Текст книги "До самого рая"

Первый начал протестовать, но тот, кто гладил моего мужа по волосам, остановил их.

– Хватит, – сказал он. – Гарри прав, это слишком рискованно.

– Но куда вы пойдете? – спросил один из мужчин, и блондин оглянулся на меня.

– Домой, – сказал он. – Чарли, ты мне поможешь? – И я кивнула.

Гарри вышел из комнаты, и двое остальных помогли блондину поднять моего мужа на ноги, хотя муж при этом застонал.

– Тише, Эдвард, – сказал блондин, обнимая его за талию. – Тише, милый. Все будет хорошо.

Вместе они начали помогать моему мужу медленно спуститься по лестнице; с каждым шагом он стонал и задыхался, а блондин успокаивал его и гладил по щеке. Дверь в квартиру на первом этаже у подножия лестницы теперь была распахнута, и блондин сказал, что ему нужно забрать свою сумку и сумку моего мужа.

Я поняла, что машинально пошла за ним следом, только когда оказалась в комнате и все находившиеся в ней мужчины уставились на меня. Их было шестеро, но я не могла сосредоточиться на их лицах и видела только саму комнату, которая была обставлена так же, как и комната наверху, только богаче: более вычурная мебель, более роскошная обивка. Потом я заметила, что все здесь потертое, обтрепавшееся: край ковра, швы на диване, корешки книг. Телевизор здесь тоже был, но и его черный экран не светился. Межкомнатные стены точно так же были снесены, и то, что могло бы быть двухкомнатной квартирой, превратилось в единое пространство.

Тут я поняла, что мужчины уже стоят в дверях и один из них держит блондина за плечо.

– Фриц, я знаю кое-кого, кто может помочь, – сказал он. – Давай я поговорю с ним.

Но блондин покачал головой.

– Я не могу так поступить с тобой, – сказал он. – Тебя точно повесят или забьют камнями и твоего друга тоже.

И тот человек, как бы признавая его правоту, кивнул и отступил.

Глядя на них, я вдруг почувствовала, что кто-то наблюдает за мной, обернулась и увидела слева от себя одного из кандидатов, того, который всегда закатывал глаза, стоило племяннику замминистра внутренних дел заговорить.

Он подошел ко мне.

– Чарли, да? – тихо спросил он, и я кивнула. Он бросил взгляд в сторону холла, где двое мужчин по-прежнему поддерживали моего мужа, а их окружали другие мужчины. – Эдвард – ваш муж? – спросил он.

Я кивнула. Я не могла говорить, мне было трудно даже кивать, трудно даже дышать.

– Что с ним? – спросила я.

Он покачал головой.

– Я не знаю, – сказал он, и вид у него был встревоженный. – Не знаю. Мне кажется, что это сердечная недостаточность. Но я знаю, что это не… это не та болезнь.

– Откуда вы знаете? – спросила я.

– Мы видели некоторых заболевших, – сказал он. – И это не оно, я уверен. Если бы это был вирус, у него бы шла кровь из носа и изо рта. Но, Чарли, ни за что не отвозите его в больницу.

– Почему? – спросила я.

– Потому что. Они решат, что это та болезнь, – они знают не так много, как мы, – и его отправят прямиком в изоляционный центр.

– Изоляционных центров больше нет, – напомнила я ему.

Но он снова покачал головой.

– Есть, – сказал он. – Они просто называются по-другому. Но именно туда отправляют первых пациентов, чтобы… чтобы изучить их. – Он оглянулся на моего мужа, потом снова перевел глаза на меня. – Отведите его домой, – сказал он. – Пусть он умрет дома.

– Умрет? – спросила я. – Он умирает?

Но тут блондин снова подошел ко мне, и на плече у него висели две сумки – его собственная и моего мужа.

– Чарли, нам нужно идти, – сказал он, и я все так же машинально, сама не отдавая себе отчета, последовала за ним.

Некоторые мужчины поцеловали в щеку блондина, другие – моего мужа.

– Прощай, Эдвард, – сказал один из них, а за ним подхватили все остальные:

– Прощай, Эдвард. Прощай.

– Мы любим тебя, Эдвард.

– Прощай, Эдвард.

А потом дверь открылась, и мы втроем вышли в ночь.

Мы двинулись на восток. Блондин шел справа от моего мужа, я – слева. Руки мужа лежали у нас на плечах, и мы поддерживали его за талию. Идти он почти не мог, и его ноги все время волочились по земле. Он не был тяжелый, но из-за того, что мы оба были ниже его ростом, вести его было трудно.

На Гудзон-стрит блондин огляделся.

– Мы срежем через Кристофер, пройдем мимо Малой восьмерки, потом свернем на восток по Девятой улице и на юг по Пятой, – сказал он. – Если нас остановят, скажем, что он твой муж, а я его друг, и он… напился, хорошо?

Появляться пьяным в общественных местах было незаконно, но я понимала: в этих обстоятельствах лучше сказать, что мой муж пьян, чем что он болен.

– Хорошо, – сказала я.

Мы шли на восток по Кристофер-стрит молча. Улицы были такие пустые и темные, что я с трудом понимала, куда мы идем, но блондин шагал быстро и уверенно, и я старалась его не задерживать. В конце концов мы добрались до Уэйверли-плейс, которая примыкала к Малой восьмерке с запада и была хорошо освещена прожекторами, и прижались к самой стене ближайшего дома, чтобы нас не заметили.

Блондин посмотрел на меня.

– Еще немного, – сказал он мне и ласково обратился к моему мужу, который закашлялся и застонал: – Я знаю, Эдвард. Осталось чуть-чуть, честное слово, совсем чуть-чуть.

Мы шли так быстро, как только могли. Слева виднелись высотные дома Малой восьмерки, окна которых теперь были почти черными. Я гадала, который час. Впереди показалось большое здание, построенное несколько веков назад и сначала служившее тюрьмой. Потом оно превратилось в библиотеку. Потом снова в тюрьму. Теперь это был многоквартирный дом. За ним зацементировали игровую площадку, но дети туда обычно не ходили – там было слишком жарко.

Как раз в тот момент, когда мы приблизились к этому зданию, нас остановили.

– Стоять, – услышали мы и резко остановились, чуть не уронив моего мужа. Патрульный, одетый во все черное, что означало, что он муниципальный офицер, а не солдат, выступил вперед с пистолетом на уровне наших глаз. – Куда вы идете так поздно?

– Офицер, у меня есть документы, – начал блондин, потянувшись за сумкой, но патрульный рявкнул:

– Я не спрашивал ваши документы. Я спросил, куда вы идете.

– Возвращаемся к ней домой, – сказал блондин. Я видела, что он боится, но старается этого не показывать. – Ее муж… ее муж немного перебрал с выпивкой, и…

– Где? – спросил полицейский, и мне послышалось в его голосе радостное нетерпение. Они получали вознаграждение, когда арестовывали людей за нарушение общественного порядка.

Но ответить мы не успели: кто-то у нас за спиной воскликнул: “Вот вы где!” – как будто обращался к другу, который собрался на концерт или прогулку и опоздал на встречу, и мы с блондином и полицейским обернулись и увидели Дэвида. Он приближался к нам с западной стороны, улыбаясь и качая головой; на нем был не серый комбинезон, а синяя хлопковая рубашка и брюки, похожие на те, что были на блондине, и шагал он быстро, но не торопясь. В одной руке он нес термос, в другой – небольшую кожаную папку.

– Я же просил подождать меня, я вас по всему комплексу ищу, – не переставая улыбаться, сказал он блондину, который сначала открыл рот от удивления, но тут же закрыл его и кивнул. – Извините, офицер. Это мой бестолковый старший брат, его жена и наш друг, – он кивнул в сторону блондина, – и я боюсь, что мой брат сегодня повеселился от души. Я пошел принести ему воды из нашей квартиры, а когда вернулся, эта троица, – он ласково улыбнулся нам, – решила уйти без меня. – На этот раз он адресовал улыбку человеку в черном, слегка покачал головой и закатил глаза. – Вот, у меня есть все наши документы. – И он передал папку полицейскому.

Пока Дэвид говорил, полицейский переводил взгляд на каждого из нас по очереди, так и не опустив пистолет, но папку взял и расстегнул ее. Когда он вытаскивал карточки, я увидела серебристый отблеск.

Он ознакомился с документами и, прочитав последний, внезапно выпрямился и отдал честь.

– Прошу прощения, – сказал он Дэвиду. – Я не знал, сэр.

– Не за что просить прощения, офицер, – сказал Дэвид. – Вы делаете свою работу, как и положено.

– Спасибо, сэр, – сказал полицейский. – Помочь вам довести его до дома?

– Это очень великодушно с вашей стороны, офицер, но не стоит, – сказал Дэвид. – Вы нужны здесь.

Полицейский снова отдал честь, и Дэвид отсалютовал в ответ. Потом он занял мое место и подхватил моего мужа под левую руку.

– Ну ты и балбес, – сказал он моему мужу. – Давай-ка отведем тебя домой.

Никто из нас не произнес ни слова, пока мы не пересекли Шестую авеню.

– Кто… – начал было блондин и оборвал себя. – Спасибо.

Дэвид, который больше не улыбался, кивнул.

– Если мы встретим еще одного патрульного, с ним разберусь я, – тихо сказал он. – Если нас остановят, сохраняйте спокойствие. Вид у вас должен быть не испуганный, а скорее недовольный, договорились? Чарли, ты понимаешь?

Я кивнула.

– Я друг Чарли, – сказал он блондину. – Дэвид.

Блондин кивнул.

– Я Фриц, – сказал он. – Я…

Но он не мог закончить фразу.

– Я знаю, кто ты, – сказал Дэвид.

Блондин посмотрел на меня.

– Фриц, – сказал он, и я кивнула, чтобы показать, что понимаю.

Больше нас не останавливали, и когда мы благополучно добрались до дома, Дэвид закрыл за нами входную дверь, передал мне термос, взял моего мужа на руки и понес его по лестнице наверх. Я не понимала, как ему это удается, потому что они были примерно одной комплекции.

Он отнес моего мужа в спальню, и даже несмотря на все происходящее, я страшно смутилась, когда подумала, что Дэвид и Фриц теперь увидят, что мы спим в разных кроватях, не прикасаясь друг к другу. Потом я вспомнила, что они и так это знают, и смутилась еще сильнее.

Но никто из них, казалось, ничего не заметил. Фриц сел рядом с моим мужем и снова гладил его по голове. Дэвид держал его за запястье и смотрел на свои наручные часы. Потом он осторожно опустил руку моего мужа на кровать, как будто возвращая ее ему.

– Чарли, принеси, пожалуйста, воды, – попросил он.

Когда я вернулась, Дэвид стоял на коленях у кровати. Он взял кружку, которую я ему протянула, и поднес ее к губам моего мужа.

– Эдвард, ты можешь глотать? Вот так, отлично. Еще немного. Отлично.

Он поставил кружку на пол рядом с собой.

– Ты знаешь, что это конец, – сказал он, хотя было неясно, к кому он обращается: ко мне или к Фрицу.

Ответил Фриц.

– Знаю, – тихо сказал он. – Ему поставили диагноз год назад. Я просто думал, что у него будет больше времени.

Я услышала свой собственный голос как будто со стороны:

– Какой? Какой диагноз?

Они оба посмотрели на меня.

– Застойная сердечная недостаточность, – сказал Фриц.

– Но это лечится, – сказала я. – Его можно спасти.

Но Фриц покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Его – нельзя. Родственников осужденных за государственную измену не спасают. – И заплакал.

– Он мне ничего не сказал, – пробормотала я, когда снова смогла говорить. – Он мне ничего не сказал.

И я начала ходить туда-сюда, всплескивать руками и повторять: “Он мне ничего не сказал, он мне ничего не сказал”, – пока Фриц не поднялся на ноги и не поймал мои ладони в свои.

– Он пытался выбрать подходящее время, чтобы поговорить с тобой, Чарли, – сказал он. – Но он не хотел тебя волновать. Он не хотел, чтобы ты расстраивалась.

– Но я расстраиваюсь сейчас, – сказала я, и на этот раз уже Дэвиду пришлось усадить меня рядом с собой на кровать, обнять и начать укачивать, точно как это делал дедушка.

– Чарли, Чарли, ты такая храбрая, – сказал он. – Уже почти все, Чарли, уже почти все.

И я плакала и плакала, хотя мне было стыдно плакать, было стыдно, что я плачу о себе не меньше, чем о муже: я плакала, потому что знала так мало, и потому что понимала так мало, и потому что, хотя муж не любил меня, я его любила и он, мне кажется, это знал. Я плакала, потому что он по-настоящему любил другого человека и этот человек знал обо мне все, а я о нем – ничего; я плакала, потому что этот человек теперь тоже его терял. Я плакала, потому что он был болен, но не подумал или не смог сказать мне – я не знала, в чем именно было дело, но это не имело значения: главное, что не сказал.

Я плакала еще и потому, что знала: мой муж – единственная причина, по которой я могла бы остаться в Восьмой зоне, а теперь он умирает, и я здесь не останусь. Я плакала, потому что мы оба отправлялись в разные места, поодиночке, и ни один из нас никогда больше не вернется в эту квартиру, в эту зону, в этот муниципалитет, в эту префектуру.

Остаток ночи и всю пятницу мы ждали смерти моего мужа. Ранним утром Дэвид ушел в Центр, чтобы отметить наше отсутствие на работе. Фриц, который тоже жил в Корпусе семь, как и Дэвид, не был женат, и поэтому можно было не беспокоиться о том, что жена не знает, куда он делся.

Вернувшись, Дэвид дал моему мужу немного жидкости из своего термоса, и его лицо расслабилось, а дыхание стало глубже и спокойнее. “Можно дать ему больше, если станет по-настоящему плохо”, – сказал он, но ни Фриц, ни я ничего не ответили.

В полдень я приготовила обед, но никто не стал есть. В 19:00 Дэвид разогрел обед в духовке, и на этот раз мы все поели, сидя на полу в нашей с мужем спальне и наблюдая, как он спит.

Мы ни о чем не говорили или говорили очень мало. В какой-то момент Фриц спросил Дэвида: “Ты из Министерства внутренних дел?”, на что Дэвид слегка улыбнулся и сказал: “Типа того”, – и Фриц перестал задавать вопросы.

– Я работаю в Министерстве финансов, – сказал он, и Дэвид кивнул. – Ты, наверное, это и так знаешь, – добавил он, и Дэвид снова кивнул.

Наверное, было бы уместно спросить Фрица, как и когда он познакомился с моим мужем, давно ли они знают друг друга и не он ли посылал моему мужу записки. Но я не спросила. Конечно, я думала об этом в течение долгих часов, но в конце концов не стала спрашивать. Я не хотела это знать.

В ту ночь я спала в своей кровати. Дэвид спал на диване в гостиной. Фриц спал с моим мужем в его кровати и обнимал его, хотя мой муж не мог обнять его в ответ. Услышав, как кто-то произносит мое имя, я открыла глаза и увидела Дэвида, стоящего надо мной.

– Пора, Чарли, – сказал он.

Я посмотрела туда, где совершенно неподвижно лежал мой муж. Он дышал, но еле-еле. Я подошла и села на пол у изголовья его кровати. Его губы были бледного пурпурно-голубого цвета – я такого у человека никогда раньше не видела. Я взяла его за руку, которая была еще теплой, но потом поняла, что теплой она была только потому, что ее держал Фриц.

Мы сидели так очень долго. Когда начало всходить солнце, дыхание моего мужа стало хриплым, и Фриц посмотрел на Дэвида, который сидел на моей кровати, и сказал: “Дэвид, прошу тебя, пора”, – а потом посмотрел на меня, потому что я была его жена, и я тоже кивнула.

Дэвид раскрыл моему мужу рот. Потом достал из кармана кусочек ткани, окунул в термос, выжал ему в рот и обтер десны, внутреннюю часть щек и язык. А потом мы все услышали, как мой муж начинает дышать все медленнее, глубже и реже и, наконец, перестает совсем.

Фриц заговорил первым, но обращался он не к нам, а к моему мужу.

– Я люблю тебя, – сказал он. – Мой Эдвард.

Тогда я поняла, что он последний, кто по-настоящему разговаривал с моим мужем, потому что, когда я наконец увидела мужа в четверг вечером, он больше не мог говорить. Фриц наклонился, чтобы поцеловать его в губы, и Дэвид отвел глаза, но я отворачиваться не стала: я никогда не видела, чтобы кто-то целовал моего мужа, и никогда больше не увижу.

Потом он встал.

– Что нам делать? – спросил он, и Дэвид сказал:

– Я о нем позабочусь.

Фриц кивнул.

– Спасибо, – сказал он, – большое тебе спасибо, Дэвид. Спасибо.

Я подумала, что он снова заплачет, но он не заплакал.

– Ну вот, – сказал он и посмотрел на меня. – Прощай, Чарли. Спасибо за… за то, что ты была так добра ко мне. И к нему.

– Я ничего не сделала, – сказала я, но он покачал головой.

– Сделала, – сказал он. – Ты была ему дорога. – Он прерывисто вздохнул и взял свою сумку. – Жаль, что у меня ничего не останется на память о нем.

– Можешь взять его сумку, – сказала я. Мы уже успели в нее заглянуть, как будто там могло оказаться лекарство или запасное сердце, но нашли только его рабочий комбинезон, документы, небольшой бумажный кулек с орехами кешью и часы.

– Ты уверена? – спросил Фриц, и я ответила, что да. – Спасибо, – сказал он и осторожно положил сумку моего мужа в свою.

Мы с Дэвидом проводили Фрица до двери.

– Ну вот, – снова сказал он и на этот раз все-таки заплакал. Он поклонился Дэвиду, потом мне, и мы поклонились в ответ. – Извините, – сказал он, потому что плакал. – Извините, пожалуйста. Я так любил его.

– Мы понимаем, – сказал Дэвид. – Не за что извиняться.

И тут я вспомнила о записках.

– Подожди, – сказала я Фрицу, подошла к шкафу, достала коробку, открыла конверт и вытащила листочки. – Они твои, – сказала я, протягивая их Фрицу, и он посмотрел на них и снова заплакал.

– Спасибо, – сказал он, – спасибо.

На мгновение я подумала, что он дотронется до меня, но он этого не сделал, потому что это не принято.

Он открыл дверь и вышел. Мы слышали, как он спускается по лестнице и идет по коридору, потом входная дверь открылась и захлопнулась за ним, и он ушел, и все снова стало тихо.

Единственное, что оставалось, – это ждать. Ровно в 23:00 я должна быть на берегу в конце Чарльз-стрит, где меня встретит лодка. Эта лодка отвезет меня на другую лодку, гораздо больше, и она уже отвезет меня в страну под названием Исландия, про которую я никогда не слышала. В Исландии меня отправят на карантин на три недели, чтобы убедиться, что я не заразилась новым вирусом, а потом я сяду на третью лодку, которая отвезет меня в Новую Британию.

Но Дэвид не будет ждать меня на берегу. Мне придется все сделать самой. Ему нужно закончить здесь кое-какие дела, и поэтому я больше не увижу его, пока не окажусь в Исландии. Услышав это, я снова заплакала.

– У тебя получится, Чарли, – сказал он. – Я знаю, что получится. Ты была очень храброй. Ты храбрая.

Наконец я вытерла глаза и кивнула.

Дэвид сказал, что пока мне надо попробовать поспать, но я должна встать вовремя, чтобы выйти из дому заранее. Он проследит, чтобы тело моего мужа нашли и кремировали, но это произойдет не раньше чем я уеду. Хорошо, что погода нам благоприятствует, сказал он, но все равно надел на моего мужа охлаждающий костюм – правда, без шлема – и включил его.

– Мне пора идти, – сказал он. Мы подошли к двери. – Ты помнишь план? – спросил он. Я кивнула. – Есть вопросы?

Я покачала головой. Дэвид положил ладони мне на плечи, и я вздрогнула, но он не убрал руки.

– Твой дедушка гордился бы тобой, Чарли, – сказал он. – И я тобой горжусь. – С этими словами он отпустил меня. – До встречи в Исландии. Ты будешь свободна.

Я не знала, что это значит, но сказала в ответ: “До встречи”, – и он отсалютовал мне, как тому офицеру в четверг вечером, и ушел.

Я вернулась в нашу с мужем спальню, которая теперь была только моей, а завтра станет чьей-то еще, и достала из ящика под кроватью, где лежали оставшиеся деньги, три золотые монеты. Я вспомнила, как дедушка рассказывал, что в одних культурах принято класть монеты на веки умерших, а в других – под язык. Я не могла вспомнить зачем. Но сделала то же самое: положила по монете на каждый глаз мужа и еще одну под язык. Остальные монеты я убрала к себе в сумку. Надо было отдать Фрицу наши накопленные чеки, но я забыла.

А потом я легла рядом с мужем и обняла его. Это было непросто из-за охлаждающего костюма. Я впервые была к нему так близко, впервые к нему прикасалась. Я поцеловала его в щеку, которая была холодная и гладкая, как камень. Поцеловала в губы. Поцеловала в лоб. Дотронулась до его волос, век, бровей, носа. Я долго целовала его, гладила по щекам и разговаривала с ним. Я попросила у него прощения. Сказала, что еду в Новую Британию. Сказала, что буду скучать по нему и никогда его не забуду. Сказала, что люблю его. Вспомнила, как Фриц говорил, что я была дорога ему. Я никогда не думала, что в самом деле встречу человека, который посылал моему мужу записки, но теперь это случилось.

Когда я проснулась, было темно, и я испугалась, потому что забыла поставить будильник. Но оказалось, что еще только 21:00, может, на несколько минут позже. Я приняла душ, хотя это был не водный день. Почистила зубы и положила зубную щетку в сумку. Я боялась, что если лягу, то снова засну, поэтому села на свою кровать и стала смотреть на мужа. Через несколько минут я надела на него охлаждающий шлем, чтобы голова не начала гнить, прежде чем его найдут и кремируют. Я знала, что ему это уже не нужно, что никому это уже не нужно, но не хотела представлять, как его лицо чернеет и расползается. Я никогда не проводила так много времени рядом с умершим человеком, даже с дедушкой, – тогда муж занимался кремацией вместо меня, потому что мне было слишком плохо.

В 22:20 я встала. На мне была простая черная рубашка и брюки, как велел Дэвид. Я повесила сумку на плечо. В последнюю минуту я положила туда свои документы, которые, по словам Дэвида, брать не стоило: я подумала, что они могут понадобиться, если меня остановят по дороге к берегу. Потом снова вытащила их и спрятала под подушку. Я подумала о чашке Петри с мизинчиками, которую теперь никогда не смогу унести с работы.

– Прощайте, мизинчики, – сказала я вслух. – Прощайте.

Сердце колотилось так часто, что было трудно дышать.

Я заперла квартиру в последний раз и просунула ключи под дверь.

И вот я вышла на улицу и шагала на запад, почти как двое суток назад. Луна светила так ярко, что, даже когда лучи прожекторов повернули в сторону, я по-прежнему видела, куда иду. Дэвид сказал, что после 21:00 большинство Мух перенаправят в другие места – сосредоточат вокруг больниц и пошлют в густонаселенные районы, где они будут вести наблюдение в ожидании завтрашнего объявления; и действительно, я заметила только две-три Мухи, а их привычное гудение сменилось тишиной.

Я добралась до берега к 22:45, выбрала сухое место и села на землю, чтобы не расхаживать туда-сюда. Света здесь не было совсем. Даже фабрики за рекой были погружены в темноту. Единственным звуком был плеск воды, которая билась о бетонные стены набережной.

Потом я услышала едва различимый шум. Он напоминал шепот или свист ветра. А после этого увидела едва заметный кружок желтоватого света, который, казалось, парил над рекой, как птица. Вскоре он стал больше и отчетливее, и я поняла, что это маленькая деревянная лодка, какие я видела на картинках: люди переплывали на таких лодках через Пруд, когда он еще был настоящим прудом.

Я встала, и лодка причалила. В ней сидели два человека, одетые в черное, и один из них держал фонарь, который опустил, когда лодка приблизилась к берегу. Даже их глаза были закрыты тонкой черной сеткой, и я почти не могла разглядеть их в слабом свете.

– Кобра? – спросил один из них.

– Мангуст, – ответила я.

Говоривший протянул мне руку, я шагнула в лодку, которая закачалась под моими ногами, и я испугалась, что упаду за борт.

– Сидите здесь, – сказал он и помог мне втиснуться между ним и вторым гребцом, и когда я присела и съежилась, стараясь занимать как можно меньше места, они накрыли меня брезентом. – И чтобы ни звука, – сказал он, и я кивнула, хотя он все равно не смог бы это увидеть. А потом лодка отчалила, и я слышала только плеск весел, рассекающих воду, и дыхание гребцов.

Когда Дэвид сказал, что не будет встречаться со мной на берегу, я спросила, как я пойму, что люди, которые пришли за мной, именно те, кого я жду. “Ты поймешь, – сказал он. – В это время на берегу больше никого нет. Да и в любое другое время тоже”. Но я сказала, что хочу знать наверняка.

Через две недели после того, как мы с мужем поженились, в нашем доме устроили рейд. Это был первый рейд после того, как дедушки не стало, и я была в таком ужасе, что не могла перестать стонать, стонать, и бить руками по воздуху, и раскачиваться из стороны в сторону. Муж не знал, что со мной делать, и когда он пытался поймать мои руки в свои, я его отталкивала.

В ту ночь мне приснилось, что я вернулась домой с работы, готовлю ужин и слышу звук поворачивающегося в замке ключа. Но когда дверь открылась, это был не мой муж, а отряд полицейских: они кричали и приказывали мне лечь на пол, а их собаки с лаем бросались на меня. Я проснулась оттого, что звала дедушку, и муж принес мне воды, а потом сидел рядом, пока я не заснула снова.

На следующий вечер я готовила ужин, когда услышала скрежет ключей в замке, и хотя, конечно, это был всего лишь муж, я так испугалась, что уронила кастрюлю с картошкой на пол. Когда муж помог мне вытереть картошку от грязи и мы сели ужинать, он сказал:

– У меня есть идея. Давай придумаем пару кодовых слов, которые надо произнести при входе в квартиру, чтобы каждый из нас знал, кто за дверью? Я назову свое кодовое имя, а ты свое, и тогда мы оба поймем, что мы действительно те, за кого себя выдаем.

Я задумалась.

– А какие это будут слова? – спросила я.

– Так, – сказал мой муж, подумав. – Ты можешь назваться, например, коброй. – Наверное, вид у меня был удивленный или обиженный, потому что он улыбнулся. – Кобры очень свирепые. Они маленькие, но быстрые, а их укус смертельно опасен.

– А кем будешь ты? – спросила я.

– Сейчас решим, – сказал он, и я наблюдала за тем, как он думает. Он любил зоологию и любил животных. В тот день, когда мы с ним познакомились, по радио сообщили, что магеллановы пингвины официально признаны вымершими, и мужа эта новость огорчила: он сказал, что они прекрасно умели приспосабливаться, лучше, чем мы думали, и были человечнее, чем мы думали. Когда они заболевали, сказал муж, то уходили из своей колонии, чтобы умереть в одиночестве и чтобы никто из сородичей их не видел.

– Я буду мангустом, – сказал он наконец. – Мангуст может убить кобру, если захочет, но такое бывает очень редко. – Он снова улыбнулся. – Слишком много усилий. Так что они просто уважают друг друга. Но мы с тобой будем такими коброй и мангустом, которые не просто уважают друг друга, а объединяются, чтобы защитить друг друга от остальных жителей джунглей.

– Кобра и Мангуст, – сказала я, помолчав, и он кивнул.

– Это гораздо более грозные имена, чем Чарли и Эдвард, – отозвался он и снова улыбнулся, и я поняла, что он подшучивает надо мной, но по-доброму.

– Да, – сказала я.

Я рассказала Дэвиду эту историю во время одной из наших первых прогулок, когда он еще был техник на Ферме, а мой муж еще был жив. И потом, перед расставанием, стоя у двери, Дэвид сказал:

– А как насчет кодовых слов – вроде ваших “Кобра” и “Мангуст”? Так ты поймешь, что люди, которые тебя встречают, именно те, кого ты ждешь.

– Давай, – согласилась я. Это была хорошая идея.

Я сидела съежившись в середине лодки под скамьей. Лодка подпрыгивала и качалась, но продолжала плыть, и весла быстро и ритмично рассекали воду. А потом я услышала шум мотора, от которого задрожало днище лодки, и по мере того, как я прислушивалась, он становился все громче и громче.

– Твою мать, – выругался один из мужчин.

– Это один из наших? – спросил другой.

– Слишком далеко, не поймешь, – сказал первый и снова выругался.

– Какого хера этот катер здесь делает?

– Да хер его знает, – сказал первый мужчина и выругался еще раз. – Но деваться некуда. Придется рискнуть, будем надеяться, что это один из наших.

Он легонько толкнул меня ногой:

– Мисс. Сидите очень тихо и не шевелитесь. Если это не наши…

Но потом я перестала его слышать, потому что шум мотора стал слишком громким. Я вдруг осознала, что ни разу не спросила Дэвида, что делать, если меня поймают, а сам он никогда мне этого не говорил. Значит, он был уверен, что все будет именно так, как он описал? Или все на самом деле было спланировано заранее и меня везут к людям, которые отвезут меня куда-нибудь и что-нибудь со мной сделают? Уж конечно, Дэвид, который столько всего знал и столько всего предвидел, сказал бы мне, что делать, если что-то пойдет не так? Уж конечно, я не настолько беспомощна, что даже не додумалась спросить его? Я тихонько заплакала, прикусив уголок брезента. Может, я ошиблась, доверившись Дэвиду? Или не ошиблась, но с ним что-то случилось? Может, он арестован, или убит, или его исчезли? Что я буду делать, если меня поймают? Официально я никто: у меня даже нет с собой документов. Конечно, они могут сделать со мной что угодно, даже если бы документы были, но без них будет намного проще. Мне хотелось, чтобы у меня было дедушкино кольцо, и тогда я бы сжала его в кулаке и притворилась, что я в безопасности. Мне хотелось оказаться дома, и чтобы муж был жив, и чтобы я не переживала ничего из того, что произошло со мной за последние три дня. Мне хотелось, чтобы я никогда не встречала Дэвида; мне хотелось, чтобы он был сейчас со мной.

Но потом я поняла: что бы ни случилось, это конец моей жизни. Может быть, настоящий конец. Может быть, только конец той жизни, которую я знаю. Но в любом случае моя жизнь для меня не так уж и важна, потому что человека, для которого она была важнее всего, уже нет на свете.

– Эй! – раздался надо мной чей-то голос, но из-за шума мотора я не могла понять, кто это говорит – человек из нашей лодки или из той, другой, которая, как я чувствовала, уже плывет бок о бок с нашей, – и к кому он обращается. А потом с меня сдернули брезент, и я почувствовала на лице дуновение ветра и подняла голову, чтобы увидеть, кто меня зовет и куда мне предстоит отправиться дальше.