Текст книги "Блудное художество"

– А ты, девка? – спросил он. – Охотой ли за моего молодца идешь?

– Так коли под венец зовет! – отвечала, вдруг осмелев, Наташка. – А я уж от него не отступлюсь!

– А то погляди – вон у меня какие орлы… – Архаров повернулся к подчиненным.

– Нет, нет, я уж решилась!

И Наташка прижалась к Устину всем телом. Он же стоял перед обер-полицмейстером, обхватив невесту правой рукой и глядя перед собой на удивление твердо и уверенно – как и должен глядеть мужчина, готовый защитить свою избранницу от любого покушения. Ему самому это было странно – а в ушах загремело вдруг радостное «Гряди, гряди!..», и он понял, что на небесах уже венчают его с Наташкой, и все сложилось настолько внезапно и радостно, что остается только принимать распахнутым сердцем, не боясь, способно ли оно вместить вместо необъятной скорби столь же необъятное счастье. И как еще способно!

Устин был готов противостоять и Марфе, и тому неведомому борову, и целому свету – ибо златые венцы того стоят. И он в своем противостоянии был не один. Их стало двое – жених и невеста, будущая семья. А за ними выстроились их незримые дети, уже взрослые почему-то, и дивным образом сделались видны всем, кто на тот час стоял у крыльца Рязанского подворья.

Архаров хотел было еще раз спросить Наташку – но ее лицо сказало ему более, чем любые слова.

Девушка с такой гордостью глядела на Устина, как будто говорила: Господи, вот счастье-то, что этот необыкновенный, замечательный человек выбрал меня и поведет под венец!

– Ишь ты… – сказал Архаров. – Ну что же… совет да любовь! На свадьбу-то позвать не забудь. Ну что, молодцы? Ура жениху и невесте?

– Ура! – отвечали архаровцы.

* * *

Обер-полицмейстер не любил, когда погода выкидывала коленца. Он сам был склонен к постоянству и того же требовал от погоды. А она, как назло, буянила и кобенилась напропалую.

После отчаянной жары грянул наконец дождь, вроде похолодало и полегчало, но к вечеру опять стало душно. Когда он явился домой, голова была совсем дурная. И только одна мысль освещала смутную душу, как лампадка: Господи, как хорошо-то будет, когда праздник окажется уже позади!

Ходынский луг опустеет, рабочие разберут все былое великолепие, корабли и крепости обратятся в доски и будут сложены на телеги. Князь Волконский желал употребить праздник на пользу делу – коли туда навезли несчетное количество возов песка, чтобы устроить «полуостров Крым», то будет чем засыпать колдобины. Луг следует выровнять и дать ему порасти травой, а на следующий год там уже можно ставить военный лагерь и проводить солдатские учения.

Главное же – полицейские, которые теперь заняты на празднике, вернутся в контору и займутся делами – ведь шуры и мазы не все пошли победу над турками праздновать, иные радуются, что некому их в Москве ловить, и шалят…

Левушки и Лопухина дома не было. Оба шастали по гостиным, вели светский образ жизни. Архаров с необъяснимым злорадством подумал, что баловство их скоро кончится – вернутся оба голубчика в полк и приступят к выполнению офицерских обязанностей.

Он заглянул к Меркурию Ивановичу узнать – не было ли известий от Саши.

Известий не было, и Архаров принял приглашение домоправителя выпить по малой стопочке. А потом как-то вышло, что Меркурий Иванович взял скрипку и заиграл, Архаров же сел на табурет, привалившись к стене, и через минуту уже перестал слышать музыку. Это с ним бывало обыкновенно, когда одолевали размышления.

Размышления же были малоприятные. Клубок злодеяний почти распутался, но изловить главных злодеев обер-полицмейстер пока не мог.

Их было двое – загадочный француз и Каин.

Насчет Каина Архаров не сомневался – рано или поздно шур Грызик явится к инвалиду Тетеркину за Марфиной записочкой. Можно бы и Скеса послать на поиски Грызика, но черт его разберет – мало ли что наобещал шуру Каин? Этим осведомителям можно было доверять лишь до появления любезного Ивана Ивановича…

Проклятые крысы!

Кто ж для них кот, черт бы их всех побрал?

А вот насчет француза были преогромные сомнения.

Архаров начал с самого начала – с письма де Сартина о пропавшем сервизе. Письмо оказалось ловушкой. И ловушкой, придуманной высокопоставленными особами. По времени замысел совпал с похищением авантурьеры из Ливорно.

То, что в злодее, бегавшем по Москве в полицейском мундире и убившем Абросимова, опознали штукаря, служившего шулерам, сперва казалось несуразным – зачем же де Сартин просил Архарова изловить шулеров, коли в их притоне нашел приют французский агент? Но если вспомнить, что рассказывал покойный Захаров про «Секретный кабинет» французского короля и про его личных шпионов, которые оказались не у дел и затаились, то все вставало на места.

Этот шпион, по стечению обстоятельств бывший еще и ловким штукарем, в нелегкое для себя время познакомился с Дюкро-Перреном и выдал себя за итальянца. Притон в Кожевниках был для него просто замечательным местечком – туда съезжалось немало знатных особ, и хотя Москва – не Санкт-Петербург, придворные новости являются тут с двухнедельным опозданием, однако можно свести знакомство с людьми, которые имеют множество почтенной родни и не сегодня-завтра окажутся при дворе. Опять же, в притоне, за игрой, да еще ублажаемые французскими девками, они много чего могут наболтать.

Если допустить, что «черт», надававший оплеух крепостным актерам и проявивший заботу о голштинце Брокдорфе, был тем самым мнимым итальянцем, то многое становится ясно в заговоре князя Горелова. Горелов мог сойтись со шпионом в Кожевниках и стать игрушкой в его хитроумных руках.

И то, что «черт» оказался на придворном маскараде, куда пускали по приглашениям, подтверждало догадку: он имел-таки знакомства среди московской знати, и кто-то раздобыл для него приглашение. Может статься, Матюшкины. А коли так – то не стоит ли за Матюшкиными французский посланник, господин Дюран де Дистроф? Сие выглядело куда как соблазнительно…

Далее – этот «черт» отнюдь не был ленив. Он сам присматривал за всем, что связано с золотым сервизом. Когда возникла опасность, что сервиз будет найден Скитайлой, «черт» убрал Скитайлу, да так ловко, что и следов не сыскать. И далее он, как кукольник, дергающий фигуры за ниточки, разыгрывал пьесу: то треть сервиза появлялась, то сухарница. А все затем, чтобы вызвать у Архарова ярость и азарт. Тут он правильно рассчитал – и ярость, и азарт явились, как по зову…

Только вот где его теперь искать?

О том, как вышло, что спелись французский шпион с Каином, Архаров пока не думал. Но полагал, что некоторую роль в этом неожиданном содружестве играл граф Ховрин – ныне покойный. Для чего он притащился на Пречестенку, переобевшись иноком, да еще и прихватил с собой свою девку, знал, возможно, только он сам.

Ховрин, как и князь Горелов, много набедокурил в компании шулеров. «Черт», пожалуй, такое про него знает, что ни в сказке сказать, ни пером описать. И с Каином у Ховрина было занятное знакомство – хитрый Каин заморочил ему чем-то голову и захватил его в плен. Опять же – вместе с девкой… тьфу!..

Архаров внезапно разозлился и на себя, и на Меркурия Ивановича, чью музыку вновь услышал. Это скрипка навевала дурацкие воспоминания! Потому он резко встал и вышел, не сказав ни слова, из комнаты домоправителя.

Когда обер-полицмейстер пришел к себе в спальню, за окном уж стемнело, и он был очень сам собой недоволен – собирался же лечь пораньше. Даже ругнул Никодимку – зачем камердинер не присмотрел за барином и вовремя не позвал его спать.

Постель была свежа, прохладна и приятна – льняные простыни отрадны летом, в них горячему телу – блаженство. Архаров снял с себя решительно все и растянулся, раскинул руки, бормоча: хорошо-о-о…

Никодимка поскребся в дверь.

– Чего тебе, дармоед? – спросил уже засыпающий Архаров.

– Ваши милости, к вам Арсеньев просится.

– Какого черта… гони в шею…

– Сказывал, дело наиважнейшее.

– Ну, пусти…

Вошел Тимофей, поклонился.

– Ваша милость, беда.

– Что такое?

– Учителишку убили.

– Какого еще учителишку?

– Который кавалером де Берни притворялся.

Архаров, как был, голышом, выметнулся из-под льняной простыни и сел.

– Рассказывай, что там вышло!

– Ваша милость, десятские подвели. У нас было назначено, кто за тем домом в Скатертном присматривает. И даже на время праздника присмотр был. А после праздника – людей не дозовешься. Это дармовое вино на Ходынке мы еще неделю расхлебывать будем.

– Коли не более… – буркнул Архаров, вспомнив Козье болото, как раз на полпути от города к Ходынскому лугу. Оно порой возвращает покойничков совершенно неожиданным образом…

– Так, ваша милость, сейчас-то наш человек там на пост заступил. И, как в доме поднялась суматоха, тут же туда пробрался. Я его с собой привез, он внизу, в сенях, ждет.

– Веди сюда, – и Архаров, в ожидании десятского, поглядел было на шлафрок, ужаснулся – в нем весь на пот изойдешь! – и завернулся в простыню на манер фигуры древнего победоносного грека, которых на Ходынском лугу было целое войско на фронтонах деревянных храмов.

Десятский оказался худеньким молодым человеком, лет шестнадцати, сильно смахивал на Сашу Коробова и вид имел взъерошенный – вздернутый нос, выбившийся из прически хохолок надо лбом, смешная манера вскидывать голову, словно пытаясь боднуть затылком кого-то незримого.

– Вот, ваша милость, студент…

– Сам вижу, что студент. Эти мне московские мещане… Нет чтоб плечистого молодца в десятские выставить – они детей присылают… Как звать?

– Ильей Чурсиным, – ответил за юношу Тимофей. – Он у нас новенький, старается, а живет там же неподалеку.

– Докладывай, Чурсин. Только не про свои похождения, как ты стоял да как ты бегал, а про покойника.

Десятский открыл было рот, пораженный обер-полицмейстерской проницательностью, да тут же захлопнул.

– Я, ваша милость, их сторожа расспрашивал. В доме внизу живут вдова Матрена Огаркова с малолетними внуками, две ее дворовые девки, стряпуха, сторож, верхнее жилье сдали полковнику Шитову с семейством. Так жильцы все, и с детьми, поехали в гости, а француз-учитель дома остался. Вернулись и для чего-то к нему заглянули. А он лежит мертвый. Сторож божится, что никто чужой в дом не приходил.

– Это, ваша милость, злодей тем же путем через крышу пробрался, которым сам француз выходил, – перебил Тимофей.

– Сдается, так. Далее.

– Они шум подняли. Я вошел и посмотрел на тело. Они на нем камзол расстегнули, грудь открыли… я ранку малую видел…

– Вот, вапа милость. Опять стилет.

– Да и без стилета ясно, чья работа…

– Нет, ваша милость, – вдруг объявил Тимофей. – Мы знаем, что злодей навычен стилетом колоть. А кто французишку заколол – того мы не знаем.

– Это как же?

– А так, ваша милость, что стилет, из чулана украденный, до сих пор неведомо где.

Архаров задумался.

– Тебе когда велено было на пост заступать? – спросил он Чурсина.

– Как стемнеет, ваша милость, и до рассвета ходить.

– Когда пришел – никого из наших не видел?

– Нет, ваша милость.

– А ты всех полицейских в лицо знаешь? Может, был полицейский в мундире, с кем ты не знаком?

Архаров имел в виду до сих пор не найденного Семена Елизарьева.

– Нет, ваша милость… не было такого…

– Прелестно. Тимоша, узнай, кто из десятский пьяный валялся. Может, его с умыслом напоили. Ступайте теперь оба.

Тимофей увел десятского, ошаршенного тем, что угодил в спальню самого обер-полицмейстера и видел сию важную особу завернутой в простыню.

Архаров же крепко задумался.

Почему закололи безобидного французишку – понятно. Он мог опознать «черта». Стало быть, «черт» чует, что ему наступают на пятки. Кто еще мог бы его опознать? Епишка Арсеньев? Марья Легобытова? Но Епишку и Марью не выпускают с Рязанского подворья, хотя детишки всем изрядно надоели. Родня Семена Елизарьева, которая знает его как Антона Афанасьевича Фалька? Нет, тех он крепко запугал…

Стилет, будь он неладен…

Его мог вынести Демка и зачем-то передать Семену Елизарьеву. Мог вынести и Семен – он, как оказалось, приходил навещать старых приятелей. А мог быть и кто-то третий…

Этот третий сидел, затаившись, а чего ждал – непонятно.

Поскольку интрига вокруг блудного сервиза разлетелась в пух и прах, все ее участники притихли. По крайней мере, должны притихнуть и выждать время, чтобы стало ясно, какими сведениями полиция располагает, а до каких не добралась.

Если в полицейской конторе сидит этот третий, вооруженный стилетом, то какой в его действиях смысл? Для чего он стянул именно этот необычайный клинок?

А смысл таков: коли будет найдено еще одно тело с особой трехгранной ранкой на груди, против сердца, то и это убийство спишут на загадочного «черта», которого будут искать, хотя он к тому времени будет, может, уже в Париже. А неуловимый третий, так и останется служить, вынюхивая полицейские новости и исправно донося их до противника.

И получалось, что снова под подозрением – все…

С этой мыслью Архаров провалился в неприятный, чугунный какой-то сон – и не на шутку перепугался, когда ощутил, что ноги его придавлены каменным одеялом, тяжесть ползет к горлу. Он во сне стал читать «Отче наш», проснулся, понял, что ночной кошмар удалось одолеть, и заснул снова, уже более мирно.

Утром в спальню заглянул очень довольный Никодимка.

– Господин Коробов вернуться изволил!

– Прелестно! Тащи его сюда!

– Так ваши милости, он к рассвету прибрел и чуть на крыльце не повалился! Спит теперь без задних ног! А грязен-то – как прах! Мы уж с него чулочки сняли, а чулочки в углу поставить – так сами стоять будут! И кафтанчик его нарядный чуть не в навозе вымазан…

– Где ж его нелегкая носила? Подавай кофей скорее. Как на дворе?

– Денек жаркий будет, так я вашим милостям опять окрошечки привезу! Ледяной, с семужкой или с севрюжинкой! Нешто в «Татьянке» такую окрошку подадут, как ваши милости любить изволят?

И Никодимка, счастливый оттого, что все в доме благолепно, и хозяин мирно настроен, и секретарь приплелся живой и невредимый, побежал прочь – чтобы черед несколько минут явиться с серебряным подносом.

Он стал сервировать фрыштик. Архаров схватил сладкий сухарик и, не дожидаясь кофея, начал его грызть.

Неожиданно под кроватью пискнуло и завозилось.

– Черт знает что! – воскликнул Архаров. – Никодимка!!! Дармоед! Мыши среди бела дня в спальне пищат! Полон дом дворни – некому кота, что ли, принести?!

Никодимка прекрасно знал – грызуны завелись от архаровских любимых сухарей. И знал, что Архаров осознает свою вину в этой неприятности. Поэтому он молча вышел и вернулся с лакеем Иваном. Иван держал наготове большой веник, тут же опустился на колени и принялся старательно выметать крошки, забирась в самые дальние подкроватные уголки. И тут послышалось тихое шипение.

– А ну, вылазь, вылазь! – загребая веником, потребовал Иван.

Из-под кровати выглянула усатая взъерошенная рожица – и тут же Архаров, нагнувшись, ловко подхватил котенка под брюшко, поставил на простыню.

Котенок чувствовал себя, впрочем, весьма уверенно – стоял, задрав хвост, и глядел на Архарова очень знакомыми раскосыми глазищами.

– Извольте, ваша милость, я заберу, – сказал Иван. – В людской девки завели, а она, дурочка, сюда забежала.

– Погоди забирать, – велел Архаров. Котенок ему нравился, хотя был невыразительной дворовой масти – в серо-бурую полоску, лишь на мордочке внизу – белое пятно. Котенок откуда-то знал, что тут ему – самое место.

Иван вновь полез веником под кровать и вымел придушенную мышь.

– Ишь ты! – сказал он. – И точно, что мышеловка. Девки сказывали, ее матка тем славится.

– Девки пусть другую кошку заводят, – распорядился Архаров. – Эта пока тут поживет. А звать ее будем… Дунька. Дунька!

Котенок самоуверенно глядел на Архарова зелеными глазищами. Примерно так же, как другая Дунька в тот первый раз, когда примчалась сюда, незваная-непрошеная.

– Привыкнет, – сказал Иван. – Мышеловки умные. А бывают кошки-крысоловки, те в большой цене.

– Ступай, – велел Архаров. – Стой. Пусть с кухни плошку молока принесут.

Явление котенка было кстати – добрый ангел подал знак.

– Потому что они – крысы, а мы с тобой – коты, ясно? – объяснил зверьку Архаров и одним пальцем почесал под мордочкой. – Господин Тучков проснуться изволил?

– Их милости спят, а господин Лопухин спозаранку кофею спросили и лежат с книжицей в постели, – доложил Иван. – Даже вслух читать изволят по-всякому.

– Как это по-всякому?

– На разные лады. То горестно, то весело, и даже вроде как петь изволят.

– Дуралей, это они вирши декламируют! – блеснул познаниями Никодимка.

– Тучкова – будить и ко мне гнать в тычки, – распорядился Архаров. – И без нежностей! Я вас знаю, он у вас любимчик.

Это было чистой правдой – вся архаровская дворня Левушку обожала. Как-то он, шумный и на первый взгляд весьма легкомысленный вертопрах, умудрялся привязывать к себе людей – архаровцы тоже стали его лучшими приятелями.

Но Тучков ворчал сквозь сон, лягался, и к тому часу, как Архаров уже был готов выезжать, его не удалось извлечь из постели.

Архаров был этим сильно недоволен, а тут еще пришел кучер Сенька, тоже очень сердитый, и сказал, что коли и дальше ездить по колдобинам Ходынки, то экипаж и вовсе развалится, а так – лишь чеку потеряли да с рессорами нечто страшное творится. Выезжать на карете, которая может рассыпаться на ходу, он категорически отказался, однако обещал с помощью Михея и Тихона к обеду все починить.

– Ладно, как починишь – сразу и езжай к конторе, – велел Архаров. – А сейчас раздобудь мне извозчика, да почище.

Оказавшись в палатах Рязанского подворья, он первым делом вызвал к себе Шварца.

– Слыхал новость, Карл Иванович?

– Ваша милость имеет в виду мусью Дюбуа?

– Да, французишку. Докопайся, кто из десятских должен был там вечером бродить, отправь в подвал пьяную скотину! Все ж им растолковали, показали, как там можно по крыше лазить! Нет же, праздник они справляют! Турку они одолели! Сукины дети…

Немец всей физиономией дал понять, что чувства обер-полицмейстера он разделяет.

– А с утра Коробов вернулся. Проспится – наверняка что-то важное доложит. Не иначе, они с Федькой того шута горохового выследили! Это было бы кстати, да только знаешь что, Карл Иванович? Сдается, я уже с ума съехал малость, – признался Архаров.

– Каковы признаки умопомешательства вашей милости? – деловито осведомился немец.

– Француза стилетом закололи. Кто – неведомо… молчи! Ты не первый год в полиции служишь! Убийца следов не оставил, и записки – я-де сотворил – также нет. Это мог быть и наш «черт», который стоял за прошлогодними проказами князя Горелова, но мог быть и тот, кто стянул из твоего подвала стилет. Демки уж нет, царствие ему небесное, но где-то ж тот стилет обретается? Коли не Демка его взял и не Елизарьев – статочно, кто-то из наших? И вот теперь надобно собирать людей, чтобы изловить наконец того штукаря, а я сижу сейчасс тобой в кабинете и боюсь звать их сюда! Понимаешь? – взволнованно спросил Архаров. – Как погляжу в их рожи – так все, мать бы их, праведники, все честно служат! А кто-то один – со стилетом за пазухой… И в самый неподходящий миг сие объявится! Что скажешь?

Шварц молчал.

– А я гляжу на них – и в упор этого сукина сына не вижу…

– Ваша милость, коли это кто-то из наших служащих, то он бы уж давно убил сына Тимофея Арсеньева и Марью Легобытову, которые имели несчастье видеть убийц Федосьи Арсеньевой, – рассудительно молвил Шварц.

– Ох, еще и та Федосья… Скажи, Карл Иванович, это ж какую черноту души надобно иметь, чтобы использовать труп вроде метки на заборе – сюда, мол, пожалуйте, по ступенечкам, не споткнитесь, вот тут нечто любопытное вас ожидает! – воскликнул Архаров, некстати разволновавшись.

Он сам себя превосходно понимал. Это была тревога, предвещавшая завершение долгого и малоприятного дела. Сейчас малейшая ошибка была недопустима. И он не стыдился своего беспокойства – тем более, что знал: сейчас Шварц скажет нечто разумное и придется угомониться.

– Да, ваша милость, не всякий додумается переодеть бабу в мужской армяк и завести ее в подвал для того лишь, чтобы мы проявили в сем подвале ожидаемое любопытство. Но следует помнить, что злодей уже знали, чья она жена, и главной их целью было поставить ловушку на Костемарова, сделав его пребывание в полицейской конторе невозможным.

– А что до Епишки и Легобытовой, так они весь день на дворе, все их видят, ночью же Барыгин их запирает. Так что, коли стилет у кого-то из наших, ему еще надобно исхитриться. Хотя именно сейчас… – Архаров задумался.

Мысль возникла неприятная.

Если «черт» подкупил кого-то из его орлов, то именно сейчас этот «черт», вынужденный удариться в бега, может взять с собой и предателя. То есть, терять этому вероятному похитителю стилета будет уже нечего – и он перед побегом по приказу «черта» прикончит и Марью Легобытову, и Епишку, чтобы уж концы в воду.

– Николай Петрович, я уверен, что никто из служащих не подкуплен французскими злодеями, – твердо сказал Шварц.

– А я вот уже ни в чем не уверен.

– Тревога ваша, сударь, напрасна. Вы измыслили теорию, но вся эта теория пригодна лишь для дискуссии о ней. Позволите идти?

– Ступай…

До явления Саши Коробова и Левушки, которые прибыли вместе на извозчике, Архаров занимался обычными делами – выслушивал донесения, приказывал читать бумаги, распорядился взять штраф с мясников, торговавших тухлым мясом, и не слушать их причитаний о жаре и растаявшем леднике.

И выстраивал в голове прескверное здание домысла.

Раненый Степан Канзафаров рассказал то, что знал: ловкач, в коем Саша опознал шута из шулерского притона, а Федька – убийцу Абросимова, исчез. Пропасть в праздничной толпе несложно. Однако за ним бросились Саша и Федька. Саша – не боец, слабосилен, Федька – боец, но временно охромел. Они могут вдвоем выследить «черта» и позвать на помощь полицейских драгун. Отчего же они этого не сделали? Не оттого ли, что кто-то из архаровцев, нынешний владелец стилета, помог «черту» скрыться?

Дверь приоткрылась.

– Николаша, я его привез, – сказал, входя, Левушка. – Ты уж его прости, он всю ночь пешком откуда-то шел, ты бы и сам после такого променада заснул, как убитый.

– Коробов, не прячься, входи, – велел Архаров. – Садись и рассказывай скорее, что там у вас вышло.

– Простите, Николай Петрович… я три ночи не спал… – жалобно сказал Саша. – Только в телеге немного, да вот сейчас часа, наверно, два… И пахнет от меня прескверно…

– В баню потом пойдешь. Докладывай кратко: где сейчас этот злодей?

– Кабы я знал! Ваша милость, мы с Федей сопроводили его до сельца, Федя в тех краях отродясь не бывал, сельцо малое, дворов с полсотни, а я тоже, хоть и коренной москвич…

– Прелестно. Как же мы его найдем?

– Я, ваша милость, путь запомнил. Позвольте, нарисую.

Как всегда, чернила в чернильнице на архаровском столе высохли, а при попытке все же нашарить их на самом дне перо уткнулось в еще живую муху. Послали в канцелярию, и очень скоро Саша уже чертил ровные линии.

– Вот тут, ваша милость, село. От него идти берегом против течения, и там баба держит перевоз. Она меня научила – вон там, говорит, будет Тушино, и за Тушиным выйдешь на большую дорогу, и по ней прямиком до Москвы, а ехать верст пятнадцать.

– Так ты ехал?

– На чем же, Николай Петрович? Даже телеги не случилось попутной. К тому же, ночь. Кто не спит – тот, поди, на Ходынском лугу еще гуляет. Я шел – так шум слышал, фейерверк видел.

– Что ж ты у бабы не спросил, как сельцо зовется?

Саша вздохнул и развел руками.

Архаров посмотрел на план и велел канцеляристу Щербачову как следует покопаться в шкафах. У него были подробные планы многих московских кварталов – те, кто желал строиться, не могли и сарая поставить без разрешения из полиции, а приносимые ими рисунки так и оставались в полицейском хозяйстве. Однако ж сельцо явно было за московскими пределами.

Щербачов принес, что нашлось, выложил на столе, и тогда в кабинет поочередно пошли все, кто на тот час были в конторе. Каждому Архаров показывал планы, проводил пальцем и говорил:

– Ходынский луг проехали, Всехсвятское проехали, что у нас там дальше?

Ваня Носатый сам сделал Саше несколько вопросов и вывел пальцем дугу.

– Вот как он шел, ваша милость. Через Тушино к перевозу, а сельцо то – либо Строгино, либо Троице-Лыково, я там живал.

– Побудь тут, глядишь, еще чего припомнишь, – велел Архаров. – Далеко ж он забрался. Мы, москвичи, такого села сразу не вспомним, а он, черт французский, нашел! И что – Федька там остался следить?

– Да, ваша милость. Он лошадь из телеги выпряг, коли что – на лошади гнаться будет.

– Постой… А где вы телегу с лошадью взяли?

– Ох, Николай Петрович, не поверите – увели…

– Архаровцы! – завопил радостный Левушка. – Натуральные архаровцы!

– Ваня, ты те края знаешь? – спросил Архаров.

– Как не знать. Я, ваша милость, из крепостных графа Разумовского, потому и в Троице-Лыкове бывал, это их владение.

Ваня сообщил это преспокойно, уверенный, что обер-полицмейстер его бывшему барину не выдаст. И он был прав – Архаров почитал себя чем-то вроде монарха Рязанского подворья, и как спокон веку не было выдачи с Дону, так не было выдачи и из полицейской конторы – за тех, кто там прижился и служил честно, Архаров был готов воевать хоть с Разумовским, хоть с графом Паниным, хоть с фаворитом.

– Сядь с Коробовым, пусть он тебе растолкует, как они с Федькой туда забрались и где их нелегкая трое суток носила. Сашка, возьми бумаги побольше, все запиши и зарисуй.

– Ваша милость, упустим! – воскликнул Саша. – Я всю ночь шел – так одному Богу ведомо, там ли они еще, или за ночь еще куда убрались!

– Ступай и разберись сам, где ты все эти дни шатался! – прикрикнул Архаров. – А когда и как злодеев брать – это уж позволь мне знать!

Он остался в кабинете с Левушкой.

– А что, Тучков, ведь придется нам с тобой вдвоем этого черта брать.

– А архаровцы?

– Что – архаровцы…

Он хотел было сказать, что среди них, похоже, есть предатель, да только махнул рукой.

Левушка посмотрел на него с великим подозрением.

Архаров уже не первый год сам с собой имел дело. Он понимал, что оттягивает тот миг, когда придется собирать всех, кто подвернется, и ехать в незнакомое сельцо Троице-Лыково. Кабы речь шла о чем-то менее значительном – не суетился бы. Но упускать «черта» он не желал.

– Кому из нас ты не доверяешь? – вдруг спросил Левушка.

– Кабы я знал…

– Мне – доверяешь?

– Тебе – да.

– Сашке?

– Да.

– Герру Шварцу.

– Да, – подумав, отвечал Архаров.

– Ване Носатому?

– Он тоже мог взять стилет.

– Какой стилет?

– Кто-то из наших у Шварца из чулана стилет стянул… ох, долго объяснять.

– Феде доверяешь?

Архаров хмыкнул. Пожалуй, этого орла он не подозревал – Федька был открыт душой, что на уме – то на языке, и мысль украсть оружие вряд ли бы наведалась в его шалую голову.

– Клаварошу?

Тут Левушка ответа не получил – потому что Архаров принялся выстраивать возможную связь между своим французом и тем загадочным «чертом», что затевает международные интриги. Почем знать, откуда взялся на Москве Жан-Луи Клаварош? Если «черт» тут не первый год сидит, то и Клаварош… Опять же – говорит, что служил кучером, а манеры – лучше, чем у маркиза.

– Тимофею Арсеньеву?

Тимофей был мужчина степенный, неторопливый, надежный – лицо не лгало, да ведь в душу-то не заглянешь?

– Упустим – кого винить станешь? – спросил Левушка.

– Да сейчас соберемся и поедем…

Левушка выскочил за дверь. Архаров вздохнул. Он ничего не мог с собой поделать – подозрительность сидела в нем, как жало овода, причиняя немалое беспокойство.

Он снова перебрал в уме всех, кого хотел бы взять в это дело. Состояние было мучительное – встать бы из-за стола, на все плюнув, крикнуть, велеть всем собираться, а он не мог.

Постучав, вошел Шварц.

– Что скажешь, Карл Иванович?

– Ванюша с Сашей целую карту нарисовали. Коли преступник и впрямь в Троице-Лыкове, я бы советовал вашей милости послать за Фетидой и полицейских также посадить на лошадей. Ваня утверждает, что есть удобные броды, тем более теперь, когда по случаю жары вода стоит низко.

– Карл Иванович, ты Ване во всем доверяешь?

– Вы предполагаете, будто он похитил стилет из чулана?

– Да ни хрена я не предполагаю! Ладно, вели всем собираться…

Но сам Архаров не поднялся из-за стола, а едва ли не улегся на столешнице.

Шварц тоже с места не сдвинулся, а стоял, как вкопанный, и беззвучно шевелил губами – но не произнося неслышимые слова, а так, словно по губам ползало, не желая улетать или падать вниз, некое неприятное насекомое. Правую руку же сунул за пазуху.

– Не извольте беспокоиться о стилете, ваша милость, – вдруг сказал немец. – Вот он.

И на архаровский стол лег длинный и тонкий нож с необычным для Москвы трехгранным лезвием.

– Мать честная, Богородица лесная! Откуда это? – спросил Архаров.

– Из подвала, сударь.

Вообще Архаров был довольно сообразителен. Но сейчас все получалось не так – Шварц, как полагалось бы, не рассказывал подробностей, да и вошел столь буднично, как если бы доложил о прибытии телеги с дровами, а не об этой страшной находке. Что-то со стилетом было не так… и вдруг явилась догадка…

– Так, выходит, твоя работа, черная душа, – тусклым голосом сказал Архаров.

– Моя, сударь, – преспокойно отвечал Шварц.

И видно было, что совесть его молчит.

– Припрятал и поднял суматоху.

– Именно так.

– Иного ничего выдумать не мог?

– Я должен был посеять меж ними тревогу. Иначе я никак бы не заставил всех полицейских разом проявить бдительность.

– Да уж заставил…

Архаров отвернулся. Ему даже видеть немца не хотелось.

– Очевидно, вы, ваша милость, мало имели дело с людьми невиновными, – сказал Шварц. – Невиновные не склонны к сочувствию своим виноватым товарищам и потому весьма ленивы. Я же поставил всех служащих полицейской конторы в положение виновных – ибо подозрение в краже стилета ложилось на всех, включая меня самого и даже на вас, сударь. Потому все засуетились, ища способа обелить себя. И таким образом вспомнили визитации старых полицейских, назвали имена, остальное же было несложно, коли изволите вспомнить. Абросимов и Савин разом отправились искать Елизарова. И, коли угодно вспомнить, он явился виновником…

– Но ты знал, черт тебя побери, что все подозрения лягут на Костемарова?! – вдруг заорал Архаров.

– Сему молодому наглецу сие было бы весьма полезно.

– А коли так – ступай и приведи его сюда! Сейчас же! Живого! Невредимого!

Архаров был неимоверно зол. Злость эта долго медлила явиться на свет, но теперь вскипела наконец – и кулаки чесались сбить немца с ног зубодробительным ударом.

– Мне незачем ходить за Костемаровым, – отвечал Шварц. – Осознавая обстоятельства, я готов заказать по нему панихиду.