Текст книги "Кетополис: Киты и броненосцы"

Киты, подлодки или..?

Здесь мы приводим выдержки из сообщений о нападении китов на частные и государственные корабли. Прекрасным подбором материала мы обязаны уважаемому господину Дюрану, главному смотрителю Центральной библиотеки. Также свою горячую признательность мы выражаем каждому из комментаторов, любезно согласившихся потратить на нас свое драгоценное время.

Свидетельство первое: выписки из бортового журнала торгового судна «Анатоль», в сентябре 1901 года следующего из Паданга (Суматра) в Перт (Австралия), капитан Арчибальд Кавана.

«7 сентября 1901 года.

В четыре пополудни заметили в четырех милях к северо-западу группу серых китов, двигающихся параллельно курсу судна. Затем они исчезли. В половине пятого ощутили слабый рывок, как будто что-то задело гребной винт, но никаких предметов в воде мы не обнаружили. Капитан велел спустить за борт матроса и тщательно осмотреть гребной винт, так как предположил, что на лопасти могли намотаться рыбацкие сети, но винт оказался чистым.

В десять минут шестого судно основательно тряхнуло. Капитан и старпом поднялись на мостик и велели разбудить вахтенных. В половине шестого судно еще раз тряхнуло, и по обоим бортам мы увидали в воде темные тени, словно атакующие корабль снизу. Разбудили остальных, и команда, вооружившись баграми и шестами, попыталась пронзить загадочные тени. Капитан произвел несколько выстрелов из ружья, но большого эффекта они не возымели. Боцманмат Глоу крикнул: «Это же проклятые киты!» И это действительно были киты. Своими огромными телами они пытались таранить «Анатоля», но, к счастью, промахивались, нанося только скользящие удары. Атаки китов прекратились только после того, как судно дало небольшую течь. Капитан поставил команду на помпы и принял решение отклониться от курса к небольшой группе Кокосовых островов для починки корабля.

Больше в этот день никаких происшествий не было.

Записал Вернер».

Комментарий Генриха Швайнкастера, капитана пассажирского судна «Счастливая семерка» (маршрут Мадрас-Перт) (орфография автора сохранена):

«Я плавал много лет от Индии к Австралии, в том числе заходить и к Суматра. За свою жизнь я никогда не слышать, чтобы киты нападал на любые корабли. Это сильный абсурд! Кит очень мягкий животное, не акула с шершавая кожа, он ни при какой случай не может атаковайт свой мягкий рыло обшивку корабля. Я утверждаю, это были не стадо китов, это было немецкий подводный лодка. Германия уже в 1901 год имела несколько отличный подводный лодка, что бы ни говорили эти проклятый янки! Ich habe beendet!»

Свидетельство второе: рассказ Джона Джасперса, матроса с английской шхуны «Рождество».

«Значит, так оно было. Мы тогда застряли на песчаной банке у острова Провиденс и ожидали помощи с берега, куда отправили шлюпку с двумя нашими ребятами, упокой господь их душу. Ближе к вечеру мы увидали «Святого брата», это лоханка одного местного воротилы. Она шла полным ходом, когда проклятые твари налетели на нее как паровозы. Откуда они взялись, я не знаю, пришли откуда-то с глубины. Там левее была длинная подводная впадина, это я точно помню. Они атаковали лодку, а мы ничего не могли поделать, только кричали. «Брат» развалился за считаные минуты, словно был сделан из бумаги, и все, кто там был, оказались в воде. Восемь человек, они орали как резаные, потому что думали, что там полно акул. Но, провалиться мне на этом месте, это были киты! Черные, как черти, они утягивали наших ребят на дно, а мы просто окаменели. Капитан бил в колокол, не понимая, что делает. Но только мы не могли подплыть к ним, ведь сидели на мели.

Ночью подул сильный ветер, и нас снесло с банки. Вот тогда-то киты и напали на «Рождество». Похоже, что их стало еще больше, потому что на расстояние мили от нас вся поверхность воды бурлила как адский котел. Они проломили нам днище, и шхуна сразу осела в воду наполовину. Мы все попрыгали в море, тьма была такая, что хоть глаз выколи. Я изо всех сил плыл, пока не стал терять сознание от отчаяния и усталости. Но Господь спас меня – я уперся ногами в песок и понял, что случайно вернулся к отмели. Стоя по шею в воде, я молил небеса о спасении. Так я простоял до рассвета. На воде было гладко – никаких следов побоища. Случайно оказавшаяся рядом рыбачья лодка подобрала меня. Я не мог ходить несколько дней, и до сих пор ноги иногда подводят меня. Уверен, я рассказал вам достаточно, чтобы попросить хотя бы бутылку дрянного рома».

Вместо комментария приведем небольшую газетную вырезку, газета «Антанариво Трибьюн» за 18 августа 1901 года:

«Столкновение у Провиденса.

Как сообщили нам местные жители острова Провиденс, в пятницу вечером у песчаной отмели баркас «Святой отец» на полном ходу протаранил шхуну «Рождество», застрявшую на мели. По слухам, команда шхуны, отмечая удачный улов черепах в местном питейном заведении, сильно повздорила с людьми Диего Флоренса, владельца «Святого отца». Один из них получил ножевое ранение, которое, по всей видимости, и побудило островитян напасть на шхуну «Рождество», не сумевшую вовремя уйти в открытое море. По причине крайнего алкогольного опьянения обеих команд произошло столкновение, и часть матросов погибла. Расследовать происшествие отправлен жандарм округа и трое его помощников».

Свидетельство третье: отчет капитана эсминца Ее Величества «Вайпер» Уильяма С.Фостера, нашедшего остатки неизвестной, судя по всему итальянской, яхты на западном побережье Шри-Ланки.

«Корпус судна лежал на правом боку в 16 футах от береговой полосы. Мы насчитали 4 огромные вдавленные пробоины в правом борту и 2 пробоины в левом. Кормовая часть была смята и разбита, мачта явно срублена. Единственный уцелевший парус носил на себе странные следы, будто огромных зубов. Судовой врач уверяет, что ни одно живое существо не способно нанести такие повреждения. Найденные личные вещи не смогли помочь нам идентифицировать ни яхту, ни ее владельца. Людей нигде не обнаружено, хотя на палубе многочисленные следы крови, древесина просто пропитана ею. Опрос местных жителей ничего не дал – они уверяют, что последние несколько месяцев не видели ни одной яхты вблизи побережья, за исключением английских китобойных судов из Мадраса.

Мы могли бы предположить, что яхта подверглась нападению бирманских пиратов, однако они редко промышляют в этих водах, предпочитая подкарауливать торговые суда, следующие из Индии. К тому же характер повреждений свидетельствует против такого предположения. Судовой врач, обнаружив на изломах обшивки следы китового жира, выдвинул гипотезу, что яхта могла стать жертвой гигантского кашалота. Лично я уверен, что мы имеем дело с испытаниями какой-то новейшей подводной лодки, вероятнее всего, немецкой или бирманской. Прилагаю шесть фотографических снимков яхты».

Комментарий дан комиссией из доктора Бенджамина Лонгвуда (зоология и медицина) и капитана подлодки Ее Величества «Легионер» Ричарда Блюминга:

«Версия о нападении на яхту подводной лодки несостоятельна ввиду отсутствия в те годы подобного вооружения. Немцы, впрочем, производили испытания каких-то лодок, но они проходили в районе архипелага Бисмарка и окончились полным провалом. Кроме того, яхта была небольшим частным судном, пользы от ее уничтожения не было никакой.

Характер пробоин снимает всякие подозрения с китообразных, толщина обшивки слишком велика, чтобы ее могла пробить морда даже очень крупного кашалота. Следы китового жира вполне могут быть следствием столкновения уже поврежденного судна с тушей мертвого кита.

Нападение бирманских пиратов – наиболее правдоподобная версия. Мы имеем сведения о поставках оружия и боеприпасов пиратам с немецкой стороны, заинтересованной в нанесении английским торговым и китобойным судам ощутимого урона. Скорее всего, яхта случайно наткнулась на бирманцев, не упустивших случая поживиться».

Как мы можем убедиться, все представленные свидетельства не отличаются правдоподобностью и вряд ли могут быть приняты всерьез теми, кто стремится к истине и только к ней. Мы привели их здесь исключительно для того, чтобы показать уважаемым читателям, насколько легко можно впасть в заблуждение и принять черное за белое, всецело доверившись случайным источникам.

Джеральд Кимберли-младший, обозреватель «Роял Джеографик». Лондон, 1937 год.

Бумажные кости: история авантюристов

1. Медведь и опера

Глаз спрута вспыхивает ярко-красным. В рассеянном свете мириады пылинок похожи на рубиновую крошку – кружат вдоль изгибов желтых костей, вьются над стеллажами с чучелами, скользят мимо б ликующих колб… Взгляд спрута печален и зол. Заключенный в круг цветного стекла, он царит над холодным залом Музея Естественной Истории. Его видно отовсюду. Руки-щупальца двойной спиралью стремятся к центру круга. Ловкая оптическая иллюзия, не более, но кажется, что спрут вертится в своей клетке из осколков синего и зеленого стекла. Витраж режет осеннее солнце на полосы. Вдалеке колокол кафедрального собора пробил полдень.

– Но ты, прекраснейшая дева, что сердце ранила мое… – глубокий сильный баритон взметнулся под купол музея.

Стиснув зубы, Норман Планкет медленно подтянул хвостик пружины к зубчику шатуна. Работа требовала максимальной сосредоточенности. Планкет готов был терпеть пыльную духоту и холод музея, но чудовищные завывания компаньона выводили из себя. О какой сосредоточенности может идти речь, когда прямо над ухом несостоявшаяся оперная звезда устроила репетицию?

– Любовь моя Аделида, с твоей красою не сравнится, – певец на мгновение замялся. – Пам-пара пам-пара какая-то птица…

Пружина соскочила, звонко щелкнула по каркасу. В который уже раз. Вздохнув, Планкет снова поддел ее пинцетом. По виску ползла капелька пота, щекотала.

Перед ним на спине лежало чучело полярного медведя. Зрелище одновременно чудовищное и жалкое: белая шкура мешком обвисла на стальном каркасе; когти обломаны. Клыки длиной с палец выдавали в звере хищника, но в круглых стеклянных глазах застыла вселенская грусть.

Сквозь дыру в брюхе виднелось таинственное переплетение шестеренок, блоков и ременных передач – механизм, приводящий чучело в движение. Теоретически. На практике же Планкет третий день пытался заставить медведя вставать на дыбы и поднимать лапы, но все без толку. Дальше мерзкого скрипа, раздававшегося всякий раз, когда запускали механизм, дело не шло. Фласк называл эти звуки «несварением» и, как человек, начисто лишенный чувства юмора, находил крайне забавными. Планкет же чувствовал себя словно хирург, пытающийся оживить ветхую мумию посредством удаления аппендикса.

Вокруг чучела были разбросаны многочисленные инструменты, шестерни и изогнутые латунные трубки гидравлического привода. В прежние времена Планкет никогда бы не допустил подобного беспорядка, однако до торжественного открытия «экспозиции» осталось меньше суток, и он начал нервничать. Если к завтрашнему утру медведь не оживет, на его карьере механика, и без того неудачной, можно поставить крест.

Планкет провел тыльной стороной ладони по лбу, размазывая пот и масло. Проклятье… А ведь какая хорошая была идея! Даже гениальная – живые чучела в Музее Естественной Истории! Настоящее искусство, не чета ржавым автоматонам Механического завода.

Если не считать завываний компаньона, в зале было тихо. В преддверии праздника, Дня Большой Бойни, музей закрыли для посетителей. Над головой Планкета раскачивался на тросах скелет кита-горбача. Косые тени ребер пробегали из одного конца зала в другой и обратно. Каждый раз, когда эта бесплотная гребенка скользила по его спине, Планкет вздрагивал. Дело было не в неприязни к костям или китам – тени напоминали ему о Невероятной Карусели.

Впрочем, о Невероятной Карусели напоминали и разбросанные инструменты, и темные пятна вокруг масленки, даже в песне компаньона Планкету чудилась мелодия аттракциона. Стоило закрыть глаза, как он снова видел жадные языки пламени, лижущие бока заводных лошадок; пузырящуюся и лопающуюся краску… Планкет потратил на создание Карусели почти год, влез в сумасшедшие долги – огню же потребовалась всего пара часов, чтобы мечта обернулась грудой золы и оплавленного металла. Все, что у Планкета осталось, – долговые расписки. По удивительному стечению обстоятельств они не соизволили сгореть вместе с аттракционом.

Теперь надежда только на «экспозицию»: если повезет с медведем, есть шансы получить заказ и на другие экспонаты, быть может, оживить музей целиком. Рассчитаться с долгами… Однако пока удача и не думала поворачиваться лицом.

– Но что же ты, Аделида, не даришь мне взгляда…

Рядом с масленкой лежала толстая книга в потеках, с рваной обложкой. «Охотничьи трофеи, их добыча, обработка и хранение» – на удивление занудное пособие по таксидермии для начинающих. Книга была тяжелой. Планкет едва сдерживался, чтобы не запустить ей в певца. Механик втянул голову в худые плечи, заставляя себя думать исключительно о шестеренках, но в стеклах очков медленно разгоралось пламя.

В противовес Планкету его компаньон, Сайрус Фласк, был высок и толст. Черные волосы вихрами торчали во все стороны: прядка вверх, две прядки вбок – по схожей технологии вороны строят гнезда. Фласк никогда не пользовался расческой, – не столько от лени, сколько из страха: стоит роговым зубьям коснуться головы, как разряды статического электричества спалят шевелюру на корню. Его борода походила на ком пакли, измазанной дегтем, фрак лоснился на локтях, под воротником рубашки трепыхался мятый галстук-бабочка.

Певец с задумчивым видом прохаживался вдоль стеллажей с чучелами тропических птиц. Яркое оперение то и дело вспыхивало россыпью драгоценных камней, но Фласк был бесконечно далек от красот природы. Лишь на секунду он задержался перед чучелом тукана – уважительно кивнул на огромный клюв, но пения не прекратил.

– И страсть терзает мое сердце, гарпун любви его пронзает… Я спел бы дальше вам немного, но слов, увы, певец не знает…

Планкет с надеждой посмотрел поверх очков в спину компаньона. Голос у Фласка, надо признать, был отменный. Беда в том, что с чувством ритма у певца отмечались те же проблемы, что и с юмором.

– Но вспомнил я слова такие: любви моей отрада сердца открыла маленькую дверцу…

Терпение Планкета лопнуло. Он с размаху швырнул пинцет через весь зал и вскочил на ноги. В медвежьем брюхе что-то взвизгнуло, сорвавшаяся пружина отлетела в сторону.

– Когда же ты заткнешься, наконец?!

Фласк вздрогнул и величественно повернулся к механику. На широкое лицо осторожно наползло недоумение.

– Простите, друг мой, неужели вам не нравится? Я очень люблю эту арию из «Левиафана». Вы послушайте: Любовь сдвигает океаны…

– Замолчи, – прошипел Планкет. – Займись лучше делом, а не слоняйся, распевая свои якобы арии! Пока все чучела не решили сбежать отсюда куда подальше.

Фласк скривился:

– Какая замечательная шутка! Ее, кстати, можно углубить: представьте, если бы я пел на кладбище, то вы могли бы сказать, что сейчас вылезут скелеты и пойдут копать себе новые могилы! Ха-ха! Очень смешно.

Планкет старательно пересчитал позвонки на китовом хребте. Проблема была в следующем: Фласк прекрасно понимал, что поет плохо, но при этом страшно обижался, когда ему об этом напоминали. Человек гордый и самовлюбленный, он крайне болезненно относился к любой критике. Краем глаза Планкет взглянул на компаньона – щека Фласка дергалась.

– Я не люблю оперу, ты же знаешь, – примирительно сказал механик. – Ты мог бы спеть… что-нибудь народное?

Фласк мрачно кивнул.

– В который раз убеждаюсь, что вы, друг мой, ни черта не смыслите в искусстве. Народное?

– А еще лучше, – поспешил добавить Планкет, – займись ревом. Рано или поздно, но медведь у меня заработает. Но если он не будет реветь, какой от него толк?

Фласк тяжело вздохнул. Всю сознательную жизнь он мечтал петь в опере, но природа, словно в насмешку, наградила его способностями, уместными разве что в цирковом балагане. Фласк стал имитатором – может, не самым лучшим, но ему неплохо удавалось хрюканье и кудахтанье. А одной из идей Планкета, на которую клюнуло руководство музея, было заставить медведя не просто двигаться, но еще и рычать.

Рядом с чучелом стоял старый фонограф. Помятый раструб покривился в сторону, лак потрескался и облупился, лишь новенький отполированный валик блестел медью. Это была почти антикварная модель, еще с ручным приводом. На более современный аппарат у Планкета не нашлось денег. Привод пришлось наспех мастерить из механизма от часов с кукушкой и каучуковых аптечных жгутов.

Фласк с опаской подошел к фонографу. Планкет давно заметил, что певец побаивается устройства, – видимо, потому, что этому критику ему просто нечего было противопоставить.

– Готов?

Планкет раскрутил рукоятку, натягивая резинки. Фласк с шумом втянул воздух. Широкие ноздри затрепетали, как крылья нервного мотылька. Вдох, выдох… Певец нагнулся к раструбу, его лицо постепенно становилось пунцовым.

– На счет три я включаю запись, – сказал Планкет. – Помни: это должен быть такой рев, чтобы другие медведи испугались. Если услышат, конечно. В нем должна быть вся суть медвежьего рева… Раз, два, готов?

Фласк кивнул.

– Три! – Планкет отпустил рукоятку.

Валик скрипнул под иглой, красный отблеск витража скользнул по отполированной меди. Поползла белесая царапина. Глаза Фласка разве что не выскочили из орбит. Кадык певца дрогнул, и он взревел.

Крик заметался по залу музея, как огромная неуклюжая птица. Стекла стеллажей отозвались испуганным звоном, вздрогнули чучела; Планкету даже показалось, что скелет кита закачался сильнее.

Рев был ужасен – в нем слились истеричные хрипы, взвизги и поскуливания. Даже в страшном сне Планкет не мог представить медведя, способного издавать такие звуки. Механик замахал руками, призывая Фласка умолкнуть. Схватился за ручку фонографа, останавливая запись.

Певец зафыркал словно тюлень. Утирая пот, он повернулся к компаньону и расплылся в улыбке.

– Ну как?

Механик на мгновение задумался и подвел итог:

– Это было похоже на рев кашалота, которому дверью прищемили хвост.

– Кашалоту? Дверью?

Планкет пожал плечами:

– Должно быть, это была очень большая дверь. Ну, или не самый большой кашалот…

– О! – Фласк почесал бороду. – А на медведя совсем-совсем не похоже?

Планкет покачал головой:

– Ты хоть раз в жизни слышал, как ревет рассерженный медведь?

– Друг мой, вы меня удивляете. Если бы я хоть раз в жизни слышал, как ревет медведь, мы бы с вами уже не разговаривали.

Он достал из нагрудного кармана плоскую фляжку.

– Будешь? – Фласк щелкнул ногтем по выгравированному портрету Канцлера. – Коньяк, кофе и капелька меда. Очень полезно для голоса. Мое собственное изобретение.

Планкет глянул на него поверх очков:

– Я не пою.

– А то! – ухмыльнулся певец. Он сделал большой глоток и поморщился. – Хотя, может, оно и к лучшему.

– Попробуем еще раз? – предложил Планкет. – Только на этот раз постарайся быть хоть капельку страшным.

– Секундочку, друг мой, – прохрипел Фласк, схватился за горло. – Чертово пойло…

Он согнулся чуть ли не пополам, с минуту хрипел и откашливался. Эти звуки были гораздо ближе к медвежьему реву – чем то, что певец пытался изобразить ранее. Фласк поднял блестящие от слез глаза.

– Мне нужно пройтись, самую малость… Народные средства! Друг мой, вот вам совет – никогда не пользуйтесь народными средствами, добром это не кончится.

– Только что это было твое изобретение, – напомнил Планкет, но Фласк пропустил его слова мимо ушей. Пошатываясь, он побрел вдоль стеллажей с птицами.

2. Входит черный человек

Планкет поднял отвертку и вернулся к чучелу. Руки дрожали. Проклятье! Если у них не получится записать крик… Он прямо видел, как директор музея качает головой, слушая хрипы из медвежьей глотки.

Планкет повернул винт, но, задумавшись, не рассчитал силы. Медная гайка сорвалась, ударилась о пол с громким «стук!» и покатилась, оставляя на мраморе тонкий масляный след. Механик проводил ее взглядом.

Для шестигранника гайка катилась на удивление бодро – до тех пор, пока на пути не оказался щегольской ботинок. Наскочив на препятствие, гайка отлетела в сторону и остановилась. Взгляд Планкета, напротив, задержался. Механик вдумчиво рассмотрел лаково блестящую черную кожу, строгие узлы шнурков и модные каучуковые подошвы.

В обстановку зоологического зала такие ботинки вписывались с трудом. Планкет поднял голову и вздрогнул.

Стены музея были украшены керамическими мозаиками, изображавшими различные места планеты – от арктических льдов до песчаных пустынь. А заодно и типичных обитателей мест: красиво и в то же время познавательно. На ближайшей мозаике художник запечатлел небольшой кусочек тропического леса. Перенаселенный мир, где все только и делали, что пожирали друг друга: тигр волочил тушу оленя, удавы душили мартышек и даже крошечные муравьи обгладывали чьи-то кости. Зеленый ад – иначе не скажешь; царство убийц. Что удивительно, на фоне этого карнавала смертей Крокус смотрелся совершенно естественно.

К сожалению, Планкета это не обрадовало. По одной простой причине: Крокус выглядел как убийца только потому, что и был убийцей. Лучшим в своем роде, не чета жалким дилетантам из джунглей.

Крокус стоял, не шевелясь, засунув руки в карманы, и молча смотрел на механика – негр огромного роста в твидовом пальто и в шерстяном котелке. Белоснежный воротничок, накрахмаленный до остроты бритвы, единым росчерком отделял подбородок убийцы от твидовых плеч. Создавалось впечатление, что голова Крокуса лежит на праздничном блюде. Жутковатое зрелище. Если бы это увидела Саломея, у нее навсегда отпала бы всякая тяга к танцам.

В глазах негра светился лед, но вовсе не из-за того, что Крокус пришел с холодной улицы.

Планкет сглотнул и тихо позвал компаньона:

– Ээ… Сайрус…

Глаз кальмара полыхнул красным, зажег рубином пылинки вокруг негра. Зловещее предзнаменование. Тихий скрип тросов и бесшумно скользящая по полу исполинская тень… Косые полосы добежали до Крокуса, замерли на долгое мгновение и поспешили обратно. Даже тени боялись связываться с убийцей. У Планкета по спине поползли холодные мурашки.

– Лицо твое черно, но кровь твоя красна, – неожиданно пропел Фласк.

Не будь механик лысым, он бы поседел. Худшего отрывка из «Левиафана» Фласк просто не мог выбрать.

Певец же, ничего не подозревая, брел вдоль стеллажей. Из стеклянных колб на него пучили глаза разнообразные морские гады, взгляд их был холодно внимателен. Но Фласк оставался слеп и глух к знакам судьбы. Время от времени он принимался дирижировать себе руками.

Губы убийцы чуть дернулись. На мгновение сверкнули белые зубы. Этого Планкет уже не мог выдержать.

– Сайрус!

– …КРАСНА! – Фласк раскатил последнюю ноту так мощно, что задребезжали стекла, а морские гады за гладкой поверхностью колб неодобрительно закачались. Казалось, они оживают и шевелят плавниками и щупальцами.

Фласк резко обернулся.

– Ну что там еще?!

Увидев твидовую фигуру, он замолчал. Кадык его несколько раз дернулся. Нетвердо ступая, Фласк подошел и встал рядом с компаньоном. К сожалению, даже разделенное на двоих, молчание Крокуса не стало менее зловещим.

Планкет вежливо откашлялся. О чем говорить, он не знал.

– Господин Крокус, – начал механик.

Планкет хотел объяснить, что они не виноваты. Что Невероятная Карусель была почти готова… Что пожар во Дворце Чудес уничтожил все состояние компаньонов, и вешать на них еще и долг нечестно, что бы там ни говорил господин Шульц… Еще Планкет хотел добавить, что деньги они конечно же вернут. Совсем скоро, только завершат экспозицию для Музея Естественной Истории. Планкет многое хотел сказать, но не успел.

Потому что Фласк пришел в себя первым.

– Рад вас видеть, дорогой Крокус! – пророкотал певец задушевным тоном, предназначенным для соблазнения хорошеньких девушек и кредиторов. – Какими судьбами? Как здоровье многоуважаемого господина Шульца? Прекрасно! Рад слышать, – продолжал толстяк, словно Крокус соизволил ответить. – А мы, видите ли, работаем…

Фласк оперным жестом указал на гору испорченных медных цилиндров. Планкет мысленно попрощался с жизнью.

– В ближайшее время я как раз собирался нанести визит господину Шульцу, чтобы лично выразить всю глубину моего преклонения перед этим незаурядным человеком, – разливался Фласк. – И предложить проект, который позволит всем нам…

Он сдавленно всхлипнул и умолк – потому что в руке Крокуса появился нож.

Навершие рукояти было вырезано из красноватого слоистого камня – в форме уродливого человечка, который сидит, сложив на груди руки. Планкет уже видел подобное: дикарский божок, трофей из джунглей. Зубы человечка, острые и мелкие, как у каннибалов, щерились в улыбке.

Если принять как гипотезу, что у каждой вещи есть душа, то у этого ножа душа была исключительно мерзкая.

В следующее мгновение все сдвинулось. Планкет не успел испугаться, а Крокус уже стоял рядом. Темнота под котелком оказалась напротив широкой физиономии певца. Лицо Фласка мгновенно сменило цвет – будто кто-то плеснул в него белой краской.

И тут компаньоны впервые услышали голос Крокуса, почти бесплотный, прозрачный – словно из тонкого стекла.

– Мавр говорит, вы теперь мертвые.

Планкет повернулся, в очках отразилась капля пота, стекающая по виску. Лезвие ножа, упирающееся Фласку чуть выше галстука-бабочки, казалось огромным. Из-под руки Крокуса скалился дикарский божок.

По металлу пробежали косые тени, скрипнул трос, воздух тихо загудел, продавливаемый китовым скелетом.

– Мы… – Планкет сглотнул. – Мы заплатим. Не убивайте его… Пожалуйста…

Крокус не ответил. Гипнотически медленно, словно исполняя ритуал черной магии, провел лезвием по толстой шее Сайруса, по застиранной жилетке, по объемному животу. Певец замер, боясь дышать. По клинку пробегали огоньки и отражения – красные, желтые, кости и челюсти…

Наконец Крокус отпустил певца. Фласк выдохнул. Убийца поднес нож к уху, в глазах его возникло отрешенное выражение – как у человека, приложившего к уху морскую раковину. Словно злобный карлик с рукояти что-то ему нашептывал. Нечто изуверское и жестокое.

Крокус внимательно выслушал и кивнул.

– Мавр сказал – вы не врете. Но и не говорите всей правды.

Компаньоны переглянулись. Планкет постарался придать своему лицу надлежащую солидность.

– Мы вернем долг, – пообещал он. – Вот доделаем выставку, получим деньги…

– Мавр хочет знать, когда?

– Завтра нам заплатят, – сказал Планкет твердо. Если все пройдет хорошо, подумал он. Боже!

Убийца тотчас уловил флюиды неуверенности.

– Мавр слышит сомнение?

– Нет, я… – Планкет сглотнул. – Завтра с утра, да.

Крокус сдержанно кивнул:

– Мавр понимает. Но господин Шульц не любит ждать. Завтра Праздник. Если денег не будет…

– Будут, – сказал Планкет и, словно это могло подтвердить его слова, широко улыбнулся.

Крокус не спускал глаз с механика. Планкет продолжал улыбаться, как идиот, но думал лишь о том, что за все это время негр ни разу не моргнул. Будто он не человек вовсе, а машина. Может, так оно и есть на самом деле? Не на пустом же месте возникли слухи о биомеханических монстрах, которых делают по специальным заказам на подпольных фабриках.

Крокус вновь прижал нож к уху, заговорил, точно по телефонному аппарату:

– Нет. Да. Да. Нет. Я понимаю. Да.

Планкет забеспокоился.

– Вам что-то мешает, – сказал Крокус, перехватил нож за рукоять. – Мавр сказал, мизинца будет достаточно…

– Нет! – Фласк понял, что сейчас произойдет нечто ужасное. И произойдет именно с ним. – Не надо, пожалуйста! ПОЖАЛУЙСТА!

Певец попятился. В следующее мгновение его руку сжали в тиски, холодное лезвие коснулось пальца.

Не раздумывая, Планкет бросился на помощь. Хотя совершенно не представлял, что может сделать профессиональный очкарик против профессионального убийцы. Рассмешить до смерти нелепой кончиной? Планкет наткнулся на что-то твердое, взлетел, запрокидывая голову. Стало легко-легко.

Прежде чем рухнуть, он увидел раскачивающийся скелет кита. На мгновение почудилось, что горбач свободен и скользит в глубинах мертвого зала, охотясь на рубиновую пыль; мимо проплывают скелеты рыб и пресноводных дельфинов, а на дне лежат высушенные морские звезды…

Одной из таких звезд Планкет и распластался. Было чертовски больно. Затылок, казалось, треснул напополам. Сквозь пелену, застилающую глаза, механик услышал победный рев освобожденного кита.

3. Соль первой октавы

Еще никогда в жизни Фласк так не кричал. Перед глазами плясали цветные круги, пол качался, дыхания не хватало… Но голос рвался вперед и вширь, без остатка заполняя пространство зала. Фласк с удивлением понял, что проскочил сразу две октавы и сейчас держит (держит, держит, черт побери!) соль первой.

Страх сменился опьянением. Крокус стоял, пригнувшись, будто под порывами ветра. Вся фигура негра выражала потрясение – плечи, руки и само тело; только лицо оставалось каменным. Котелок слетел с головы и лежал на полу, освещаемый синими искрами. Остро пахло паленой шерстью и электричеством.

Фласк эффектно округлил звук – сейчас ему все удавалось, с блеском завершил фразу. Склонился в ожидании аплодисментов. Впервые Фласк почувствовал, что такое «держать зал», когда зрители следуют за каждым движением твоей души, отзываются на мельчайшую интонацию. Вот оно – вдохновение…

Певец ждал, глядя в пол. Он слышал треск разрядов, видел синие блики на мраморе…

Аплодисментов почему-то не было.

Фласк в раздражении выпрямился и увидел Крокуса. Негр смотрел вверх, нож в руке выглядел забытым… Как мимолетна слава, с горечью подумал Фласк и тоже поднял голову.

Остов кита раскачивался, будто под ураганом, метался от одного края купола к другому. По желтым ребрам пробегали электрические молнии, похожие на липкую ярко-синюю паутину. Тросы скрипели и стонали. В воздухе, заряженном, как лейденская банка, ощущалось приближение грозы. Волоски на руках встали дыбом.

– Мавр, что это? – прохрипел Крокус голосом из надтреснутого стекла. – Мавр! Предатель! Ты же обещал меня спасти!

Китовый скелет трясся в лихорадке. Вибрация нарастала. Фласк слышал, как бьются друг о друга пластины китового уса – тук, тук, ту-тук. Сыпалась пыль вперемежку с синими искрами.

В следующее мгновение кит вздрогнул, словно от чудовищного удара. Протяжный треск заглушил прочие звуки. Окутанный сиянием разрядов, череп горбача плавно, как снеговая глыба, стронулся с места, отломился в районе шейных позвонков. На долгое мгновение череп завис, затем рухнул вниз.

Полет его был медленным и величественным.

Фласк невольно пригнулся. Мелькнуло искаженное лицо Крокуса… А потом весь мир превратился в грохот. Брызнули осколки – словно расколотили огромную гипсовую вазу. В лицо ударило белым удушливым облаком. Певец ослеп.