Текст книги "Блудное художество"

– Эй, Федя, у нас вот так-то буренка дышит, когда ей телиться пора!

Архаровцы собрались у экипажа, наконец отвязали лошадей. Обер-полицмейстер взял к себе в экипаж Сашу и Левушку, Никодимку выставил и велел лезть на телегу.

– Николаша, сперва – на Пречистенку, – потребовал Левушка. – Ты погляди, на что мы все похожи!

Архаров дважды кивнул. И крикнул Сеньке, чтобы вез домой как-нибудь в объезд, огородами. Потому что и Сенька, и едущие следом за экипажем архаровцы имели такой вид, будто участвовали в знаменитом Чесменском морском сражении.

Оглядев свое воинство, обер-полицмейстер остановил взгляд на Макарке. Этому орлу удалось и в реку не свалиться, и в грязи не вываляться.

– Ну-ка, скачи в контору. Может статься, там есть новости о Каине, черти б его побрали. Потом – ко мне. По коням, молодцы.

И полез в карету. Дело было сделано, хотелось посидеть и помолчать, пусть даже под Левушкины восторги и ужасы.

Полицейские ехали вслед за архаровским экипажем молча. Некому было вдруг завести песню о молодце, что шагает вдоль по крутому бережку, или об утице луговой, или о миленьком на троечке. И все они разом затосковали по звонкому, переливчатому, вечно-юному голосу. Скрип колес разве что, стук копыт, какие-то далекие голоса были сейчас их музыкой – музыкой победителей, которым победа не в радость, потому что надобно еще отыскать и с честью похоронить Демкино тело…

Добравшись до Пречистенки, обер-полицмейстер отправил всех в людскую – пусть там бабы приведут их в порядок, дадут умыться, обсушат как-нибудь. Меркурию Ивановичу велел поглядеть раненого – может, еще не безнадежен. Сам же отправился в свои покои – хотел всего-навсего продиктовать письмо.

Его встретил на лестнице Лопухин – нарядный, в светло-зеленом модном кафтане, напудренный, чуть нарумяненный – не иначе, собрался к невесте в гостиную, пленять дядюшек и тетушек. Отправляясь на тайные ночные свидания в саду, он так не наряжался.

– Я в окно глядел, когда вы подъезжали. Ну и кавалькада у тебя, Архаров, – сказал Лопухин. – С кем это вы воевали?

– Коли угодно, спустись да погляди в телеге, – не совсем любезно отвечал Архаров.

– Непременно самому надобно было ездить?

– А сидя в кабинете, много не накомандуешь.

– Вот тут и видно, что в полиции все устроено неправильно. Начальник должен распоряжаться, подчиненные исполнять. Что же это за устройство, коли начальник сам должен вместо подчиненных трудиться? – резонно спросил Лопухин. – Я, Архаров, записку готовлю, имей в виду, об улучшении полицейской деятельности.

– Готовь, коли охота. К невесте собрался?

– Сперва – к Пашотт, потом все вместе поедем ужинать к его сиятельству. Архаров, ступай умойся да и приезжай туда! Ее сиятелство передавать изволила, что дамы по тебе соскучились.

В голосе и взгляде Лопухина было известное лукавство. Не иначе, намекал на Вареньку.

Надобно было что-то отвечать, но пристойные слова на ум не шли. Выручил Левушка – прискакал через три ступеньки, исполненный восторга:

– Лопухин, кабы ты видел, как я сегодня дрался!

Оставив приятелей, одного – безудержно хвастаться, другого – внимать со скрытым недовольством, Архаров прошел к себе и потребовал мокрое полотенце – обтереться, во время вылазки он взмок под кафтаном нещадно. Никодимка тут же принес и свежую рубаху.

– У ваших милостей сор в волосиках, – сказал он, – перечесать бы заново.

– Чеши…

Глядя на Никодимку, Архаров подумал: надо бы еще как-то поблагодарить. Ведь додумался – открыл окошко, выстрелил.

– Эй, дармоед, тебя Марфа, что ли, стрелять выучила?

– Марфа, чтоб ее приподняло да шлепнуло… Она и не то еще умеет, она и из пушки стреляла!

Архаров догадался – это было в те времена, когда Каин, хвастаясь богатством, устраивал народные увеселения и баловал красивую подружку тем, что всюду выводил на главное место.

– Дай-ка бархатный кафтан, тот, вишневый.

Никодимка принес кафтан, и Архаров пошарил в карманах. Он помнил, что в этом наряде был у Волконского, усадили за карточный стол, он что-то даже выиграл, не выигрыш был незначительный, так и остался в кармане. Сказалась обычная архаровская брезгливость по отношению к деньгам, что достались неправедным путем. Пошарив, Архаров выгреб несколько монет.

– На твое счастье, – сказал он Никодимке и разжал кулак.

Счастье оказалось внушительным и странным – два золотых червонца и перстенек с неведомым камнем, вроде рубина, но цветом – как слабый клюквенный морс. Ну, значит, такова дармоедова удача.

– Да ваши милости!..

– Забирай и кончай с волосами возиться. Крикни там Сеньке, чтобы седлал Фетиду и Тучкову – Агата. Поедем в контору.

Архарову совершенно не хотелось слушать Никодимкины благодарности и пожелания. Сам он полагал, что главную награду выдал там, на берегу, явив свою благосклонность к окрошке.

А теперь он, освеженный и причесанный, хотел побыть один хоть четверть часа.

И ему это почти удалось.

Он пошел в спальню и сел на постель. Дунька по обычной кошачьей наглости спала на подушках. Он перевернул ее на спинку и растормошил, добиваясь, чтобы стала покусывать пальцы. Это его смешило.

– А почему, Дунька, все сегодня получилось? – спросил он котенка. – А потому, что они крысы, а мы с тобой – коты… Иначе, Дуня, и быть не могло. Всякая крыса знает, что однажды явится кот…

Он вспомнил мертвое лицо. Этот навеки неизвестный человек сделал все, что мог – все, что причитается соответственно ремеслу крысы. Ничего не боялся, человеческая жизнь в его глазах не стоила ни гроша, если интрига требовала. И чуть было не увенчалась его пакостная затея успехом.

Он вспомнил и мертвые руки с тонкими смуглыми пальцами, нечеловечески ловкими – что кундштюки с орехами проделывать, что шпажный эфес держать.

Это тело было словно нарочно создано для скорости и риска, оно исполняло любой приказ своего владельца – прыгнуть ли вверх на зависть коту, бежать ли быстрее коня, биться ли с лучшим фехтовальщиком.

У Архарова в полицейской конторе таких ловкачей не водилось – разве что Клаварош, но Клаварош уж немолод.

Грустно и неприятно стало от мысли, что тело (Левушка сказал бы – идеальное) загублено, что ум, способный заплетать неслыханные узлы, не может быть более употреблен. Словно бы по любимому архаровскому английскому пистолету треснули во всю дурь кувалдой.

Но предаваться скорби по врагу вовсе не имело смысла.

Архаров кликнул Сашу и продиктовал письмо графу Орлову-Чесменскому. Это не было победной реляцией – Архаров кратко извещал, что некая персона обезврежена, и предлагал встретиться для важного разговора. В конце концов, следовало как-то решить судьбу сервиза графини Дюбарри. Письмо повез конюшонок Павлушка.

Ему было велено седлать Фирса и скакать сразу же. Потому, услышав стук копыт во дворе, Архаров рассердился – это что же, парень до сих пор собирался? Он подошел к открытому окну, чтобы изругать бездельника, и увидел Макарку.

– Ваша милость! – закричал Макарка, поднявшись в стременах. – Тимофей Кондратьевич велел сказать, что десятские Грызика и встретили, и проводили! И Скес с ними был! Так что все известно! И стерегут!

– Стой, жди меня! – приказал Архаров. И побежал вниз, и ворвался в людскую, где сидели за столом его молодцы.

– Каина обложили, – удержав голос, негромко сообщил он. – Кому неохота его брать – оставайтесь, кто желает – по коням!

Возбуждение, охватившее обер-полицмейстера, ему самому сильно не понравилось. Казалось – в теле появилась, как у железных кукол механиста Пьера Дюмолина, некая железная штуковина, вызывающая дрожь. Пока что силой воли можно было держать ее в узде. Но могло ли этой силы хватить надолго?

Он не мог рассуждать, как рассуждал на речном берегу и в спальне о погибшем «черте». К «черту» он отнесся философски – француз, итальянец, или кем там был покойник, служил врагам Отечества, и хотя он затеял убийство обер-полицмейстера, это дивным образом не вызывало у Архарова ни возбуждения, ни раздражения. Всякий из них делал свое дело, один сделал лучше, другой расплатился жизнью – вот и вся недолга.

Каин – это было нечто иное.

Архаров по сей день не мог простить ему той тревоги, свидетелем коей стал Шварц. Он ненавидел свой внутренний трепет – такой, по его мнению, должен был бы чувствовать самозванец при явлении подлинного хозяина.

И Архаров не был на Москве самозванцем, и Каин давно уже не был хозяином, а это первое впечатление, первое ощущение оказалось цепким и живучим. Следовало как-то от него избавляться – пока не заметили и не поделились друг с дружкой своим удивлением архаровцы.

Каина выследили не вовремя – обер-полицмейстер, хотя и показывал подчиненным хмурое спокойствие и готовность к действию, еще не остыл после беготни по берегу и погони за каретой.

Но откладывать это дело он не мог – мало ли, что придет в голову старому мошеннику? Сейчас он сидит в доме, а через полчаса явится к нему тот четвертый, которого дожидались «черт» с Елизарьевым в троице-Лыкове; непременно тот четвертый видел из кустов беготню архаровцев и слышал выстрелы; Каин же – отнюдь не дурак…

Архаровцы поднялись из-за стола. Первым, понятное дело, вскочил Федька.

– Пошли, товарищи, – сказал Ушаков. Это было правильно – по возрасту он самый старший из всех, так что даже к Архарову могли относиться эти слова.

– Телегу оставим здесь, – решил Архаров. – Нечего возить по Москве покойников всем на погляденье.

Спорить с ним не стали – тем более, что, прибыв в полицейскую контору, он сразу же отправил за мертвым телом, тяжело раненым незнакомцем и Семеном Елизарьевым экипаж с решетками на окнах под кожаными занавесками.

Тимофей уже был готов присоединиться к экспедиции, рядом с ним стояли оба Ивановых – Захар и Клашка.

– Он за Яузой, совсем рядом угнездился, на Николоямской, за Степановским храмом, – деловито доложил Тимофей. – Место удачное, там ямской двор поблизости, непременно он с ямщиками в сговоре. Так что, ваша милость, надо поторопиться. Домишко мы оцепили.

– Прелестно, – сказал Архаров.

– Ваша милость, прикажете брать? – спросил Тимофей.

– Да, Тимоша… – Архаров задумался. – Всем добираться пешком, поодиночке. Мы с поручиком Тучковым приедем чуть погодя. Пусть нас на набережной встретят. Ступай…

Затем он направился к себе в кабинет. Левушка шел следом, несколько встревоженный.

– Значит, твой приятель полагает, что всю московскую полицию надобно разогнать и новую завести, устроив ее более разумно? – спросил вдруг Архаров. – Что он тебе о том толковал?

– Толковал, что мало порядка, а порядок образуется, когда…

– Порядка ему, стало быть, мало. Ничего, сегодня его и заведем, порядок-то… Прискакал, два дня в канцелярии просидел – все про Москву понял! Тетрадочку написал! Что – небось, государыне подаст? И для того просил, чтобы я его представил государыне, чтобы тут же к ней с тетрадочкой?

Левушка не был пуглив и сегодня это снова доказал. Но сейчас он смотрел на старшего товарища – и ему делалось страшновато.

– Да ты что, Николаша?

– А что ж его никто из родни представить не мог? То есть, он хотел показать государыне, что в полицейских делах разбирается. Какого черта ты его привез?

Тут уж Левушка просто не знал, что ответить.

Все трое были преображенцы – и Архаров, и Лопухин, и Тучков. Дико было бы, коли бы один из них отказал другому в гостепримстве. Да и московские нравы были таковы, что какую-нибудь внучатную племянницу соседа покойного деверя принимали, как родную, и она гащивала по месяцу и более.

– Мы что, тебе не ко двору пришлись? – спросил Левушка.

Тут только Архаров опомнился.

Он сам не мог понять, почему вдруг напустился на друга. И, чтобы прервать этот разговор, крикнул, чтобы к нему вызвали Шварца.

Несколько минут спустя доложили – немца нигде нет.

Однако и ключей от подвальных помещений он не отдал. Архаров задумался и прошелся взад-вперед по кабинету. Левушка озадаченно наблюдал за ним.

Он понятия не имел о стычке Архарова со Шварцем.

Архаров же одновременно ощущал свою правоту в этом деле и хотел, чтобы откуда-нибудь вдруг взялся Шварц и поделился с ним невозмутимостью, как это уже не раз бывало.

В дверь поскреблись.

– Кого черти несут? – спросил Архаров.

Вошел Ваня Носатый.

– Я, ваша милость, по горячему следу кое-чего разведал.

– Ну?

– Наш голубчик там учителем танцевальным служил.

Архаров даже не нашелся, чего ответить.

Это было уже просто восхищение ловкостью французского шпиона. У графа Разумовского одиннадцать человек детей, денег на учителей он не жалеет, там целую шпионскую роту можно к делу приставить. В Петровском бывают и знатнейшие господа, особливо теперь, когда государыня в Москве и двор вместе с ней приехал. Это ж какие знакомства можно завести, привлекая дам грациозностью исполнения менуэтных, контрдансных и прочих па!

– Поедешь сейчас с нами, – сказал Ване Архаров. – Завтра продиктуешь канцеляристу донесение.

И дважды хлопнул Ваню по плечу. Это было – вроде ордена Андрея Первозванного, только на полицейский лад.

– А вот любопытно, есть ли и наши люди во французской столице? – спросил Левушка. – Тоже, поди, при знатных особах состоят и всюду нос суют – как ты полагаешь?

– Полагаю, что нет, – отвечал Архаров. – Иначе бы разнюхали, какую нам пакость с этим сервизом готовят. Сервиз, Тучков, не с луны свалился – его у ювелиров выкупали, как-то в Россию переправляли, и негодник Сартин о нем все превосходно знал. Разве что при посланниках обычно есть люди, которые этим занимаются – и то, как я погляжу, проку от них мало… шифрованные сообщения разве что писать…

– По-дурацки это все устроено, – согласился Левушка. – Ну, едем, что ли? А то вон солнце скоро сядет, а я еще хочу с Лопухиным кое-куда съездить.

Архаров сдержался. Легкомысленный Левушка так и не понял, что теперь о Лопухине лучше не говорить.

Ваня побежал вниз, раздобыл лошадь, зарядил пистолеты и был готов сопровождать господина обер-полицмейстера хоть в пекло.

Они поехали втроем, негромко переговариваясь – Ваня рассказывал о своих похождениях в Петровском, Левушка делал примечания.

В начале Николоямской их встретил Никишка, довел до нужного места, где все трое спешились, а он принял поводья.

Стемнело. Добропорядочные горожане спали, спали и ямщики на своем дворе – и те, что выезжали в ночь, и те, кто спозаранку. Архаров отметил, что несколько фонарей не горят, и положил себе завтра же с этим разобраться.

Никишка свистнул, из темноты отозвались, вышел Евдоким Ершов.

– Сюда пожалуйте, ваша милость, – сказал он.

Домишко оказался жалкий, на задворках маленького и заброшенного Яузского дворца. Но Каин, добираясь из Сибири в Москву, и не в таких живал.

– Мы пса отравили, двух мазов изловили, связали, прикажете привести? – спросил Евдоким, и тут же бесшумно подошел Тимофей.

– Не надобно. Кто в доме?

– Каин и маруха его, еще гируха, что бряйку стряпает, – отвечал Тимофей.

– Никого при оружии нет?

– Не должно быть, ваша милость. Хотите, в окошко пальнем, чтоб отозвались?

– Не надобно. Тучков, жди здесь.

Архаров направился через двор к крыльцу.

Он и не глядя видел – кто где из архаровцев стоит, перекрывая все входы и выходы.

– Кыш отсюда, – сказал оказавшемуся рядом Клашке.

И преспокойно пошел к низкой двери.

Дверь была заперта. Архаров треснул в нее левым кулаком.

– Отворяй, Иван Иванович! – крикнул он. – Не то подожжем с четырех углов! Побежишь, как таракан!

– Отворяю! – некоторое время спустя отозвался женский голос.

Дверь распахнулась. Архаров увидел в темных сенях девку с худощавым и неприятным лицом.

Отодвинув нее, он вошел в горницу. Девка осталась стоять в дверях.

Каин сидел у края стола и даже не встал при виде обер-полицмейстера. Одна нога у него была обута, другая – боса.

Стол был накрыт диковинно – крынка со сметаной и торчащей ложкой, тарелка с надкусанным калачом, другая – с французскими драже, фаянсовая кружка, дорогая табакерка с мелкими бриллиантами и золотой кофейник.

– Что, старая хворь разгулялась? – спросил Архаров.

– Выследили меня твои кобели, – отвечал Каин. – Отгулял я свое. Опять в Сибирь отправишь?

Архаров ничего не ответил, а лишь глядел на босую ногу, лишенную двух крайних пальцев, с незаживающей раной у щиколотки. Матвей говорил как-то, что рану в таком месте залечить трудней всего.

– Ну, бери, вяжи, что ли! – выкрикнул Каин.

Архаров и тут промолчал. Босая нога вызывала острую жалость – жалость к старческому обветшавшему телу.

В лицо Каину даже глядеть не хотелось – ничего там хорошего нет.

– Коли так, пойду я, Иван Иванович, – сказала девка. – Сманил меня, дуру… Не стану с тобой пропадать.

Архаров кивнул.

Он уже почти принял такое решение, которое позволяло обойтись без сурового допроса девки-сожительницы и людей, давших Каину приют.

Каин словно не слышал слов своей подруги.

Она зашла за длинную занавеску и вышла с немалым узлом, который несла легко, да и взгляда не прятала, не склонялась перед скверными обстоятельствами. Остановившись у стола, она посмотрела на кофейник и табакерку, взяла табакерку и сунула в узел.

Каин даже не шевельнулся.

– Пошла вон, – сказал Архаров.

– Я о нем, о всех его затеях, знать не знала. Сманил дуру, платья и серьги обещал…

– Пошла вон.

Девка вышла. Архаров слышал, как каблучки простучали по сеням, как хлопнула дверь.

Тогда только Каин поднял голову и посмотрел с некоторой надеждой.

– Говорил же тебе – сгинь из Москвы, – тихо произнес обер-полицмейстер.

– Так и уходил… А что, сударь, не отпустил бы ты меня? Я тебе про графа Матюшкина расскажу, про елтону его, и как граф Ховрин меня к ним посылал…

Теперь на Мишеля Ховрина можно было валить все, но Каин, скорее всего, сказал правду – кто бы, кроме покойного графа, свел его с «чертом», давним своим приятелем по шулерскому притону?

– …и как они меня с французом сводили, и на что подбивали. Да и не столь на мне вины, как на первый взгляд кажется. Э?

Архаров все смотрел на изуродованную ногу.

Каин непременно станет врать, выгораживая себя, объясняя свое предательство незнанием и обычной жаждой наживы, поливая грязью тех, к кому сам же пристал, предложив свои услуги. Кондратий Барыгин и Вакула его жалеть не станут. А меж тем только он и мог научить французов – кто бы еще так понял нрав Архарова, сперва сидящего сиднем в своем кабинете, а потом непременно прущему на рожон впереди всех? На чем, собственно, и была построена интрига…

Каин волновался – за руками-то следил, а пальцы ног поджались.

Жалкая, обреченная плоть…

– Говорил же тебе… – повторил Архаров, вынул из кармана руку с небольшим английским пистолетом и выстрелил Каину в грудь.

Пистолет меток лишь в ближнем бою. Тут же – ближе некуда, и сажени не будет.

Каин ахнул и повалился со скамьи.

Архаров даже не посмотрел на него – он знал, что выстрел был удачный, смертельный. Затем шагнул к столу, взял золотой кофейник, развернулся и пошел прочь из комнаты.

Он встал на крыльце, опустив дымящийся пистолет. Подбежали Тимофей, Ушаков, Максимка, Клашка Иванов, всех растолкал и пробился в первый ряд Федька.

Он был их командиром – а это значило, что ему ничего не надо объяснять подчиненным.

Архаровцы молча ждали – вдруг командир что-то скажет. А он, опустив голову, набычившись, не мог и не желал говорить, да и с крыльца сходить почему-то не хотел. Так и стоял: в одной руке английский пистолет, в другой французский кофейник.

Он сделал то, что должен был сделать, – уничтожил крысу. Как тот котишка из Каиновой басни. Две было возможности избавить Москву от этой крысы – выгнать навеки или убить. Выгнать не удалось. Но даже Шварц должен был бы понять – это наилучший выход из положения…

Если Архарову и случилось когда-либо убить человека – сам он об этом доподлинно не знал. Четыре года назад, в Чумной бунт, он приказывал солдатам стрелять по толпе и стрелял сам. И потом доводилось, но – в ходе схватки, когда и прочие палили, промахивались, попадали. Возможно, Каин был его первым покойником. Сам он не ощущал себя в эти минуты ни убийцей, ни палачом, ни исполнителем воли Божьей, ни даже офицером, исполнившим долг в меру своего разумения.

В его владения забралась хитрая и опасная крыса. Он ее пристрелил. Чего же более? Каин в его разумении уже давно не был человеком. Блажен, иже и скоты милует – эти слова из Священного Писания Архаров знал твердо и помиловал Каина примерно так же, как живую четвероногую и хвостатую крысу – уничтожил без лишнего мучительства. А в подвале довольно будет для допросов прочей Каиновой братии – узнав про гибель своего предводителя, мазы, несомненно, поумнеют и охотно расскажут все, что им известно, свалив при этом все грехи на покойника.

Крысы больше нет. А котишка, ни на кого не обращая внимания, зализывает раны, коих накопилось уже немало.

Архаровцы ждали, не решаясь заговорить с командиром, только что убившим человека – не в стычке, не в поединке, а как охотник пристреливает загнанного зверя. Каждый из них рад был бы изловить Каина и сдать его с рук на руки Шварцу, каждый преспокойно бы выстрелил в старика, коли не знал бы иного способа его задержать, но убивать человека, который окружен со всех сторон, убивать без особой нужды – этого они понять пока еще не могли.

И они искали оправдание для своего командира, и оно возникло едва ли не у всех разом.

– Вот и поплатился за Демку… – очень тихо сказал Тимофей.

– Царствие нашему Демке небесное, – добавил Ваня.

Устин был тут же, стоял позади всех, но Ваню расслышал.

За свою жизнь он повидал, пожалуй, столько же мертвых тел, сколько все архаровцы, вместе взятые. С ранней юности дьячок читал Псалтирь над покойниками. Проводя ночи возле открытого гроба, он освоился с присутствием смерти телесной. Правда, он позже всех догадался, что сделал Архаров, но раньше всех понял, как себя вести.

– Ваша милость, – сказал, подойдя к крыльцу, Устин. – Дозвольте мне там помолиться…

– Помолиться? – переспросил Архаров.

– Ваша милость, ему теперь молитва более, чем кому другому, надобна, – тихо произнес Устин и, изловчившись, проскользнул мимо Архарова в двери.

Архаров, медленно повернув голову, хмуро поглядел ему вслед. Устин несколько озадачил его своим деловитым исполнением христианского долга. Но, похоже, он был прав – по крайней мере, его голос, громко нарушивший возникшую после выстрела тишину, помог Архарову вновь ощутить течение времени.

И в мире, где только что снова появилось время, раздался стук копыт – пронесся, удаляясь, куда-то в сторону Яузы.

Архаров понял, кто покинул его, и дважды кивнул – иначе и быть не могло.

– Я, ваша милость, пошлю за телегой, – сказал Тимофей. – Там, поди, много чего еще найдется, что к нам доставить следует. Да и ту парочку мазов. Позвольте, ваша милость…

И Тимофей, взяв пистолет за ствол, забрал оружие у обер-полицмейстера. Архаров остался с кофейником.

Жизнь продолжалась, служба продолжалась, и все вдруг поняли, как следует себя вести: ни словом более не обмолвиться о Каине, как если бы он в Москве не появлялся, а так и сидел по сей день в сибирской каторге. Потом, собравшись у кого-нибудь поздно вечером, и можно будет потолковать о событии, сейчас же следует думать не о том, кто застрелен, а о том, кто жив.

Архаров прочитал на лицах это безмолвное общее решение. Иначе и быть не могло. Иначе эти люди не были бы его людьми.

– Ваша милость, что с девкой делать? – спросил, подойдя, Скес, показывая совершенное безразличие к судьбе Каина. – Там ее Захар держит, она божится, что вы ей дозволили уходить.

– Пошли, – сказал Архаров, и Скес повел его через темный двор к калитке.

Захар держал девку, вывернув ей руки так, что и не пошевелиться. Узел с вещами стоял у ее ног.

– Кто такова? – спросил Архаров.

– Катерина Печатниковых, – отвечала девка, и сразу было ясно – врет. – Не велите ему, ваше сиятельство, добро мое отнимать, сами ж позволили унести.

– Позволил… Где тело Костемарова?

– Какого еще Костемарова?

– Коли ты с Каином жила, должна знать.

– Да мало ли с кем он якшался? Я-то по другой части ему служила!

– Тебя мой человек видел, когда к Костемарову на замоскворецкий ваш хаз пробрался.

Федька рассказал лишь о девке, которая жила в том доме и имела некоторую власть. А желание власти на лице пленницы было написано огромными буквами, как в заглавии печатного указа.

– Ну, будешь ли говорить?

– Ничего не знаю, спала я с ним – и все, ваше сиятельство…

Архаров, не тратя времени, дал девке пощечину. Захар удержал ее от падения.

– Это тебя еще только приласкали, – сказал Захар, – а вдругорядь зубки полетят.

– В старый колодец кинули…

– Умница, – похвалил Архаров. – Давно бы так. Где колодец?

– За домом… там от навеса тропинка через огород… и направо…

– За что люблю Москву, так это за постоянство, – задумчиво произнес Архаров. – Как труп – так непременно в колодец. Ну, беги, да чтоб я тебя более на Москве не встречал!

– Отпустить, что ли? – удивился Захар.

– Отпускай. Да и узел свой пусть забирает. Грешно Каинову маруху нищей оставлять. Пошла вон!

Катиш подхватила свое имущество и побежала.

– Идем, – сказал Архаров Захару. – Нечего здесь время терять. Где там моя Фетида?

* * *

– Так вот оно каково, блудное парижское художество, – сказала государыня, обходя стол.

На столе был выставлен сервиз графини Дюбарри – весь целиком, включая самые малые ложечки. Сияло золото и тусклые блики гуляли по «мясной» красной яшме.

– Изрядно, – подтвердил фаворит, сопровождавший ее в этом путешествии. – Отродясь такой тонкой работы не видывал. Ну, господин обер-полицмейстер, добыча славная!

Архаров молча поклонился – он не хотел встревать в беседы с господином Потемкиным.

После завершения празднеств граф Орлов-Чесменский был приватно принят государыней и рассказал ей приключение с сервизом. Разумеется, она пожелала видеть произведение парижских ювелиров, и граф по такому случаю вызвал в Пречистенский дворец тех участников дела, коих знал сам – полковника Архарова и и поручика Тучкова. Особо замолвил словечко за полицейского служащего Федора Савина. Сам же отговорился то ли нездоровьем, то ли еще чем, и государыня не настаивала – знала, что ему неприятно находиться в обществе фаворита.

Архаров был в некотором затруднении – после той ночи, когда он расправился с Каином, Левушка от него сбежал и поселился у какой-то тетки. Пришлось просить о содействии капитан-поручика Лопухина, который также чувствовал себя неловко – Тучков наговорил ему каких-то невнятных ужасов, и Лопухин не знал, как же теперь вести себя с хозяином дома. Но он умел ладить со всеми и устроил так, что Архаров и Левушка встретились в приемной государыни.

Архаров по указанию графа привез с собой Федьку.

Федька наконец выспался, нога болеть перестала, перед столь важным визитом Архаров погнал его в баню, к тому же, обер-полицмейстер вызвал к себе знакомых купцов и велел спешно осчастливить подчиненного новым мундиром, туфлями, чулками – всем, что положено иметь на себе во время аудиенции. Купцы, сообразив, что Федьку ждет повышение в чине, благоразумно не поскупились и даже положили в карман кошелек с деньгами и табакерку. Утром Никодимка причесал его, загнул букли, напудрил – и вышел такой молодец, что, пока Архаров вел его по кривым и несуразным коридорам Пречистенского дворца, все встречние дамы и девицы заглядывались.

Левушка поклонился Архарову весьма сдержанно, зато подошел к Федьке и стал развлекать его беседой, в которой Архарову места не нашлось. Когда же они были впущены в кабинет, то держался ближе к фавориту, который тоже был рад его видеть – генерал-адьютант Потемкин уже более года был подполковником гвардии Преображенского полка.

Государыня и ее любимая подруга, графиня Брюс, пожелали знать подробности дела. Архаров не был великим рассказчиком, зато они умели задавать вопросы и понемногу вытянули из него всю историю – вплоть до перестрелки в Троице-Лыкове.

Фаворит, зная, что поручик Тучков тоже в сем деле участвовал, вовремя спросил о какой-то мелочи Левушку, а тот и рад стараться – весьма красочно живописал погоню за каретой.

Этот кундштюк Архаров раскусил – сам он был под покровительством графа Орлова-Чесменского, и фаворит не желал, чтобы государыня была к обер-полицмейстеру благосклонна, потому и выставлял вперед своего подчиненного. Опять же, Левушка хорош собой, на него дамам и посмотреть приятно, а опасности для фаворита не представляет – молодой вертопрах, умеющий ловко драться на шпагах, не более.

Федька стоял в уголке, ничего с перепугу не понимал в разговорах и смотрел в пол, лишь изредка осмеливаясь взглянуть на ее величество.

Государыня была очень хороша в платье из коричневого бархата – цвета желудя, отделанном только лентами и газом. Волосы она убрала просто – хотя придворные красавицы с каждым месяцем прибавляли вершок в росте из-за пышных своих причесок, Екатерине эта мода явно пришлась не по вкусу. Брюсша же, наоборот, взбивала волосы, как молоденькая щеголиха, и прическа ее была увенчана небольшими страусиными перьями.

– Я жду немалых неприятностей от французского посольства, – сказала государыня. – Ты, Николай Петрович, и не знаешь, а за нашим малым двором нужен пригляд… глаз да глаз!

Вспомнив русское выражение и применив его к месту, государыня улыбнулась.

Вот как раз это Архаров превосходно знал.

Именно теперь и знал в подробностях.

Он отправил Клавароша в Петровское – разбираться с тамошними французами. Как всегда, слуги знали о жизни господ более, чем им полагалось бы. Кроме сведений о танцевальном учителе Клаварош раздобыл всякие занятные подробности из придворной жизни Андрея Разумовского, графского сынка. Причем он никого не выспрашивал – подробности являлись сами, беспечно и непринужденно.

Разумовский-младший состоял при «малом дворе» – при наследнике-цесаревиче Павле Петровиче и его супруге. В Москве наблюдательные дамы подметили, что он за ней машет. Она же, особа весьма норовистая, с каждым днем все менее ладила со свекровью. Государыня не могла понять, как можно, столько лет прожив в России, не знать ни одного русского слова. А траты невестки приводили ее в скверное настроение. Она уж пыталась как-то воздействовать на бывшую принцессу Вильгельмину, ныне – великую княгиню Наталью Алексеевну, и собственного сына через того же Разумовского, чтобы как-то призвать их к порядку. Даже прямо рекомендовала по одежке протягивать ножки. Но строптивая невестка не поддавалась увещеваниям, делала долги – и кто-то из персонала графа Разумовского, подслушав некую беседу, уже рассказывал, что великая княгиня хочет сделать займ у европейских банкиров при посредничестве французских дипломатов.

Эта новость и дошла до ушей государыни. На нее-то и был сделан намек, понятный, как полагала царица, одному лишь фавориту.