Текст книги "Из России в Китай. Путь длиною в сто лет"

Глава 10
Лубянка, Бутырка, Таганка

Ранней весной 1993 года я с дочерью Инной, слегка волнуясь, шла по Большой Лубянке вверх, в сторону центра. Мы подошли к старинному зданию, окрашенному в светло-синий цвет, поднялись на крыльцо флигеля, где висела неброская доска с надписью: «Приемная КГБ».

Совсем недавно я услышала, что КГБ частично открыл архивы и допускает к ним прямых родственников репрессированных лиц. Такую возможность нельзя было упускать.

В начале 90-х все делалось довольно открыто и просто. У нас не спросили никаких подтверждений родства, а у меня ведь даже паспорт был иностранный, с другим именем. Мы с дочерью просто заполнили анкеты, попросили выдать для прочтения дело заключенного Ли Мина (Ли Лисаня), арестованного в феврале 1938 года.

Через пару дней, в назначенный срок, снова пришли в эту маленькую темноватую приемную. Нам вынесли толстую архивную папку в грубом картонном переплете, сброшюрованную так, как это полагалось в 30-е годы. Рукописные листы пожелтевшей бумаги, фиолетовые чернила…

– Наверное, с тех самых пор к этой папке никто и не прикасался? – вырвалось у меня.

– Ну что вы! Совсем недавно, когда Ельцин собирался в Китай, у нас попросили это дело, – с улыбкой ответствовал некий сотрудник в чине полковника, явившийся вместе с секретаршей, которая выдала нам папку.

Он с откровенным, но доброжелательным любопытством разглядывал меня.

Зачем Ельцину понадобился Ли Лисань? Этот вопрос я, конечно, не задала вслух. И ответственный сотрудник меня особо не интересовал. Взгляд притягивала только эта, когда-то сугубо секретная папка. Не думала я, что когда-нибудь возьму ее в руки!

– Мы выдаем официальные справки о реабилитации за отсутствием состава преступления. Вы не хотите получить для своего мужа? – продолжал разговор сотрудник.

– Нет. Это ему уже не нужно.

– А вам?

– И нам тоже. В Китае его никогда не считали виновным.

Это была правда. Мне от них не нужно было ничего. Просто хотелось узнать во всех подробностях, как оно было.

Нам позволили прийти несколько раз, сделать выписки и даже любезно – в порядке исключения – передали ксерокопии нескольких (но не всех!) страниц по нашему выбору. Читая эти страницы, за скупым языком которых крылось столько тягостных эпизодов и мучительных переживаний, я будто слышала голос Ли Мина, вспоминающего те 22 тюремных месяца.

* * *

На Лубянке Ли Мина провели по темному коридору и втолкнули, вернее, втиснули через дверь. Помещение было до отказа набито людьми. Они стояли вплотную друг к другу, вытянув руки по швам, словно по стойке «смирно» – даже шевельнуться было невозможно. Руки и ноги затекали, деревенели, мучительно ныла поясница. Так они простояли часа три – четыре. Потом началось какое-то движение – арестованных стали выводить по одному. Дошла очередь и до Ли Мина.

Опять его вели длинным коридором, пока он не оказался в комнате, где с него сняли поясной ремень и выдернули шнурки из ботинок – а то еще, чего доброго, вздумает повеситься!

Срезали пуговицы с брюк: держась за штаны, далеко не убежишь. И вот он в камере, где на нарах сидит и лежит тридцать – сорок человек.

Пока это было предварительное заключение. Ли Мину запомнился первый вызов на допрос. Сидевший за столом военный, не поднимая головы, обыденным голосом спросил:

– Фамилия? Занятие?

Ли Мин ответил, что теперешняя фамилия – это его партийный псевдоним, а в Китае он известен как Ли Лисань, что он профессиональный революционер, член ЦК КПК. Военный вскинул голову с недоумением и вдруг, грохнув кулаком по столу, рявкнул:

– Врешь, сволочь!

«Значит, они даже не знают по-настоящему, кого берут, – подумал тогда Ли Мин. – Просто хватают по заранее составленному списку».

Кто же готовил эти списки? Теперь я думаю, что в отношении китайцев это, скорее всего, было делом рук Ван Мина и Кан Шэна, которые перед отъездом в Китай в 1937 году, по свидетельствам многих, составили такой «черный список» китайских коммунистов, остававшихся в Советском Союзе. На Ван Мина, как на виновника своего ареста, указывал в последний год жизни и Ли Лисань.

Потянулись тюремные будни. Допрос следовал за допросом – вызывали то днем, то ночью. Разговаривали грубо, орали. Требовали признаться в преступлениях, которых он не совершал: Ли Мину инкриминировали участие в «контрреволюционной троцкистской шпионско-диверсионной и террористической китайской организации, существовавшей в Москве». Членами этой организации назывались типографские рабочие в издательстве и работники китайских прачечных. Следователь заставлял писать показания о том, что они готовили покушения на «великого вождя народов Сталина», на Молотова, Ворошилова и других руководителей партии и правительства. Не забыли добавить, что сам Ли Лисань работал на японскую разведку. (К слову сказать, когда Ли Лисань покидал родину, о японской агрессии еще и помину не было. Где и как он мог связаться с японцами – уму непостижимо!)

Все предъявляемые ему обвинения Ли Лисань категорически отвергал. И его били ремнями, резиновой палкой. Допрашивали ночами напролет, устраивали очные ставки. На две недели посадили в одиночку – крохотную камеру длиной в пять – шесть шагов. Сажали и в карцер. В этом ящике было тесно, как в гробу, – не повернуться. Можно представить, как себя чувствовал человек после того, как его продержат там несколько часов!

Сидел он и в общей камере, битком набитой разношерстным народом: здесь были и политические, и уголовники. Среди политических было немало интеллигентных людей. Помнится, Ли Мин упоминал об одном музыканте, который был первой скрипкой в оркестре Большого театра. За что его посадили, уже не помню. Да, впрочем, любое, даже самое абсурдное подозрение могло в те годы послужить поводом для ареста.

Уголовники, как обычно, держались обособленно и беспрекословно повиновались своему вожаку. Этот блатной «авторитет» произвел на Ли Мина впечатление своим видом: от пяток до сердца его тело обвивала татуировка в виде гигантской змеи. Иногда надзиратели вносили в камеру большие корзины яств для этого уголовного предводителя, и он угощал всех сокамерников. Видимо, у него были какие-то большие связи на воле, с которыми приходилось считаться даже тюремной охране. «Вор в законе» пользовался этим и иногда подбивал заключенных устраивать по различным поводам шумовые протесты. Интересно, что Ли Мину как-то удалось наладить отношения с этим главарем. Возможно, помог опыт контактов с Зеленой бандой в Шанхае и другими китайскими мафиози, которые имели значительное влияние среди рабочей массы, и в преддверии рабочих забастовок их необходимо было если и не привлечь на свою сторону, то хотя бы нейтрализовать. Сохранился рассказ о том, как во время подготовки шахтерской стачки в Аньюане Ли Лисань пошел на встречу с главарем тамошней мафии и понес ему черного петуха, которого они совместно принесли в жертву, как полагалось по традиционному обряду, закрепив петушиной кровью отношения побратимства. Мафиози, польщенный вниманием уважаемого всеми учителя, пообещал, что на время стачки закроет бордели и опиекурильни в городке и будет поддерживать порядок на улицах. Обещание свое он выполнил.

Теперь и русский «авторитет» проникся к Ли Мину, взяв его под свое покровительство. Тем самым относительно спокойное существование в большой камере Ли Мину было обеспечено.

Допросы продолжались. Менялись следователи, менялись тюрьмы. Из Лубянки Ли Мина перевели в Бутырку, потом в Таганку… Сажали и в одиночную камеру. Здесь тоже произошел памятный инцидент. Как-то раз к нему подсадили сокамерника, который стал по-черному ругать Советскую власть и товарища Сталина, вызывая на откровенность Ли Мина. Но Ли Мин не поддался на эту провокацию и стал возражать ему. Через пару дней, когда сокамерника уводили, он исподтишка пожал Ли Мину руку, прошептав: «Молодец, товарищ!» Очевидно, он играл роль «подсадной утки».

Как показывают следственные материалы, за долгие 22 месяца предварительного заключения предъявляемые обвинения и само направление следствия несколько раз менялись. Первоначально оно шло по стандартной линии: любой ценой «пришить» причастность к троцкистской организации и террористической деятельности. На первых же допросах в марте 1938 года начальник второго отделения НКВД Вольфсон повел «работу» в эту сторону. Начал с того, что обратился к Ли Мину с предложением «помогать» партии и следствию, сказав:

– Вы хорошо знаете нынешнюю международную ситуацию. Германский фашизм и японский империализм лихорадочными темпами усиливают контрреволюционную деятельность против Советского Союза. Поэтому мы должны нанести им сокрушительный удар. Для этого в первую очередь необходимо разоблачать их троцкистских агентов на территории СССР. И вот в этом вы должны помочь нам.

– Это очень хорошо. В этом отношении я готов сделать все, что от меня зависит.

– Тогда расскажите все, что вы знаете о троцкистской организации и ее деятельности в Китае и в СССР. Вы ведь, наверное, об этом хорошо знаете?

– Да, поскольку я все время боролся против троцкистов, я имею немало материалов, которые могу вам сообщить.

Ли Мин привел несколько примеров, все время подчеркивая свое участие в борьбе с троцкистами: во время событий 1929 года на КВЖД, в Ленинской школе в Москве в 1931 году (борьба с группой Чугунова), на секретной работе в Алма-Ате в 1935 году (разоблачение денежных махинаций заведующего пунктом ОМС Белякова) и так далее.

– Все это очень хорошо, но это не те показания, которые нам нужны. В этот раз вы должны дать показания не как свидетель, а как участник и организатор троцкистской организации, – заявил следователь.

Ли Мин был возмущен:

– Почему я должен давать показания как участник троцкистской организации, если я все время боролся с троцкизмом?!

– Это очень просто. Свидетельским показаниям никто не верит – верят только показаниям участников, поэтому вы должны таким образом помочь нам, помочь Советской власти.

– Нет, давать ложные показания, чтобы опозорить себя, я не буду, – наотрез отказался Ли Мин. Вольфсон настаивал:

– Вот скажите, кто-нибудь из китайской делегации, приехавшей на VII конгресс Коминтерна, был арестован или нет?

– Да, Лин Дашин был арестован.

– Вот и скажете, что Лин Дашин завербовал вас в троцкистскую организацию. Свяжите все факты, которые знаете, немножко посочиняйте, пофантазируйте – тогда и получатся хорошие показания.

– Я абсолютно не понимаю ваш разговор, – возразил Ли Мин. – Неужели вы и в самом деле не знаете, кто является настоящим организатором троцкистской организации среди китайцев?

– Мы хорошо знаем, что настоящим организатором является Си-Мен-Джон-Хуа[61]61
  Так в протоколах допроса. Правильное написание – Симэнь Чжунхуа.


[Закрыть], но он – официальное лицо в китайском посольстве, арестовать его мы не можем, и потому вы должны дать показания в качестве организатора.

Такого предложения Ли Мин, естественно, не мог принять, и Вольфсон перешел к угрозам:

– Я откровенно вам скажу: я уже приказал допросить некоторых арестованных китайцев, чтобы они показали на вас как на руководителя троцкистской организации. Мы заставим вас сознаться. Вы не думайте, что мы будем с вами миндальничать, вы ошибаетесь.

Среди материалов следствия действительно хранятся протоколы допросов китайцев – Ли Да-ко, наборщика седьмой типографии, сотрудников издательства Конуса (Шин Фу-фан), Травина (Сун Тен-вэй), которые признаются в том, что состояли в шпионско-троцкистско-террористической организации китайцев в Москве.

«Я занимался шпионской деятельностью по заданию Травина. Ли Мином был привлечен в состав боевой террористичесой группы. Получил задание изыскать оружие». (Ли Да-ко)

«Наша троцкистская организация подготовляла осуществление терактов над Сталиным, Молотовым, Ворошиловым и Димитровым». (Конус)

«Состоял членом контрреволюционной организации, созанной в конце 1935 г. Ли Мином по заданию японских разведывательных органов». (Травин)

Далее Травин, один из главных фигурантов фабрикуемого дела, пишет:

«Я получил задание заниматься вербовкой китайцев для шпионско-диверсионной и троцкистской деятельности, поддерживать непосредственную связь от имени организации с Си-Мен-Джон-Хуа. По выполнению задания Ли Мина и Лин Дашина были завербованы:

Ю-И – технический редактор издательства Инорабочих

Син-Цао[62]62
  Юй Синчао.


[Закрыть] – редактор издательства Инорабочих

Чжан Бао – сотрудник китайской газеты

Цю Дзин-Шан[63]63
  Цю Цзиньшань.


[Закрыть] – переводчик китайского языка (.…)».

Далее следуют заведующие прачечными и рабочие артели «Китайский рабочий», артели «Коллективный труд», наборщики типографии – длинный список китайских имен.

Как эти малограмотные люди столь приметной китайской наружности могли бы пробиться в окружение Сталина, Молотова и Ворошилова, чтобы устроить теракт? Такое даже в самом закрученном сценарии боевика придумать невозможно!

Самым драматичным в этой коллизии было то, что сведения о контактах Травина с Си-Мен-Джон-Хуа исходили от самого Ли Мина!

Травин, учившийся в Москве в Коммунистическом университете трудящихся Китая, был давним знакомцем Си-Мен-Джон-Хуа, тоже обучавшимся в «Суньятсеновке». Затем пути их разошлись. Си-Мен-Джон-Хуа уехал в Китай, перешел на сторону Гоминьдана, а Травин остался в СССР, в 30-е годы работал вместе с Ли Мином в издательстве «Иностранный рабочий» переводчиком. В студенческие годы он вступил в члены ВЛКСМ, но затем был исключен за «троцкизм» и, видимо, неважно чувствовал себя в советской среде, потому что, узнав о том, что Си-Мен-Джон-Хуа снова приехал в Москву в качестве сотрудника гоминьдановского посольства, попытался наладить с ним связь, чтобы получить китайский паспорт и выехать на родину. От одного из китайцев по имени Амберг, парторга китайского цеха типографии, эта информация дошла до Ли Мина, и он, будучи заведующим китайским отделом издательства, счел своим долгом сообщить об этом в Коминтерн через Ван Мина – ведь в то время контакты с китайским (гоминьдановским) посольством приравнивались к измене партии!

Теперь же эта информация, искаженная и раздутая, бумерангом ударила по нему самому.

На очную ставку были вызваны арестованные Ли Да-ко и Травин, которые повторили свои «признания».

Как показывают протоколы, в ответ на утверждение Травина о том, что «Ли Лисань являлся лидером троцкистской организации китайцев в Москве, имеющей связи с японскими разведывательными органами через Си-Мен-Джон-Хуа», Ли Мин категорически заявил:

«Никаких сведений шпионского характера для передачи японской разведке я Травину не передавал и факты, указанные Травиным, отрицаю».

На протоколе очной ставки с Ли Да-ко после заключительной фразы: «Протокол очной ставки записан верно» – стоит только подпись Ли Да-ко. А затем следует другая многозначительная приписка: «Протокол мне прочитали» – и подпись «Ли Мин».

Позднее в объяснительной записке следствию Ли Мин уточнял:

«Ли Да-ко на очной ставке против меня ничего не говорил».

«В протоколе под каждым вопросом я не подписывался, на каждой странице я не подписывался. Подписал я только то, что мне прочитали протокол. Там не написано, что это с моих слов “верно”. Подписал я протокол, как сказал следователь, для того, чтобы он показал начальнику как отчет, что очная ставка состоялась».

Помимо высосанных из пальца и выбитых из арестантов обвинений, следствие использовало и вопрос, связанный с переводом материалов открытого процесса так называемого Антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра в 1936 году. Эти материалы готовились к публикации на китайском языке в издательстве «Иностранный рабочий», Ли Мин был назначен контрольным редактором. Накануне выхода брошюры от китайской делегации в Коминтерне (можно угадать, от кого именно) и наиболее «бдительных» сотрудников китайской секции издательства поступили «сигналы», на основании которых была создана комиссия по проверке переводов. И вот какое заключение она вынесла:

Обнаруженные в переводе искажения большей частью являются результатом умышленного протаскивания контрреволюционной контрабанды.

Главными виновниками являются Лин Дашин, Ли Мин, Конус, Цю Цзиньшань.

Ли Мин, будучи контрольным редактором, не только не разоблачал, но сам вносил ряд изменений, грубо искажающих редактируемый текст.

Какую же «контрреволюционную контрабанду» протащил Ли Мин?

Судя по имеющимся документам, больше всего нареканий вызвало употребление китайского слова «данту» для передачи значений «сообщники», «сторонники» и т. п. Например, «троцкисты» переводились как «Толоцыцзи[64]64
  Так по-китайски звучит фамилия Троцкий.


[Закрыть] данту». Если мы сейчас откроем любой китайский словарь, то увидим такое пояснение: «Данту – член какой-либо группировки или политической организации (имеет отрицательный оттенок)». Выходит, перевод правильный. Так что же вызвало этот поток инсинуаций? А просто то, что слово «дан» (первый иероглиф в «данту»), являясь многозначным, означает еще и «партию». Фантазирование на этой почве привело к заключению о том, что такой перевод был сделан умышленно, «с целью внести путаницу в сознание читателей и заставить читателей думать, как будто бы подлая троцкистско-зиновьевская банда представляет собой “партию”, а троцкистско-зиновьевские бандиты – члены этой “партии”». Про эту запротоколированную формулировку можно сказать – нарочно не придумаешь!

Результаты проверки привели к тому, что брошюру не допустили к выходу, и это тоже было внесено в список «преступлений» Ли Мина.

Горький смех вызывают и многие вопросы, задаваемые невежественными следователями. Так, выясняя биографию Ли Мина, его спрашивали:

– Кто из ваших близких родственников или знакомых посещал церковь?

(Какую церковь? Православную? В Лилине?!)

– Иностранцы проживали в вашем уезде?

– Чем занимались иностранцы в городе Лилине и кто они были по национальности?

(Видимо, вопросы об иностранцах были стереотипными, направленными на выявление преступных связей с заграницей. Но следователи не подумали о том, что речь идет о Китае, жители которого все до одного являются иностранцами для русских.)

Смех смехом, а для Ли Мина в середине 1938 года дело принимало нешуточный оборот.

Террористическая группа из числа наборщиков и прачек, видимо, не отвечала планке, установленной «органами», и вот, разобравшись в том, что перед ними не простой китаец-редактор, а бывший член Политбюро КПК, один из руководителей партии, с июня 1938 года следствие переключило внимание на деятельность Ли Лисаня в Китае, особенно в период так называемой лилисановщины[65]65
  То есть «лилисаневской линии» 1930 года.


[Закрыть]. Как раз в это время тотальные репрессии обрушились на польских коммунистов. Летом 1938 года, после повальных арестов и ошельмования руководства Коммунистической партии Польши (КПП), Коминтерн объявил о том, что верхний эшелон КПП целиком попал в руки троцкистов и вражеской агентуры, и принял решение о роспуске КПП. На грани роспуска оказалась также компартия Югославии. Очень похоже, что кто-то в недрах НКВД вынашивал подобный план и в отношении Коммунистической партии Китая, которая, казалось, выходила из-под контроля Москвы.

О наличии такой установки свидетельствует Обвинительное заключение по следственному делу № 1532, в котором черным по белому написано:

Проведенным по делу следствием установлено, что Ли Мин, он же Ли Лисань, будучи в 1930 г. членом Политбюро Коммунистической партии Китая, создал в Китайской компартии троцкистскую контрреволюционную антикоминтерновскую группу под названием “Ли-Ли-Сановщина” которая всю свою работу направляла на ликвидацию основных сил китайской революции.

Исходя из данной установки, следователи задавали вопросы, касающиеся потерь партии в период «лилисаневской линии» и страшных провалов конспиративной сети в 1931–1932 годов, пытаясь выставить их результатом предательской деятельности «троцкистов» в руководстве КПК.

В протоколе от 15 июня 1938 года приводится поименный список «участников и руководителей контрреволюционной антикоминтерновской группы в КПК». Сохраняю орфографию подлинника:

1. Куй-Цю-Бэ – погиб (расстрелян гоминьдановцами)

2. Джоу Эн-лай – в тот период был членом политбюро, в настоящее время член политбюро КПК и зам. начальника политического отдела Народно-революционной армии всего Китая

3. Ло-Дэн-Хиан – бывший член политбюро, в 1933 г. расстрелян гоминьданом

4. Шян-Чжын-Хуа – был членом политбюро, после ареста в 1931 г. сделался провокатором, но все же был расстрелян

5. Хуан Ин – был членом политбюро, в настоящее время также член политбюро КПК и зам. командующего 4-й Народно-революционной армией

6. Гуан Сян-Ин

7. Жен Пи-Ши

8. Ло Май, он же Ли Вэйхуа

9. Гу Фын-чжан

10. Дэн Джен-ся

11. Тай Шау-Вын – бывший председатель МОПР, позже порал с КПК

12. Цзин Чжен-Шин – бывший секретарь горкома Нанкина, последнее время был комиссаром 4 корпуса, затем был смещен[66]66
  Цюй Цюбо, Чжоу Эньлай, Ло Дэнсянь, Сян Чжунфа, Сян Ин, Гуань Сянъин, Жэнь Биши, Ло Май (Ли Вэйхань), Гу Шуньчжан, Дэн Чжунся, Дай Шаовэнь, Цзэн Чжуншэн.


[Закрыть].

Большинство имен и фамилий специалистам по истории КПК нетрудно расшифровать, как и понять, что за всем этим стоит. Все было ясно и Ли Лисаню.

В заявлении начальнику Управления НКВД по Московской области он писал:

Я, будучи одним из руководителей ЦК Киткомпартии, допустил серьезную ошибку, которая причинила партии и кит. революции немало потерь – это моя большая вина перед партией и рабочим классом. Ее назвали лилисаневской линией, или лилисановщиной. Однако лилисановщина не была никак связана с троцкистами: ни политически, ни организационно. (…) Я должен особенно подчеркивать это потому, что вместе со мною допустили эту ошибку почти все тогдашние члены политбюро и ЦК. Некоторые из них погибли в борьбе за советскую власть, некоторые после признания ошибки остались в руководящем органе ЦК партии и до сих пор являются главными руководителями партии. Если называть лилисановщину троцкистской группой, то создается такое впечатление, якобы в руководстве китайской компартии стояли бывшие троцкисты, это несомненно вредно для Киткомпартии и кит. революции.

Заявление в следственную часть УНКВД МО следователю Горбунову целиком посвящено пресловутому списку.

Обращаюсь к Вам с еще одной просьбой, – пишет Ли Лисань. – В протоколе показаний от 13 марта[67]67
  В списке «террористической группы» от 13 марта 1938 года стоят имена китайцев, находившихся в то время в Москве.


[Закрыть] и 15 июля 1938 г. следователь гр. Волсон[68]68
  Так в оригинале.


[Закрыть] произвольно (даже не спрашивая меня ничего) вписал целый ряд лиц, которые якобы состояли в контрреволюционной троцкистской организации. Среди этих лиц, поскольку я знаю, часть из них действительно бывшие троцкисты; другая часть хотя допустили большие или малые ошибки, вызывающие к себе подозрение, но не имели никакой связи с троцкистами; третья часть совершенно невиновные, а последняя – некоторые фамилии я совершенно не знаю. Таким образом, следователь Волсон так запутывал дело, что не только оклеветал невиновных, но фактически помог троцкистам спрятать нить преступления. Хотя в своем показании на суде по этому вопросу я сказал в основном, но не имел возможности высказать подробно. Не сомневаюсь, что вы будете на основе достоверных материалов расследовать их дело по отдельности. Но считаю своей обязанностью необходимо сказать все, что я знаю про них перед следствием, чтобы помогать следствию выяснить эти дела до конца. Поэтому прошу вызывать меня и записывать мои показания об этих лицах в протоколе.

Как следует из архивных документов, некоторые материалы Ли Мин был вынужден подписывать, потому что ему их либо подсовывали обманным путем, не разрешая вчитаться в содержание, либо просто применяли физические методы, выбивая признания. Однако, едва придя в себя, Ли Мин на следующем допросе тут же отказывался от своих показаний, писал письма наркому НКВД, Георгию Димитрову и самому Сталину. Немало хлопот он доставил своим следователям! Как Ли Мин мне говорил позднее, в то время его больше всего пугала мысль о том, что его дело без суда передадут на рассмотрение «тройке», а это означало скорый приговор – «вышку» без особого разбирательства. Поэтому он вступил со следствием в рискованную игру:

– Я решил, что если дело выйдет за привычные рамки, то они не посмеют решать в обычном порядке и, возможно, передадут в высшие инстанции. И это давало надежду.

И действительно, ход следствия затянулся, обвинительное заключение было утверждено только в январе 1939 года, когда разгул «троек» уже утихал.

В обвинении перечисляются все приведенные выше «преступления» и затем говорится:

На основании изложенного обвиняется:

Ли Мин, он же Ли-Ли-Сан, 1900 г. р.[69]69
  Должно быть 1899 года.


[Закрыть], уроженец провинции Хунань, китаец, китайский подданный, сын помещика, бывший член политбюро ЦК КПК.

До ареста без определенных занятий. Ранее работал главным редактором издательства “Иностранный рабочий” проживал: ул. Горького, д. № 36, кв. 185 в том, что являлся руководителем троцкистской шпионско-диверсионной и террористической организации в СССР и проводил в этом направлении работу, т. е. в преступлении, предусмотренном ст. 58 п. 6, ч. 1, 8, 10 гл. I и II УК РСФСР.

Виновным себя частично признал и, кроме того, достаточно изобличается показаниями Травина, Ли Да-ко, Конуса и очными ставками с Травиным и Ли Да-ко.

На основании изложенного, следственное дело № 1532 по обвинению Ли Мина, он же Ли-Ли-Сан, считать законченным и передать на рассмотрение Военного трибунала МВО.

Дело предварительно согласовать с военным прокурором.

Вызову в суд подлежит:

Обвиняемый Ли Мин, он же Ли-Ли-Сан, содержится в Таганской тюрьме.

Оперуполномоченный 3 отдела УГБ НКВД МО сержант гос. безопасности Воденко

Дело Ли-Ли-Сана заслушать в закрытом судебном заседании без участия сторон обвинения и защиты и без вызова свидетелей.

(Из протокола заседания Военного трибунала от 8 апреля 1939 года)

Ли Мин был предупрежден об отсутствии защитника и начал готовиться к суду сам.

Выписка из тюремного дела говорит о том, что 11 мая 1939 года Ли Мин получил на руки обвинительное заключение, в чем и выдал расписку.

15 мая он был доставлен в Военный трибунал из Таганской тюрьмы.

Вся эта процедура была довольно рутинной по тем временам, и можно было предсказать, чем дело кончится. Но тут произошло чудо.

После того как на суде было зачитано обвинительное заключение, Ли Мину дали возможность выступить, и он решительно опроверг все бездоказательные утверждения:

«Ли-Ли-Сановщина с троцкистами связана не была».

«Террористической группы никакой никогда не создавал».

«Травина я никогда со шпионскими сведениями никуда не посылал».

«Ли Да-ко – я не знаю, троцкист он или нет».

«Мои ошибки в переводе материалов процесса над врагами совершенно неумышленные».

«В июле месяце 1938 г. на предварительном следствии меня били. Показания я подписал вынужденно».

«Против себя я показывал ложно под моральным и физическим давлением следствия».

«Протоколы я подписал на предварительном следствии – это моя ошибка, может, и преступление по отношению к другим, но я был вынужден. Ли Да-ко на очной ставке при мне против меня ничего не говорил, прошу его вызвать в суд».

(Из протоколов судебного заседания

15 мая 1939 года)

Когда я просматривала архив на Лубянке, гэбисты с особым выражением в голосе предложили:

– Вот, прочитайте этот протокол. Вы не хотите снять с него копию?

Мне показалось, что они про себя отметили необычайность, незаурядность такого поведения арестованного на суде. Какой же вердикт вынесли судьи? Трибунал определил:

Дело слушанием отложить (…). Провести дополнительные следственные действия. Направить в ВП МВО на доследование.

С этого момента наступил благодатный перелом. Расследование возобновилось в начале августа, и хотя Ли Мин по-прежнему находился в тюремной камере все той же Таганки, но тон следствия совершенно изменился. Ли Мин мог теперь поднимать голос в свою защиту и даже жаловаться на «антисоветские методы» энкавэдэшников. В одном из первых заявлений, поданных после суда, от 9 июня 1939 года, он аргументированно доказывал свою невиновность и подчеркивал, что следователь Вольфсон «искусственно создал дело». Затем последовал еще целый ряд подобных заявлений.

Доследование в основном сосредоточилось на реальных отношениях Ли Мина с Травиным, на вопросах перевода и обстоятельствах потери портфеля. Похоже было, что следователи действительно стараются выяснить истину.

На подробных допросах, начавшихся с 19 сентября, у Ли Мина спрашивали:

– Какие документы вы просите приобщить к делу?

– Кого вы хотите, чтобы следствие допросило в качестве свидетелей по вашему делу?

Все бы шло хорошо, но опять возникло новое обстоятельство. Ли Мин затребовал целый ряд документов, в том числе заявление от 11 марта 1938 года на имя наркома НКВД и на имя Георгия Димитрова и выписку из словаря о значении слова «данту». Ходатайствовал назначить авторитетную комиссию по вопросу, имелся ли контрреволюционный смысл в обнаруженных «искажениях» перевода? Просил вызвать в качестве свидетелей сотрудников издательства Ван Дэ, Худякова, Чжан Бао и других. Ли Мин не знал, что все они давно уже арестованы и отправлены в места не столь отдаленные. Не знал он и о том, что Лин Дашин расстрелян в декабре 1938 года, Травин и Ли Да-ко осуждены в мае того же года, а Конус – в августе. (Они так и сгинули в безднах ГУЛАГа, так же как Ван Дэ и Худяков. Одному Чжан Бао удалось выжить.)

Единственной свидетельницей, которую привлекли для дачи дополнительных показаний, была я. Протокол допроса Е. П. Кишкиной (о котором я уже рассказывала) от 25 октября 1939 года по делу о портфеле также хранится в архиве.

Выясняя вопросы, связанные с деятельностью Ли Лисаня в Китае, следствие обратилось за справкой в Коминтерн. И 9 сентября 1939 года пришла пространная справка, составленная старшим референтом отдела кадров ИККИ Георгием Мордвиновым. Ли Мину зачитали ее во время допроса, и он был настолько возмущен, что тут же написал заявление на имя начальника следственной части, требуя выдать на руки эту справку и письменный прибор, чтобы написать необходимое объяснение, и попросил перевести его в одиночную камеру, где он мог бы работать спокойно. Просьбу удовлетворили.

С этого момента для Ли Мина самой главной «работой» стало опровержение формулировок Мордвинова. Ради утверждения истины он готов был даже задержаться в тюрьме, хотя до этого постоянно напоминал в письменных обращениях о том, что он уже очень долго находится под следствием. Теперь же следователи сами торопили его, но Ли Мин просил:

– Дайте мне возможность дописать подробный материал.

В результате появилось «Постановление о продлении срока ведения следствия» от 5 октября 1939 года, подписанное младшим следователем следственной части УНКВД МО Тарасовым:

Был сделан запрос в Коминтерн о разъяснении значения лилисаневского течения в КПК и характеристике Ли Мина, в настоящее время ответ от Коминтерна получен.

На основании изложенного и учитывая, что по получении материала из Коминтерна необходимо сделать расследование,

Постановили:

Возбудить ходатайство через Прокуратуру МВО перед Главной военной прокуратурой о продлении срока ведения следствия по делу № 1532 по обвинению Ли Мина до 01.11.1939.

Что же вызвало столь сильное негодование Ли Мина? Нет, его не задели избитые обвинения, как то: потеря портфеля, отношения с Травиным, Лин Дашином, директором издательства Менисом и прочими. Все это было второстепенным, касающимся его лично. Главным же для Ли Лисаня всегда была его партия, ее авторитет, ее честь, которые в своей «справке» пытался замарать Мордвинов, трактуя на собственный лад многие исторические события. Поэтому объяснительное заявление Ли Мин начал со слов: