Текст книги "История города Москвы. От Юрия Долгорукого до Петра I"

Летописцы не оставили никаких свидетельств о том, каков был город Москва в эти 30 лет. Они упомянули только, что в 1293 году, во время усобицы сыновей Невского, Андрея и Дмитрия, она была взята Татарами в числе 14 городов, составлявших область Великого Княжества Владимирского.

По смерти Даниила тотчас же начались усобицы с Тверью из-за Переяславской вотчины, отказанной любимому дяди Даниилу его племянником, Переяславским князем Иваном Дмитриевичем. А вслед затем поднялся спор из-за Новгорода и о Великом Княжении между Тверским князем Михаилом и Московским старшим сыном Даниила, Юрием.

В этом споре Тверской князь два раза приходил к Москве. В первый раз в 1305 г. он отступил, помирившись с Данииловичами, а во второй, в 1307 г., после упорного боя под стенами города, он также ушел без всякого успеха для своих целей и города взять не мог.

Город, стало быть, и в то время был укреплен, как подобало хорошему городу.

В отчаянной борьбе с Тверским князем Московский Юрий Дан. все-таки успел утвердить за Москвою Великокняжеский стол, получив в Орде ярлык-грамоту на Великое Княжение, за что и погиб от руки Тверского князя, Михайлова сына, Дмитрия.

С этого самого года (1325), как был убит Юрий Дан., и начинается заботливое устройство города Москвы в том виде, какой сохранялся в ней и в последующие столетия и в основных чертах достиг нашего времени.

Начало положил святитель Петр, уже несколько лет до того времени живший в Москве у доброго и богомольного Юрьева брата, Ивана Даниловича.

Деревянный город с своими деревянными стенами, храмами и всеми жилыми зданиями, всегда готовая жертва для опустошительного пожара, не имел даже хотя бы и малого, но каменного соборного храма, соответственного по своему благолепию высокому положению пребывавшего в нем митрополита всея Руси. Об этом уже к концу своих дней сердечно и озаботился святитель Петр. Первый каменный храм в Москве во имя Успения Богоматери был заложен 4 августа 1326 г.[45]45
  Принимаем этот год, хотя сомневаемся в его достоверности. Некоторые летописи и притом в более старых списках прямо указывают время закладки храма в 1326 г. августа же 4-го. Между тем в Степенной Книге (I, 406) в Житии св. Петра сказано, что оконченный постройкой храм был освящен спустя два года по кончине Святителя, а по летописям это совершилось в 1327 г., след., закладка по этому свидетельству происходила в 1325 г. Митрополит Макарий (История Русской Церкви, IV, 229) относит закладку храма даже к 1324 году. При постройке нового собора в 1472 г. летописец указал, что новый храм заложен спустя 146 лет после закладки древнего, т. е. в 1326 году.


[Закрыть] его собственными руками. Святитель, чувствуя приближение своей кончины, собственными же руками уготовал себе и гробницу в новом храме, с северной его стороны, близ жертвенника, и зимою того года 20 декабря почил, не увидев его совершения, но упокоился в той гробнице, послужившей как бы основным камнем для могущества и величия дотоле мало заметного города Москвы.

Таким же краеугольным основным камнем будущего величия Москвы являлась и гробница первого великого князя Москвы, Юрия Даниловича, погребенного в том же храме с южной стороны, в пределе св. Великомученика Димитрия Солунского, древнего страдальца за свое отечество, город Солунь.

Великий князь Юрий Данилович был убит в Орде Тверским князем Дмитрием Михайловичем 21 ноября 1325 г. Тело его было привезено в Москву для похорон в феврале 1326 года.

В это время приехал в Москву к митрополиту ставиться в архиепископы избранный Новгородский владыка Моисей, для чего собрались в Москве и другие владыки. При них и привезено было тело Юрия Даниловича. Владыка Моисей или один из его спутников записал это событие в свою Новгородскую летопись (I, 73) такими словами:

«И погребоша его митрополит Петр и архиепископ Моисей и Тверской епископ Варсонофий, Ростовский Прохор, Рязанский Григорий, в субботу первую (Великого) поста (8 Февраля 1326 г.). И плакася по нем брат его князь Иван (Калита) и весь народ плачем великим, от мала и до велика: убил бо его в Орде князь Дмитрий Михайлович без царева слова. Не добро же бысть и самому, ибо что сеет человек, тоже и пожнет. Но добро есть послушати рекшаго: Да любите друг друга яко же аз возлюбих вы. Иоанн же Богослов глаголет: Братие! Бог любовь есть, пребываяй в любви с братом в Бозе пребывает и Бог в нем. И паки инде в Писании глаголет: иже имать ко всем любовь, таковый без труда спасется».

О месте погребения вел. кн. Юрия в летописных свидетельствах существует разногласие. Некоторые летописцы прямо и верно указывают, что вел. князь был погребен в церкви Успения в пределе св. Димитрия. Другие, позднейшие, неверно указывают на Архангельский собор, по соображению поздних лет, что все Московские князья хоронились в этой Великокняжеской усыпальнице. Предполагаем, что погребение совершилось если не в новозаложенном храме, то на определенном для храма месте и что предел храма во имя св. Димитрия Солунского был построен над гробом вел. князя[46]46
  Когда в 1472 г. митрополит Филипп приступил к постройке нового более обширного храма, то «егда разбиша (старую церковь) и тогда выняша из стены в церкви св. Димитрия мощи князя Юрьевы Даниловича Великого князя всея Руси и вложиша в раку древяну поставиша их на гроб Феогноста митрополита, где же была церковь Поклонение Вериг… и егда же зиждуще церковь уготоваша место в той же церкви, в великом Дмитрии, в стене, на той ж стране и пренесше их… положиша тамо. А был на пренесении митрополит со всем собором, и Князь Великий с сыном и множество народа».


[Закрыть]. Несомненно, что благочестивая мысль Святителя указала и святое воимя для этого предела, ибо память о Солунском Мученике по многим обстоятельствам соответствовала печальному событию, так как великий князь Юрий погиб именно за свое отечество, за свой город – Москву.

Таким образом, первый неутомимый труженик Москвы, омывший все грехи своего исторического труда своей кровью за то именно, что выдвинул свой незаметный город на историческое поприще, по всем правам исторического деятеля удостоился погребения в том же храме, который по благословению св. Петра соделался святым покоищем первосвятителей всея Руси. И с каким торжественным почетом древняя Москва хоронила безвременно погибшего своего первого политического деятеля: отпевали с митрополитом владыки четырех главных областей: Новгородской, Тверской, Ростовской и Рязанской.

По-видимому, собрание в Москве владык для поставления Новгородского владыки Моисея произошло именно с целью встретить привезенное тело вел. князя. Владыка Моисей был избран Новгородцами еще в феврале 1325 г. и с того времени ожидал, когда позовет его митрополит для ставленья. Святитель Петр позвал его к прибытию в Москву тела покойника.

Выраженное приведенными выше словами Новгородского летописца сочувствие к тогдашней Москве со стороны Новгорода основывалось на заслугах вел. князя Юрия Дан., оказанных им вольному городу и на ратном поле с Немцами, и в мирных переговорах со Шведами, и постройкою Орешка, а главное оно основывалось на давней неприязни Новгорода к Тверским князьям, вследствие чего и отчаянная борьба Москвы с Тверью происходила собственно из-за Новгорода. Боролся с Тверью Новгород, и Московский князь в сущности был только подручником вольного города, главным его воеводою.

Как упомянуто, святитель Петр не дожил до совершения заложенного им соборного каменного храма. Совсем оконченный постройкою, храм был освящен уже в 1327 году 4-го, а по другим летописям 14 августа, накануне празднования Успения Богородицы, что вероятнее. Освящение совершил тот же Ростовский епископ Прохор.

Около того же времени в Твери произошло побиение Татар и грозного посла Шевкала – событие несчастное и роковое для Тверского княжества и решительное для возвышения Москвы, так как с этого времени Великое Княжение, т. е. старейшинство над всею Русскою Землею, уже навеки утвердилось в ее руках. Это старейшинство в то же время утвердилось и в церковном Управлении. Преемником митрополита Петра был поставлен в Царьград Феогност, родом Грек, который, придя на святительский Русский престол Киевский, а теперь, по местопребывании митрополитов, Владимирский, остался в Москве у Пречистой Богородицы Успения и у Чудотворцева гроба Петрова, севши на его кафедральном соборном месте и поселившись в его митрополичьем дворе.

И новый святитель благословил Московское дело и несомненно имел не малое влияние на политику нового Московского вел. князя Ивана Даниловича, как и на воспитание и поучение боярской среды в интересах крепкого единения, чего неуклонно требовала сама Церковь.

Само собою разумеется, как замечает и летописец, это поселение в Москве первосвятителя всея Руси, церковного властодержца, не было по сердцу другим князьям, особенно тем, кто простирал свои права на владычество и старейшинство в Русской Земле[47]47
  Ник. 139. Иным князем многим немного сладостно было, что град Москва митрополита имяше в себе живуща.


[Закрыть].

Приезд на жительство в Москву митрополита из Греков, кроме политического весьма сильного значения, был не менее важным событием и в культурном отношении. Феогност водворил в Москве греческое художество иконописное, а вместе с ним несомненно и другие художества, служившие церковному благолепию.

С этого времени Москва не только строила каменные храмы, но и богато украшала их иконами и стенописанием и различною кузнью из дорогих и недорогих металлов.

В 1329 г. вел. кн. Иван Данил., возвратившись из похода на Псков, то есть порешив трудное Псковское дело с беглецом Александром Мих. Тверским без пролития крови, в память этого события 21 мая заложил новую вторую каменную церковь в Москве во имя Иоанна Лествичника, которому празднуют 30 марта. Храм был построен в три месяца, так что 1 сентября он был уже освящен. По всему вероятию, этот небольшой храм был воздвигнут по обету, быть может, в благодарение Господу за мирное и во всех отношениях благополучное окончание всех затруднений по делу с Тверским беглецом.

Весть о погибели в Твери Шевкала, царева племянника, привела Царя Узбека в неописанную великую ярость, рыкаше аки лев на Тверских князей. Он тотчас же послал за Московским князем Иваном Дан., которому и пришлось быть водителем многих Татарских полков, опустошивших в наказание всю Тверскую область.

Александр побежал из Твери сначала в Новгород, но там его не приняли и он удалился в надежное убежище для всех изгнанников, к Псковичам.

После татарского разгрома Тверского княжества Московский Иван Данилович и Тверской Константин Михайлович и даже Новгородский посол отправились в Орду ожидать распоряжения, кому быть Великим князем. Царь отдал В. Княжение Московскому Ивану Данил., а Тверское – Константину и вместе с тем повелел отыскать и доставить в Орду беглеца Александра. Иван Данилович и Новгородцы послали к Александру послов с повелением Царя идти в Орду.

Но беглец за охраною Псковичей не послушал этого повеления и не пошел в Орду. Чтобы исполнить царево повеление, грозившее в противном случае новым опустошением уже всей Земли, оставалось идти на Псков ратным походом, для чего и собралась теперь вся Земля, и Суздальская, и Новгородская, и двинулась в поход в сопутствии самого митрополита Феогноста. А это явно обозначало, что кровавой междоусобной битвы не случится. Предводительствуя полками, Иван Данилович прибыл в Новгород 26 марта, т. е. за три дня до празднования Иоанну Лествичнику.

В Новгороде и решено было тотчас идти на Псков, но мирным путем. Известно, что митрополит Феогност победил упрямых, но великодушных Псковичей и Александра Мих. церковною клятвою. Александр ушел в Литву, а Псковичи заключили мир с вел. князем.

Таким образом, и повеление Царя было исполнено, и Тверской князь остался жив и невредим.

В нравственном отношении дело было в великой степени трудное и тяжкое. Немудрено, что в тягостных помышлениях о жгучих затруднениях этого события припоминалась многострадальная Лествица св. Иоанна, написанная и изображенная для спасения от греховных бед, окружающих человека, освобождавшая от этих бед по степеням восхождения к желанному спасению, как все и происходило в препирательствах с Псковичами.

Немудрено, что, достигнув такого спасенного освобождения из надвинувшихся очень опасных для Русской Земли и лично для вел. князя затруднительных обстоятельств, Иван Данилович в благодарение Господу дал обет увековечить это событие построением храма в честь Иоанна Лествичника.

Некоторые предполагают, что храм мог быть построен в честь тезоименитства второго сына Калиты, Ивана Иван., который, однако, родился еще в 1326 году и потому теперь, в 1329 г., спустя три года, едва ли представлялся какой-либо повод увековечить его тезоименитство[48]48
  По исследованию почтенного археолога нумизмата А. В. Орешникова ангел Ивана Даниловича был Иоанн Предтеча, а его сына Ивана Ивановича – св. Иоанн, патриарх Иерусалимский, которые святые изображены на их печатях при их грамотах (Матер. к Русской Сфрагистике. М., 1903 г., с. 15, 19).


[Закрыть].

Подтверждением тому, что обетный храм Иоанна Лествичника явился памятником упомянутого Псковского похода, может служить и другой небольшой, но также обетный и также каменный третий храм, пристроенный к Успенскому соборному храму с северной стороны, возле гробницы Петра митрополита, в честь спадения вериг св. апостола Петра и поклонения им, т. е. в честь освобождения апостола и от вериг, и от темницы. Едва ли возможно сомневаться, что и этот храм был основан в благодарение Господу по поводу спадения тяжких затруднений по делу с Псковичами о беглеце Тверском Александре, вообще по доводу умиротворения возникавшей вражды, готовившей страшный гнев со стороны Ордынского царя[49]49
  Так объяснял постройку обоих храмов еще «Путеводитель к Древностям и Достопамятностям Московским» (М., 1792, ч. I, с. 17), говоря, «что постройка совершилась в засвидетельствование Всевышнему благодарения за усмирение города Пскова».


[Закрыть].

Этот третий храм был заложен того же (1329) года 13 августа (в то время, когда второй храм уже оканчивался строением) и совершен 14 октября, т. е. через два месяца после основания. Малое время, употребленное на постройку обоих храмов, указывает с одной стороны на малый размер их строения, а с другой, именно, на те обстоятельства, как в старину вообще строились обетные храмы: деревянные, напр., строились обыденкою, т. е. в один день, и так прозывались обыденными, а каменные, при более затруднительном сооружении, в два-три месяца.

Если не самые храмы, то их места и с их же именованиями сохраняются и до сих пор. Церковь Иоанна Лествичника впоследствии была устроена колокольнею для всех соборов, почему и обозначалась выражением, что под колоколы и прозывалась Иваном Святым. Затем при Годунове на ее месте выстроена высокая колокольня Иван Великий, в основании которой, в нижнем ярусе, и помещен престол Иоанна Лествичника. Церковь спадение вериг составила в новопостроенном в 1479 г. Успенском соборе предел с. Петра Апостола.

В том же достопамятном для Москвы 1329 году после постройки двух упомянутых обетных храмов возникла у Ивана Данил. мысль и о постройке четвертого каменного храма возле своего двора во имя Спаса Преображения, вместо обветшавшей, быть может, деревянной церкви Спаса на Бору, в которой еще в 1319 г. временно пребывали мощи убиенного в Орде Тверского вел. князя Михаила. Новый храм был заложен в том же году (1329), а по другим свидетельствам 10 мая 1330 года по благословению митрополита Феогноста, к которому вел. князь за этим благословением посылал даже в Киев, где тогда пребывал владыка. Прилагаем здесь старинный вид этой церкви Спаса Преображения или Спаса на Бору.

Вместе с постройкой храма здесь был тогда же основан и знатный монастырь со степенью архимандрии.

При церкви Спаса и прежде существовал монастырь, по всему вероятию, самый древний из всех монастырей Москвы, так как он находился возле первоначального ее городка, вблизи первой ее церкви Рождества Иоанна Предтечи, и был построен в самом Кремлевском бору.

Поздние предания от древних старцев рассказывали, что первоначально этот монастырь был устроен за Москвой-рекой с небольшим верстах в 4-х от Кремля еще отцом Ивана Даниловича, Даниилом Александровичем, у церкви св. Даниила, им же поставленной во имя своего тезоименитства, и что Иван Данилович в этом 1330 году перевел Даниловскую архимандрию в Кремль.

Однако Даниловский монастырь остался монастырем же на своем прежнем месте и предание, по всему вероятию, относило перемещение монастыря к перемещению в Кремль Даниловского архимандрита и избранной братии.

Любомудрия желатель и иноческого жития ревнитель Иван Данилович избрал в архимандриты отца Иоанна, «мужа сановитого и словесного и любомудрого сказателя книгам, и учительного божественных писаний». Само собою разумеется, что монастырь, находившийся вблизи Великокняжеского двора, был наделен значительными вкладами, имениями и различными льготами.

Учреждение монастыря возле своих хором и водворение в нем архимандрита, разумного и словесного сказателя книгам, показывало, что Иван Данилович высоко ценил книжное учение и любил беседовать с книжными людьми. Существенное значение монастыря в нашей древности заключалось именно в просветительном его влиянии на тогдашнее общество. В своем роде монастырь являлся академией или вообще школой, где можно было услышать многое от доброго церковного учения на пользу доброй жизни и душевного спасения. Поэтому учреждение монастыря в стенах Кремля равнялось в известном смысле учреждению просветительного училища.

Вид теремов и церкви Спаса на Бору.

Гравюра 1809 г. по рисунку Фр. Кампорези из книги «Travels in various countries of Europe etc., by Clare. London, lh

Спустя с небольшим два года, в 1333 г., Иван Дан. заложил новую, уже пятую, каменную церковь во имя Михаила Архангела на набережной стороне тогдашней площади Кремля, вероятно на месте древней деревянной, которая могла быть построена еще Московским князем Михаилом Ярославичем Хоробритом, братом Невского (†1248).

Новый каменный храм был в то же лето и окончен и освящен 20 сентября митрополитом Феогностом. Этот храм воздвигнут Иваном Даниловичем не без мысли о вечном упокоении в его стенах и самому его строителю. После его кончины он и послужил общей усыпальницей для Московского княжеского рода, как и Спасский монастырский храм послужил в то же время усыпальницей для великих княгинь.

В Архангельском храме первым был погребен сам его создатель Иван Данилович, а в Спасском – первая его супруга Елена, скончавшаяся в 1332 году и погребенная марта 4.

Таким образом в течение четырех лет (1329–1333) в Великокняжеской Москве было построено четыре каменных храма (в том числе один предельный) и каждый из них строился в одно лето не более четырех месяцев.

Одно это обстоятельство дает уже свидетельство, что храмы были не велики и образцом их может служить существующий до сих пор храм Спаса на Бору, ныне во дворе Нового дворца, о котором хотя и есть свидетельство Летописи, что он вновь построен в 1527 г. и с пределами, но, по всему вероятию, это свидетельство относится к постройке пределов с южной его стороны, главный же храм по своим очень малым размерам напоминает первоначальную постройку при Иване Даниловиче Калите.

Все такие постройки обнаруживали значительную бедность Московского князя и вообще бедность всего населения Суздальской Земли, столько раз опустошенной татарскими нашествиями из конца в конец. Теперь уже не было возможности вел. князю создавать такие храмы, как был воздвигнут при Андрее Боголюбском в маленьком же Владимире великолепный дивный Успенский Собор.

В Твери, успевшей обогатиться раньше, чем Москва, каменный храм во имя Спаса заложен еще в 1280 г. и окончен в 1290 г., а в 1292 г. украшен стенописью, судя по употребленному времени на его постройку, это был храм более обширный, чем даже Московский соборный храм Успения, Москва с малыми средствами могла строить из камня только малые храмы, которые оставались ее украшением почти целые полтораста лет.

Но кроме упомянутых каменных храмов, в городе Кремле не мало было храмов деревянных, о количестве которых мы узнаем из летописных известий о пожарах.

Как только Москва стала устраиваться твердым гнездом, так и начались пожары, происходившие и от несчастных случаев, и, вероятно, также и от злодейских поджогов. В течение 13 лет случилось четыре больших пожара, о чем, как бы с недоумением и намеком, отчего они могли происходить, заметил и летописец. Первый пожар случился 3 мая 1331 г., при чем летописец впервые наименовал: погорел город Кремник, Кремль. Второй пожар был в 1335 г. Третий – в 1337 г. июня 13, когда сгорело 18 церквей, а Новгородский летописец к этому присовокупляет, что тогда вся Москва погорела, после чего случился сильный дождь, так что все спрятанное в погребах или вынесенное на площадях, «все потопло что было где выношено от пожара».

Это свидетельство любопытно в том отношении, что, стало быть, Новгородцы были свои люди в Москве и заносили в свою летопись даже такие обстоятельства, о которых другие летописи совсем не упоминают. Второй пожар Москвы, случившийся в 1335 г., записан только в одной Новгородской летописи[50]50
  «Того же лета, по грехом нашим, бысть пожар в Руси: погорел город Москва, Вологда, Витебск и Юрьев Немецкий весь погорел». Это вместе с тем указывает, как торговые люди хорошо звали, что делалось во всех городах, куда заходили их неутомимые торги.


[Закрыть].

Четвертый большой пожар случился через два-три года после кончины Ивана Даниловича, при его сыне Симеоне, 31 мая 1343 г., когда также погорел весь город, одних церквей сгорело 28, по другим свидетельствам только 18.

Число церквей должно указывать и на численность городского населения, которое, кроме Великокняжеского двора, состояло главным образом из сословия дружины и богатых гостей-купцов, имевших как те, так и другие значительные достатки и потому строивших и на своих дворах особые домовые храмы. Один из таких храмов, как увидим, оставался в Кремле до последних годов XVIII ст., именно Воздвижение во дворе Головиных.

Что касается пожаров, то необходимо припомнить, что они бывали особенно часты в годы, когда политическая сила Москвы обнаруживала свое неуклонное возрастание, конечно, всегда сопровождаемое обидами и насилием для тех, кто не хотел идти по следам Московской политики, крепко державшей в своих руках идею государственного единения. Очень заметно, что пожары, это периодическое выжигание Москвы, совершались в известных случаях из ненависти и мести.

У оскорбленных и обездоленных людей, каких не мало могло явиться при первом усилении Москвы, пожар был единственным самым удобным средством нанести обидчику и насильнику желанное возмездие. Вот почему периодические пожары при первоначальном устройстве города Москвы в княжение Ивана Калиты, а потом в государствование Ивана Третьего, когда происходило еще более сильное и более богатое переустройство города, ряды таких пожаров невольно останавливают внимание исследователя и заставляют отыскивать, раскрывать их причины в тех обидах, какими особенно было богато время Ивана Третьего. Горела Москва и от воли Божией, и от воли обиженных ею людей и по правде, и по неправде.

Заботливо устраивая свой родной город и утвердив в нем каменными храмами вековечные места и доныне существующих главнейших зданий Кремля, Иван Калита года за два, по другим свидетельствам за 4 месяца, до своей кончины, 25 ноября 1339 г., заложил град Москву дубовый, который был срублен тою зимою и окончен великим постом 1340 г., когда 31 марта последовала и кончина строителя[51]51
  П. С. Л. III, 79 и Никон.; Кар. IV, пр. 318. По другим летописям он скончался в то же число 1341 г. П. С. Л. I, 230, Княжил 18 лет, след. с 1323 г., когда Юрий Дан. ушел на погибель в Орду (П. С. Л. V, 222).


[Закрыть].

Поздние летописцы к этому присовокупляют: «Такоже и посады в ней (в Москве) украсив и слободы, и всем утверди»[52]52
  Описание Рукоп. Сборников Имп. Публ. Библ., Бычкова I, 154.


[Закрыть].

При постройке Нового дворца и его отдельных апартаментов со стороны речки Неглинной были найдены остатки упомянутых дубовых стен, состоявшие из больших дубовых дерев, толщиною в отрубе почти в аршин, наполовину уже истлевших и лежавших в земле на протяжении более семи сажень (22 арш.) и в расстоянии от стены Кремля на три слишком сажени[53]53
  Описание Нового Императорского дворца в Кремле Московском, А. Вельтман. М., 1851 г., с. V.


[Закрыть].

Какое пространство занимал этот дубовый Кремник, на это мы не встретили свидетельств ни в летописях, ни в других письменных памятниках. Но по некоторым указаниям можем с вероятностью предполагать, что его предельная линия с восточной стороны на ровной площади доходила до Малого (Николаевского) дворца с включением местности самого дворца и Чудова монастыря. При обновлении дворца в 1874 году на его дворе, по направлению к его воротам, под слоями жилого мусора материк оказывался на глубине от 9 и до 13 арш., что явно свидетельствовало, что здесь в древнее время проходил глубокий ров, направлявшийся к Москве-реке под гору на Подол вблизи существующей церкви Константина и Елены, где на Подоле и в XVII ст. пролегала особая улица между старинными боярскими дворами и стоявшими там церквами. В то время одна из этих церквей во имя Рождества Богородицы обозначалась что на Трубе, след. стояла как можно полагать над древним рвом, который потом был обделан трубою для стока с площади весенних и дождевых вод. Эта труба проходила и под Кремлевскою стеною к Москве-реке.

С западной, то есть с С. З. стороны, по течению Неглинной, межа дубового города оканчивалась у грота в Александровском саду или с внутренней стороны у главных ворот Арсенала, против улицы Никитской. Именно эта Никитская улица, не имеющая теперь своего продолжения в Кремль, должна указывать, что некогда она служила большою дорогою от Волока-Ламского, откуда шел торговый путь из Новгорода к древнему Москворецкому торговому пристанищу, в первое время существовавшему еще на Подоле самого Кремля, почему и дорога пролегала возле восточной стены Кремника.

С южной стороны по течению Москвы-реки дубовый город оканчивал свою межу над упомянутым рвом или трубою XVII ст., против которых направлялась из Замоскворечья также некогда большая дорога Ордынская, превратившаяся в улицу Большую Ордынку. Эта дорога подходила к берегу реки прямо против низменной подольной части Кремля, где стоит церковь Константина и Елены и где, как упомянуто, существовало древнейшее торговое пристанище Москвы, передвинувшееся впоследствии к теперешнему Москворецкому мосту.

Со стороны теперешних Никольских ворот или от С. Востока стена дубового Кремника направлялась через Арсенал к Чудову монастырю и Малому дворцу, где, как упомянуто, открыты были следы древнего рва. Предположительно таков был объем дубового города Москвы.

Иван Калита в течение своего не особенно долговременного княжения настолько успел устроить город Москву в ее строительных частях, что его наследникам оставалось продолжать его дело уже только с художественной стороны, как это и было выполнено его сыном Симеоном Гордым. По-видимому, последний пожар, истребившей не то 18, не то 28 церквей, не распространился на новые каменные храмы, или же не повредил их значительно, потому что на другой же год (1344) эти каменные храмы не только были обновлены, но их стали украшать и стенописанием.

Иконописному художеству в Москве начало мог положить еще митрополит Петр, сам хорошо знавший это художество и оставивший в Успенском соборе икону Богоматери своего письма, именуемую Петровскою, которая, как великая святыня Москвы, в ознаменование святой охраны, всегда выносилась в крестных ходах вокруг города.

Но главным насадителем иконописного художества в Москве был преемник св. Петра, митрополит Феогност. При нем, несомненно по его призыву, появились в Москве Греческие иконописцы, которые своим мастерством и основали в Москве знаменитую впоследствии школу этого художества, послужившую образцом даже и для последующих веков. Греческие мастера в 1344 г. украсили стенописью, подписали митрополичью соборную церковь Успения, окончив работу в одно лето. А вел. князь Симеон Иван тоже повелел расписать у своего двора церковь Архангела Михаила, несомненно в память своего отца, в ней погребенного. Этот храм расписывали Русские иконники, старейшинами и начальниками у которых были Захарий, Деонисий, Иосиф и Николай. В то лето эти мастера не успели докончить стенописания, «и половины не подписаша», по случаю обширности храма и мелкого письма.

В следующем 1345 г. и вел. княгиня Анастасия (Августа, Литовка), супруга вел. князя Симеона, также пожелала украсить стенописью монастырскую церковь Спаса на Бору, где в тот год по кончине своей и была погребена. И здесь работали Русские же мастера, у которых старейшинами были Гойтан[54]54
  Гойтан почему-то назван Карамзиным (IV, 172) иностранцем. К этому г. Иловайский (II, 39) прибавил, что «судя по имени, едва ли не был этот Гойтан выходцем из юго-западной Руси, может быть, привезенный или вызванный оттуда первою супругою Симеона Литовско-Русскою княжною. И самый Петр митрополит, родом Волынец, искусный в иконном письме, покровительствовал развитию этого искусства в Москве и призыву мастеров из юго-западной Руси». Карамзину, по-видимому, имя Гойтан показалось иностранным, а оно давнее Русское слово, означающее снурок, на котором носили кресты-тельники, стало быть, это было только простое прозвище иконописца. По назначению и усердно супруги Симеона он расписывал церковь Спаса в качестве старейшины, при чем назван учеником Греков, а главное Русским родом (Ник. III, 181. Кар. IV, пр. 372).


[Закрыть], Семен и Иван, ученики Греков, как обозначил их летописец.

Затем было приступлено к стенописанию и в церкви Иоанна Лествичника. Работы во всех этих церквах были окончены уже в 1346 г.

Но зарождавшаяся Москва водворила у себя не одно иконописное художество, она завела у себя и колокольное литье. В этом 1346 г. вел. князь Симеон с братьями Иваном и Андреем, значит на общий братский счет, слили три колокола больших и два меньших. Лил их мастер Борис Римлянин, который еще в 1342 г. уже слил колокол великий (вседневный) в Новгороде к св. Софии по повелению владыки Новгородского Василия, призвавшего для этого дела мастеров из Москвы и во главе их упомянутого Бориса, человека добра (по мастерству), замечаеть летописец. Русское имя Борис обнаруживает, что Римлянин был уже православным.

Таким образом и богатый и знатный Новгород, процветавший торговлею, воспользовался художеством колокольного литья все-таки из Москвы, успевшей начать самостоятельную независимую работу и на этом поприще народного развития.

Художники Греки появились в ней с митрополитом Феогностом, который сам был родом Грек и несомненно призвал к своему двору мастеров различных художеств, каких недоставало в Русской стране.

Художники Итальянцы появились в Москве по случаю торговых сношений с южными Черноморскими краями, особенно с Сурожем и с Генуэзскою Кафою, с тамошним богатым торгом. О прибывших в Москву гостях Сурожанах летописцы упоминают под 1356 г. Но по всему вероятию и раньше этого года Генуэзские торговцы уже хорошо знали дорогу в Москву, так как северный торг, направлявшийся прежде, до ХIII ст., на Киев по Днепру, теперь изменил это направление и шел уже через Москву по Дону, чему еще до нашествия Татар очень способствовали именно те же Итальянские генуэзские торги, сосредоточившие свои дела в устьях Дона и в Крымских городах Суроже и Кафе.

Сурожцы в качестве Итальянских торговцев упоминаются в 1288 г. по случаю кончины Волынского князя Владимира Васильевича, когда по нем во Владимире Волынском плакали Немцы, Сурожцы, Новгородцы и Жидове.

Надо вообще заметить, что первая Москва, как только начала свое историческое поприще, по счастливым обстоятельствам торгового и именно итальянского движения в наших южных краях, успела привлечь к себе, по-видимому, особую колонию Итальянских торговцев, которые под именем Сурожан вместе с Русскими заняли очень видное и влиятельное положение во внутренних делах Великокняжеской столицы и впоследствии много способствовали ее сношениям и связям с Итальянскою, Фряжскою Европою. К концу XV века эти связи завершились весьма важным событием – бракосочетанием Иоанна III с Софьей Палеолог, устроенным непосредственно одними Итальянцами и еще с большею силою водворившем в Москве Фряжское влияние не только в политике, но главным образом в области разного рода художеств.

Однако участь Русского художнического развития в течение всей нашей древней Истории была очень бедственна, постоянно встречая неодолимые препоны в нашем же древнем коснении, которое целые века заставляло нас обитать в деревянных городах, молиться в деревянных храмах, благо дремучие и непроходимые леса доставляли дешевые средства для скорейшего устройства жилищ и укрепления городов. А дерево постоянно съедал вольный огонь без остатка. С деревом погибало все, и богатое, и бедное в обстановке быта. Целые столетия над Русскою землею из конца в конец ходил неустанно Божий батог, Божий бич с страшным именем пожара.

Москва только что устроилась после четвертого великого пожара и вот, спустя только 10 лет, в 1354 году она опять горит: погорел Кремник весь, церквей сгорело 13. Затем, спустя еще 10 лет, в 1365 г., снова «загореся город Москва от (церкви) всех Святых с верху (реки Москвы) от Черторьи (так прозывался глубокий овраг и ручей у нынешних Пречистенских ворот) и погоре Посад весь и Кремль и Заречье». Эта церковь стояла близ нового храма Христа Спасителя, почти на том месте, где ныне сооружается памятник Императору Александру III.