Текст книги "Кетополис: Киты и броненосцы"

– Уже недолго. Слышите вот этот стон?

Вдоль туннеля действительно пронесся даже не звук, а намек на него.

– Это и есть песни китов? – издевательски спросил Козмо.

– Нет, это мехи тянут. Забавно то, что внизу этот звук ничуть не громче. Впрочем, еще минут пять – и сами почувствуете.

Эти пять минут они молчали. Первым возле платформы для высадки оказался Дантон. С нарочитой морской сноровкой он еще в воздухе выпутался из петли и аккуратно спрыгнул. Журналист, закутанный в сеть, даже не пытался повторить маневр спутника. Чуть придержав петлю, он аккуратно приземлился и принялся отвязываться. Новый, такой же неясный стон заполнил пространство.

– Тихо, милый, сейчас отпущу, – пробормотал Грэм. – Вот и все, тяни дальше.

Веревка, дрогнув, провалилась еще ниже. Офицер заинтересованно следил за ее движением.

– А что там в глубине?

– Не знаю. И знать не хочу. Перестаньте задавать вопросы.

– Почему?

– Да потому, что это чревато! Понимаете вы? Или возомнили себя новым Ионой, которому никакое чрево не страшно?! – Грэм даже собрался плюнуть с досады, но предпочел говорить дальше. – Там может быть все что угодно! Выберите любую страшную басню из тех, что ходят наверху, и вы не ошибетесь! Тайный проход для китов и безопасные садки для молодняка? Конечно! Вивисектор, нашедший приют в подземелье и продолжающий здесь свои эксперименты? А почему нет? И дети пропадают именно поэтому! Огромный биомеханический монстр, созданный то ли Вивисектором, то ли для борьбы с ним? Конечно! А детали для сборки поставляются с верхних заводов, без сомнения!

Грэм закашлялся:

– Вы сюда пришли ребенка спасать?! Ну так и занимайтесь ребенком!

– Хорошо, – невозмутимо согласился Козмо, – ведите меня к ребенку.

Грэма затрясло от страха.

Они ждали его. Странно, с чего бы в этот раз? Никаких обещаний и предварительных встреч, ни задатка в виде еды, ни сигнала о спуске.

А впрочем, сеть звенела, так что и без сигнала можно. Никаких обговоренных планов у спасителей не оказалось. Грэм думал, что все пройдет как обычно, за исключением свертка с деньгами. Но тут пусть уже Дантон разбирается.

Так что, увидев привычную шеренгу сгорбленных фигурок, Грэм осторожно потянул офицера за руку.

– Не делайте лишних движений. Все должно пройти легко. – И, сделав еще пару шагов вперед, обратился к подземным.

Точнее, попытался. Непонятно откуда выскочившая Франя с ребенком под мышкой вцепилась журналисту в волосы.

– Не отдам! – крикнула она и, оттолкнув Грэма, бросилась в боковой проход. Журналист нелепо взмахнул руками и приложился виском о что-то твердое.

Сознание покинуло его.

– Тихо, дорогая, тихо, вот так, да, сейчас, а…ах… ну что же ты, разве не хорошо? Давай еще, вот так… Глупышка, именно от этого бывают дети, а не от вашей добычи… Тебе нравится, правда? Вот так…

– Грэм, очнитесь. Я не знаю дороги обратно. Грэм, вы слышите? Открывайте глаза. – Настойчивый голос офицера вырвал журналиста из воспоминаний. Еще не очень понимая, что происходит и куда делась податливая Франя из видения, он прошептал:

– Она всегда хотела ребенка. Каждый раз надеялась, что этого – не заберут. И в конце концов взяла его сама.

– О чем вы думали, выводя морлока на поверхность? Вы хоть понимаете, какой опасности подвергаете город?

– Я понимаю, что заботливей няньки, чем Франя, не видел. И если бы это было в моей власти, у нее был бы ребенок!

– Ну и сделали бы ей этого ребенка!

Грэм расплакался. По-настоящему, взахлеб.

– Я пытался. У них не может быть детей, не может.

– Ну хватит. – Дантон даже как-то растерялся. – Нам надо выбираться.

– Надо. Сейчас пойдем.

Они брели в полной темноте. Все так же звенела сеть, тихонько попискивал младенец.

– Как вы находите дорогу?

– Считаю повороты. И метки – на стенах. Цветные пятна, видите? Синие.

– Где мы выйдем?

– На Песочной площади. Там…

В этот момент раздался выстрел. Второй, третий… Грэм остановился было, но Козмо резко дернул его за рукав:

– Вперед! Это сзади стреляют! Или вы думаете, порох внизу не взрывается?

Будто в ответ на этот вопрос впереди раздался взрыв. Звон стекла, глухой звук, будто упало что-то огромное.

Грэм, наконец, разглядел метку на стене.

– Туда! Уже недалеко. Бежим.

Сзади раздался еще выстрел, и они побежали. Эти последние метры показались журналисту нескончаемыми. Стены, повороты, вот уже слышны голоса, кто-то плачет, что-то шуршит… Не останавливаясь, Грэм стащил сеть и бросил ее на пол. Все равно он больше никогда не пойдет под землю. И никто его не заставит!

Туннель закончился открытым проходом. В предрассветные часы это место поражало пустотой и отрешенностью, но сегодня все было не так. Полицейские, чиновники, компания нетрезвых рабочих. Журналист по привычке глянул в сторону часов и замер.

Часов не было. Осколки маленьких колбочек валялись по всей площади, а большая, надколотая около самого низа, производила впечатление полуразделанной китовой туши. И песок из нее сыпался, сыпался, сыпался, заполняя площадь тем самым неповторимым шуршанием, слышимым даже под землей.

«Я простою здесь до последней песчинки, – вдруг решил он. – А потом пойду и напишу этот чертов репортаж. Но сначала подожду, пока не высыпется весь песок».

Реальность ворвалась в мечты сразу со всех сторон.

– Господин Пол, вы что же, ждали этого… инцидента? – Хмурый адмирал не скрывал недовольства.

– Я…

– Грэм, мне надо бежать, отнесите ребенка. Адрес я написал. – Офицер всунул ему в руки сверток и бумажку. – Честь имею, приятно было познакомиться!

Автоматически кивнув удаляющейся спине, журналист повернулся к адмиралу.

– Извините, но я здесь совсем по другому делу. Которое еще не закончено.

И не обращая внимания на удивленное лицо моряка, отчаянно заорал:

– А Я УМРУ С ТОСКИ И ГОРЯ, КИТУ-БРОДЯГЕ ВСЕ РАВНО…

Полина и Проклятье Семи Богов

Полина, дочь аргентинского миллионера, стояла на краю обрыва. Далеко внизу по дну каньона стремительно несла свои воды неизвестная бурная река, кишащая вечно голодными крокодилами. Сзади подступали непролазные дикие джунгли.

В который раз Полина ускользнула из цепких объятий омерзительного бандита. Позади остался древний разрушенный храм Семи Богов, в развалинах которого он устроил свое логово на этот раз. Но стоило ей закрыть глаза, как перед внутренним взором вставала гнусная рожа Скрюченной Руки. Он преследовал Полину с тех пор, как увидел ее фотографию в светской хронике. Ах, зачем она тогда согласилась позировать для журнала…

Полина достала из рукава белый кружевной платок с вензелем «ПК» и вытерла пот со лба. Потом, откинув белокурую прядь, поднесла к глазам бинокль.

– Что скажешь, Шарль? – обратилась она к стоявшему рядом горбуну. – Куда теперь?

Спутник тяжело дышал, еще не отойдя от бешеного бега по джунглям. Его тяжелые металлические руки плетьми висели вдоль уродливого, но могучего тела.

– Они отстали не больше чем на полчаса и скоро будут здесь, – ответил он.

– Значит, выхода нет, придется принять бой. Живой я ему больше не дамся! – сказала Полина и бросила гневный взгляд в сторону джунглей.

Горбун покачал головой. Ради своей безмолвной и безнадежной любви к этой женщине он был готов на многое: на предательство бывших дружков, на блуждание по полным опасностей джунглям, на голод и лишения… но не на смерть. Его мелкая душонка еще не была готова к благородной гибели.

– В полумиле на юго-запад должен быть полуразрушенный подвесной мост… Мост Титанов. На ту сторону.

– Так бежим же!

– Постойте! Мы ничего не знаем о том, что ждет нас за этим мостом! Только смутные слухи и древние легенды.

– Плевать! Лучше неизвестность, чем грязные лапы бандитов. Шарль с тоской посмотрел на свои стальные руки.

– О, милый Шарль! Я не хотела вас обидеть! – спохватилась Полина. – У вас благородное сердце и славные верные руки!

Трусость и благородство боролись в душе Шарля.

– Что ж, выхода у нас все равно нет! Пойдемте, и пусть Бог позаботится о нас!

* * *

Мост был очень старый и неизвестно как еще держался над бездной. Вниз свисали ветхие обрывки лиан, дощечки были сделаны в разное время из разных пород дерева, а в некоторых местах вместо досок Полина разглядела настоящие берцовые кости. Ее поразила величина этих костей – они были по меньшей мере вдвое больше костей обычного человека. Какие гиганты населяли или населяют до сих пор эту землю?

Времени на размышление не было. Полина кожей ощущала опасность, надвигающуюся сзади. О том же, что ждет ее впереди, она просто старалась не думать.

Шаг за шагом спутники приближались к другой стороне каньона. Мрачно и безмолвно смотрела на них сплошная стена джунглей. Не было слышно пения птиц и звона насекомых, не кричали взбалмошные мартышки, не рычал царь джунглей леопард. Могучий лес настороженно встречал непрошеных гостей.

Когда они почти достигли конца моста, Полина оглянулась. Как раз вовремя, чтобы увидеть выскочившую из леса банду Скрюченной Руки. Бандитов было пятнадцать человек. Четверо из них несли сундук с таинственным мертвецом. Скрюченная Рука бежал впереди всех, в его руке были зажаты поводки трех громадных псов.

– О Боже! Они догоняют! Шарль, поджигай мост!

– Ни в коем случае! На того, кто поднимет руку на Мост Титанов, падет проклятье Семи Богов.

– Я не вернусь к этому чудовищу, Шарль, – тихо, но твердо сказала Полина. – Если ты меня любишь – жги.

Впервые она вслух заговорила о чувствах горбуна. То, что до последнего момента оставалось неизреченным, то, что тот считал тайной за семью печатями и в чем боялся признаться даже самому себе, было сказано. И он решился. Щелкнула зажигалка, встроенная в его стальную руку, и мост вспыхнул, будто только того и ждал.

С минуту беглецы наблюдали за огнем, быстро ползущим к середине моста. Каждый думал о своем. Полина вспоминала пылающее небо над призрачным городом змееголовых карликов, из которого она вот так же спасалась бегством каких-то полгода назад. Шарль думал о горниле Вивисектора, в котором были выкованы его удивительные руки.

А потом они углубились в джунгли, оставляя за спиной затихающие вопли горящих заживо бандитов.

Если бы они задержались хоть ненадолго, то увидели бы, как из-за края обрыва показалась скрюченная рука Скрюченной Руки. Злодей выбрался из пропасти. Правая половина его лица почти полностью сгорела, но глаза пылали еще большей яростью, чем прежде.

* * *

Шарль шел впереди, прокладывая путь. Джунгли здесь оказались еще более густыми и непролазными, чем на восточной стороне каньона. В тех местах, где не помогали железные руки горбуна, он включал огнемет, вмонтированный в одну из них. Дважды они слышали странные звуки вдали, похожие на крики громадного и злобного животного, но кому они принадлежали, оставалось загадкой. Наконец обессиленные спутники устроили привал, выбрав для этого гигантский ствол рухнувшей в давние времена мандрагоры. Они съели убитую Полиной змею и напились воды из чаши какого-то громадного цветка. Вскоре, утомленные долгой гонкой, путники уснули.

Полине снилось отплытие из Саутгемптона.

Джеральд Чамберс, блестящий кавалер, джентльмен, самый молодой капитан в английском королевском флоте. Она видела себя стоящей вместе с ним на палубе «Неустрашимого». Чамберс обнимал ее за плечи, щекотал усами шею, и от него пахло кубинской сигарой и ветром дальних странствий. Как же все прекрасно начиналось!..

Пробуждение было ужасным. Со всех сторон Полину окружали злобные дикарские рожи, раскрашенные в самые невероятные цвета. В бликах затухающего костра они казались еще страшнее. Дикари выкрикивали гортанные фразы на незнакомом наречии, угрожающе тыкали копьями и давали понять, что хотят увести Полину с собой. На Шарля они не обратили внимания. В этом была их ошибка.

Полина бросила в сторону горбуна умоляющий взгляд. Она сама не понимала, сколь сильно действовал на мужчин этот взгляд. Если и оставались в бандитской душе еще какие-нибудь сомнения, в этот миг они рассеялись как утренний туман.

Шарль расправил свои широкие плечи и, как будто не было у него за спиной уродливого горба, стал во весь свой рост. Обеими железными руками он схватил двух дикарей за шеи и в одно мгновение сломал их. Швырнув трупы прямо в гущу врагов, он в следующую секунду прыгнул следом. Полыхнула огнеметная машина, раздался нечеловеческий визг, и воздух наполнился запахом горелого мяса. Деревянные копья ломались о стальные руки горбуна, но дикари не ведали страха. Снова и снова бросались они на отважного защитника Полины, не считаясь с потерями. Наконец кто-то ловкий и изворотливый огрел Шарля дубинкой по затылку. Горбун упал, залитый кровью, но сознания не потерял и продолжал сражаться. Вскоре дикари схватили его за ноги, а на руки бросились сразу по двое. Так он лежал, распятый на земле, но даже сейчас не сдавался и продолжал биться в руках у нападавших. Тогда один из дикарей прыгнул ему на живот и, широко размахнувшись, всадил копье прямо в сердце несчастного.

Полина вскрикнула. Ее сердце наполнилось жалостью. Она даже не почувствовала, как грубые руки схватили ее и понесли в лесную тьму.

Шарль был еще жив. Тело его распрямилось, и горб как будто совсем исчез. Глазами он искал взгляд своей любимой и не находил. Его губы шептали ее имя, но никто этого не услышал.

Перед самой смертью глаза Шарля открылись широко, как будто он, наконец, увидел то, что искал.

– Проклятье Семи Богов! – вскричал он и замолк навеки.

* * *

Спустя несколько часов на поляну, где разыгралась трагедия, вышел человек с обожженным лицом. Он злорадно посмотрел на тело погибшего горбуна и хриплым голосом произнес:

– Как видишь, Шарль, любовь очень зла!

С этими словами он сатанински расхохотался.

Затем он выдернул копье из окоченевшего тела и обшарил брошенные заплечные мешки. Его добычей стали большой револьвер, компас и несколько черствых сухарей.

Скрюченная Рука в последний раз окинул место битвы взглядом и пошел по следу дикарей…

КОНЕЦ 33-й серии

Синемастудия «ОКЕАН»

«И объяли меня воды до души моей»: история священника

– О святой пророк Иона, – еле шевельнул губами Петар. – За что, Боже?

Когда раздался всплеск и хриплый крик, молодой священник не сумел не повернуть головы. И теперь стоял, словно громом небесным ударенный, глядя в серую глубь канала.

Там, в холодной воде, зябко морщившейся под порывами ветра, тонул человек. Беспорядочно бил руками, и каждый всплеск заново окатывал душу Петара стылым ужасом. Крики начали переходить в бульканье, к парапету сбегались зеваки, толкая один другого – а священник все стоял, чуть слышно шепча молитвы, похожие на проклятия.

Обычно он не жалел времени, чтобы дойти от дома до кафедрального собора Ионы-пророка, где служил, по самой длинной дороге. На этом терялось четверть часа, ведь собор и квартира Петара в обычном шестиэтажном доме, где он жил вместе со старушкой матерью, лежали на одной прямой – по бульвару Честертона Брауна.

Бульвар Честертона Брауна соединял культурный центр города с кварталами буржуа. Вечерами здесь неспешно гуляли дамочки со сложной конструкции зонтами – об руку друг с дружкой или с усатыми кавалерами; ездили, задорно поглядывая по сторонам, спортивные барышни на высоких велосипедах – блестели мельканьем спиц в колесах и круглыми коленками из-под юбок малоприличной длины; звуки велосипедных клаксонов передразнивали дети, грязные стайки которых пока что не искали классовых различий. А по утрам под вязами, цеплявшимися за клочья тумана суковатыми ветвями, спешили по своим конторам невыспавшиеся клерки. И священники. Конечно же здесь ходили священники и послушники ордена ионитов. Задолго до того, как большой колокол начинал длинно и гулко отбивать приглашение жителям Кетополиса к мессе, во влажной серости городского утра начинали мелькать глянцево-черные, отдающие в синеву, сутаны ионитов. Служители ордена стекались к громадине кафедрального собора, который поглощал их, словно кашалот рыбную мелочь. Иные старушки состязались, сколько каждая соберет благословений, пока дойдет по бульвару Честертона Брауна от дома до собора.

Только Петар предпочитал, выйдя из парадного, свернуть меж домов и лишние пятнадцать минут пройти по узким улочкам, оскальзываясь на замусоренных мостовых. Потом еще шагать по параллельной бульвару Газолиновой улице, где даже ночью не стихало движение: пронзительно звенели трамваи, пыхтели дилижансы, сердитые таксисты второпях заезжали на прогулочную часть и поддавали вонючего пару в лица обозленных пешеходов. Потом опять сворачивал во дворы, чтобы войти на подворье собора через задние воротца, со стороны хозяйственных помещений и семинарии…

Нет, молодой священник не находил в длинной дороге ничего привлекательного – кроме того, что Газолиновая улица была далеко от открытой воды. А тихий бульвар Честертона Брауна шел вдоль канала.

В канале плескалась вода. Та самая холодная вода, в мрачную глубину которой пятнадцать лет назад ушли отец Петара и двое его старших братьев. Большая Бойня не пощадила их судна.

От дружной семьи, которая со временем обещала разрастись, остались лишь десятилетний Петар с немолодой уже матерью Маршей да братом матери – Томашем. На этом семья и закончилась: Томаш уже тогда был викарием кафедрального собора, а Петар решил пойти по дядюшкиным стопам.

Не только из-за матери, но и чтобы не плодить детей на поживу воде. И хоть как-то защищать тех, кто отправляется во власть воды, не понимая всей ее опасности.

Вокруг говорили: виноваты киты. Киты-убийцы, все дело в китах. Петар молчал, но знал: нет, не в китах дело, они просто приспособились к жизни в воде. Вода стремится завладеть всем, и воде безразлично, если живое при этом становится мертвым. Он понял это в минуты, которые изменили прежнее течение жизни.

Тогда из кухни, где мать мыла после обеда посуду, послышался звон и грохот, тут же перекрытый страшным воплем. Этим воплем Петара взметнуло с кровати, куда мальчик прилег отдохнуть. До кухни он донесся в несколько прыжков, вопль оборвался вместе с его появлением на пороге.

Мать сидела на полу, среди осколков посуды. Рядом лежала металлическая раковина, выдранная из стены вместе с креплениями. Из сорванного крана на плечи матери хлестала вода, насквозь мокрая одежда облепила женское тело неопрятным саваном. Темно-русая голова оставалась сухой, неподвижные глаза смотрели в никуда.

– Мама… – прошептал Петар.

– Они утонули, сынок, – шевельнулись губы Марши. – Они. Все. Утонули…

Покачнувшись, мать упала вниз лицом в расплывшуюся по полу лужу.

Официальное извещение о смерти семья получила только через три дня. Но Петар секунды не сомневался, что мать знает, о чем говорит.

С тех самых пор Петару достаточно было лишь поглядеть на открытую воду, чтобы накатили воспоминания. Как он тащит с кухни мать – бесчувственную, мокрую и тяжелую, словно утопленница, а под ногами плещется вода и посудные черепки хрустят, будто косточки мертвецов. Вода все рвется из крана с шумом, который кажется мальчику похожим на злобный хохот, и в голову вливается осознание, что отца и братьев больше нет. Вода взяла их себе, и теперь они мертвы.

От этих мыслей Петар застывал истуканом. Глядел в воду, и ему казалось, что оттуда просвечивают лица мертвецов – жалобные, пугающие, требующие. Манящие к себе. От невозможности отвести или хоть зажмурить глаза на лбу выступал холодный пот. И если некому было увлечь Петара в сторону, то через несколько минут он терял сознание.

В ордене ионитов об этом знали многие. Страх открытой воды мешал Петару выполнить главное предназначение ионита: в день Большой Бойни отправиться на корабле в море, чтобы слово Божье помогало сражаться с китами.

Гибель китов в Большую Бойню означает, что день, когда огромная волна затопит Кетополис, отодвигается. Петар понимал, что любой младший ионит на корабле может сделать больше для спасения Кето, чем он в храме. Да, молодой священник был старателен в постижении и передаче другим слова Божьего и усерден в служении Ему, так что благодаря этому – да еще, нельзя не признать, дядюшкиной протекции – Петар был рукоположен в диаконы. Сослужил не только дядюшке Томашу, но порой и самому епископу, мог читать проповеди и исповедовать. Но без участия в Большой Бойне дальнейшая карьера в ордене была невозможной.

– Обидно мне за нас, племянник, Иона тебя забери! – вздыхал иной раз по-родственному дядюшка, и квадратный его подбородок с ямочкой посередине подрагивал с укором. Обидно, соглашался Петар. Но даже ходить ежедневно мимо канала было выше его сил.

Сегодня пришлось…

– Сынок, завтрак готов! – Сколько Петар себя помнил, мать всегда будила его этой фразой.

– Мама, мне на утреннюю мессу, позавтракаю после, в трапезной, – этот ответ оставался неизменным последние лет восемь. Мать кротко кивнула и вышла из комнаты. Петар, одеваясь, уловил идущий из кухни запах и страдальчески поморщился.

Нос не обманул его. На столе у матери красовалось блюдо с жаренной кусками рыбой. Хрустящая прозрачная кожица сочилась маслом, золотисто-розовое филе лукаво выглядывало из-под сухарно-лимонной панировки. Едва уловимый аромат посыпанного сверху укропа дополнял это кулинарное пиршество.

Молодой священник непроизвольно сглотнул.

Марше всегда удавалась рыба, не зря была она когда-то женой и матерью моряков. Петар не ел ничего морского с тех пор, как стал ионитом.

– Покушай, сынок. Разве в орденской трапезной кто-нибудь приготовит моему Петрачеку такую вкуснятину? Не бойся, никто не узнает.

Петар никак не мог разгадать, наигранным ли было то простодушие, с которым мать всякий раз ставила на стол его тарелку и столовый прибор. Манящий запах возвращал в счастливое детство…

– Мама, Бог узнает, – сказал он спокойно.

– Ничего – я попрошу Его, и Он простит моего сыночка. Последнего моего живого сыночка. Он сильно задолжал нам с тобой, Петрачек, поэтому простит.

Утро всегда начиналось так, с небольшими вариациями. Иногда Петар, одевшись, сразу выскальзывал за дверь – и по дороге корил себя за недостойное почтительного сына поведение. Иногда, отказавшись от еды, не спорил с матерью, а спокойно прощался, хоть это было и нелегко. Иногда просил не искушать его самого и не кощунствовать, ставя требования перед самим Богом…

Но сегодня решительно взял блюдо с рыбой, отнес его к кухонному шкафу и выставил на ледник.

– Мама, я есть не буду. И ты не ешь рыбы, мама! Сегодня канун дня Ионы-пророка, завтра флот выходит на Большую Бойню, – священник мотнул головой в сторону залива. Где-то там уже готовились к отплытию сотни кораблей, от громадных броненосцев до небольших пакетботов. – Ты забыла, что истинно верующие держат пост от рыбы, чтобы не разъярить китов и почтить память святого Ионы. Мама, ведь прежде ты не ела рыбы в этот день! Ты помнила, что за твой грех могут быть наказаны другие люди, моряки!

– Это пустяки, сынок, глупые выдумки, – безмятежно ответила мать. – Твой отец и братья сказали, что для китов не имеет никакого значения, едим ли мы рыбу.

– Мама… – почти простонал Петар, подыскивая возражения и с тоской сознавая, что для Марши они не значат ничего. В этот момент и звякнул дверной колокольчик.

Мать, походя отодвинув Петара, устремилась в прихожую. Щелкнули механические замки, и голос консьержки осведомился:

– Как нынче ваше здоровье, сударыня Марша?

– Спасибо, Ружена, неплохо для моих-то лет. А вы как себя чувствуете?

– Ах, сударыня Марша, эти туманы, матка боска… Где уж тут остаться здоровой, – немолодая консьержка чихнула. – Подскажите, пожалуйста, как у нас будет сегодня с погодой?

– Как сегодня с погодой? – эхом повторила мать и смолкла. Само молчание ее было сосредоточенным, словно она выглядывает в окно, пытаясь оценить низкие тучи и розовую полоску зари. Или прислушивается к чему-то, слышному издалека и только ей.

Петар прекрасно знал, что окна в прихожей не было.

– Ветер с моря, холодно, – мать будто повторяла за кем-то. – Днем, пожалуй, небо будет облачным, но без дождя. А вот к вечеру соберется дождь. Впрочем, возможно даже, что и снег.

– Ах, что вы, да неужели снег?! Первый в этом году, и именно сегодня, в канун Большой Бойни! – закудахтала консьержка.

– Да уж, задуши нас кальмар, – сказала мать все так же отрешенно. Петар даже не вздрогнул, услышав, как грубо выкатилось изо рта Марши любимое выражение отца. Пора было вмешаться, и он шагнул в прихожую:

– Доброго вам дня, сударыня Ружена, благослови вас Господь. Сегодня еще и канун великого праздника Ионы-пророка, так что надеюсь увидеть вас в церкви, самое время побывать у исповеди.

– Хорошо, Петрачек… то есть отец Петар, – консьержка попятилась назад, перекрывая массивной фигурой дверной проем. – А… когда сегодня вечерняя служба?

– Как обычно, сударыня Ружена, – прохладно улыбнулся молодой священник. – В девятнадцать часов. К исповеди можно подойти в любое время дня.

– Ясно, Петрач… отец Петар, – сказала консьержка, уже стоя на лестнице, но не осмеливаясь повернуться спиной. – Я пойду, пожалуй, там ведь люди могут…

– Конечно, сударыня Ружена, идите с Богом.

Но Петар и дверь не успел захлопнуть, как с лестницы раздался крик:

– Подожди-ка, Пет… ох, матка боска… Отец Петар, я ведь чего приходила-то: тебе пневма пришла, на-ка!

Пухлая рука просунулась меж дверью и косяком, выронила латунную капсулу пневмопочты. Петар едва успел подхватить, а по лестнице уже зачастили вниз шаги. С такой прытью, что по их звуку никто бы и не догадался ни о возрасте, ни о проблемах со здоровьем.

На капсуле, легко умещающейся в ладони, был выгравирован крест. Из церкви, значит, весточка. Тонкий листок, свернутый в трубочку внутри капсулы, нес на себе твердый разлапистый почерк дяди Томаша.

«Петар, поторопись – мне необходимо готовиться к совету, сменишь меня на утренней мессе и в исповедальне. Будь здесь как можно быстрее».

Да, сегодня к ночи должен был состояться ежегодный большой совет ордена ионитов. А до того каждому служителю церкви надлежало покаяться, чтобы на вечерней мессе получить причастие и благословение епископа. Видно, на дядюшку Томаша, как на помощника епископа, свалились срочные поручения. Время внизу листка свидетельствовало, что отправили его полчаса назад.

Это означало, что Петар опаздывает. Значит, к несчастью, придется идти по бульвару Честертона Брауна. Благо выйти можно хоть сию минуту, молодой священник уже одет как положено, разве только иссиня-черную форменную шляпу с широкими полями надеть.

И взять, пожалуй, зимнюю, утепленную. Марша-Синоптик, как прозвали мать соседи, с предсказаниями погоды не ошибалась. Откуда бы они к ней ни приходили.

Подростком Петар нарочно не слушал ее прогнозов, но с годами решил, что это пустая бравада. А уж дядюшка Томаш однозначно признавал протест Петара гордыней. «Марженка больна, конечно, но коль при всех наших стараниях Господь от этого не избавляет – стало быть, нужно так, Иона забери».

– Береги себя, мама, Господь с тобой, – перекрестил он старую женщину. – Будь осторожна и не ешь, пожалуйста, рыбы. Хоть просто ради меня.

– Это с тобой Господь, сынок, – отозвалась она. – Вернее, ты с Ним. И не бойся ничего, слышишь? Отец и братья передают, не бойся – уж тебя Он сохранит.

Петар, не отвечая, наклонился к щеке матери, но она вдруг заплакала, замахала на него руками и вытолкала прочь, на площадку. Истерически защелкали замки. Петар повертел в руках шляпу, раздумывая, постучаться ли в дверь. Расспросить бы, не случилось ли у матери чего плохого… Но время уже не позволяло.

Отчаянно махнув рукой, ионит начал спускаться по лестнице. Прикидывая на ходу: если идти по самому дальнему от канала краю бульвара, прямо под вязами, и смотреть только вперед… на канал не оглядываться… главное, не оглядываться на канал! Постараться найти взглядом крышу собора и только ее и держать в уме… Да, тогда он сможет дойти благополучно.

И действительно, сначала он шел неплохо. Просто отворачивался от серой ленты, которая дышала противным туманом, и быстро переставлял ноги, следя за плывущей все ближе крышей собора.

Но вот на гулкий удар тела об воду и крик – не обернуться не смог.

* * *

Мутная рябь канала разбивалась под ударами барахтающегося в ней человека. Петар, тяжело дыша, смотрел и не мог отвести взгляда. Ему казалось, что там тонет не один, а несколько. Много.

В захлебывающихся криках о помощи он будто узнавал голоса отца и братьев. Они тонули, а Петар не мог помочь. Или – мог?

Спины зевак заслонили от Петара тонущего. Помочь никто не пытался: дураков лезть в предзимнюю воду не было. Кто-то, торопясь поглядеть на зрелище, сильно толкнул священника в спину, едва не сбив с ног, – и Петар будто очнулся.

– Господи, помоги мне… Господи! – выкрикнул он. Толкнувший его, разглядев сутану ионита, собрался извиняться – но поперхнулся. Священник побежал вперед, будто толчок стал для него долгожданным посылом. Вспрыгнул с разбега на парапет, растолкав зевак, призвал Господа и – бросился вниз.

Люди потом удивлялись: зачем кому бы то ни было в здравом уме спасать старого бродягу, который ранним утром оказался настолько пьян, что рухнул через парапет? Особенно учитывая, что по каналу уже пыхтел черным дымом катерок речной полиции.

Стоявшие рядом в ответ утверждали, что глаза у молодого священника были зажмурены, а по лицу катились слезы.

Вода ударила Петара холодом, пробрала до самой души, объяла – и потащила, оглушенного, на дно. Глаза открылись, и он увидел, как слабо машет руками, погружаясь вместе с ним, темная фигура.

Утопленники в его представлении всегда отчего-то были белыми. Когда Петара снизу как будто что-то остановило и затем подтолкнуло к поверхности, он сумел ухватить эту темную фигуру за волосы и за ворот. Потащил вверх, за собой.

Раздувшееся от воздуха священническое одеяние помогло самому Петару продержаться на воде до подхода полицейского катерка. Но это он запомнил плохо. Не помнил, как оказалось на нем чье-то теплое пальто, не слышал, о чем спрашивали его полицейские.

Только когда в руки сунули чашку, он автоматически отхлебнул и вздрогнул от резкого вкуса рома. Горло неприятно обожгло, но по телу прокатилось тепло. Он прокашлялся и отодвинул чашку, которую продолжал держать у самого его носа седоусый полицейский.

– Хлебните еще, святой отец, – предложил полицейский, – вам нужно сейчас.

– Спасибо, сын мой, – ответил Петар. Полицейский, который сам ему в отцы годился, даже не усмехнулся. Верно, хороший прихожанин, проскользнула далекая мысль. – Благослови Господь твою доброту, но я обойдусь. Отдайте лучше тому человеку.

– В том человеке спиртного в избытке, еще хороший ром на него переводить, – пробурчал полицейский, мельком обернувшись на утробные звуки сзади. – Пейте, святой отец. Мой духовник говорит, что пост не касается тех, кто в пути и в болезни, а у вас сейчас и то, и другое. Бог простит.