Текст книги "До самого рая"

Глава 3

2094 год, зима

Одно из самых приятных моих воспоминаний – как дедушка расчесывал мне волосы. Мне нравилось смотреть, как он работает, из угла его кабинета, там можно было сидеть часами, рисовать или играть и почти все время молчать. Однажды к дедушке зашел кто-то из его научных ассистентов, увидел меня и, как мне показалось, удивился.

– Я могу ее увести, если она вам мешает, – тихо сказал научный ассистент.

Тут настала дедушкина очередь удивляться.

– Мою девочку? – спросил он. – Она никому не мешает, и уж тем более мне.

Эти слова вызвали во мне гордость, как будто я что-то сделала правильно.

Обычно я сидела на подушке и наблюдала, как дедушка читает, печатает или пишет, а когда мне это надоедало, играла с деревянными кубиками. Кубики были белые, и я старалась не строить слишком высокую башню, чтобы она не обрушилась и не помешала ему своим грохотом.

Но иногда дедушка отрывался от работы и поворачивался в кресле.

– Иди сюда, маленькая, – говорил он, и я клала свою подушку на пол у него между ногами, а он доставал из ящика большую плоскую щетку и начинал проводить ею по моим волосам. – Какие у тебя красивые волосы, – говорил он. – И откуда у тебя такие красивые волосы?

Но это был так называемый риторический вопрос, а значит, мне не надо было на него отвечать, и я не отвечала. На самом деле мне вообще ничего не надо было говорить. Я всегда ждала этого момента, когда дедушка будет расчесывать мне волосы. Это было очень приятно и очень успокаивало, как медленное погружение в прохладные глубины.

Правда, после болезни у меня больше не было красивых волос. Как и у всех выживших. Это все из-за лекарств: сначала волосы выпали, а когда снова выросли – стали тонкими, жидкими и блеклыми, и отрастить их было невозможно, потому что они начинали переламываться. Большинство людей стригли их очень коротко, чтобы они просто прикрывали голову. Та же участь постигла и многих заразившихся в 50 и 56 годах, но для нас, переживших болезнь 70 года, последствия оказались серьезнее. Сначала по длине волос можно было определить, болел человек в 70-м или нет, но потом другой препарат с тем же действующим веществом стали выписывать для борьбы с вирусом 72 года, и прическу уже нельзя было истолковать однозначно, да и стричь волосы коротко стало практичнее: не так жарко, и для ухода за ними требуется меньше воды и мыла. Поэтому теперь многие носят короткие стрижки – это дешевле. По длинным волосам можно узнать жителей Четырнадцатой зоны: всем известно, что им достается втрое больше воды, чем нам, хотя по объему государственного водоснабжения наша Восьмая зона на втором месте.

Я начала думать обо всем этом потому, что на прошлой неделе, когда я ждала шаттл, в очередь со мной встал какой-то незнакомый мужчина. Я стояла почти в самом конце и поэтому могла хорошо его разглядеть. Серый комбинезон, похожий на те, которые носит мой муж, – значит, он специалист по техническому обслуживанию на Ферме или даже на Пруду, – легкая нейлоновая куртка, тоже серая, а на голове кепка с большим козырьком.

Последние несколько недель мне было как-то не по себе. С одной стороны, я была счастлива, потому что приближался декабрь, а декабрь – лучший месяц в году: иногда бывает так прохладно, что вечером можно выйти в куртке с капюшоном, и, хотя дождей нет, висящий над домами смог рассеивается, а в магазине появляются овощи и фрукты, которые выращивают только в холодное время года, – например, яблоки и груши. В январе начинаются штормы, а в феврале отмечают Новый год по лунному календарю, и тогда все сотрудники государственных предприятий или исследовательских институтов получают шесть дополнительных талонов в месяц: четыре на крупу и два либо на молочные продукты, либо на овощи и фрукты, по желанию. Мы с мужем обычно складываем наши дополнительные талоны, и на двоих у нас получается восемь на крупу, два на молочные продукты и два на овощи и фрукты. На следующий год после свадьбы, когда муж первый год работал на Ферме, мы купили на лишние талоны немного твердого сыра. Муж завернул его в бумагу и спрятал в дальний угол коридорного шкафа – в самое холодное место в квартире, по его словам, – и сыр не портился довольно долго. Ходили слухи, что на этой неделе могут выделить дополнительный день на купание и стирку – так было два года назад, а в прошлом году стояла засуха и его не давали.

Хотя впереди ждало столько всего, я ловила себя на том, что думаю о записках. Каждую неделю, когда у мужа был свободный вечер, я вытряхивала содержимое из коробки и проверяла, на месте ли они, и они всегда были на месте. Я опять перечитывала их, вертела в руках, поднимала и смотрела их на просвет, потом складывала в конверт и убирала коробку обратно в шкаф.

В то утро я как раз размышляла над записками, когда увидела, что в очередь встал человек в сером комбинезоне. Его присутствие означало, что кто-то из жителей умер или его забрали: чтобы получить возможность поселиться здесь, надо было дождаться, пока кто-нибудь покинет Восьмую зону, а добровольно отсюда не уезжали. Но потом случилось кое-что странное: человек поправил кепку, и из-под нее выскользнула длинная прядь волос, которая упала ему на щеку. Он тут же заправил ее обратно и быстро огляделся, чтобы убедиться, что никто ничего не видел, но все смотрели прямо перед собой: разглядывать других считалось невежливым. Только я видела его, потому что обернулась, хотя он ничего не заметил. Прежде я никогда не встречала мужчин с длинными волосами. Правда, больше всего меня поразило, насколько он похож на моего мужа: тот же цвет кожи, тот же цвет глаз, тот же цвет волос, хотя у мужа они короткие, как и у меня.

Мне еще с самого детства не нравились перемены и не нравилось, когда что-нибудь шло не так, как должно. Когда я была маленькой, дедушка читал мне детективные истории, и они меня пугали – я не понимала, что происходит, там все время что-то менялось, и это мне не нравилось. Но дедушке я об этом не говорила, потому что было ясно, что ему такие истории нравятся, а мне хотелось полюбить то, что он любит. А потом читать детективы запретили, и мне стало незачем притворяться.

Но теперь в моей собственной жизни, прямо как в детективе, появились две загадки: первая – записки, а вторая – человек с длинными волосами, живущий в Восьмой зоне. У меня было такое чувство, будто что-то случилось, а мне никто не сказал, будто существует тайна, которая всем известна, но я никак не могу ее раскрыть. На работе такое повторяется каждый день, но это нормально, потому что я не ученый и у меня нет права знать, что происходит, – я недостаточно образованна и в любом случае не сумею понять происходящее. Но я всегда считала, что понимаю, как устроена жизнь здесь, а теперь начинала бояться, что думать так было ошибкой.

Это дедушка объяснил мне, что такое свободные вечера.

Когда он сказал, что я скоро выйду замуж, я обрадовалась, но в то же время испугалась и поэтому начала ходить по комнате кругами – я так делаю, когда бываю очень счастлива или очень встревожена. Обычно людям неприятно это видеть, но дедушка сказал только: “Я понимаю, что ты чувствуешь, котенок”.

Позже он пришел пожелать мне спокойной ночи и принес фотографию моего будущего мужа, хотя я даже не подумала об этом попросить. Я смотрела и смотрела на эту фотографию, поглаживая ее, как будто могу на самом деле дотронуться до его лица. Потом я хотела отдать фотографию дедушке, но он покачал головой.

– Она твоя, – сказал он.

– Когда я выйду замуж? – спросила я.

– Через год, – сказал он. – Так что весь этот год я буду рассказывать тебе все, что нужно знать о браке.

Мне сразу стало намного спокойнее – дедушка всегда знал, что сказать, даже когда я сама не знала.

– Начнем завтра, – пообещал он, поцеловал меня в лоб, выключил свет и ушел спать в гостиную.

На следующий день дедушка приступил к урокам. Он составил на листе бумаги длинный список и каждый месяц выбирал из него три темы для обсуждения. Он учил меня вести беседу и быть вежливой, рассказывал, в каких ситуациях мне может понадобиться помощь, как попросить о ней и что делать в чрезвычайных ситуациях. Кроме того, мы обсуждали, как мне начать доверять мужу, как стать ему хорошей женой, каково это – жить в браке и как мне быть, если муж вдруг сделает нечто такое, что меня напугает.

Я понимаю, что это кажется странным, но моя изначальная тревога прошла, и теперь замужество беспокоило меня меньше, чем, наверное, казалось дедушке. Все-таки, если не считать самого дедушку, я никогда не жила ни с кем вместе. Ну, не совсем так – я жила со своим вторым дедом и с отцом, но тогда я была еще очень маленькая и даже не помню, как они выглядели. Наверное, я думала, что жизнь с мужем будет похожа на жизнь с дедушкой.

К концу шестого месяца наших занятий дедушка рассказал мне про свободные вечера. Раз в неделю муж будет куда-нибудь уходить, и целый вечер я буду предоставлена самой себе. А на следующий день я смогу уйти сама, чтобы побыть без него и заняться чем захочу. Дедушка пристально смотрел на меня, когда объяснял это, а потом подождал, пока я обдумаю его слова.

– А в какой день недели это будет? – спросила я.

– Как вы с мужем договоритесь, – сказал он.

Я подумала еще немного.

– Что я должна делать в свой свободный вечер? – спросила я.

– Что хочешь, – сказал дедушка. – Например, ты можешь прогуляться или пойти на Площадь. А может, тебе захочется пойти в Центр отдыха и сыграть с кем-нибудь в пинг-понг.

– Может, я смогу прийти к тебе, – сказала я. Больше всего из дедушкиных объяснений меня поразило, что он не будет жить с нами; после свадьбы я останусь с мужем в нашей квартире, а дедушка переедет.

– Я люблю проводить время с тобой, котенок, – медленно отозвался дедушка. – Но тебе надо привыкать жить вдвоем с мужем: нельзя начинать новую жизнь, постоянно думая о том, когда мы с тобой увидимся.

Я помолчала, потому что чувствовала, что дедушка пытается сказать что-то, но так, чтобы не совсем сказать, и не понимала, что он имеет в виду, но подозревала, что мне это не понравится.

– Ну же, котенок, – сказал наконец дедушка, улыбнулся и погладил мою ладонь. – Не расстраивайся. Это же здорово – ты выходишь замуж, и я очень тобой горжусь. Мой котенок уже совсем вырос и готов зажить своим домом.

За годы нашей совместной жизни мне пригодились очень немногие из дедушкиных уроков. Например, мне ни разу не пришлось обращаться в полицию из-за того, что муж меня бьет, ни разу не пришлось просить его помочь мне по хозяйству, ни разу не пришлось беспокоиться о том, что он прячет от меня талоны на продукты, ни разу не пришлось стучаться к соседям, потому что он на меня кричит. Но если бы я знала, как буду чувствовать себя в эти вечера, я бы попросила дедушку рассказать о них подробнее.

Вскоре после свадьбы мы с мужем решили, что его свободный вечер будет в четверг, а мой – во вторник. То есть это решил муж, а я согласилась. “Вторник точно тебе подходит?” – спросил он, и в его голосе послышалась тревога, словно он боялся, что я отвечу: “Нет, я все-таки хочу четверг”, – и ему придется со мной поменяться. Но вторник вполне меня устраивал, потому что это не имело никакого значения.

Сначала я пыталась проводить свободные вечера вне дома. В отличие от мужа, с работы я сразу возвращалась домой, мы ужинали вдвоем, а уже потом я переодевалась и шла куда захочу. Это было непривычно, потому что дедушка столько лет подряд повторял, что я никогда не должна выходить из дому одна, и уж совершенно точно не в темноте. Тогда на улице действительно было опасно, но это было до второго восстания.

Первые несколько месяцев я следовала дедушкиному совету и ходила в Центр отдыха. Он находился на Четырнадцатой улице, к западу от Шестой авеню, и поскольку уже наступил июнь, мне приходилось надевать охлаждающий костюм, чтобы не получить тепловой удар. Я шла пешком по Пятой авеню, а потом сворачивала на запад и шла по Двенадцатой улице: мне нравились старые дома в этом квартале, потому что они очень напоминали тот дом, в котором жили мы с мужем. В некоторых окнах горел свет, но большинство оставались темными, и немногочисленные люди, которых я встречала на улице, тоже шли в сторону Центра.

Центр, предназначенный только для жителей Восьмой зоны, открыт с 6:00 до 22:00. Каждому из нас разрешается бесплатно проводить здесь двадцать часов в месяц, и на входе и выходе нужно отсканировать отпечаток пальца. Здесь можно записаться на курсы кулинарии, шитья, тайцзи или йоги, а можно вступить в какой-нибудь клуб – любителей шахмат, бадминтона, пинг-понга или шашек. Наконец, можно стать волонтером и собирать наборы гигиенических принадлежностей для людей в центрах перемещения. Одно из главных достоинств Центра – постоянная прохлада внутри, потому что здесь стоит огромный генератор; в нежаркие месяцы люди остаются дома и экономят свободные вечера, чтобы летом проводить больше времени в кондиционированном Центре, а не в своих квартирах. Здесь даже можно принять воздушный душ, и иногда, если мне очень хотелось вымыться, а до водного дня было еще далеко, я тратила часть времени на душ. Кроме того, раз в год в Центре делают прививки, раз в две недели сдают анализы крови и мазки, раз в месяц получают талоны на продукты и денежные выплаты, а с мая по сентябрь – ежемесячно по три килограмма льда, которые каждый житель Восьмой зоны может купить по сниженной цене.

До первых свободных вечеров я никогда не ходила в Центр отдыхать, хотя он во многом был задуман именно для этого. После открытия Центра дедушка как-то раз повел меня туда, и мы стояли и смотрели на игру в пинг-понг. В комнате было два стола, и пока одни люди играли, другие сидели на стульях вдоль стен, наблюдая за ними, и хлопали, когда кто-то зарабатывал очко. Помню, я долго стояла и смотрела, потому что мне нравилась эта игра и нравился звонкий, резкий стук мяча о стол.

– Хочешь поиграть? – шепотом спросил дедушка.

– Ой, нет, – сказала я. – Я не умею.

– Ты можешь научиться, – сказал дедушка. Но я понимала, что не могу.

Когда мы вышли из Центра, дедушка сказал:

– Ты можешь приходить сюда еще, котенок. Нужно только записаться в команду и попросить кого-нибудь поиграть с тобой.

Я промолчала, потому что иногда дедушка говорил так, будто для меня это все легко, и я расстраивалась, что он ничего не понимает – не понимает, что я не могу делать некоторые вещи, хоть он и думает, что могу, – и тут я почувствовала, что злюсь и кожа начинает чесаться. Но он заметил это, остановился, повернулся и положил руки мне на плечи.

– Ты справишься, котенок, – тихо сказал он. – Помнишь, как мы с тобой учились общаться с людьми? Помнишь, как мы учились поддерживать разговор?

– Да, – сказала я.

– Я понимаю, что тебе трудно, – сказал дедушка. – Понимаю. Но я бы не предлагал попробовать, если бы хоть на минуту засомневался в тебе.

И я решила сходить в Центр отдыха – хотя бы для того, чтобы рассказать дедушке, который тогда еще был жив, что я там была. Но мне даже не удалось заставить себя войти внутрь. Я села на порожек снаружи и наблюдала, как в Центр заходят другие люди – по одному или по двое. Потом оказалось, что с другой стороны от двери есть окно, и если встать под определенным углом, будет видно, как играют в пинг-понг, и это оказалось хорошо: как будто я вместе с ними, но мне не нужно ни с кем разговаривать.

Так я и проводила свои свободные вечера в первый месяц или чуть дольше – стояла у дверей Центра и смотрела в окно на играющих в пинг-понг. Иногда это было очень интересно, и по дороге домой я думала, что могла бы рассказать мужу об очередном матче, хотя он никогда не спрашивал, чем я занимаюсь в свободные вечера, и никогда не рассказывал, чем занимается он. Временами я представляла, что у меня появился новый друг: женщина с короткими вьющимися волосами и ямочками на щеках, которая, оттолкнувшись левой ногой, резко посылала мяч через весь стол, или мужчина в красном спортивном костюме с принтом в виде белых облаков. Временами я представляла, что потом присоединюсь к ним в гидратационном баре, и думала, каково это будет – сказать мужу, что я хочу потратить один из дополнительных талонов на напитки и посидеть с друзьями, и он, конечно, не будет возражать, а возможно, когда-нибудь придет посмотреть, как я играю в пинг-понг.

Но через несколько месяцев я перестала ходить в Центр. Во-первых, дедушки больше не было, и у меня пропало желание стараться дальше. Во-вторых, становилось все жарче, и я плохо себя чувствовала. И вот в один из вторников, в очередной свободный вечер, я сказала мужу, который мыл посуду после ужина, что устала и собираюсь остаться дома.

– Ты не заболела? – спросил он.

– Нет, – сказала я. – Просто не хочется никуда идти.

– Хочешь перенести на среду? – спросил он.

– Нет, – сказала я. – Мой свободный вечер будет сегодня. Просто я останусь дома.

– Ага. – Он поставил последнюю тарелку на сушилку. – Что выберешь, гостиную или спальню?

– Не понимаю.

– Я просто хочу дать тебе возможность побыть одной, – сказал он. – Так что, гостиная или спальня?

– А. Наверное, спальня. – Я задумалась. Правильно я отвечаю? – Ты же не против?

– Конечно нет, – сказал он. – Это твой вечер.

Я пошла в спальню, переоделась в ночную рубашку и легла. Несколько минут спустя раздался тихий стук в дверь: муж принес радио.

– Я подумал, вдруг ты захочешь послушать музыку, – сказал он, вставил шнур в розетку, включил радио и вышел, закрыв за собой дверь.

Я долго лежала и слушала радио. Потом сходила в туалет, почистила зубы, обтерлась гигиеническими салфетками и заглянула в гостиную. Муж сидел на диване и читал. У него уровень допуска выше, поэтому ему можно читать некоторые книги, относящиеся к области его исследований, – он на время берет их домой с работы. На этот раз он изучал книгу об уходе за съедобными водными растениями тропиков, и хотя я не интересуюсь съедобными водными растениями тропиков, я вдруг позавидовала ему. Он мог сидеть и читать часами. Я смотрела на него и мечтала снова увидеть дедушку, потому что дедушка умел сказать что-нибудь такое, от чего становилось легче. Но ничего не оставалось, кроме как лечь спать, и мне казалось, что прошло уже несколько часов, пока я не услышала наконец, как муж вздохнул, выключил свет, пошел в ванную, а потом тихонько вошел в спальню, тоже переоделся и лег.

С тех пор я провожу свободные вечера дома. Время от времени, если меня охватывает сильная тревога, я выхожу на улицу и гуляю вокруг Площади или отправляюсь в сторону Центра. Но обычно я иду в спальню, где муж всегда включает для меня радио. Я переодеваюсь, гашу свет, ложусь в постель и жду: сначала скрипа дивана, на который он садится, потом легкого треска – он хрустит пальцами, когда читает, – и, наконец, приглушенного звука захлопываемой книги и щелчка выключателя. Все эти шесть с половиной лет каждый четверг я жду возвращения мужа, который в свой свободный вечер даже не заходит домой после работы. Каждый вторник я лежу в постели и жду, когда закончится мой свободный вечер и когда муж снова придет в нашу спальню, даже если он не скажет мне ни слова.

Однажды на работе мне пришло в голову проследить, куда ходит муж. Это было в пятницу, 1 января 2094 года. Доктор Уэсли, который интересовался историей Запада и отмечал Новый год исключительно по традиционному календарю, собрал сотрудников лаборатории и налил каждому виноградного сока. Всем досталось понемногу, даже мне. “Через шесть лет наступит двадцать второй век!” – объявил он, и мы захлопали в ладоши. Сок был мутный, темно-бордовый и такой сладкий, что у меня запершило в горле. Но в последний раз я пила сок очень давно и задумалась, достаточно ли это интересное событие, чтобы рассказать о нем мужу, – по крайней мере, обычно у нас на работе ничего подобного не происходило, и ничего секретного в этом не было.

По дороге к рабочему месту я зашла в туалет, и, пока я сидела в кабинке, вошли две женщины и стали мыть руки. Они говорили о недавно прочитанной статье в журнале. Я их не знала, но решила, что они кандидатки, потому что голоса у них были молодые.

Когда они закончили обсуждать статью – та была посвящена новому противовирусному препарату, созданному на основе вируса, у которого как-то изменили геном, – одна из них очень быстро сказала:

– Короче, я подумала, что Перси мне изменяет.

– Серьезно? – отозвалась вторая. – Почему?

– Да вот представляешь, – сказала первая, – он себя очень странно ведет. Поздно возвращается домой, забывает все на свете – даже забыл пойти со мной на обследование, которое проводится на шестом месяце. И по утрам стал уходить очень рано: заявлял, что у него много работы и надо ее закончить. А когда в субботу мы поехали к моим родителям на обед, он так странно вел себя с папой, как будто, знаешь, избегал смотреть ему в глаза. И вот однажды, когда он ушел на работу, я подождала немножко, а потом пошла за ним.

– Бэлль! Ты серьезно?

– Еще как! Я уже начала придумывать, что скажу ему и родителям и что буду делать дальше, как вдруг поняла, что он идет в Отдел жилищного строительства. Я окликнула его, и он ужасно удивился. А потом объяснил, что пытается найти для нас хорошую квартиру в хорошем районе зоны, чтобы переехать туда, когда родится ребенок, и они сговорились с моим отцом, чтобы устроить сюрприз.

– Ого, ничего себе!

– Да уж. Мне было так неловко, что я его ненавидела, хоть это и продлилось всего несколько недель.

Она рассмеялась, и ее подруга тоже.

– Ну, Перси это переживет, – сказала вторая женщина.

– Да, – сказала первая и снова засмеялась. – Он понимает, кто тут главный.

Они вышли, я спустила воду, вымыла руки, вышла следом и увидела, что они все еще разговаривают, но теперь уже в коридоре. Обе женщины были очень хороши собой: блестящие темные волосы стянуты в аккуратные пучки на затылке, в ушах маленькие золотые серьги в форме планет, на ногах кожаные туфли на низком каблуке. Конечно, обе были в лабораторных халатах, но из-под них виднелись яркие шелковые юбки. Одна из женщин, более красивая, чем ее подруга, была беременна и поглаживала живот медленными круговыми движениями.

Я вернулась к своему столу, где меня ждала новая партия мизинчиков: их нужно было разложить по отдельным чашкам Петри и залить физраствором. Приступая к работе, я подумала о записках, которые хранил в коробке мой муж. А потом подумала о женщине в туалете, которая боялась, что ее муж встречается с кем-то другим. Но оказалось, что ее муж ничего плохого не делал: он просто пытался найти ей квартиру побольше, потому что она красивая, умная и беременная, и ему нет смысла искать кого-то получше, потому что никого получше нет. Судя по прическе, она наверняка живет в Четырнадцатой зоне, а если она кандидатка, это значит, что ее родители, скорее всего, тоже жили в Четырнадцатой зоне и сначала заплатили, чтобы она могла учиться в университете, а потом заплатили еще больше, чтобы она жила с ними по соседству. Я задумалась о том, что они едят на обед по субботам, – я как-то слышала, что в Четырнадцатой зоне есть магазины, где можно брать какие угодно виды мяса, причем сколько захочешь. Там можно каждый день есть мороженое или шоколад, пить сок или даже вино. Можно покупать конфеты, фрукты или молоко. Можно принимать дома душ каждый день. Чем больше я размышляла об этом, тем больше отвлекалась от работы, пока не уронила одного из мизинчиков. Он был такой хрупкий, что при падении расплющился, и я вскрикнула. Я же очень аккуратная. Я никогда не роняю мизинчиков. И вот теперь уронила.

Все выходные и весь понедельник я думала об этой женщине, которая живет в Четырнадцатой зоне, и когда наступил вторник, а следовательно, мой свободный вечер, я все еще думала о ней. После ужина я сразу пошла в спальню и не стала помогать мужу вымыть посуду, как я это обычно делаю, чтобы хоть как-то скоротать время. Лежа в кровати, я пыталась себя убаюкать и спрашивала дедушку, что мне делать. Я представляла, как он говорит: “Все хорошо, котенок” и “Я люблю тебя, котенок”, но не могла придумать, что еще он мог бы сказать. Если бы дедушка был жив, он бы помог мне понять, что меня тревожит и как это исправить. Но дедушка умер, так что мне приходилось во всем разбираться самой.

Потом я вспомнила: женщина в туалете сказала, что следила за своим мужем. Мой муж, в отличие от ее мужа, не уходил из дому рано утром и не возвращался поздно вечером. Я всегда знала, где он, за исключением четверга.

И тогда я решила, что в следующий четверг тоже прослежу за ним.

На другой день я обнаружила в своем плане изъян: в свободные вечера муж никогда не заходит в квартиру после работы, так что мне придется или найти способ проследить за ним прямо от Фермы, или как-то вынудить его сначала вернуться домой. Второй вариант показался мне проще. Я долго размышляла над тем, как мне его осуществить, и наконец придумала.

В среду вечером за ужином я сказала:

– Похоже, у нас душ протекает.

– Я ничего не заметил, – сказал он, не глядя на меня.

– На дне ванны уже целая лужица, – сказала я.

Он поднял глаза от тарелки, отодвинул стул и пошел посмотреть. Я заранее вылила в ванну полстакана воды; ее должно было остаться ровно столько, чтобы казалось, что из крана течет. Я слышала, как он отодвинул шторку, быстро открыл и закрыл краны.

Я сидела на месте, выпрямив спину, как учил меня дедушка, и ждала. Муж вернулся хмурый.

– Когда ты это заметила? – спросил он.

– Сегодня вечером, когда пришла домой.

Он вздохнул.

– Я обратилась в инспекцию зоны, чтобы они прислали кого-нибудь посмотреть кран, – сказала я, и он взглянул на меня. – Но прийти этот человек сможет только завтра в 19:00, – продолжала я.

Он перевел глаза на стену и снова вздохнул так тяжело, что его плечи поднялись и опустились.

– Я знаю, что у тебя завтра свободный вечер, – сказала я, и мой голос, наверное, прозвучал испуганно, потому что он опять посмотрел на меня и слегка улыбнулся.

– Не волнуйся, – сказал он. – Сначала я вернусь домой, чтобы побыть с тобой, а потом уйду.

– Хорошо, – сказала я. – Спасибо.

Уже потом я поняла, что он мог бы перенести свой свободный вечер на пятницу. А потом, еще позже, я поняла: раз он хотел уйти в четверг, как обычно, значит, кто-то – тот, кто посылал ему записки, – вероятно, всегда ждет его по четвергам, и теперь ему нужно найти способ сообщить этому человеку, что он опоздает. Но я знала, что он подождет, пока не придет техник: расход воды проверяется каждый месяц, а если превысить норму, придется платить штраф, и это внесут в гражданское досье.

В четверг я сказала доктору Моргану, что у меня течет душ, и попросила разрешения уйти пораньше. Домой я вернулась на семнадцатичасовом шаттле, так что к тому времени, когда пришел муж – в 18:57, как всегда, – я уже готовила ужин.

– Я не опоздал? – спросил он.

– Нет, – сказала я, – никто не приходил.

На всякий случай я приготовила вторую котлету из нутрии, а также ямс и шпинат еще на одну порцию, но когда я спросила мужа, не хочет ли он чего-нибудь съесть, пока мы ждем, он покачал головой.

– А ты поешь сейчас, пока горячее, – сказал он. Нутрия становится жесткой, если не съесть ее сразу.

Я села за стол и принялась вилкой гонять кусочки мяса по тарелке. Муж тоже сел и открыл свою книгу.

– Ты точно не хочешь есть? – спросила я, но он снова покачал головой.

– Нет, спасибо, – сказал он.

Некоторое время мы молчали. Он поерзал на стуле. За ужином мы никогда много не разговаривали, но нас хотя бы объединяло то, что мы садились есть вдвоем. Теперь мы как будто были заключены в стеклянные ящики, стоявшие рядом, и хотя другие люди могли видеть нас, сами мы не видели и не слышали ничего из того, что происходило вокруг, и понятия не имели, как близко находимся друг к другу.

Он снова поерзал на стуле. Перевернул страницу, потом перелистнул ее обратно, перечитывая то, что уже прочел. Посмотрел на часы, и я посмотрела тоже. Было 19:14.

– Да что ж такое, – сказал он. – Где его носит? – И посмотрел на меня. – Никакой записки не оставляли?

– Нет, – сказала я, и муж покачал головой и снова уткнулся в книгу.

Пять минут спустя он поднял глаза.

– Во сколько он должен был прийти? – спросил он.

– В девятнадцать ноль-ноль, – сказала я, и он в очередной раз покачал головой.

Еще несколько минут, и муж окончательно отложил книгу. Мы оба сидели, глядя на бесцветный круглый циферблат часов.

Внезапно он встал.

– Мне надо идти, – сказал он. – Мне давно пора. – Было 19:33.– Я… я должен быть на месте. Я уже опаздываю. – Он посмотрел на меня. – Кобра, если он придет, ты справишься без меня?

Я знала, что он хочет, чтобы я научилась справляться со всем самостоятельно, и вдруг испугалась, как будто мне действительно предстояло говорить с сотрудником инспекции без помощи мужа; на минуту я даже забыла, что никакой сотрудник не придет, что всю эту историю я выдумала, чтобы получить возможность сделать нечто куда более пугающее: проследить за мужем в его свободный вечер.

– Да, – сказала я. – Я справлюсь.

Тогда он улыбнулся одной из своих редких улыбок.

– У тебя все получится, – сказал он. – Ты уже встречалась с техником, он вполне симпатичный. И я сегодня приду домой пораньше, ты еще не успеешь заснуть, хорошо?

– Хорошо, – согласилась я.

– Не нервничай, – сказал он. – Ты знаешь, что делать. – Те же слова говорил мне дедушка: “Ты знаешь, что делать, котенок. Тебе нечего бояться”. Муж снял с крючка куртку. – Спокойной ночи, – сказал он, и дверь за ним захлопнулась.

– Спокойной ночи, – сказала я в закрытую дверь.

Я подождала всего секунд двадцать и вышла из квартиры. Я заранее собрала сумку с вещами, которые могли мне понадобиться: маленький фонарик, блокнот и карандаш, термос с водой на случай, если мне захочется пить, и куртка на случай, если я замерзну, хотя это было маловероятно.

На улице было темно и тепло, но не жарко, и людей оказалось больше обычного. Одни ходили по Площади, другие возвращались домой из магазина. Я сразу заметила мужа: он торопливо шагал на север по Пятой авеню, а потом свернул на запад по Девятой улице, и я последовала за ним. Это был тот же маршрут, которым мы оба каждое утро, хоть и в разное время, ходили к остановке шаттла, и на секунду я подумала, не собирается ли он опять поехать на работу. Но он продолжал идти через Шестую авеню, через Малую восьмерку – мы так называли комплекс высотных башен, которые как будто были отдельным районом внутри Восьмой зоны, – потом через Седьмую авеню, все дальше и дальше.

Ходить так далеко на запад у меня обычно не было необходимости. Восьмая зона тянулась от Новой Первой улицы на юге до Двадцать третьей на севере и от Бродвея на востоке до Восьмой авеню и реки на западе. Формально зона простиралась еще дальше, но десять лет назад значительную часть ее территории за пределами Восьмой авеню затопило во время последнего сильного наводнения. Люди, которые решили остаться там, тоже считались жителями Восьмой зоны, но с каждым годом их становилось все меньше и меньше: их переселяли в другие места, потому что в реке постоянно находили что-нибудь подозрительное, и было непонятно, безопасно ли там оставаться.