Текст книги "Двукратные изыскания в Южном Ледовитом океане и плавание вокруг света"

Вечером мы видели королевского пингвина, т. е. с красным носом и желтым на голове хохлом. Появление этой птицы служит также признаком близости берега.

С 21 марта, пришед на параллель острова Компанейского, держали по ней к востоку. Над шлюпом летали эгмондские курицы и хватались за флюгарку. 22 марта в 6¹/₂ часов вечера, находясь в той самой точке, в которой по карте Арроусмита назначен Компанейский остров, легли в дрейф. 23 марта с рассветом продолжали плавание к востоку, но острова Компанейского, пройдя 2¹/₂° далее по этой параллели, не встретили: из этого следует, что и в широте его должна быть значительная погрешность. Дальнейшее искание его на этой параллели было бы бесполезно, и потому мы направили путь прямо к юго-западному мысу Вандименовой Земли, который увидели 25 марта в пятом часу пополудни, прямо на восток. На следующий день, в 11 часов утра, открылся на северо-западе мыс Тасмана в расстоянии тридцати пяти миль.

27 марта день был ясный, теплый, какого давно уже не видели. Термометр Реомюра показывал 13°. Прекрасная погода как будто всех оживила. Мы идем теперь к восточному берегу Новой Голландии.

2 апреля на рассвете открылся вожделенный берег Новой Голландии, а именно мыс Георгия. После столь продолжительного и опасного плавания среди льдов и туманов, в холоде и сырости, отрадно увидеть берега, покрытые зеленью, деревьями. Чувства эти понятны каждому; но во всей силе испытать их могут только те, которые бывали в путешествиях, подобных нашему.

После полудня южный ветер стал стихать, и к вечеру сделался штиль. Ночью мы видели по берегу огни, вероятно разложенные дикими. Переменные тихие ветры нас задерживали, так что не прежде 6 апреля могли мы подойти к Порт-Джаксону и, по наступившему безветрию, бросили якорь у самого входа в залив, имея новый маяк в расстоянии двух миль. На следующий день, с осьми часов утра при северо-западном ветре и приливе, лавировали в залив и в третьем часу бросили якорь возле шлюпа «Восток».

Мы не успели еще стать на якорь, как достойнейший начальник экспедиции был уже на нашем шлюпе. Он пришел шестью днями раньше нас в Порт-Джаксон и объявил, что все офицеры и служители на его шлюпе, так, как и у нас, пользуются совершенным здоровьем.

Мы узнали от капитана Беллинсгаузена, что опасения наши за шлюп «Восток» во время бури между 8 и 10 марта были не напрасны: он действительно выдержал во льдах жесточайший шторм, и только одно провидение могло спасти его от гибели. Капитан Беллинсгаузен говорил, что 9 марта в эту бурю волны поднимались до высоты необычайной; на шлюпе «Восток» закрепили все паруса, а чтоб держать шлюп ближе к ветру, растянули на бизань-вантах несколько коек. По крайней мере утешались тем, что не видно было льдов.

Сидней при его возникновении

Старинная гравюра

Вдруг в 8 часов с баку закричали: «Лед впереди!» Это известие поразило всех ужасом, шлюп несся прямо на одну из льдин; тотчас подняли фок-стаксель и положили руль на ветер на борт; но все это не произвело никакого действия: льдина была уже весьма близко. Одну льдину пронесло под кормою, а другая находилась прямо против средины борта; все ожидали удара, которому надлежало последовать; по счастью, огромная волна, вышедшая из-под шлюпа, отодвинула льдину на несколько сажен и пронесла у самого подветренного штульца. Льдина эта могла проломить борт или отломить руслени и свалить мачты.

Вскоре после того как бросили якорь, приезжал к нам капитан над портом Пайпер, любезный и веселый человек. Он слывет душою порт-джаксонского общества и тут же приглашал нас непременно посетить и обновить только что отстроенный загородный его дом. Свидание наше с офицерами шлюпа «Восток» доставило нам величайшее удовольствие.

Порт-джаксонский залив хорошо закрыт и так обширен, что может поместить целые флоты. На северной стороне залива, недалеко от того места, где шлюпы стояли на якоре, мы разбили свои палатки, перевезли туда лазарет, кузницу и все лишние материалы. Прежде всего капитан наш озаботился починкою форштевня. Шлюп «Мирный» введен был в маленькую бухту по западную сторону от Русского адмиралтейства – так называли мы место, где расположены были наши палатки, и поставлен во время прилива носом на песчаную отмель.

При отливе, когда поврежденное место вышло из воды, оказалось, что греф на 4¹/₂ фута изломан в щепу. В три дня починка с помощью мастеровых шлюпа «Восток» была кончена, и «Мирный» оттянулся на прежнее свое место. Для починки употреблено было новоголландское мягкое дерево сидер, самое удобное для кораблестроения.

Главный город колонии, Сидней, находится в семи милях от входа в залив и выстроен на мысе, называемом Сиднейков. Хотя он и не расположен по правильному плану, но строения вообще красивы, улицы широки и опрятны; теперь считается в Сиднее даже более десяти тысяч жителей.

Залив города Сидней, Австралия. Конец XIX в.

Фотография

Губернатор колонии, генерал Маквари, пригласил нас к обеду; он и жена его были очень внимательны к нам и гостеприимны.

16 апреля, по приглашению губернатора, оба капитана и многие из офицеров поехали в городок Парамату, находящийся в пятнадцати милях от Сиднея, на реке Парамате. Я ехал в гичке; дорога в Парамату прекрасная: везде возделанные поля, красивые загородные домики с рощицами и садами; самый город невелик, но чист и красив.

В Парамате мы прожили три дня и возвратились кто рекою, а кто сухим путем в Порт-Джаксон.

Любимою моею прогулкою были леса новоголландские. Часто с раннего утра, завернув прежде в наше адмиралтейство и посетив палатку Ивана Михайловича Симонова, нашего ученого, образованнейшего и достойнейшего астронома, которого невозможно не любить, кто только его узнает, я отправлялся с карманным компасом на многие мили в чащу леса, идущего от нашего адмиралтейства или от бухты, в которой стоял наш шлюп для починки. По узкой, иногда непроходимой тропинке, чрез камни, чрез кустарники, из которых выползали шипучие змеи, я пролагал путь далее и далее. Чем более было опасностей, тем более молодому человеку доставляла удовольствие прогулка. Сколько новых деревьев, растений, цветов, птиц привлекали на себя внимание! В лесу часто попадались и дикие, вооруженные длинными пиками из стебля смолистого дерева (gummy plant), но я их не боялся, потому что за бутылку рома пользовался дружбою начальника диких Бонгари. У него на груди висела на медной красной цепочке медная бляха с надписью «Bongaree, chief of the Brocken-bay tribe 1815», а жена его, старуха, вымазанная рыбьим жиром, – олицетворенное безобразие, встречаясь в лесу, всегда требовала, чтоб с нею целовались. Усталый, измученный, но полный приятных впечатлений, возвращался я иногда поздно вечером на шлюп.

Овцеводческая ферма в Австралии

Фотография

Здесь, может быть, не излишне будет сделать беглый очерк нравов и обычаев природных жителей Новой Голландии…

Последние живут обществами в 30, 40, 50 и более человек и управляются своими старшинами. Теперь английское правительство само избирает старшин и дает им особый знак, состоящий в медной дощечке, на которой означено их звание и которую они носят на шее.

Дикие обоего пола роста ниже среднего, худощавы, с длинными, тонкими руками и ногами; голова у них против туловища несоразмерно велика; цвет лица и тела темный, почти черный; рот большой, губы толстые, нос крючком, как у попугая, в ноздри вставляют кость или кусок тростника, черты лица отвратительные, волосы растрепанные. Иногда они украшают голову птичьими или рыбьими костями, хвостом собаки и зубами кенгуру; иногда же заплетают волосы, намазывая их смолистым соком растения, отчего и походят они на концы веревок. Лицо и тело пачкают красною землею и проводят по телу длинные белые полосы; грудь, руки и спину исчерчивают ракушками или рыбьею чешуей и намазывают себя рыбьим жиром.

Когда юноша вступает в мужеский возраст, выбивают ему два передних зуба, а девушкам, в ранней их молодости, отрезывают два сустава мизинца на левой руке, которые будто бы мешают наматывать лесы при рыбной ловле. Девушка не исполнившая этого обряда, была бы в презрении. Горбатых и калек между ними не замечается.

Дикари новоголландские живут большею частью близ лесов; хижин не имеют, а делают только полукруглую из хвороста загородку с той стороны, откуда дует ветер; внутри раскладывают огонь.

Пища прибрежных дикарей состоит преимущественно из рыбы. Большую часть дня проводят они на своих лодках: удят рыбу; поймав ее, тотчас бросают на горячие угли, в самой лодке лежащие, и потом едят, не отделяя внутренностей. Живущие в лесу употребляют в пишу коренья папоротника, муравьиные яйца и некоторых насекомых.

Браки совершаются у них чрез похищения девиц. Желающий жениться ищет себе суженую в чужом, часто враждебном племени. Он старается подстеречь несчастную девушку, когда она одна, без родных своих и покровителей, и когда это удается, сшибает ее с ног ударом булавы, наносит кровавые раны в плечи, шею и другие части тела и поспешно увлекает в лес, несмотря на новые раны, какие дорогою колючий кустарник и острые каменья могут ей сделать. Притащив девушку к своим, он объявляет ее своею законною женою.[293]293
  Брак умыканием составлял у австралийцев не единственную и даже не господствующую форму заключения брака. Преобладающим обычаем было просватывание будущих жениха и невесты с раннего детства.


[Закрыть]

Коренное население (основные типы) Австралии и Океании

Племя похищенной девушки ищет случая к отмщению и редко в том не успевает. Оба племени выступают на поле сражения и строятся в боевой порядок. Женщины пред сражением выходят вперед, покрывают себя пылью и грязью и военными песнями возбуждают противников к бою. Сражение оканчивается, когда с обеих сторон довольно будет раненых; каждая сторона возвращается восвояси, оглашая воздух шумными песнями и криком. Иногда вражда и сражения продолжаются по нескольку дней, но чаще после первого кровопролития все кончается пиром. Похищенная девушка делается не только женою, но и рабою своего похитителя. Когда семейства путешествуют, мужчины идут впереди, а женщины позади; если встретятся европейцы, женщины удаляются в сторону. Малейший проступок жены против мужа наказывается ударом булавы; иногда, но очень редко, жена отвечает на побои побоями. Чаще, после наказания жены, следует примирение, как будто ничего не бывало. Муж может иметь столько жен, сколько ему угодно; впрочем, редко бывает у них более двух жен.

Через месяц после рождения мать сажает младенца на плечи, спустив ножки его к себе на грудь, и младенец, как будто по инстинкту, держится ручонками за волосы матери. Через шесть недель новорожденный получает имя птицы, рыбы или другого, под глазами находящегося предмета. Это делается без всякого обряда.

Осьмилетние мальчики в играх своих пробуют похищать маленьких девочек, подобно тому, как делали их отцы.

Увеселения взрослых состоят в пении, плясках, метании копий и примерных сражениях. Иногда ночью близ разложенного костра бывают дружеские поединки, и противники бросают друг в друга горящие головни.

Матери приучают дочерей своих плести лесы для удочек, чтоб ловить рыбу. Вообще же новоголландские дикари крайне ленивы и беспечны, не помышляют о дне завтрашнем и оттого, особенно в дурную или бурную погоду, терпят холод и голод. Язык у этих дикарей не везде одинаков – живущие близ Сиднея худо разумеют племена около Нью-Кастля или порта Стефенса.

Каждый новоголландец почитает свое общество лучшим. Когда случится им увидеть одноземца из другого племени, они начинают заводить с ним ссору, называя его людоедом, разбойником, трусом и проч.

Леса новоголландские наполнены змеями, но дикие их не боятся; они ходят в лесу обыкновенно, потупя голову, и, только где завидят змею, тотчас ее убивают. В случае же уязвления немедленно высасывают друг у друга яд, без всяких вредных последствий.

Дикари не поклоняются ни небесным светилам, ни животным, но имеют некоторое темное понятие о будущей жизни. У них есть колдуны: все они естественные плуты и мошенники. Дикие очень боятся грома и молнии; метеоры принимают вообще за нечто зловещее.

7 мая. Мы слишком уже зажились в Порт-Джаксоне; пора идти в моря тропические. Путь наш будет вдоль берега Новой Зеландии: желательно бы взглянуть на жителей ее.

К вечеру гребные суда были подняты и сделаны все приготовления, чтоб на следующее утро вступить под паруса. «Восток» сигналом уже вытребовал к себе лоцмана.

8 мая, в 7 часов поутру, мы снялись с якоря и в девятом были уже вне залива. По инструкции нам должно было, пройдя по северную сторону Новой Зеландии, следовать к островам Общества; поэтому капитан Беллинсгаузен и решился идти к острову Опаро, открытому Ванкувером, и назначил его местом свидания в случае разлучения шлюпов. Между тем наставшие свежие ветры от востока и севера увлекали наши шлюпы к югу.

19 мая северный ветер, продолжая свежеть, с 4 часов пополудни превратился в шторм и развел сильное волнение.

К ночи неожиданно сделался штиль; темнота была страшная; шлюп так сильно качало, что подветренный борт доставал до воды, которая окачивала палубу. Дождь лил как из ведра. Мы жгли друг для друга фальшфейеры, палили из пушек ядрами, но этих сигналов с обоих шлюпов не видали и не слыхали. При рассвете с марса открылся шлюп «Восток» далеко впереди и несколько влево.

20 мая, к вечеру, мы догнали «Восток». Ночь была лунная, ветер крепчал; по временам сверкала сильная молния. Нас окружали альбатросы, пинтады, бурные птицы – обыкновенные наши спутники в Южном Ледовитом море. Они от суровой на юге зимы подавались к северу, а мы, гонимые северным ветром, подавались навстречу им, к югу. В четыре часа капитан Беллинсгаузен дал знать сигналом, что назначает нам сойтись в заливе Королевы Шарлотты. Стало быть, начальник экспедиции, несмотря на то, что в зимнее время бывают здесь бури, намеревался для выигрыша времени идти малоизвестным проливом капитана Кука, отделяющим северную часть Новой Зеландии от южной.

24 мая ночью мелькнули впереди огни, вероятно, разложенные новозеландцами по берегу, вдоль которого мы стали держать к югу. Когда рассвело, открылась Новая Зеландия с величественною горою Эгмонтом; вершина ее терялась в облаках; ниже их виден был снег, покрывающий этого исполина. На берегу замечен был лес и кустарники; в долинах лежал туман, чрез который пробивался дым, означавший, что тут есть селение.

26 мая поутру ветер стал крепчать; мы были недалеко от входа в пролив Кука. Гора Эгмонт очистилась от облаков и явилась с своей серебряной главой в полном величии. Полагают, что Эгмонт не ниже пика Тенерифского; но, по сделанным на шлюпах измерениям, примерная высота этой горы оказалась около 10 000 футов, тогда как пик Тенерифский имеет 1900 тоазов, т. е. более 12 000 футов. К вечеру ветер утих. Ночь и следующий день мы держались близ средины залива, потому что время было дождливое и берег худо можно было различать. К нам прилетели с берега два маленьких зеленых попугая, но поймать их не удалось; покружившись над нами, они отправились к шлюпу «Восток».

27 мая мы лавировали во внутренность залива. Мы окружены были высокими горами. К северу, вдали, синел южный берег северного острова Новой Зеландии; на западной стороне приметили одно огороженное место, откуда вскоре показались две лодки; на одной было человек 20, на другой менее. Зеландцы сидели попарно; они были в епанчах, или бурках, на голове имели белые перья и гребли маленькими красными лопатками. Лодка была ближе к шлюпу «Восток». Один из новозеландцев встал и что-то очень громко говорил, размахивая руками; ему отвечали с «Востока», после чего обе лодки к нему пристали. В 11 часов ночи мы бросили якорь близ шлюпа «Восток».

29 мая поутру снялись с якоря и перешли в небольшую, от всех ветров закрытую бухту, имея западную оконечность острова Матуара на NO 16°.

30 мая новозеландцы на тех же двух лодках посетили наш шлюп; их было человек тридцать. Гости наши были среднего роста; лица их были испещрены черно-синими узорами.

Одежда состояла из ткани, которая покрывала их от груди до колен и застегивалась на груди базальтового шпилькой или костью. На плечи наброшена была коротенькая нараспашку епанча, вроде бурки, сделанная из новозеландского льна. Волосы на голове завязаны были на темени в пучок, в который воткнуты были белые перья.

Островитяне здоровались с нами прикосновением носа к носу. Начальник и старшины угощены были обедом; охотнее всего ели они коровье масло, даже попорченное. В это время на шлюпе вытягивали ванты и поднимали из трюма бочки. Зеландцы тотчас принялись помогать матросам и кричали в такт; если случалось, что веревка, которую они тянули, обрывалась, они падали и громко смеялись. Потом началась у них пляска. Все стали попарно в длинный ряд, скакали с ноги на ногу и громко пели:

 
– Гина реко,
Гина реко!
Тови гиде,
Ней ропо!
 

Пение это сопровождалось разными кривляньями; глаза их страшно вращались и закатывались под лоб; мускулы были в сильном напряжении, язык высовывался; они сильно топали ногами и предавались неистовым движениям. Пляска эта казалась воинственною и означала презрение неприятелей и торжество победы.

31 мая рано утром, по приглашению капитана Беллинсгаузена, мы отправились на двух, вооруженных фальконетами, катерах на берег. Все офицеры имели при себе ружья и пистолеты; матросы были также с ружьями. Мы пристали в том самом месте, где Кук, во время пребывания своего здесь, видел, как новозеландцы на пиршестве ели куски человеческого мяса. При виде нас все жители разбежались, исключая одного островитянина, по-видимому, более отважного. Когда его обласкали и дали ему некоторые подарки, начали сбираться около нас и прочие новозеландцы. Мы посетили начальника их, человека уже пожилого; он сидел на рогожке в открытом шалаше; потом явились жена его и дочь. Последняя была очень недурна собою и получила от капитана Беллинсгаузена в подарок зеркальце.

Отсюда мы отправились на катерах далее к северу к нашим знакомцам. Подъезжая к селению, мы заметили небольшую речку, впадающую в море. От этой речки в обе стороны тянулся палисад выше роста человека, примыкающий к лесу. С правой стороны было отверстие вроде калитки, чрез которую мы вошли в селение. Навстречу вышел знакомый нам старик начальник; он принял нас очень дружелюбно, приветствовал прикосновением носа к носу и повел к своему дому.

Мы шли вдоль извивающейся речки, берега которой обложены булыжным камнем; по сторонам без всякого порядка разбросаны там и сям шалаши островитян, которые толпою за нами следовали. По перекладине, или живому мостику, перешли мы к дому начальника. Наружный вид его походил на русскую избу и состоял из столбов, в три ряда поставленных. Средние столбы, вышиною в полторы сажени, оканчивались наверху грубым изображением человеческой головы, выкрашенным красною краской; крайние были гораздо пониже и соединялись с средними перекладинами, на которых лежала кровля из брусьев, покрытых листьями. Домик имел в длину около трех и в ширину около двух сажен. На место двери было отверстие в два аршина, закрывавшееся доскою. На противоположной стороне проделано было окно в два квадратных фута, закрывавшееся, когда нужно, рогожкою. Домик разделялся на две комнаты – одну большую, другую гораздо меньшую. В большой, как в наших деревенских избах, были по сторонам широкие скамьи, на которых лежали корзины, пустые тыквы для воды, базальтовый, наподобие лопатки, гладко выполированный камень, кости для удочек и проч. По стенам, обтянутым тонкими рогожками, висели пики в 24 фута длиною, жезлы, начальнические знаки и истуканчики, выкрашенные красною краской. В правой стороне от дома мы видели одно толстое дерево с обрубленными сучьями, наверху которого вполовину уже было вырезанное изображение человеческого лица. Зеландцы очень искусны в резьбе; доказательством тому служат украшения на их лодках, и между тем, кроме острых камней да ракушек, они не имеют для резьбы никаких инструментов.

Старик начальник, помня сделанное ему на шлюпах угощение, желал как можно лучше отблагодарить нас и решился предложить капитану Беллинсгаузену в супружество не старую, но отвратительной наружности зеландку. Капитан Беллинсгаузен, потрепав по плечу начальника, от предложения этого отказался.

При прощании старик удержал капитана Беллинсгаузена и приказал вынести жезл длиною в восемь футов, верх которого был резной, изображающий человеческое лицо с глазами, сделанными из ракушек. Капитан сначала полагал, что этот жезл назначается ему в подарок, но старик желал его продать и, получив за него два аршина красного сукна, очень был этим доволен и показывал свой подарок всем зеландцам.

1 июня, рано утром, я ездил на баркасе на берег за свежею водою. Когда мы вступили на землю, солнце еще не всходило; на траве лежала роса, и был утренний туман, но воздух, теплый, как у нас бывает в мае, от растущих в лесу цветов был ароматический и оглашался чудным концертом новозеландских соловьев. Деревья, несмотря, что здесь зимнее время, блестели свежими зелеными листьями. Пока наливали бочки водою из холодного ручья, лившегося с гор чистейшим кристаллом, бросили невод и наловили много рыбы. Островитяне в этом месте нам не показывались, но из предосторожности мы были вооружены.

Возвратясь на шлюп, мы привезли, кроме свежей воды, столько рыбы, что ее достаточно было для всего экипажа.

2 июня поднялся жестокий ветер; выпустив много канату, мы едва удержались на месте. Между тем шел сильный дождь, блистала молния; раскаты грома, отражаясь в высоких горах и их ущелинах, производили страшное эхо. 4 июня мы были уже готовы сняться с якоря. Прибывшие к нам зеландцы еще раз менялись с нами, отдавая свои ткани, копья, резные коробочки, жезлы, кистени из зеленого камня, топоры, застежки и украшения из зеленого базальта за наши топоры, долота, буравчики, зеркальца, огнива и бисер. Когда они узнали, что мы отправляемся, то, прощаясь с нами, повторяли слова: «Э! э! э!» Один молодой островитянин желал остаться на «Востоке», но товарищи уговорили его возвратиться на берег.

Жители залива Королевы Шарлотты вообще среднего роста, хорошо сложены и сильны. Обычай намазываться рыбьим жиром и охрою и подвергать себя всем переменам погоды делают природный их цвет лица чернее. Женщины невысокого роста, довольно полны. Замужние скоро теряют свежесть, но молодые девушки довольно миловидны; их черные глаза – не без выражения; маленькие зубы блестят, как перлы; некоторые из зеландок поспорили бы в красоте с европеянками, несмотря на темный цвет лица и татуировку.

Первые путешественники изобразили новозеландцев самыми мрачными красками, но это происходило большею частию от незнания обычаев этих островитян. Они имели обычай встречать иностранцев с военного церемонией, которую европейцы, не поняв, приняли за вызов к бою и отвечали им ружейными и пушечными выстрелами. Новозеландцы, в свою очередь, жестоко мстили европейцам, попадавшимся в их руки, отчего и утвердилось мнение о зверстве и кровожадности этих островитян. Впрочем, ничто не может оправдать их гнусного каннибальства, хотя оно и имеет некоторую связь с их суеверием.

Новозеландцы любят посмеяться, пошутить и очень забавно передразнивают европейцев. Они деятельны, постоянны в своих занятиях, способны к искусствам механическим и понимают торговлю.

Новозеландцы пускаются в дальние путешествия, но не забывают своей родины, о которой говорят всегда с чувством. Когда же, после долгого отсутствия, возвращаются восвояси, восторг и радость их неизъяснимы.

Между родными и близкими существует у них величайшая дружба. По смерти любимого человека они предаются глубокой печали: иные раздирают лицо и тело острыми камнями и ракушками, полагая, что ничем нельзя лучше почтить память умершего, как проливая вместе со слезами и кровь свою.

Можно похвалить новозеландцев за почтение, которое они оказывают старым людям. Старцы всегда занимают у них почетные места на совещаниях, пиршествах и вообще при всех торжественных случаях. Молодые люди слушают их с почтительностью. Часто старики призреваются начальниками единственно по преклонности своих лет.

Новозеландцы весьма гостеприимны, что испытали английские миссионеры, углублявшиеся во внутренность острова.

Когда они скажут иностранцу «Eupe men! Eupe men!» (прийди, прийди!), тогда можно надеяться на хороший прием и быть уверену, что вам не сделают вреда; но если эти слова не произнесены, намерения их сомнительны, и должно быть осторожным.

В политическом отношении новозеландцы делятся на разные поколения, напоминающие древние кланы в Шотландии. Каждое поколение имеет своего начальника, избранного из рангатирас, или благородных. Рангатирасы бывают различных степеней, начиная с тех, которые владеют многими землями и невольниками, до тех, которые, кроме звания воина, ровно ничего не имеют. Низший класс народа – вроде невольников. Начальники управляют поколениями неограниченно; впрочем, степень власти их зависит некоторым образом от большего или меньшего влияния, которое они приобретают над народом, или подвигами в битвах, или мудростью в советах, или, наконец, богатством в землях и невольниках.

Право наследства и власти переходит обыкновенно от старшего брата к младшему и возвращается потом к сыновьям старшего.

Родовые преимущества так важны между новозеландцами, что простолюдину решительно невозможно возвыситься до степени рангатираса.

Хлебное дерево (Artocarpus incusa)

Рангатирасы очень важничают своими преимуществами. Встречаясь с нами, они тотчас сообщали о своем звании и желали знать, кто из нас какого ранга. Эти благородные дикари легко поняли наши морские чины и тотчас капитана, лейтенанта и мичмана сравняли с соответствующими рангами на их острове.

Закон возмездия (talion) существует в полной силе у новозеландцев: смерть за смерть, кровь за кровь, расхищение за кражу.

Новозеландцы не наблюдают порядка в распределении времени: спят и едят, когда им вздумается, и любят слушать рассказы о битвах. На пиршествах участвуют и женщины; невольники разносят тыквы, наполненные чистою водою. Вина новозеландцы не употребляют, по крайней мере не любят рома и крепких напитков; чай, кофе, шоколад пьют охотнее, когда им предлагают. Спят в хижинах как попало, летом без всякой одежды, а зимою, покрываясь тканью. Полено служит им изголовьем, камышевая рогожка – тюфяком. Молодые люди женятся между двадцатым и двадцать четвертым годами.

Многоженство дозволяется, но редко случается, чтоб две жены жили под одною кровлей. Некоторые из богатых рангатирасов имеют по десяти жен; одна из них считается главною. Когда муж умрет, закон новозеландский не предписывает вдовам, как в Индии, сожигать себя на костре, но бывают примеры, что верные супруги лишают себя жизни, вешаясь на дереве. Подобный подвиг очень чтится родственниками и друзьями умершего.

Новозеландцы воздают большие почести умершим, особенно когда они были высокого сана. Тело оставляют на три дня, потому что, по их понятиям, душа в это время окончательно его еще не оставляет. По истечении трех дней намазывают тело рыбьим жиром, прикладывают руки и ноги к животу и в таком положении хоронят умершего, набрасывая на могилу каменья и кладя на них что-нибудь из съестного, так как душа имеет еще в этом нужду. Церемония оканчивается пиршеством, в честь умершего поются гимны.

Татуировка в обыкновении у новозеландцев. На других островах она служит украшением и делается только на верхней кожице; у новозеландцев, напротив, татуировка идет очень глубоко и почитается знаком особого отличия. Женщины не могут пестрить себя только над бровями, около губ и на подбородке, но на теле имеют право выводить везде какие угодно узоры.

Пища новозеландцев состоит из рыбы, ракушек, кореньев папоротника, бататов и картофеля; едят также крыс и собак, которые из животных только и водятся на острове. Иногда ловят они акул и считают эту рыбу лакомым кушаньем.

Новозеландцы не так чистоплотны, как другие островитяне; они редко моются и плавают.

В музыке и плясках находят приятное препровождение времени. Музыкальные инструменты состоят из флейт и дудок; у них есть трубный рог из раковины, которым оглашают воздух на далекое пространство и возбуждают воинов к бою. Новозеландцы поклоняются идолам. Главный их истукан – Атуа; прочие ему подчинены. Островитяне имеют смутное понятие о будущей жизни, верят в добрых и злых гениев, и каждый имеет своего хранителя. На шее носят амулеты. Если новозеландец сильно занеможет, они думают, что Атуа вошел в тело больного под видом ящерицы, которая гложет его внутренность; поэтому ящерицы внушают островитянам страх и отвращение; никто до них не дотрагивается. Гром, по их понятиям, происходит от движения огромной рыбы, которая, перевертываясь, производит страшный гул. Новозеландцы слепо верят своим жрецам, или арикисам, которые могут укрощать бурю, утишать ветры и изгонять некоторые болезни. Когда кто опасно заболеет, жрец не отходит от страждущего, пока тот не получит облегчения или не умрет. Врачебные их пособия состоят большею частью в одном шарлатанстве и иногда в совершенной диете: больному не дают ни пить, ни есть; средство это, по крайней мере, решительно: оно очень скоро или убивает болезнь, или самого больного.

Часто начальники соединяют в себе власти военную, гражданскую и духовную и тем более почитаются.

Остается сказать еще несколько слов о табу. Оно в Новой Зеландии, как и на других островах Полинезии, значит «запрещение». Никто не может приблизиться или дотронуться до предмета, на который положено табу. Начальники извлекают большую выгоду из этого «veto». Если они хотят удалить докучливых соседей от своего дома или полей или предохранить во время путешествия хорошенькую жену свою от соблазна, то налагают на них табу.

Оставляя теперь наших новозеландских знакомцев, мы будем плавать в тропических морях и надеемся увидеть счастливый, всеми благами природы наделенный остров Отаити.