем понимал, к чему клонит отставной сенатор.

– Стало быть, сударь, следует считаться с тем, что и у нас в России, и в Москве соответственно, могли быть таковые шпионы, о существовании коих знал только покойный король. Но это бы еще полбеды. После того, как австрийцы докопались до проказ «королевского секрета», сия затея его величества приказала долго жить. Опять же, король изволил скончаться. А австрийцы продали кое-что из тайной переписки «королевского секрета» французам – и так нынешний король получил в наследство не только прекрасную Францию, но и сидящих черт знает в каких закоулках батюшкиных шпионов. Причем, сударь мой, все они весьма осторожны и ждут подвохов… Не утомил ли я вас сими древними политическими затеями?

– Нет, Гаврила Павлович, – серьезно отвечал Архаров, для которого все, случившееся до его поступления в Преображенский полк, уже было древней историей, в коей на одной скамье сидели и покойная государыня Анна Иоанновна, и Петр Великий, и француз Расин, писавший трагедии на манер Сумарокова.

Они помолчали – больной прислушивался к себе, Архаров же просто ждал.

– Но не только французы в наши дела нос совали – мы тоже о их делах бывали осведомлены, – весело, едва ль не лихо сказал отставной сенатор. – И однажды было совсем занятное донесение – мадам де Помпадур, сильно недовольная тем, что покойник не желал открывать ей все затеи «королевского секрета», забралась в комнату, где хранились все важнейшие бумаги – имена, сроки, письма, документы, адреса служащих, что и обрадовало ее чрезвычайно – она ведь желала с ними расправиться так, чтобы «королевский секрет» уничтожить. Она этих людей, честно служивших своему королю, называла блистательной шпионской швалью. И многие пострадали… Так вот, Николай Петрович, весьма разумно было бы допустить, что после смерти его величества Людовика Пятнадцатого умные люди отыскали тех служащих «королевского секрета», что подвизались в нашем государстве, и пустили их снова в ход. Ведь наши отношения с Францией все еще далеки от прекрасных… Ваш кавалер де Берни, что служил в шулерах, вполне мог оказаться таким затейником…

– Этого мне только недоставало, – проворчал Архаров. – Как же сие выходит?..

Он стал вспоминать. Почти два года прошло с разгрома притона в Кожевниках. А французский король помер год назад. По времени совпадало – и только желательно было бы понять, как именно треклятого кавалера проворонили…

– Было еще кое-что занятное. Помните, сударь, как маркиза Пугачева на Москве ожидали? А в то же время парижские газеты вовсю толковали, что маркиз-де имеет прямую связь с великим князем Павлом Петровичем. Я сам те статейки читал и счел бы за бредни, когда бы не голштинское знамя, неведомым путем попавшее к бунтовщикам.

– Ведомым, сударь, – твердо сказал Архаров, и старый придворный усмехнулся – именно это он и желал услышать.

– И задумался я – откуда в Париже с такой быстротой узнают столь опасные для нас новости? Кто снабжает господ газетчиков сведениями? И не походит ли иное событие на итальянскую кукольную комедию – персоны шевелятся и рты разевают, а некто незримый их на ниточках водит и в нужный миг искусно дергает? Оттого и знает наши новости лучше, нежели мы сами.

– Прелестно… – пробормотал Архаров.

– И как бы не взбрело на ум сим кукловодам, что они вправе… – тут старик поморщился. – Николай Петрович, подайте, будьте столь любезны, мне воды. Доктор много пить не велит, а мне… да Бог с ним…

Архаров стал искать глазами графин с водой, а Гаврила Павлович продолжал:

– Наследник наш, великий князь Павел Петрович, французам не по душе пришелся. Посланник французский теперешний, господин Дюран де Дистроф прямо говорил: воспитанием цесаревича-де пренебрегли совершенно, и сие исправить невозможно, разве только чудо свершится. Здоровье-де испорчено вконец, да и нравственность… Сам придумать не мог, кто-то ему сведения предоставил. И Франция уже загодя беспокоиться стала о том, кто сменит на троне государыню, дай ей Господи здоровья. Так что коли начнется суета вокруг престола, там непременно французский посланник руку приложит, помяните мое слово.

– Дай ей Господи здоровья, – механически повторил Архаров, пытаясь уложить в голове потеснее все, что услышал, чтобы ни слова не растерять. Графина он не сыскал – очевидно, воду приносили и уносили по распоряжению доктора Воробьева.

– Сказывали также, что покойный французский король, сочиняя инструкции для послов своих в России, изволил выразиться примерно так: все, что может ввергнуть сию страну в хаос и заставить вновь погрузиться во тьму, отвечает моим интересам. И завершил следующим образом: более и речи не должно идти об установлении прочных связей с этой империей. Сколько их перебывало – и барон, дай Бог памяти… де Бретей! Да, де Бретей, еще при покойной государыне приезжавший, и маркиз де Боссе, его сменивший, и консул де Россиньоль, и затем еще господин Сабатье де Кабр, этот вроде не так давно у нас служил, – все они сим приказам следовали. Так что, хотя при новом короле и налаживается некоторое понимание, однако от инструкций своего покойного государя господин Дюран де Дистроф в глубине души не отрекается. И не будет толку, пока его не сменят.

– Так, Гаврила Павлович…

– И, наконец, то, о чем знают немногие. А вам знать надобно. Господин Дюран двадцать лет назад состоял в «королевском секрете». Они с д’Эоном приятели были. И, кстати, Россиньоль – из той же компании. Вот теперь все и связалось в один узелок, не так ли, Николай Петрович?

Архаров не ответил. Да и что тут отвечать? Старик все растолковал, как наставник дитяти. Легче с того не стало.

Французский посланник – в Москве. Этот чертов де Берни также в Москву прикатил. Сервиз в Москве объявился. Чего же добиваются французы и чего хотят нынешние владельцы сервиза?

– Задумались, сударь? Бросьте, – с неожиданным легкомыслием сказал Захаров. – Грош всему этому цена. Поссорились с Францией, помирились с Францией – что с того человеку? На тот свет всех интриг с собой не возьмешь. А что возьмешь? Вот поразмыслите о сем…

Архарову не доводилось видеть человека, неторопливо умирающего и приводящего в должный вид свои душевные дела. Скорую смерть видал – в той же чумной Москве. И на мертвые тела нагляделся. Сейчас перед ним было почти мертвое тело – но удерживающее в себе живую, взволнованную, занятую делом душу. Архарову казалось, что телесному угасанию должно способствовать и медленное угасание души, сужение ее потребностей до одной простейшей – потребности в сострадании. Оказалось, отставной сенатор полагал иначе – его душа желала дожить последние деньги так же, как провела семьдесят с лишним лет – изящно, остроумно и… с любовью?..

Этот человек много любил, да и его любили. Архаров знал, что Дунька искренне привязалась к покровителю. Сам он сперва не понимал, как ей это удается – ведь полвека разницы в возрасте. И вот теперь проснулось понимание – Дунька отвечала на любовь, как умела. Просто отвечала на его последнюю любовь. А он не стал выгадывать лишние месяцы старчески невинной жизни, а всего себя отдал – и вот уходит… Завидна ли сия кончина – Бог весть…

– Будучи в Париже, слышал я забавный афоризм, – словно угадав архаровские мысли, сказал Гаврила Павлович. – Некто молвил: «Я изучил женщин всех наций. Итальянка верит, что ее по-настоящему любят, если ради нее поклонник готов на преступление; англичанка – если он готов на безрассудство; француженка – если готов на глупость». А что же требуется русской даме? В чем она признает любовь, в каких признаках? Вы молоды, Николай Петрович, у вас еще немало любви впереди. Может, вы на сей вопрос ответите? А я вот по сей день не ведаю, по сей день… Все перепробовал, правды не добился…

Отставной сенатор вздохнул и поморщился.

Теперь лишь обер-полицмейстер увидел, как утомила Захарова эта беседа. Но старик выдержал ее достойно и со всей доступной ему в его положении элегантностью.

– Я еще навещу вас, – глядя в пол, сказал Архаров.

– Право, не стоит. Прощайте, Николай Петрович, – ласково ему возразил отставной сенатор. – Я рад был вашему визиту, я ожидал вас. Прощайте, Бог с вами…

Архаров встал. Все его крупное сильное тело вдруг показалось ему неуместным, лишним в этой комнате. Он даже ощутил некую неловкость… но не от осознания своих грехов, нет… а оттого, что все же захотелось тут остаться до самого конца, и до последнего мига глядеть в морщинистое лицо, исследуя приближение смерти… как бы знакомясь со смертью, потому что ведь и ему когда-то придется, так чтобы не менее достойно… и воды не смог поднести… нет, воду он все же раздобудет!

Архаров подошел к двери, распахнул ее и увидел сидевшего на стуле ливрейного лакея.

– Подслушивал, сукин ты сын? – спросил Архаров. – Попить мне принеси. Живо!

И стоял в дверях, пока не прибежал испуганный лакей с подносом.

– Пошел вон, – забирая у него поднос, приказал Архаров и вернулся в спальню, захлопнув дверь ногой.

– Брусничная вода… ну-ка, приподнимитесь, сударь…

Обер-полицмейстер поддерживал голову отставного сенатора, пока тот пил огромными глотками и напился вдоволь.

– Как хорошо… – прошептал Захаров. – Я чувствую себя великолепно, лишь бы сие подольше не кончалось, как сказал Арлекин, падая с башни…

– За Дуньку не извольте беспокоиться. Присмотрю, чтоб не скурвилась, – вдруг произнес Архаров.

– Замуж бы ее надо отдать.

Архаров кивнул. Так, как если бы пообещал.

– Время мне лекарства принимать. Весьма вам благодарен, Николай Петрович. Вы развлекли меня и утешили. Теперь, поди, более не увидимся. Господь с вами.

Сухая рука выбралась из-под одеяла и перекрестила Архарова.

Более толковать было не о чем.

Архаров, угрюмый и очень недовольный, вышел из захаровской спальни. Следовало бы наговорить утешительных слов, да он отродясь того не умел. Левый карман с тяжелим кошельком несколько перекосил кафтан, и это неудобство вызывало в нем несообразное своей малой значительности раздражение.

На улице было тепло, солнечно, беззаботно. Москва всей своей сумбурной душой готовилась к празднику. Предвкушение праздника словно бы в воздухе повисло, заполняя все пространства. А в Архарове сидело предчувствие смерти – и столкновение их показалось ему не менее болезненным, чем удар под дых.

За спиной умирал старик, и каждый шаг архаровский вперед, к экипажу, к полицейским своим заботам, к суете Рязанского подворья был одновременно и его шагом к смерти. Так оно, по крайней мере, ощущалось.

А возвращение было невозможно.

Прибыв в кабинет и оценив, сколько трудов предстоит, Архаров послал Никишку на Ильинку, велел передать Дуньке на словах – через два часа-де приедет переговорить, так чтобы ждала, из дому не выходила.

А потом взялся за перо. Ему хотелось хоть как-то записать все, чему научил Захаров. И, кое-как, несуразными каракулями, излагая по пунктам все, связанное с французами, он вдруг понял одну важную вещь.

Захаров первый догадался, кому принадлежит украденный сервиз. Он понял, что сервиз – часть некой сложной интриги. И, имея, как оказалось, опыт по сей части, он держал свои рассуждения при себе. Поделился только с Архаровым – и то, лежа на смертном одре. Он не мог рассказать о сервизе Матюшкиным – им расскажешь, а на следующий день весь двор будет сплетню знать.

Странно, правда, что лишь они и спрашивали, как движется розыск… об этом Архаров уже задумывался недавно…

Так откуда ж они проведали о сервизе?

– Клавароша ко мне! – крикнул Архаров.

Француз был поблизости – явился сразу.

– Нет ли чего новенького о кавалере де Берни? – спросил Архаров.

После ночной экспедиции, которая принесла треть сервиза и два необъяснимых трупа, за учителем постоянно присматривали.

– Сидит дома, ваша милость, исполняет свои обязанности.

– И не выходит?

– Нет, ваша милость, не выходит.

– Разберись, кто таков тот отставной полковник Шитов и что за вдова Огаркова. Какие люди у них бывают, к кому сами ездят.

– Ваша милость… – Клаварош несколько смутился.

– Что еще?

– Людей мало. И…

– Ну?..

– Хорошие полицейские в безвестном отсутствии.

Он намекал на Демку Костемарова и Яшку-Скеса.

Демка мог пустить в ход свои давние знакомства или же найти дорожку в дом вдовы Огарковой через сердце которой-нибудь из ее сенных девок, горничных, кухарок… кто там у нее водится… Яшка также был не промах. И вот в такое время Рязанское подворье лишилось сразу их обоих.

– Ладно, ступай…

Архаров понимал, что был, возможно, неправ, затевая разборки с Демкой в такое время, когда Демка очень нужен. Однако иметь в подчиненных человека, который, может статься, убийца и, что еще хуже, выбалтывает полицейские секреты мазам, он не мог. Даже коли бы пересилил себя, отложив все внутриконторские розыски до лучших времен, – все равно мог бы не выдержать, сорваться и заорать в самое неподходящее время.

Он и никогда-то не был по-настоящему спокоен. Неподвижное лицо, неторопливое тело – они служили природным укрытием его внутренней тревоге и недовольству. Да и смеха он боялся – а было бы воистину смешно, когда бы человек таких статей, как московский обер-полицмейстер, принялся метаться, словно угорелая кошка.

Сейчас архаровское беспокойство уже стало обретать причины, которые можно выразить словами. Есть ли какая-то связь между учителем, проживающим в почтенном семействе, и четой пожилых придворных? Пока что единственное меж ними общее: все трое приехали в Москву из Санкт-Петербурга на обещанное празднование Кючук-Кайнарджийского мира.

Но связь бывает разной – чтобы обмениваться мыслями, не обязательно встречаться. Могут же они пересылать записочки с кем угодно, даже без ведома того письмоносца! В одном доме, скажем, сунут в карман кафтана врача-немца бумажку, в другом ее незаметно вынут. А врачи как раз к Шитовым приходили, это Архаров знал из донесений, полковница расхворалась. Или прикинулась расхворавшейся…

В этом деле никому нельзя было верить.

– Эй, кто там? – позвал он. – Велите Сеньке моему экипаж подавать!

Архаров вздумал ехать к княгине Волконской.

Он знал, что ум ее ограничен, как у всякой женщины, что многие вещи ее пониманию недоступны. Однако княгиня была дамой светской и помнила многие истории из придворной жизни. Кроме того, ее возраст и положение исключали всякие амурные шалости с ее стороны. Архаров в дамском обществе чувствовал себя прескверно – он не умел говорить милые пустячки, не знал модных словечек, бывших в ходу у щеголей и щеголих. А Елизавета Васильевна в этих принадлежностях светской беседы не нуждалась.

Вот что он мог сделать и сделал даже с некоторым удовольствием – заехал к кондитеру Апре и набрал там конфектов и бисквитов подороже. Такой гостинец, на его взгляд, был наилучшим. Опять же, в доме две молодые девицы, их нужно угощать конфектами. Анюта и Варенька…

Оказалось, что девиц-то как раз и нет – укатили к Суворовым. Супруга Александра Васильевича вскоре должна была разродиться, из дому не выезжала, вот и звала к себе подружек. А Елизавета Васильевна смотрела, как убирают гостиные, и собственноручно составляла букеты – к вечеру ждали гостей, в их числе и жениха Анюты, князя Голицына.

– Оставайтесь у нас, Николай Петрович, – сказала она. – Накормим не хуже вашего Потапа.

Это был даже не тонкий, а основательный намек: Потап умел готовить простые русские блюда и совершенно не желал учиться печь французские пироги. Княгиня уже предлагала как-то найти более подходящего повара, но Архаров как-то увернулся от заботы.

Лакомства, впрочем, она приняла благосклонно и тут же приказала варить кофей.

Архаров задал несколько светских вопросов, как если бы ему было любопытно, кто и кому наносил утренние визиты, а потом перешел к делу.

– Ваше сиятельство, давненько я в ваших гостиных графа Матюшкина с супругой не встречал.

– А вам угодно было бы, чтобы я их приглашала? – неожиданно резко отвечала княгиня.

Архаров дважды кивнул. Он знал, что после первых встреч с петербургскими знакомцами, исполненных радости, Елизавета Васильевна и князь угомонятся и увидят гостей такими, каковы они есть на самом деле. И прошло достаточное время – двор в Москве, почитай, уж полгода.

– Мы одного мнения об этой паре, – сказал он. – Но мне многое неизвестно. Говорят, графиня в молодости некие услуги ее величеству оказывала, за что ее величество графине долгое время покровительствовали…

– Но государыня с Анной Алексеевной исправно рассчиталась – замуж ее отдала. И, поверьте, отплата услуге по-своему соответствовала.

– Что же то была за услуга?

Княгиня неожиданно рассмеялась.

– Такая услуга, что теперь уже никакого ни смысла, ни значения не имеет. В ту пору, как государыня еще великой княжной была, а графиня Матюшкина – княжной Гагариной, повадилась сия княжна любовные билетики таскать от великой княгини к некому кавалеру.

Архаров даже подался весь поближе к Анне Васильевне. В свете мало что знали о зарождении нежных чувств между государыней и Григорием Орловым, передавали слухи – якобы княгиня Куракина уступила Екатерине Алексеевне статного и неутомимого красавца, однако точно никто ничего не знал – настолько участники той давней интриги ловко хранили тайну.

– Стало быть, госпожа графиня также руку к шелковой революции приложила? – спросил Архаров.

– Ах, Николай Петрович, нельзя вас в свет пускать! Как раз что-нибудь несообразное брякнете! – весело отвечала княгиня. – Тогда ее величеству и двадцати годочков, поди, не было, какая революция? А может, уже и стукнуло. И жила она под весьма строгим присмотром. А из придворных кавалеров несколько отличала графа Захара Чернышова. Он при дворе великого князя состоял.

– Это не тот ли Чернышов, что Берлин брал?

– Да, тот самый, президент нашей Военной коллегии. Но тогда и ему лет двадцать было, самые игривые годы. И вздумали они записочками перебрасываться. А княжна Гагарина в своих юбках те записочки переносила. Но никому про то не разболтала, потом уже выяснилось – Брюсше, что ли, государыня открыто рассказывала…

– Что ж ныне?

Елизавета Васильевна задумалась. Архаров уже довольно знал ее лицо: княгиня не вспоминала подробности, но решала: говорить – не говорить…

– Неспроста ведь спрашиваешь, сударь…

– Неспроста.

– Ну так вот что скажу – правда ли, нет ли, а слыхала краем уха, самым краешком… – княгиня показала пальчиком на ухо, обремененное довольно большой бриллиантовой сережкой. – Чересчур это семейство к Франции расположено и всячески старалось ей свою преданность показать.

– И французов они у себя привечают?

– Николай Петрович, про то Михайлу Никитича спрашивай. Слухи переность я не охотница.

При этом княгиня быстро закрыла веер и спрятала его пластины в ладонях. Сделала она это машинально, забыв, что Архаров не разумеет «языка веерного маханья», – а движение означало, что расспросы ее уже огорчают.

– Скоро ли его сиятельство будет?

– А его сиятельство дома.

Архаров даже несколько растерялся.

– Работает в кабинете, письма диктует, я и не стала его отвлекать. Не ему ж ты, сударь, конфекты от Апре привез? – лукаво осведомилась княгиня.

Архаров решил не уходить, пока не повидает князя. И стал расспрашивать о вещах обыкновенных, а также рассказал всякий историйки о празднике, для которого на Ходынском лугу возводили целую географию. О том, как среди бела дня ловкие мужики догадались доски воровать – на постройке столько народу трудится, что одной телегой более или менее – никто не заметит. Также был занятный случай, когда начали строить потешную крепостцу, изображавшую крепость Керчь, с бастионами и равелинами. Архитекторы Баженов с Казаковым не сразу сообразили, что окружать крепость рвом ни к чему, и телега с бревнами, съехав по контрэскарпу, лихо снесла целый бастион вместе с плотниками.