Текст книги "Кетополис: Киты и броненосцы"

Издалека, от пристани, доносились голоса. Иногда ветер вдруг менял направление, запах рыбы на миг улетучивался, предоставляя место горьковатому аромату смолы.

Ни колокольчика, ни молотка у двери не было, поэтому Пельша размахнулся и несколько раз ударил в доски кулаком.

В доме тотчас засуетились: звякнула посуда, скрипнул отодвигаемый стул.

– Кто там? – послышался из-за двери женский голос.

– Меня зовут Пельша. Жак-Луи Пельша. Я хотел бы поговорить с Кирком Валленом, дело довольно важное.

– Если вы из киностудии, то могу вам сказать сразу, – голос стал жестче, – ни в каком синема, ни за какие деньги папа сниматься не будет. Попытайте счастья где-нибудь еще. Например, у старого Эдда с его ножницами.

– Нет, я совершенно по другому делу, – начал Пельша, но его перебили.

– Вольные художники, страховые компании, гильдия врачей – кто бы вы ни были, пути отхода свободны. Постарайтесь ими воспользоваться.

Шаги удалились, скрипнул стул.

Пельша в недоумении застыл перед дверью. Второй раз беспокоить людей ему не хотелось (врожденное чувство такта не перебьет даже запах рыбы), с другой стороны, на этом поиски могли завершиться. Вивисектор так и останется зверем в глазах горожан, так и будет прятаться в катакомбах, практикуя на редких счастливцах, не понимающих собственного везения. Да и новая история для «Клуба болтунов» вместо бурных оваций закончится бесстыдным троеточием, тишиной…

Нет, подумал Пельша, от меня так просто не отделаться. И решительно постучал.

– Вы еще там?! – крикнули из комнаты. – Не теряйте даром время! Отправляйтесь к Эдду!

– Мне надо найти Вивисектора! – крикнул в ответ Пельша. – Я хочу с ним поговорить! Вивисек…

На последнем слове он внезапно закашлялся. В грудь впились сотни микроскопических крючков, которые надо было вытолкнуть из себя. Пельша набирал в легкие воздух, хрипел, задыхался, набирал вновь… А когда пришел в себя, на него пристально смотрели два серых глаза.

– Вы, наверное, сумасшедший журналист? – как ни в чем не бывало спросила девушка. – Такие к нам пока не заглядывали. Проходите.

Возражать Пельша не стал, тут просматривались определенные выгоды: в ближайшее время его точно не выгонят и, возможно, будут говорить с ним более откровенно. Единственным неприятным моментом оставалась отвратительная приставка «лже» перед красивым словом «журналист».

Перешагнув через порог, Пельша остановился. Замершее было сердце заколотилось с неимоверной силой. Рубашка мгновенно прилипла к спине.

Он и раньше встречал подобные квартирки, точно сошедшие с экрана синема: выцветшие, цвета «сепия», тона; нагромождение скарба, укрепившегося между разрядами «жалко выбросить, пригодится» и «бесспорный хлам». Совмещенная с кухней прихожая, столовая. Две двери в глубине: уборная и спальня. Кладовки не видно за выцветшей занавеской.

За столом сидел человек. Его сутулая фигура покачивалась из стороны в сторону, будто повинуясь внутреннему метроному, чей маятник, некогда запущенный, никак не мог остановиться. Незнакомец мог быть кем угодно – полинявшая одежда, перевязанные веревкой ботинки, пепельного оттенка волосы. Перед Пельша сидел человек из толпы, ее серая плоть, которую лишь при необходимости нанизывают на прочный костяк. Иногда, чтоб подтолкнуть к великим свершениям; в другой раз, чтобы хорошенько прожарить на углях.

Когда незнакомец повернулся, одолевавшие гостя сомнения тотчас развеялись. Это был Кирк Баллен.

– Здравствуйте, – Пельша через силу улыбнулся. – Как вы, наверное, слышали, меня зовут Жак-Луи Пельша. Я бы хотел с вами поговорить об одном интересующем меня деле.

– Ну что ж, садитесь, раз пришли, – Баллен указал гарпуном на табурет. – Руки́, уж извините, не подам… Но рюмку наполню не без удовольствия.

Невысокая девушка, стоявшая у плиты, круто развернулась. Темно-синяя юбка захлестнула ноги и негодующе заколыхалась, как предгрозовое море. Юное личико нахмурилось с такой комичной суровостью, что Пельша едва не рассмеялся, столь явно на месте рыбака ему представился нашкодивший котенок.

– Весьма благодарен за предложение, но я отказался от выпивки несколько лет назад, – поспешил сгладить неловкость Пельша. – Со мной тогда приключилась довольно неприятная история. И группа адвокатов заимела прекрасный шанс представлять интересы своего компаньона в суде.

– Неприятная история! – воскликнул Баллен и, широко расставив руки, обвел гостя насмешливым взглядом.

– Действительно, не стоит обо мне. Существует одна загадочная личность, о которой у вас имеются сведения, а у меня – желание их получить. Оба названных факта легко сопоставимы, и я многое готов отдать за скорейшее разрешение вопроса.

Он приложил руку к нагрудному карману, где хранился бумажник с пачкой свежеобмененных кетополийских ассигнаций, но смысл жеста получился двояким, и Баллен не преминул этим воспользоваться:

– Помилуйте… ммм… Жак, не стоит идти на такие жертвы! Во-первых, вам надо присесть, – рыбак указал подбородком на стоящий у стола табурет. – Во-вторых, перестать разбрасываться органами, в кварталах на них особый спрос. Ну и в-третьих, иметь в виду, что любое упоминание о деньгах без промедления откроет для вас объятия господина Н. Катля. Иными словами, вы окажетесь на улице. А мне бы этого не хотелось – в последнее время меня не часто радуют беседами. Как правило, что-нибудь кричат в окно.

Пельша неловко улыбнулся и присел на край табурета. Ему долгое время не удавалось совладать с руками – он клал их на стол, на колени, скрещивал на груди, но все не мог найти им достойного положения. Казалось, любая поза намекает собеседнику на его ущербность. Однако устрашающего вида гарпунное ружье, заменявшее рыбаку правую руку, не проявляло никакого беспокойства и смирно лежало на столешнице. Оно был начищено до блеска, словно выставочный экспонат, а остро наточенный наконечник с безразличием смотрел в открытое окно. Левой руке повезло немногим больше – из закрытого металлическим колпаком предплечья тянулся черенок телескопической удочки. Баллен в задумчивости складывал ее и раскладывал, натягивал и ослаблял леску, чем приводил маленькую девушку в негодование. Несмотря на это, вскоре перед рыбаком стояли чистая тарелка и кружка с напитком, обладающим вполне определенным, знакомым до тошноты, запахом.

– Обыкновенный чай, – заметив взгляд гостя, прокомментировал Баллен. – Многие врут, будто готовим мы его из рыбьей чешуи. На самом же деле всякому, заглянувшему в эту часть города, рыба мерещится даже там, где ее просто быть не может. Помнится, около года назад, незадолго до трагедии, заглядывал к нам один галлиец. Лицо он то и дело прикрывал платком, шарахался от людей и ни к чему не прикасался. Тогда-то Анабель не выдержала, наплела ему историй про рыбное варенье, леденцы из требухи и другие чудеса. Я, когда он ушел, от смеха чуть богу душу не отдал, – Баллен поморщился и закончил: – К морскому аромату привыкают с детства… Имейте в виду, сегодня каждый встречный будет знать, что вы побывали в рыбацких кварталах.

– Признаюсь, данный факт меня нисколько не заботит, – Пельша, наконец, разместил локти на столе и переплел пальцы. – Однако меня интересует другое. Слухи упоминают о некоем недуге, одолевавшем вас одно время. Как я понимаю, болезнь была связана с руками?

– Правильно понимаете, – вздохнул рыбак. – И началось это после крайне неприятной истории. Не уверен, что вам будет интересно услышать…

– Так ведь именно за этим я сюда пришел, – Пельша бросил взгляд на катушку спиннинга; леска мелко подрагивала. – За последние полгода я пристрастился ко всякого рода историям и с недавнего времени начал коллекционировать собственные… Предупреждаю сразу, я не журналист и не смогу поведать о вас миллионам. Но я сделаю все от меня зависящее, чтобы как можно больше народу узнало правду о теневой стороне Кетополиса.

Кирк Баллен смотрел на гостя с явным непониманием. Он знал только одну сторону города – мокрую, ветреную и соленую; со свисающими с сетей космами водорослей, живой серебристой массой в проеме трюма, округлыми спинами лодок на дальнем берегу… Утром, на пути к порту, солнце казалось рыхлым, ленивым, способным разве что на пакости вроде внезапного блика, отраженного от приоткрытой форточки и бьющего прямиком в глаза.

– Не желаете присоединиться к обеду? – опомнился Баллен. – Рискуя отобрать хлеб у городских гадалок, сделаю предположение: сегодня нас ожидает рыба. Жареная, с замечательной хрустящей корочкой и с вареной картошкой. Обещаю, нигде в городе вы не отведаете ничего вкуснее. Анабель сейчас накроет, и у вас будет отличная возможность убедиться в моих словах.

– Нет-нет, спасибо, я только из-за стола, – соврал Пельша и машинально сглотнул.

Он не сомневался в искренности рыбака, но какой-то внутренний барьер не давал Пельша подавить в себе напряжение – ослабить узел галстука и воспользоваться, наконец, гостеприимством. Согласившись на обед, он без промедления обвинил бы себя в воровстве и наотрез отказался защищать свои интересы в суде.

– Как хотите, я сделал все возможное. И Анабель этому свидетель. Хотя в любой момент вы имеете право передумать, а я – поддержать вас в этом решении… Ну-ка, – Баллен обернулся – раздался приглушенный стрекот шестеренок, – ловко подцепил удочкой со сковородки кусок рыбы и бросил в тарелку.

– Папа! – воскликнула Анабель. – Сколько раз тебе говорить!

Баллен рассмеялся.

– Воспитывает, шантрапа, – пожаловался он. – Ни тебе гарпуном крыс пострелять, ни в зубах удочкой поковыряться.

– В следующий раз леску будешь получать только перед рыбалкой, – рассердилась девушка. – А гарпун – вообще в исключительных случаях. Всю посуду в доме перебил, на меня уже покушаешься, – и, взглянув на отца, скрылась в кладовке.

Баллен выждал несколько секунд, с заговорщицким видом наклонился к Пельша.

– Золото, а не девчонка. Не знаю, как бы я без нее. Ходит за мной по пятам, боится одного отпускать. Пока меня лихорадило, сутками у кровати сидела. Как ни открою глаза, со стула вскакивает: то полотенцем лицо протрет, то поесть заставляет, то просто по голове гладит и, вижу, слезы еле сдерживает… Слава богу, на мать ни капли не похожа, та бы меня своими руками…

– Я полагаю, по поводу покушений Анабель преувеличила? – задал Пельша терзающий его вопрос. – Никогда бы не поверил, чтобы родной отец… Обычно девушкам свойственно ошибочное толкование ситуаций. Как правило, из-за чрезмерной впечатлительности…

– Конечно же! – возмущенно перебил его рыбак. – Вы же сами видите, как я к ней отношусь. Мне без Анабель и дня не протянуть, сердце разорвется… Просто однажды – вскоре после операции – я неудачно повернулся, ударил локтем о шкаф. Мышцу свело судорогой, и гарпун пролетел в паре сантиметров от груди Анабель. Отделались разбитым кувшином, но могло быть гораздо хуже.

– Вы всегда ходите со взведенным гарпуном? – удивленно спросил Пельша.

– Так ведь другого и не предусмотрено, – Баллен откинулся на спинку стула. – Если гарпун в ружье, он сразу взведен, и разрядить его можно только выстрелом. Если гарпуна нет, часа через полтора начинается зуд, переходящий просто в адскую боль. Это как если бы вас лишили двух средних пальцев – желание ими пошевелить превратилось бы в настоящую манию… Такой вот подарок преподнес мне Вивисектор.

Вернулась Анабель. В ее руках была жестяная банка и несколько луковиц. Пребывание в кладовке волшебным образом очистило голову Анабель от скверных мыслей, и лицо девушки сияло.

– Позвольте вам напомнить, – обращаясь к Баллену, сказал Пельша. – Мы отклонились от темы разговора. Что все-таки явилось причиной той болезни?

Рыбак некоторое время сидел в задумчивости. Гарпунное ружье двигалось от окна к шкафу и обратно, прочерчивая на столе короткую дугу. Оценив опасность, Пельша незаметно отодвинулся подальше – по его ощущениям, дочь рыбак любил несколько больше, чем случайных гостей.

– Невнимательность, – наконец произнес Баллен. – Причиной всех бед служит невнимательность. Особенно в открытом море. Один не смотрит под ноги, считает чаек и через мгновение летит в трюм вверх тормашками. Но вместо того, чтобы отделаться парой синяков – сворачивают себе шею. И, надо сказать, как назло, экземпляр попался не из балетной школы. Вытаскивать его пришлось всей командой… Другой, посвистывая, чистит заряженное гарпунное ружье, которое совершенно неожиданно стреляет, гарпун пробивает ногу и намертво втыкается в палубу. В течение следующих минут ошалевшая команда подручными средствами перерезает трос, затыкает рану. Затем аккуратно поднимается, чтобы отнести обмякшее тело на корму, поскальзывается на свежей лужице и роняет беднягу за борт. Откуда его судорожно вылавливают сетью, впятером наваливаются на лебедку, но подплывшая акула успевает отхватить лакомый кусочек – аккурат по самое отверстие…

В голове у Пельша что-то щелкнуло – глухо, словно сквозь толстый слой ваты, – зацепило шестеренку, провернуло, стряхивая с нее хлопья ржавчины, вновь сорвалось… И пока Баллен с упоением рассказывал морские байки, с изощренной жестокостью отправляя на тот свет ни в чем не повинных людей, Пельша упорно пытался вернуться к зацепке, воссоздать до мельчайших подробностей момент щелчка: первое едва заметное движение, касание; усилие, с каждой секундой возрастающее, и, наконец, сам пиковый момент, оставивший после себя просверк, как ослепительно яркая вспышка оставляет на роговице глаза негатив последнего кадра.

Через секунду путешественник осознал, что совершенно утратил контроль над телом. Оно словно было заполнено мягкими теплыми ворсинками; руки не двигались и только мелко подрагивали. Внезапно Пельша показалось очень важным проследить за движением пальцев – быть может, тогда удастся обнаружить причину, вызвавшую паралич, и тело, наконец, обретет прежнюю подвижность.

Пельша собрал все силы и рывком перебросил онемевшую правую руку на край стола. Как подобает ватной конечности, та подпрыгнула и замерла. Видимо, со стороны ничего необычного не происходило, потому что Баллен продолжал говорить, а Анабель – улыбаясь, наблюдать за отцом от плиты. Теперь рука лежала перед глазами Пельша, пальцы постепенно начали оживать, а по коже – расходиться колючие прохладные мурашки.

– …как последний салага, слишком поздно заметил летящий навстречу леер, – голос рыбака медленно выплывал на поверхность. – Поддался идиотскому порыву – выставил руки – закрываясь, уже понимая, что проходило мимо. В каких-нибудь десяти сантиметрах… Последнее мое воспоминание – ужасно долгий полет и холодная вода, заливающая рот и нос…

Пельша понял, что совершенно взмок, словно именно ему довелось погрузиться с головой в океан; на столе от ладоней остались темные пятна, по виску сбежала капля и застыла на подбородке.

– …не помню совершенно. Лишь много позже, после бесконечного монотонного шума волн, увидел перед собой небо, перепуганное лицо Робби. И кусок дома со въевшимся в память перекошенным окном с мертвыми черными стеклами. А в этом окне, могу поклясться чем угодно, отражалась оскалившая пасть белая акула, готовая разорвать меня на части.

– Папе показалось, – вступила в разговор Анабель, – вы бы видели, какой он был. Страшно смотреть. Принесли его четверо ребят из команды – на самодельных носилках, укрытого курткой. Никак показывать не хотели, ждали, пока доктор подойдет. Но когда на кровать перекладывать стали, куртка слетела… да и я вместе с ней чуть на пол не свалилась.

Анабель замолчала, отвернулась к кухонному столу и, громко стуча ножом, стала резать лук. Баллен, изогнувшись и прищурив от натуги левый глаз, сосредоточенно чесал удочкой между лопатками.

– Ваши слова подтверждают мою теорию, – с трудом выговорил Пельша. Голос был сиплый, ненастоящий, и, прежде чем продолжить, он откашлялся. – По правде сказать, я одержим Вивисектором с тех пор, как впервые услышал о нем. Я много думал, сопоставлял различные факты и слухи… Получается, если бы вам не сделали операцию, то гангрена вскоре свела бы вас в могилу. Думаю, кроме ампутации, помочь уже ничто не могло. И именно Вивисектор в итоге явился для вас спасением. Он не отнимал здоровых тканей, не калечил, как какой-нибудь умалишенный. Вивисектор из благих побуждений усовершенствовал человеческое тело. Разве лучше было бы жить беспомощным инвалидом или не жить вообще? Разве, учитывая всеобщее заблуждение, кто-то согласился бы добровольно отдаться в руки этому гениальному хирургу? И разве пришлось бы ему иначе тайком выкрадывать смертельно больных с улиц города, чтобы подарить им новую жизнь?

– Папу вытащили из собственной комнаты, – возразила Анабель. – Пробрались ночью в дом, прижали мне к лицу тряпку – настолько вонючую, что я сразу отключилась. А очнувшись, увидела пустую кровать, но никак не могла понять, зачем кому-то понадобился больной человек. Обычный рыбак, пропадавший в море сутки напролет, чтобы прокормить семью. Вернулся он уже следующей ночью… Наверное, я кричала…

С улицы раздался детский смех и топот ног. По карнизу с грохотом пронеслась ошалевшая кошка с привязанными к хвосту жестянками. Никто не шелохнулся.

– Задаюсь я все время одним вопросом, – задумчиво проговорил Баллен. – Если, как вы говорите, все дело в благородных побуждениях, то зачем он мне этот гарпун приделал? В чем здесь благородство? Дочь говорит, не знал Вивисектор, рыбак я или китобой, потому и решил впополам сделать. По мне, так лучше бы весло приспособил, а то вон Анабель грести приходится.

– Видела я одного с веслами, – отозвалась девушка. – Причем с двумя сразу. На огороды устроился, землю рыхлит. Бывший китобой, между прочим…

– К сожалению, я пока не могу ответить на этот вопрос, – осторожно начал Пельша, – но готов сделать все возможное для его освещения. Для этого я должен лично встретиться с Вивисектором. Мне говорили, что вы единственный человек, кому случилось проснуться во время операции.

– Да не помню я почти ничего, – рыбак ковырнул острием гарпуна столешницу. – Очнулся – перед лицом лампы. Много их, штук двадцать. Справа стоит подземник – все как положено: плащ, сапоги, респиратор. Слева – человек в белом халате, и что-то под халатом во все стороны торчит. Наклонился он надо мной, руками водит. Потом распрямляется и подземнику продолговатое что-то передает. Я пригляделся – и глазам сначала не поверил. А это рука моя. Закричать попытался, вырваться – хоть бы хны. Как мертвый лежу. Дальше ничего не помню.

– И все? – удивился Пельша. – На вокзале мне рассказывали другое.

– Ах, на вокзале. – Баллен понизил голос и смущенно заговорил: – Вы же знаете, как это бывает – зашел в бар, выпил и пошло-поехало. Одни про девок завирают, другие про улов, я вот бедой похвастаться решил. Кому интересно слушать, как я в обморок грохнулся? Поэтому и выдумал продолжение: как из палаты удрал, как от подземников по коридорам бегал, как на улицу выбирался… Сам почти поверил. Ночью иногда просыпаюсь и понять не могу, наврал я тогда или нет. Перед глазами все коридоры, ступеньки каменные, лица в респираторах, долговязая фигура Вивисектора в больничном халате. Вот я отстреливаю гарпуном замок, открываю решетку, выбираюсь наверх, бегу к городу.

– Так значит, вы ничего не знаете, – Пельша был точно в оцепенении. – И все это – обычная байка…

– Я вообще как думаю: не случайно мне дали очнуться, – не обращая внимания на гостя, рассказывал Баллен. – Страх им нужен. Чтобы не смели на улицах по ночам ходить. А еще лучше, чтобы из дома вовсе круглые сутки нос показать боялись. И тогда Вивисектор тайком выведет из-под земли свою армию и захватит город вместе с Канцлером. Вот тогда…

Но Пельша уже не слушал.

Глава четвертая,

в которой деньги решают все

Пельша брел по улице, увязнув в мыслях. Временами он возвращался в реальность – незнакомую, наполненную звуками большого города; с въевшимся в стены и мостовую запахом моря; с серыми фасадами домов и выбитыми на медных табличках названиями улиц, – и тогда Пельша доставал карту, определял направление к гостинице. Снова шел – механически перебирая ногами, натыкаясь на прохожих.

Вот и все, с прискорбием думал он, нити оборваны, Вивисектор недосягаем, игра в сыщика закончилась. Можно, конечно, найти еще нескольких калек и потом ходить по «местам преступлений», выступая в роли приманки. Однако Пельша чувствовал, что охваченным окажется весь город. К тому же приманка обязана страдать неизлечимым недугом, обзаводиться которым ну совершенно не хотелось.

Других способов подобраться к Вивисектору путешественник не видел. Не зная Кетополиса с пеленок, не разбираясь в его внутреннем устройстве, трудно найти нужную шестеренку.

Привлечь к поискам Данедина – этого гида-по-всему-миру – не удастся. Однажды он подвел, подведет и во второй раз. Легкомысленный и ненадежный человек, антипод серьезности и разумности, мастер поговорить…

Похоже, придется осваивать роль честного путешественника: оставшийся день посвятить достопримечательностям, а вечером пойти поглазеть на бумажных китов. Придется подавить в себе благородные порывы, оставить Вивисектора тем, кем его считают, – садистом, истязателем, ополоумевшим стариком. И, самое главное, перестать изводить себя испытаниями силы духа. Пожилой, образованный галлиец. Сигару – в зубы, бокал вина в руку и вперед – в глубокое уютное кресло…

Вернувшись в реальность в очередной раз, Пельша удивленно поднял брови. Рыбацкие кварталы, по всей видимости, остались позади – здешние дома выглядели куда опрятнее, а в воздухе витал аромат свежей выпечки. Невдалеке шумела рыночная площадь: продавцы наперебой расхваливали товар, покупатели взывали к совести и поимке воришек. Мимо Пельша, ругаясь и размахивая руками, прошли двое полицейских. Один побелевшими пальцами держал за ухо парнишку, который рьяно выкручивался, выказывая твердость характера.

На доме перед Пельша, стилизованная под раскрытую книгу, красовалась табличка: «Мадам Буббль. Гадание, приворот, предсказание будущего, стрижка». Последний пункт явно выбивался. Он был нацарапан гвоздем, что наталкивало на мысль о хулиганской природе его происхождения.

Пельша никогда не верил в сверхъестественное и относился ко всякого рода гороскопам, приметам, прогнозам погоды и гаданиям с известной долей скептицизма. Но даже его временами охватывали сомнения. Например, когда обвинить в неудаче никого, кроме себя, не представлялось возможным. Тогда на смену недоверию, аккуратно, стараясь не потревожить здравый смысл, приходило полузабытое с детства чувство, в которое Пельша погружался со столь явным облегчением, будто только и ждал случая обмануться.

Сделав глубокий вдох, он направился к двери.

– Присаживайтесь, молодой человек, не стесняйтесь, – предложила мадам Буббль скрипучим голосом, и Пельша сел. – Чем могу помочь?

– Я ищу одного человека, – путешественник замялся, заерзал на неудобном стуле. – Он не является мне ни другом, ни родственником. Ничего, кроме имени, у меня нет… Вы оказываете такого рода услуги?

– Интересно, – протянула гадалка и пощелкала ногтем по хрустальному шару. – Очень интересно… Он у вас в каком виде?

– Как это? – не понял Пельша.

– Живой, мертвый, воскрешенный, – раздраженно пояснила мадам Буббль. – В бестелесной, так сказать, форме. Или таких сведений у вас тоже нет?

– Живой, конечно.

– Жаль, – расстроилась мадам Буббль, – с мертвыми проще.

С минуту они сидели молча. Пельша от смущения и нечего делать рассматривал полки с трудами по оккультизму. Гадалка то ли вошла в непредвиденный транс, то ли просто заснула – с открытыми глазами, как старый солдат.

– Вот сами посудите: искать их не надо, – внезапно заговорила она, заставив Пельша вздрогнуть. – Местопребывание у них одно, это любой барбюн скажет. Остается вызвать конкретную душу, потратив минимум нервов и усилий. И стоит такая услуга намного дешевле. Зачем лишний раз тревожить ваш кошелек? Ну, по рукам?

– Простите, но я по другому поводу, – Пельша взглянул на гадалку. – Мне очень надо найти…

– С привидениями работать сложнее, – мадам Буббль грозно посмотрела на несговорчивого клиента. – Здесь главный плюс в их постоянстве. Ни одно привидение добровольно не покинет обжитой площади. Убили его в каком-нибудь сарае, там он и будет отсиживаться веки вечные. Пока скромная мадам Буббль не окажет родственникам маленькую услугу.

Пельша от всей души желал помочь несчастной гадалке, однако за столь короткое время пребывания в Кетополисе не успел обзавестись нужными знакомствами. На горизонте замаячила кандидатура Данедина, только он, опять же, не подходил под заданные категории.

– Хорошо, – мадам Буббль снова пришла в раздражение, – называйте своего человека. Но учтите, в случае неудачи деньги не возвращаются.

– Неудачи? – Пельша убрал купюру обратно в бумажник.

– Бывали случаи, – нехотя пояснила гадалка. – Обычная ситуация: жена ищет мужа. Приходит ко мне, я его, так сказать, нахожу. Приходит на место – никого нет. Оказывается, подлец увидел ее из окна и удрал. А клиентка, естественно, возвращается и требует деньги обратно. Как ей тут докажешь? – Мадам Буббль вздохнула. – Имя?

– Все называют его… Вивисектор.

Гадалка заметно вздрогнула. Вытащила из лифа платок, промокнула лоб и убрала обратно. Пристально посмотрела на Пельша.

– Вынуждена вас огорчить, – произнесла мадам Буббль официальным тоном. – Найти этого человека невозможно. Никаким из известных мне способов.

– Но, – Пельша оторопел, – я готов заплатить в два раза больше!

– Ничем не могу помочь, – сказала гадалка и, задумавшись, облегченно добавила: – Сведений слишком мало. Вы представляете, сколько в Кетополисе может быть вивисекторов? Море! Вам нужен всего лишь один, определенный.

– Неужели нет ни единого способа?

– Почему же, – мадам Буббль почти смеялась, – есть один. Способ, вернее которого не придумаешь… – она выдержала эффектную паузу. – Мне нужен любой предмет, хоть как-то связанный с искомым. Его часы, запонка, бумажник – что угодно.

Гадалка, словно игрок в покер, выложивший на стол «флеш-рояль», триумфально откинулась в кресле. Она смотрела, как выражение надежды на лице Пельша сменяется досадой; как он поднимается, оправляет пиджак, в последний раз смотрит на книжные полки и устремляется к двери. Слышала его медленные шаги на улице.

«Вот ведь странный человек», размышляла она, закуривая папиросу.

Когда же взмыленный и запыхавшийся посетитель снова ворвался в комнату, мадам Буббль закашлялась.

– Вот! – сам на себя не похожий, Пельша бросил что-то на стол. – Чуть не забыл, черт побери! Чуть не забыл!

Пока он, будучи в сильном душевном волнении, ходил взад-вперед по комнате, мадам Буббль с досадой изучала лежащий перед ней предмет. Больше всего он походил на острие кирки или на металлический коготь, оторванный от музейного экспоната.

Гадалка протянула руку и взяла обломок двумя пальцами.

– Господи, – мадам Буббль испуганно посмотрела на Пельша.

– Что-нибудь случилось? – он казался всерьез обеспокоенным. – Где здесь можно набрать воды?

– Не надо, я в порядке, – гадалка облизнула губы. – Хотя, подождите.

Она с трудом поднялась с кресла и скрылась за гардиной. Зазвенела посуда, полилась вода. Вскоре мадам Буббль появилась с большой кружкой в руках.

– Вы меня простите, – сказала она, усаживаясь. – Нервишки пошаливают. Это ничего, это скоро пройдет.

Она молча пила воду и то и дело вытаскивала платок. Подносила его ко лбу, затем передумывала и убирала обратно. Пельша пристально следил за ее действиями. Наконец вода закончилась, и гадалка, тяжело вздохнув, заговорила.

– Молодой человек, слушайте меня внимательно. Я не имею права говорить подобные вещи, но вы должны идти к Вивисектору. Он – ваше единственное спасение. Отправляйтесь на улицу Майора Бегстока. Там, в доме с красным аистом на крыше, живет девушка по имени Андрин. Она знает о Вивисекторе и проведет вас к нему… Да, возьмите с собой побольше денег, так ее будет легче уговорить.

– Ах да, мадам Буббль, чуть не забыл, – Пельша остановился в дверях и потер подбородок. – На табличке у двери сказано, что вы занимаетесь стрижкой. Это, наверное, какая-то шутка?

– Если бы шутка, – проворчала гадалка, протирая тряпочкой хрустальный шар. – В наше время на одной магии не заработаешь. Вот и приходится, так сказать, расширять сферу деятельности. От массажа отказалась, теперь только стригу… Вам, кстати, нигде подравнять не надо?

Глава пятая,

в которой Данедин уходит со сцены, а зрители рукоплещут

На площади перед гостиницей, в окружении многочисленных зрителей выступал знаменитый уличный фокусник. Знаменитый – так говорили вокруг, сам Пельша видел его впервые. Человек-загадка, мастер мистификаций. Черный фрак, галстук-бабочка, напомаженные волосы. Ассистенты держались в тени; с их помощью из стоящего неподалеку циркового фургона незаметно появлялся и в него же исчезал реквизит. Они действовали настолько сноровисто, что, казалось, даже фокусник не догадывался об их существовании. Дамы смотрели на факира восторженными глазами. Говорили, что на каждом выступлении он умирает – тонет в аквариуме с водой, сгорает на костре, истекает кровью в ящике, пронзенный дюжиной шпаг, – и всякий раз появляется в новом месте с новой программой. Ходили нелепые слухи о проданной душе и полученном в обмен бессмертии. Отдельные личности авторитетно, но шепотом заявляли, будто слухи распускают хитрые ассистенты. Может, и так, Пельша не знал.

Ну а пока фокусник разминался: грыз хрустальные фужеры, доставал из шляпы кроликов, изо рта – куриные яйца, угадывал карты.

Деньги артисту кидали с большой охотой, ждали смертельного номера.

– Знаю я их, – проворчал стоящий рядом старичок. – Сначала они уличные, потом запираются в будке, начинают продавать билеты и гребут деньги лопатой. Или, того хуже, устраиваются в цирк и выступают в перерывах между равнодушными клоунами и дрессированными хомяками. Причем разницы между ними никакой. Тьфу!

Он плюнул под ноги, едва не угодив себе на ботинок, и стал пробираться сквозь толпу.

Местные зрители отличались поразительным миролюбием. Не было привычных перепалок, никто не выкрикивал в адрес артиста оскорблений и не сомневался в его профессионализме, не стояли наготове ящики с испорченными помидорами. Даже мошенника, повадившегося от имени факира собирать мелочь с задних рядов, не стали сдавать в полицию, а всего лишь вытолкнули на сцену в качестве добровольца. После известных манипуляций с ящиком и пилой человек вышел сильно побледневший.

Большинство фокусов Пельша были знакомы. Когда-то он пытался исполнять их сам – правда, еще в юношестве, при тогдашнем повальном увлечении театральным искусством, когда каждый третий мнил себя Кокленом-старшим, а каждый второй – Робер-Гудэном. Поэтому, иногда отвлекаясь от происходящего, Пельша с интересом рассматривал зрителей. Следил за их восторгами, удивлением, испугом, замешательством; старался угадать подставных «добровольцев». И совершенно неожиданно выловил из толпы знакомое лицо.