Текст книги "Кетополис: Киты и броненосцы"

Обеих белошвеек Аннет привела вечером, накормила похлебкой из мидий – больше в доме ничего не осталось, и представила хозяйке. Кривую темноволосую старуху звали Анисья, была она не то полька, не то русская, одним глазом почти не видела, говорила много и непонятно, но кружева плела умело. Стежок клала ровный и могла на ощупь, а то и по запаху отличить галлийский глазет от местной подделки. Анисья, с молчаливого позволения хозяйки, обустроила себе уголок возле дальнего окна, привесила над столом полку, на которую аккуратно поставила своего хмурого бога – в блестящей рамке, деревянного. Этой рамке Анисья кланялась и что-то страстно шептала по-своему. Еще она пела какие-то свои тягучие, очень грустные песни, и Аннет живо выучила слова, чтобы подпевать товарке в долгие дождливые вечера. Другая швея – невысокая сиамочка, на расспросы не отвечала, испуганно улыбалась и прикрывала ладошкой черные, будто сажа, глаза. Но в машинном шитье сиамка оказалась докой, выводила шелком редкой красоты завитки, бойко мастерила шляпки и не гнушалась грязной работы. Аннет прозвала чудачку Наперстком за то, что та вечно кололась до крови и ходила, обсасывая ранки. Уже потом Лидия пожалела девчонку, приспособив той на указательный и средний пальцы левой руки костяные колпачки, что нельзя было ни снять, ни потерять. Наперсток смешно стучала ими по «зингерам», меняя шпульку или вставляя челнок. Анисье тоже достался хозяйкин подарочек – вместо черненых углем, крошащихся резцов заблестел во рту белошвейки железный протез, чтоб и ниточку суровую перекусить, и булавку выдернуть.

Цех Аннет оборудовала из бывшей лавки, любовно расставив у окон длинные раскроечные столы, чудо-машинки с литыми педалями для ног и дешевые бумажные ширмы для целомудренных заказчиц. Тут же по деревянному полу сновал механический дворецкий, втягивал в себя обрывки нитей, лоскутки и обрезки меха. Скрежет несмазанных шестерней, непрерывный стрекот машинок, постукивание наперстков о металл, шорох разворачиваемых тюков шерсти и плиса, унылый напев белошвеек и надо всем этим звучный голос Лидии Ван-дер-Ваальс – мастерская до самой полуночи встречала своих посетителей.

Впрочем, поначалу с посетителями дела обстояли негусто. За те пару лет, что Лидия не выбиралась из дома, дурная слава поблекла, но не забылась. И редкая maman решалась заказать для своих дочерей приданое у бывшей купчихи, тем более что модные лавки в Горелой Слободе тогда жались одна к другой, а в шляпницах не было недостатка. Аннет суетилась, бегала по знакомцам, обещала невиданные фасоны и угрешные цены, но все зря. Напрасно жужжали маховики, гудел дворецкий у входных дверей, выставлялись в окна пробковые болваны в перьях и вуалях. Так бы и умерла надежда Аннет, если бы не случай.

Актриска – любовница морского офицера, избитая последним до синяков и выброшенная в ночи на улицу, торопилась на последний трамвай. Не опаздывай она и не вздумай срезать путь, перемахнув через бульварную оградку, ничего бы не произошло. Но вагоновожатый в последний раз прокричал об отправке, турнюр зацепился за литой лепесток, и дешевая ткань треснула, обнажая несвежие панталоны. Дамочка взвизгнула, попыталась прикрыться, но лишь отодрала юбку напрочь и осталась посреди пустой улицы в нижнем белье. Тут-то ей на глаза и попалась гравировка на латуни, а монотонное пение обнадежило, подсказав, что мастерская еще работает. Красотка ввалилась в дом, отпихнула дворецкого и громко потребовала пришить юбку на место. Аннет немедля усадила клиентку на стул, отобрав у той платье, и принялась метать шов. И опять бы ничего не произошло, если бы Лидия не спустилась вниз и не увидела гостью.

– Госпожа, тут мадам ожидает заказ, – довольно щурилась Аннет, а Лидия безразлично кивала.

– Мадам сейчас начнет здорово злиться, скорее давай – не болтай много! – завизжала неудачливая авантюристка.

– Да, да… У мадам такая талия. Прелесть, что за талия! – залебезила Аннет.

– Талия? Можно на дюйм тоньше! На два! – Лидия повернулась, чтобы уйти, но заказчица услышала и немедля возмутилась. Она не без оснований полагала, что всего три-четыре девицы на весь город могут похвастать подобным изяществом – не зря уксусные настои употреблялись ей ежеутренне.

– Что? На два дюйма! Глупости какие! Да у меня самый маленький размер корсета и утянута я на все пластинки! На все! Даже килька – Ави из кордебалета – шнурует на дырочку больше.

– Можно, – Лидия вздохнула и поставила ногу на первую ступеньку. – Всего с полчаса работы.

– Как, хотелось бы знать? – Красотка вскочила со стула и бросилась вслед за Лидией. – Погодите! Как? Если сделаете – прилично заплачу.

– Не спрашивай, голубушка. Ну-ка… – Лидия повернулась, провела ладонями по спине и бокам девицы, чуть сжала. – На дюйм сделаю, на пару негоже – болеть будешь.

– Делай на два! – закричала девица, предвкушая, как станут завидовать подруги.

– Твоя воля! Терпеть боль сумеешь?

– За лишних два дюйма? Конечно! – Девица вдруг поникла, вспомнив, как обжигает нутро крепкий уксусный раствор и как порой невозможно дышать от врезавшейся в ребра шнуровки.

– Аннет, китовый ус есть? – Лидия вернулась в мастерскую.

– Есть, на корсеты куплено, – Аннет протянула хозяйке корзину. На плетеном дне, свернутые в тугую спираль, тускло поблескивали жесткие прутья.

Девица оказалась терпеливой, только кусала жгут и плакала, даже не вырывалась, когда острый конец уса вгрызался в тело.

– Ничего. Терпи. У меня быстро срастается – раз и все… Терпи! У меня скоренько приживется. Я хорошо делаю… Хорошооо… – шептала Лидия. Темные глаза, огромные словно блюдца, невидяще блуждали по ошеломленным лицам белошвеек.

– Я знаю, кто ты. – Актриска лежала на дощатом полу и смотрела, как юбки Лидии метут крошево ребер и обломки китового уса. – Ты – перекройщица? Да?

Лидия не ответила. На заре девица ушла. Ушла сама, слегка охая и держась за распухшие бока. А уже в полдень к модистке постучали. Аннет, насмерть испуганная после случившегося, отпихнула дворецкого от щеколды и охнула. На крыльце топталась недавняя посетительница под ручку с усатым мужчиной в форме. Когда в ладонь Аннет легла крупная купюра, та испугалась еще пуще. Будучи женщиной прозорливой, Аннет сообразила, что девица не сумеет удержать язык за зубами, и теперь поток желающих «подправить» себя хлынет в дом. Все бы ничего, к тому же доход от такого перекроя куда больше, чем от шитья сорочек, да только дело это опасное и подсудное. Знала Аннет, что за перекрой полагается тюрьма, знала и то, что мастеров кромсать человеческую плоть, чтобы вживить в нее разное, боятся и не любят. А еще знала Аннет, что нет у них иного выхода и что теперь Лидию не удержать.

– Матушка, голубушка, не надо, а? – молила Аннет, когда Лидия, услышав голоса очередных визитеров, натягивала чепец. – Обойдутся! А денег хватит, дом продадим, сами переберемся в гостиничку.

– Цыц! Не твоего ума дело! – Лидия торопливо терла ладони над рукомойником. – Кто там пришел?

* * *

– Кто там пришел? – вдова потерла опухшие лодыжки, поднялась с кресла.

– Да кто ж еще? Опять эти… – Аннет презрительно поджала губы.

«Шампанского хочу! И в оперу!» – Женский визг прорвался сквозь закрытые ставни.

Прокряхтели мимо рессоры наемного экипажа. «Какая опера, милочка? Десять утра», – раздраженно ответил мужской голос. И точно в подтверждение сказанному загудело над Слободой бесстрастное «бооооммммм….оммммм» и захлебнулось безмолвием. Скрипнули петли входной двери. Механический дворецкий, сопровождаемый гостем, въехал в мастерскую. Черный дым змеился над полом.

– Жестянку все никак не смените. Чадит… Тьфу ты! – Гость густо кашлянул. – Что, не признали?

Обветренное лицо вошедшего походило на маску, да и сам он больше напоминал пробкового болвана, из тех, что десятками пылились на полках и торчали в давно ненужной витрине.

– Ты? Говори, зачем пожаловал? – Лидия сжала губы в тонкую ниточку, нервно затеребила ленты чепца.

– Хе, вспомнила, мать, – гость сморкнулся в ладонь и вытер пальцы об отрез шерсти, разложенный на столе. – Думал, что у тебя совсем трюм потек или каракатицы тебя оприходовали, а ты ничего еще – барахтаешься.

– Не мать я тебе. Чего надобно?

– Волну не гони – дело есть. Не разучилась животы кромсать? Мне многого не требуется – за час справишься. И еще часа три у тебя отлежаться придется, не обессудь, мамаша.

– Говори.

Лидия скупо цедила слова. Щеки ее побелели, а пальцы шарили по поясу в поисках кисета.

– Не шемонай попусту, мать. Вон табачок твой, на кресле валяется. Потом посмолишь. – Краснолицый откашлялся, харкнул на пол. Тут же загудел дворецкий, подъехал к плевку, втянул жижу в металлическое чрево. – А сейчас слушай сюда. Фасад мне надо сменить. Так, чтобы ни свои, ни чужие не признали. Осилишь?

– Да, – выдавила Лидия и повернулась к застывшей у окна Аннет: – Сходи-ка наверх, посмотри, как там…

– А ты, значит, все по-старому промышляешь, нижних облизываешь. Да ладно, не дергайся. В прошлый раз сфордевинделись и в этот раз сумеем. Только не затягивай, а то джину я мало прихватил, а на старых дрожжах далеко не уеду.

Лидия Ван-дер-Ваальс недобро прищурилась. Оглядела гостя с головы до ног. Коренастая, массивная фигура с тяжелым торсом и несуразно большими руками, почти квадратная голова, вывороченный нос и торчащие уши. Лидия потянулась пальцами к рябому лицу, коснулась подушечками кожи, побледнела, задышала часто… знакомо… страшно…

– Я хорошо сделаю. У меня приживается… Все приживается, только потерпи… Я хорошо… Как надо. Ложись на стол-то. Терпи.

– Быстрее только, а, – мутные бисерины пота выступили на лбу гостя, – быстрее.

– Хорошо сделаю… – Модистка Лидия Ван-дер-Ваальс охотно уступила место безумной перекройщице в розовом атласном чепце.

Стрекотали «зингеры». «…наперсток да челнок…» – белошвейки, уткнувшись глазами в работу, пели, раскачивались вперед-назад, точно не замечая происходящего. Наперсток защелкала пальцами, прижимая лапку к серому крепу. Каблуки хозяйских туфель застучали по доскам, заметалась тяжелая фигура по мастерской. Замелькали в быстрых пальцах то спицы, то острое лезвие, то толстая игла. Пыльный иконостас над этажеркой с кружевами равнодушно пялился черными зрачками святых. Лидия сорвала холодную лампадку, отбросила в сторону. Дворецкий немедля залязгал шестеренками, подбирая сор. Серебряную фольгу с оклада Лидия сдирала аккуратно, также аккуратно расправляла ногтем блестящий лист, еще тщательнее вставляла тонкие пластины в располосованные лезвием скулы, вдавливала под веки перламутровые чешуйки, стягивала ноздри тонким шнуром. Лопнул в кулаке модистки пузырь, потекла рыбья желчь по запястьям, забралась под рукава.

– Быстрее… Невтерпеж!

– Еще чуток. – Лидия втирала в кожу коричневое, вонючее и приговаривала, шевелила губами, – чуток, хорошо сделаю… хорошо…

Она очнулась не сразу. Сначала обмякло туловище, затем успокоились руки, и только потом, проморгавшись, Лидия сглотнула судорожно и произнесла спокойно, размеренно:

– Ну и славно. Теперь отдохни, синяки и опухлость скоро сойдут.

– На что похож-то? – Язык едва шевелился в растянутых губах.

– Доволен останешься.

– Выпить есть?

– Отродясь не водилось. – Лидия медленно, едва переступая ногами, направилась к лестнице.

– Брешешь. В прошлый раз рому наливала…

– То в прошлый… Когда было-то? – Ступеньки затрещали, соглашаясь с хозяйкой. Анисья в сотый раз завела бесконечное «белошвееееейки дооооолюшка»… Наперсток подхватила напев, чудно картавя.

– Заткнись, сука косая! – ногти заскребли по столешнице.

* * *

Давно, лет тринадцать назад, Наперсток с Анисьей, сообразив, чем теперь занимается хозяйка, испугались и собрались было бежать, но, уступив уговорам Аннет, остались ненадолго, а затем и вовсе привыкли. Старая полька слепо шарила по полкам, ругалась по-своему, царапаясь о шершавую поверхность китовых шкур или об острые иглы сушеных морских ежей. Наперсток, хихикая, нанизывала бисер на хрупкие рыбьи скелетики, чтобы Лидия могла вставить заготовку в бедро светской бездельницы, или расшивала шелковой гладью обрезки вонючей рыбьей кожи – дорогие содержанки желали изумлять капризных любовников.

Слава о Шальной Лидии – перекройщице распространялась быстро. Городские щеголихи, озираясь, поднимались на широкое крыльцо, чтобы за приличную мзду получить желаемое. Лидия ощупывала тела, подбирала нужное – кому нитку суровую, кому бронзовый обруч, кому рыбью косточку, крабий панцирь или оловянный штырек. Бледных, но довольных модников забирали слуги, укладывали на подушки мобилей, развозили по домам. Лидия Ван-дер-Ваальс – модистка приобрела репутацию страшную и непререкаемую, о ней шептались в богемных салонах, говорили вполголоса в гостиных, сплетничали за кулисами. Швейные машинки стрекотали, щелкали челноки, лилась песня белошвеек, но уже не только креповые и фильдеперсовые полотна раскладывались на столах, и по ночам Наперсток, мутно улыбаясь, отмывала портняжные ножницы спиртом от бурых пятен. «Лидия Ван-дер-Ваальс. Модистка» – табличка, натертая ловкими руками Аннет, тускло переливалась над входом.

Квартальная полиция терпела долго – около полугода. Как-то комиссар – не тот, что когда-то утешал Лидию и советовал подумать о новом ребенке, а другой – жирный, с неприятной одышкой, поймал Аннет в лавке мясника и засипел ей в ухо:

– Вечерком зайду. Разгони народ.

– Ладно, – затрепетала Аннет и, позабыв сверток с бычьей печенью на прилавке, поспешила домой.

Вечером комиссар мялся внизу под настороженными взглядами белошвеек, нервно щипал усы, кашлял.

– Ну что у тебя, сердешный?

– Говорят, подправить кое-что можешь? – задыхался комиссар.

– Верно говорят. А что за беда? – Лидия вертела в руках вересковую трубку.

– Воздуха не хватает мне, госпожа, – комиссар выдавил «госпожа» с трудом, словно гнушаясь. – Доктора советуют – уезжать мне отсюда надо. А как я уеду? Здесь семья и служба… И старый я уже… Куда уеду?

– А ты не бойся, не бойся… Я хорошо сделаю… Хорошо… – Отблеск газовых фонарей трепетал в остекленевших зрачках Лидии, – потерпи…

Комиссар брел по улице на рассвете, пошатываясь. В этот же вечер Аннет, проходя мимо участка, слышала, как он зычно кричит на подчиненных. Густой бас отдавал медью.

– Только чтоб шулеров да жулья у вас не крутилось, а на прочее глаза закрою, – шепнул комиссар Аннет, выдернув ее после воскресной обедни из толпы.

– Ага, ага, – закивала та. Покрылась багровыми пятнами. – Да и не нужно нам этого, и так отбоя нет…

«Лидия Ван-дер-Ваальс. Модистка» – Аннет каждое утро любовно начищала латунь. Она же вела дела, следила за тем, чтобы нужный материал всегда находился под рукой, собирала плату с клиентов, не стесняясь порой завышать цену, и аккуратно заносила цифры в гроссбухи, оставшиеся еще от Мартена Ван-дер-Ваальса. Лидию это не волновало. Вдова спускалась вниз, вплывала в мастерскую и выслушивала гостя. Никто не получал отказа: ни хитрая девица, задумавшая удивить ухажера медной пружинкой, ни циркач с артритными суставами, ни сумасшедшая старуха, решившая спрятать морщины под маской из золота и шелка. Чем невероятнее была просьба, тем яростнее принималась Лидия за дело, тем шире становились зрачки, тем уверенней руки. Дар закройщицы набирал силу.

Аннет втайне ликовала, радовалась тому, что любимая хозяйка занята хоть и опасным, но делом, и что больше не сидит она у окна, уставившись невидящими глазами на старый платан, и что не вздрагивает, услышав детские голоса. Радовалась Аннет до тех пор, пока случайно не пошла в амбар, где, как ей казалось, завалялась пара старых баков, которые можно было бы подставить под слив – осень выдалась дождливой. Там в амбаре, перебирая кучу рухляди, Аннет наткнулась на ход. Она сначала и не поняла, что это ход, только охнула: ямища, вырытая в углу, была огромной. Аннет схватила первый попавшийся камень и швырнула в дыру. Звука удара Аннет не услышала. Тогда она легла на живот и осторожно подползла к отверстию. Дыра вела в неизвестность, из которой жарко дышало гнилью прямо в лицо Аннет.

– Что там, в амбаре? – она даже забыла добавить нежное «матушка» или робкое «госпожа».

– Ааа… Набрела все-таки… Не твое дело.

– Мое! – завизжала Аннет, впервые подняв голос на хозяйку.

Лидия вздохнула, затянулась дымом, поправила чепец.

– Тогда слушай.

Она вставала на заре и бежала через темную галерею, сквозь неласковый звон колокольцев, сквозь пронизывающий свист норд-оста, скользила босыми ступнями по холодным перекладинам лестницы, ступала по земляному полу амбара, переваливалась рыхлым телом через гору хлама и копала… Ногтями, ножом, ржавой лопатой с треснувшим черенком, которую обнаружила здесь же. Она копала долго, не один год, хитроумно мастеря ступени, чтобы выбираться наружу. Копала до тех пор, пока лопата не заскребла по дереву. Лидия попробовала пробиться вниз – напрасно. Тогда она, размазывая по щекам слезы и глину, стала кричать. Кричала просто так, не надеясь на ответ. Кричала от того, что осознавала бесполезность сделанного. Она кричала. Стены амбара отзывались тоскливым эхом.

Подземные обустроили ход сами. Когда Лидия через день вернулась к яме с заступом, там уже были следы – узкие, нечеловечьи. Лидия села на край ямы, свесила ноги и засмеялась. Она никак не могла остановиться, даже когда невысокое существо, завернутое в серый брезент, тихо объясняло ей, что дети действительно берутся снаружи. Существо очень вежливо, почти извиняясь, рассказывало, что уже на второй год дети полностью меняются, и вернуть их наверх означает убить, и что редкие, очень редкие из морлоков в состоянии выдержать дневной свет и воздух верхнего города. Лидия захлебывалась смехом и тогда, когда спросила, почему…

– Почему? Зачем детишек тащите сверху? Своих не хватает? – смех напоминал карканье, и Лидия все хотела остановиться, но горло словно щекотали плавники невидимых мальков.

– Я же сказал: с-совсем меняются. П-полностью. Мы… Наши женщины не могут иметь детей. Им нечем… – Морлок запнулся, продолжил спокойно: – Они с-сохнут внутри, с-сворачиваются в горошину.

– Как это? – Смех прекратился мгновенно. Лидия уставилась прямо в круглые стекла газовой маски.

– Вот так. И ничем не п-помочь. – Морлок развел руками. Перчатки делали его пальцы похожими на щупальца.

– Помочь! – Лидия вскочила, едва не поскользнувшись. – Я смогу. Я перешью ваших женщин, они станут матерями. Сумею. Я сумею.

Морлок пошатнулся, посидел еще мгновение и неожиданно соскользнул вниз, с ловкостью пресмыкающегося перебирая конечностями по перекладинам. Лидия побрела домой. «Сумею, сумею, – беззвучно повторяла она, – все получится».

* * *

– Опять вроде не получилось, матушка, – в шепоте приживалки слышалась брезгливая жалость. Кукушка выглянула из домика, спешно проверещала положенные двенадцать раз и спряталась.

Аннет отодвинулась, пропуская хозяйку к кушетке. Девочка бредила. Длинные пальцы в нитяных рукавичках шарили по простыне, жидкие волосы выбивались из-под резинки респиратора.

– Не получилось…

– Рано еще. К вечеру почую. Может, и срослось что, а может, и нет… Уж больно в них нечеловечьего много. И Марточка моя…

– Матушка, голубушка…. Верно ведь, Марточка давно уж не твоя, ничья она… Ее и зовут-то иначе, и вся она из себя нелюдь, точно, как эта. – Аннет сморщилась. Лицо ее стало похоже на изюмину. – Скользкие они и бескостные, как улитки. Глазищи – фонари, и внутри другие, уж вам-то не знать… Без намордника своего задыхаются. Матушка, голубушка, бестолковое это занятие и опасное. Сколько годков понапрасну маешься. Ведь узнают – прибьют нас за подземов и дом дотла спалят.

– Дура! Как есть дура. Теперь уж точно не брошу. Недолго осталось. Дождусь доченьку. Выправлю!

Морлочка приподнялась на локтях, залепетала что-то непонятное, чудное. Лидия безразлично отвернулась.

– Не эта, так следующая. Все одно будет, как я говорю. Набью руку. Сумею.

– Десять лет уже… – снова начала Аннет.

Лидия развернула приживалку за узкие плечи, вперилась в ее лицо злым взглядом:

– Не твое дело. Свое-то ты уже напортачила!

Аннет побледнела, отшатнулась, больно ударившись плечом о гардероб.

– Ладно, ступай в мастерскую. И дверь запри. Сама знаешь – неладный гость у нас.

– Дворецкого бы не забыть выключить, мало ли, – Аннет, приговаривая вполголоса, направилась к парадным дверям. Лидия, сцепив зубы, смотрела ей вслед. – Дворецкого…

* * *

Давно, лет семь назад, дом на краю Горелой слободы обрастал недоброй славой. Люди недовольно хмурились, но ничего не предпринимали, не то жалея вдову, не то опасаясь комиссара, который тихо, но твердо предупредил слободского старосту, что трогать Лидию не позволит. Между тем у каменного крыльца все так же останавливались мобили с вензелями и без оных, все так же гремел засов, впуская очередного посетителя, все так же текла грустная песня белошвеек из-за закрытых ставен.

– Узнаю, что портовых привечаете – ничего поделать не смогу, – толстый палец комиссара качался перед носом Аннет. – Ни-че-го!

– Дык, понимаем. Хозяйка сейчас спустится. Погоди.

Комиссар заглядывал в мастерскую частенько – горло требовало постоянной чистки. Он присаживался на край стула, раскрывал рот и громко дышал дешевым табаком и перегаром, пока Лидия скребла медной ложкой у него внутри.

– То-то же… Не балуйте у меня.

Лет семь назад поздним вечером, проводив комиссара, дворецкий коптил в углу, сжигая накопившийся за день мусор, и дверь гостю пришлось открывать Аннет.

– Что он у вас вечно чадит? – Вертлявый мужчина в лаковых штиблетах зажимал нос платком. – Купили бы нового, денег-то поди немеряно, как мальков в садке…

– Говори, зачем явился? – Лидия поморщилась. – Вроде недавно забегал, опять проигрался?

– Что вы, сестрица, как можно-с? Все ваши монетки целы и невредимы… Но имеется просьба. – Сай Ллойд примостился на край высокого стула и зевнул. – Надо человечку помочь.

– Нет! – Лидия упрямо мотнула головой. – Сто раз говорила, не связываюсь я с ворьем и тебе не советую.

– Так не ворье же, а весьма уважаемый господин. А то, что контрабандой промышляет, так кто же в наше время на честный доход живет? Возьмем хотя бы вас, сестрица…

– Нет! – отрезала Лидия и, обратившись к Аннет, добавила: – Сходи-ка наверх, посмотри, как там…

– Опять морлоков гнилых обхаживаешь? Думаешь, я не знаю? Еще как знаю, только помалкиваю. Поэтому, Лид, ты бы к моим просьбам прислушивалась. Сама соображаешь, если за шпильки в черепушках и спицы в ребрах тебя тут, может, и терпят, то за подземных не простят. И каракатицы твои поганые тоже не уберегут, сами же головешку поднесут к ставенькам. Мне, разумеется, печально без тебя, сестрица, будет, опять же одолжиться не у кого, но справлюсь…

Лидия вздрогнула всем телом, медленно повернула голову, уставилась на брата.

– Откуда? Узнал откуда?

– Не важно. Человечек тут недалеко… Ждет-с. Кликну я его, пожалуй.

– Твоя взяла, Сай. Зови.

Коренастый бородач ввалился в мастерскую и подмигнул Саю. Лидия смотрела, насупившись, как Сай бесцеремонно достает из буфета бутылку водки, протягивает незнакомцу, как тот жадно пьет, как ходит кадык по толстой шее.

– Ну, горемычный, вроде молодой еще, значит, стерженек не потребуется, для форточника тучен – пружинки в колено не захочешь. Значит, медвежатник. Отмычек да ключей у меня отродясь не водилось, неужто с собой принес?

– Не колготись, мать, – бородатый ухмыльнулся. – Особое пожелание у меня имеется. Да ты не стой стоймя, как обиженная кокотка. Швартуйся.

Лидия послушно опустилась на диванчик у окна.

– Морзянят, что ты штопальщица, каких свет не видывал.

– Врут, – осекла Лидия.

– Может, и врут, – гость запустил пятерню в бороду и замер на секунду, раздумывая. – Жабры мне вшить надо, мать.

– Что?

– Жабры, мать, рыбьи жабры… Хорошо бы и плавник в хребет, но это ладно, это подождет… А жабры надо.

– Зачем? – Лидия изумленно подняла брови.

– А не твоя забота, мать. Не для красоты, понятное дело. Так вшить требуется, чтобы под водой дышать и не час и не два…

– Жабры… С собой? – Лидия часто задышала, подернулись глаза белой поволокой.

– А то! Мы люди запасливые… Сай! – Бородач подмигнул Ллойду-младшему, и тот извлек из-под кресла просмоленный мешок.

– Я же сказал, Питс, не удержится она – согласится. Это у нее как лихорадка. Одно слово – шальная.

Лидия слышала голос Сая словно через плотную пелену. Руки ее уже тянулись к ладному крепкому торсу бородача:

– Все хорошо… Хорошо. Только потерпи, миленький… Как надо сделаю…

Бородатый ушел, опираясь на плечо Сая, под утро. Ушел довольный, ухмыляющийся. В дверях подмигнул скабрезно:

– Слышь, мать. Если обманула – конец тебе, – он охнул, схватившись за грудь. – Ты теперь на крючке. За тухляков отрабатывать положено. Верно, братишка?

Сай подобострастно кивал. Подносил к изжеванным губам приятеля бутыль с ромом, обтирал пот с рябого лба батистовым платком.

Лидия сама задвинула засов. Поднялась в будуар, где, пристегнутая ремнями, металась в бреду большеглазая девочка. Рядом, притулившись на низкой скамеечке, клевала носом Аннет.

– Откуда Сай про подземов знает? – в голосе Лидии звенела злоба. – Ну?

– Матушка…

– Откуда? Кроме тебя и меня – никому не ведомо. Так откуда?

– Прости, матушка! – Аннет повалилась в ноги к хозяйке, обхватила туфли руками. – Помилуй! Думала, отговорит тебя братец! Уж больно дело опасное!

– Дура! – отпихнула Лидия служанку. – Дура! Теперь жди гостей с Мертвого порта. Не успокоится Сай.

– Ооох, матушка… – Аннет захныкала жалобно.

– Деваться нам некуда. Ты это… отваживай других помаленьку. Всех желающих не сумею скроить – сил не хватит. Да и незачем тут народу толпиться.

Так мастерская модистки Ван-дер-Ваальс закончила свое существование для городских денди, жаждущих удивительной обновы. Поначалу те недоуменно толкались у крыльца, обивали ступени, норовили заглянуть в щели ставен и убирались ни с чем, а через год уже редкий хлыщ забредал в слободу, чтобы стукнуть пару раз в закрытые двери и убраться восвояси. Зато зачастили в дом обитатели портовых притонов и воровских «лежбищ». И опять напуганные белошвейки сперва вздрагивали, услыхав условный стук, но вскоре обвыклись. И опять Аннет листала конторские тетради, выводя обмусоленным карандашиком слово «приход».

* * *

Часы на ратуше пробили три. Анисья встрепенулась, захлопнула крышку «зингера», встала, потянулась за корзиной с глазетовыми оборками. Вошедшая в мастерскую Лидия подала старухе плетенку, поправила чепец. Внимательно оглядела гостя, что бродил по мастерской, пошатываясь и чертыхаясь еле слышно.

– Приляг. Нитки повытаскиваю.

– Поторопись, мать, – раздутый, с лицом, покрытым ровными швами, мужчина ходил из угла в угол, пошатываясь и тяжело дыша. – Долго еще?

– Да хоть сейчас ступай.

– Дело! Резница ты знатная, хоть и шальная. За жабры благодарю. Помогли мне жабры… Рому дай. Рожа горит.

– Нет рома, – отрезала Лидия.

– Зря. Горло смочить надо. – Питс говорил осторожно, едва шевеля растянутым ртом. – Слышь, мать, брательник твой давно заходил? Должок за ним завис.

– Не знаю, где он, и знать не желаю. А про долг забудь, откуда у непутевого деньги?

– Ни кита себе непутевый! – хохотнул гость.

– Иди уже.

– Ааа… Ладно. Пойду. Хоть скажи, на что я похож-то стал? Девки любить будут? – гость осторожно поднял руки, коснулся щек и тут же отдернул пальцы, словно обжегшись.

– Как и хотел, никто не признает. Никто. – Лидия закудахтала неприятным смехом. – Наперсток, покажем клиенту обновку.

Сиамка бросилась за ширму, выволокла оттуда высокое зеркало и поставила его посередине мастерской. Мужчина с любопытством уставился на свое отражение. Помолчал… недоуменно дотронулся до раскосых глаз, до переносицы в пятнах лопнувших сосудов, провел ладонью по лбу и зарычал горлом, стараясь не напрягать губы.

– Ты…Ты… Что натворила? В кого меня перемазала, а? Меня – Питса в желтомордого? Я тебя… Да я… – Питс начал наступать на Лидию, сжав ладони в огромные кулаки, но остановился, почувствовав, как холодное железо коснулось шеи, – Наперсток улыбалась, приставив к горлу гостя наточенную бритву.

– Ступай с богом. Я свое дело сделала, как и обещала. – Вдова прикрыла глаза, махнула сиамке: отпусти. – Не шали попусту. Слабый ты сейчас, все одно не справишься. Ступай, вор.

Наперсток отошла. Вернулась к машинке. Застрочила, напевая, словно это не она сейчас была готова вскрыть вены чужаку. Питс захлебывался яростью.

– Вор, значит? Сама на хапаный улов живешь и богадельню моролочью содержишь. Ты Питса запомнишь, паскуда, если жива останешься.

– Ступай. Вон порог. Из-за вас – жулья и сама намучалась, и Сая вы с пути сбили. Ступай, – твердила Лидия.

– Кого сбили? Ллойда – сутяжку? Да братец твой – сутенер портовый. Сводник. Кстати, по «тухлой клубничке» знаменитый… Вы с ним два сапога – пара. Что ты с гнильем якшаешься, что он.

– Какой сводник?

– Девок подземных наверх таскает и любителям подкладывает, – попытался хохотнуть Питс, но тут же сморщился от боли. – Не знала? И между прочим, мамаша, другим живым товаром тоже не брезгует.

– Каким товаром? – Лидия потянулась к кисету, затеребила узел неверными пальцами.

– Каким, каким? Известным. Детишек брательник твой вниз продает – рваная сволочь… «С пути сбили… ворье», говоришь? Ну-ну… Я, может, и вор, но до возни с подземами никогда не опускался.

– Детишками… – Лидия Ван-дер-Ваальс набивала трубку крупным табаком. Сухолист сыпался мимо чашки, цеплялся за побитую молью оторочку платья, падал на пол и, подхваченный сквозняком, вертелся спиралью. – Давно ли? Давно детишками? Я тебе все обратно поправлю. Только скажи.

– Да. Лет пятнадцать точно. Не меня спрашивай, а подельщицу свою костлявую. Она тебе пояснит, если захочет.

– Аннет? – Лидия недоверчиво нахмурила лоб.

– Она самая. Так-то, мать. Пока ты морлочьи тушки наверху ковыряешь, за твоей спиной такое творится! Проучить Питса вздумала, старая? Да мне только намекнуть, что через твою халупу дитят вниз тащат, не то что камня на камне, нитки от тебя не останется.

– Куда? Как? Брешешь! – задыхалась Лидия.

– Спроси тощую. Да что тощую. Хоть кого из портовых спроси. Вонючка Сай товар наверху берет, а твоя валлийка-приказчица его через дыру в земле морлокам сбагривает.

– Брешешь… – Белое, точно мел, лицо в розовых рюшах чепца напоминало смятый свадебный торт.

– Что? Шелохнуло тебя, мурена? А ты проверь. Ладно, – Питс попробовал ухмыльнуться уголком рта. – Пойду я. Может, ты и права. В желтомордом сиамце старого Питса точно не узнать. Прощай…

Лидия смотрела перед собой невидящим взглядом. Хлопнула дверь за гостем. Наперсток убрала зеркало в подсобку, вернулась на место, загромыхала крышкой. «Зингер» застрочил громко и отчетливо, шурша, потекла саржа под железную лапку, где-то вдалеке зашумел дворецкий – запах гари просочился под закрытые створки. «Бееей. Не жалей!» – слободская ребятня высыпала на улицу поиграть в Большую Бойню…