Текст книги "История города Москвы. От Юрия Долгорукого до Петра I"

Тем и окончилась крамола Ивана Васильевича. В это время и в последующее годы он оставался в Орде, конечно, поднимая на Московского князя всякую вражду.

В 1378 г. в славной битве с Татарами на реке Воже был взят в плен некий поп, пришедший с Татарскими полками от Ивана Васильевича. У попа нашли мешок злых и лютых зелий, пытали его много и сослали в заточение на Лачь-Озеро. Каким образом потом Иван Васильевич из Орды попал в Москву, летописцы не сказывают. Но они точно записали, что в 1379 г., августа 1 во вторник до обеда, «потят бысть мечем на Кучковом поле Иван Вас., сын тысяцкого, повелением вел. князя Дмитрия».

Двор его отца, по всему вероятию, как водилось, оставался за вдовою с сыновьями, из которых после кончины Донского в живых оставался только Полуехт. На его дочери в 1406 г. женился шестой сын Донского, Петр Дмитриевич.

Но оставалась еще и дочь последнего тысяцкого, Марья, которая в 1389 г. крестила последнего сына Донского, Константина, вместе с кумом, старшим сыном Донского, 18-тилетним Василием Дмитриевичем, в тот же год вступившим по кончине отца на Великое Княжение. Она названа летописцем так: Мариа Васильева Тысяцкого.

Все это показывает, в каком высоком почете находился род Тысяцких Вельяминовых.

В это же время почетнейшим и правящим боярином в Москве был и Федор Андр. Кошка из знатного Московского боярского рода Кобылиных, от которых пошли Захарьины, Романовы, Шереметевы, Колычевы.

Об этом Федоре Андр. Кошке Татарин Едигей в 1408 г. писал вел. князю Василию Дмитриевичу следующее: «Добрые нравы и добрая дума и добрые дела были к Орде от Федора, добрый был человек! Которые добрые дела Ординские, тот тебе вспоминал, и то минулося. И ныне у тебя сын его, Иван, казначей твой и любовник, и старейшина, и ты ныне из его слова и из его думы не выступаешь; и от его думы учинилась твоему улусу пакость и христиане изгибли…» Великая знатность Федора Кошки подтверждается и тем обстоятельством, что в 1391 г. Тверской князь Михаил Александрович женил сына своего у Федора Кошки, Андреева сына Собакина, то есть взял его дочь за своего сына.

У Федора Андреевича, кроме старшего сына Ивана, было еще 4 сына и второй по рождению, Федор, прозванием Голтяй. Этот

Федор Федорович Голтяй известен больше всего по своей жене Марье Голтяевой, оставшейся после него великою знаменитою боярынею. Мы полагаем, что эта Марья была дочь Василья Тысяцкого и была в замужестве за Федором Голтяем. Старый двор Тысяцких мог оставаться в собственности Марьи Голтяевой, как ее приданое, отцовское наследство. У Голтяя и Марьи было три сына, все бездетны, и одна дочь Марья в замужестве за князем Ярославом Владимировичем Боровским, сыном Владимира Андреевича Храброго, героя Донской битвы. Этот брак снова показывает, каким важным значением пользовались дети Кошки.

От этого брака у Ярослава был сын Василий и две дочери, Марья – супруга вел. князя Василья Темного, и Елена – супруга кн. Михаила Андр. Верейского. Таким образом, Марья Голтяева становилась бабушкою Василия Темного и прабабою его сына Бориса Васильевича, ее любимца. Это была знатнейшая боярыня своего времени и по своему роду и по своему богатству, доставшемуся ей от отца и от бездетных братьев, а, вероятно и от мужа. В Москве она владела обширными местами около Георгиевского (на Дмитровке) монастыря и далее в той же стороне, и, по всему вероятно, «Марьина роща» сохранила о ней память, как о своей владелице. Свои вотчины и свой Кремлевский двор она отдала по духовному завещанию, любимому своему правнуку, своему вскормленнику, сыну Василия Темного, Борису Васильевичу (1449, † 1494).

Местоположение этого двора обозначено по случаю пожара в 1473 г., когда загорелось на Великокняжеском дворе у церкви Рождества Богородицы и погорели многие дворы, митрополичий двор и двор кн. Бориса Вас. по Богоявление Троицкое.

Самое это показание и послужило нам основанием для заключений, что этот двор принадлежал Марье Голтяевой, и для предположений, что он принадлежал прежде Протасьевичам.

После князя Бориса Вас., по его духовному завещанию двором, как и всеми его вотчинами, владел сын его Федор Борисович (1476, † 1513 г.), скончавшийся бездетным и потому отдавший все свои вотчины вел. князю Василию Ив. В 1501 г. великий князь звал Литовских послов к столу, а сам пошел к обедне; «а послам велел посидети на княже, на Борисовых детей Федора и Ивана дворе дождатися стола».

По смерти Федора Борисовича кто владел этим двором, в точности неизвестно. Новый пожар в 1565 г. снова обозначает, что в это время двор уже принадлежал кн. Владимиру Андреевичу, двоюродному брату царя Ивана Васильевича. Можно с большою вероятностью предполагать, что при вел. князе Василье Ивановиче двор был передан его брату Андрею Ив., сын которого Владимир Андр. и владел теперь отцовским двором.

В этот год (1565) февраля 1 против пятницы, в ночи загорелся двор князя Владимира Андр. и сгорел весь, и церковь о трех верхах деревянная (Рождества Христова?), да двор Ивана Мстиславского, да Троицкий монастырь (подворье) выгорел весь, и у церкви Богоявления три верхи сгорели; да на митрополичье дворе на заднем конюшни и иные хоромы погорели.

На другой год (1566) государь пожаловал князя Владимира, велел ему поставить двор на старом месте, подле митрополичьего двора и посторонь Троицкого двора, да к тому месту пожаловал государь кн. Владимира, для пространства, дворовым местом боярина Ивана Фед. Мстиславского, которому взамен, вероятно, тогда же было отдано место с наречной стороны Кремля, у Трубы, где прежде находился двор Дмитрия Шемяки.

Это были годы, когда Грозный царь учреждал себе Опричнину и задумывал устроить себе и в самом Кремле особое помещение, для чего еще в 1565 г. повелел было место чистить позади старого царского дворца, занимая места и от дворов кн. Владимира и от митрополичья, но после упомянутого пожара это намерение было оставлено.

Известна печальная участь князя Владимира Андр. Свирепый царь в 1569 г. отравил его ядом. Вслед затем было погублено и все его семейство.

С этого времени в большом комнатном приближении у свирепого царя появляются Годуновы и первым Дмитрий Ив. Годунов, пожалованный в 1571 г. в постельничие, затем в 1573 г. в окольничие, а в 1578 г. в бояре. За ним следует и Борис Годунов, в 1570 г. исполнявший должность рынды; в 1571 г. на свадьбе царя с Собакиной, дружкою с невестиной стороны и в мыльне с государем, а потом в 1578 г. кравчий и в 1581 г. прямо мимо окольничества из кравчих боярин.

О большом приближении к свирепому царю Бориса свидетельствует в точности его избирательная грамота, несомненно под его руководством и по его указаниям и написанная. Отсюда и можно видеть, что двор Владимира Андр., недолго спустя после его опалы, поступил во владение Годунова, женатого к тому же на дочери Малюты Скуратова и, следовательно, состоявшего в прочном союзе с этим свирепым опричником.

С кончиною Ивана Грозного настает прямое и сильное царствование Бориса под именем убогого царя Федора Ивановича. Борис шел к своей цели очень твердыми и обдуманными шагами. По-видимому, эту цель он наметил еще при жизни Грозного царя. По словам грамоты, утверждавшей его избрание на царство, «он с малолетства безотступно находился при царских пресветлых очах Грозного царя и потому навык от премудрого царского разума Государственным царственным чинам и царскому достоянию». Это писано в грамоте в доказательство его способностей к царствованию и его прав на избрание. Другой список грамоты свидетельствует, что Грозный за много лет до своей кончины взял в свои царские палаты еще малолетних Бориса и его сестру Ирину и питал их от своего царского стола, при чем Ирину назначил в невесты сыну Федору, а взял ее во дворец еще в малолетстве, «седми лет, и была она воспитана в царских палатах до сочетания брака». Вот каковы были начальные пути знаменитого царедворца. Благозаконный брак царевича Федора совершился, вероятно, около 1580 г. Никаких прямых указаний по этому обстоятельству нам не встретилось, а это в свой черед может служить свидетельством, что брак был совершен домашним порядком, без официальных свадебных разрядов и торжеств, как бы утайкой, чтобы не помешала боярская среда.

Еще в 1582 г. послучаю несчастной кончины сына, Ивана Ивановича, Грозный в своей кручине не чаял себе долгой жизни и потому говорил Борису, что отдает на его попечение сына Федора и Богом дарованную свою дочь царицу Ирину, присовокупив, «что какова мне Ирина, таков и ты Борис в нашей милости, как еси сын (родной)».

Другой список грамоты рассказывает, что когда Борис был болен, то Грозный, по своему милосердному обычаю, жалуючи Бориса, приезжал к нему, и говорил ему государь от своих царских уст: «Борис! не ты болен, сын мой Федор болен; не сын мой Федор болен, Богом дарованная моя дочь, невестка Ирина, больна; и не невестка Ирина больна, я болен!» и простер свою царскую длань и показал на длани своей государские три перста, говоря Борису: «Борис! как те три перста царской моей десницы видишь, так мой сын Федор да Богом дарованная мне дочь, Ирина, да ты, Борис, нашего царского величества в милости как есть сын, а не раб» (Вивл., VII, 54.). Все это рассказывали патриарху на соборе сами бояре, приводя свидетельства об особенной любви и милости Грозного к Борису.

Духовник государя архимандрит Феодосий также рассказал, что пред кончиною он призвал его для исповеди и принятия Св. Тайн. Борис в это время находился при постели больного.

Когда духовник, приступая к исповеди, попросил Бориса выйти из комнаты, то государь не повелел ему выходить, сказав Борису: «Тебе душа моя обнажена вся». После причащения государь со слезами обратился к Борису: «Тебе приказываю душу свою и сына своего Федора и дочь свою Ирину и все царство наше Великого Российского Государства; ты же соблюди их от всяких зол; если не соблюдешь их, отдашь о них ответ перед Богом; на тебе взыщет Бог души их».

Так ли все это было, судить трудно, но грамота ясно выражала, что царь Иван Васильевич и при жизни и при кончине назначил Борису быть царем, именуя его сыном, наравне с Федором, и потому оставляя его и наследником царства.

В ту же ночь, 18 марта 1584 г., как помер Грозный царь, Борис начал быстро очищать себе путь к царству. Царевич Дмитрий тотчас был удален в Углич с матерью своею и со всем родством Нагих. Тогда же и многие другие потерпели крушение, конечно пока только те, которых особенно жаловал царь Иван, но которых Годунов знал, как своих сопротивников.

Все боярство очень хорошо знало, что новый царь Федор слабоумен и совсем неспособен быть царем, что по слабоумии он находится в руках своей жены, царицы Ирины, а главное в руках и в полном распоряжении ее брата, самого Бориса. В думе, во дворце боярству трудно было бороться с самодержавным властителем и потому оно перенесло свой протест на улицу.

Вскоре разнеслась по городу молва, что Богдан Бельский с своими советниками уморил царя Ивана Вас., хочет погубить и царя Федора, и царский род изгубить; хочет побить бояр и прочит на царство советника своего Бориса Годунова.

«И возмутися вся чернь и служивые Московские люди и приидоша со многою силою и оружием к Кремлю, к Фроловским (Спасским) воротам», которые едва успели затворить и утвердить. К мятежникам пристали Рязанцы Ляпуновы и Кикины и иных городов дети боярские. По другому свидетельству предводителями мятежа, по заводу бояр Шуйских, были именно упомянутые Рязанцы. Поставили большую пушку против ворот, намереваясь их выбить.

Царь Федор, то есть от его имени Борис Годунов, выслал к мятежникам уговаривать и укрощать неукротимое их суровство первостепенных бояр, Ив. Фед. Мстиславского и Никиту Романовича Юрьева, да дьяков двух, братьев Щелкаловых. Очень вероятно, что переговоры происходили с Кремлевской стены, с выводной башни, существующей и доныне.

На вопрос, зачем пришли в город и на кого, мятежники все кричали: «Выдай нам Богдана Бельского. Он хочет извести царский корень и боярские роды». Царь выслал сказать им, что повелел Бельского сослать в Нижний. Слыша эти слова и видя всех бояр, мятежники успокоились и разошлись по домам. По этому свидетельству возможно заключить, что к мятежникам сказать им царево слово выходила вся боярская дума.

Народ выкрикивал сущую правду, что во Дворце гнездилась нечистая сила, готовившаяся извести царский корень и боярские роды, как это в полной точности и совершилось впоследствии. Глас народа – глас Божий!

Кто же так исторически верно понимал эту вращавшуюся во Дворни нечистую силу? Конечно, дальновидные из бояр и из знатных купцов, хорошо и близко знавших течение тогдашних дворцовых, то есть Годуновских, дел. Они и взволновали толпу посадской черни в надежде ниспровергнуть могущественного правителя и повелителя царству.

Само собою разумеется, что Годунов, мстя бунтовой приход на Богдана Бельского, как должно распорядился с мятежниками. Рязанцев и иных детей боярских и многих посадских людей повелел хватать и рассылать по городам и по темницам в заточение и имение их разграбить.

Это был первый акт начавшейся борьбы боярства с Годуновым.

Все боярство разделилось надвое, говорит летописец. С одной стороны Годунов с дядьями и братьями, со своим родством, и стоявшие на его стороне некоторые бояре, думные дьяки и духовные и многие служилые люди; с другой стороны первой статьи боярин Ив. Фед. Мстиславский, а главное князья Шуйские и приставшие к ним Воротынские, Головины, Колычевы и другие служилые люди, и чернь Московская во главе с купцами, то есть весь Московский посад, особенно чтивший Ивана Петровича Шуйского за Псковское дело. Шуйские вообще жили с Московским посадом в большой дружбе.

Вражда разгоралась. Годунов держал великий гнев на Шуйских. Шуйские, надеясь на свою невинность, потому что стояли за правое дело, елико можаху сопротивлялись ему и никак ни в чем не поддавались, опираясь главным образом на гостей и торговых и черных людей Москвы, на торговых мужиков, как выражался Годунов, стоявших за Шуйских неизменно. Это была народная сильная и твердая почва, которою Годунов еще не успел овладеть. Но зато он владел царским именем и этим именем распоряжался по своему усмотрению.

Митрополит Дионисий хотел примирить враждующих, созвал их к себе и умолял их прекратить вражду. Они, конечно, не могли устоять против просьб и молений святителя и помирились, но не истинно «сплеташе лесть в сердце своем». Собравшаяся толпа торговых людей в это время стояла на соборной площади против Грановитой палаты. Иван Петрович Шуйский, выйдя от митрополита и проходя мимо палаты, заявил, быть может и с искреннею радостью, что они с Борисом помирились и впредь враждовать с ним не хотят.

Тогда из толпы выступили два человека и сказали ему: «Помирились вы нашими головами, и вам, князь Иван Петрович, от Бориса пропасть, да и нам погибнуть».

В ту же ночь тех двух человек Борис велел поймать и сослал их неведомо куда; пропали они без вести, никто не мог узнать, где они подевались.

Этот случай являлся очень внушительным предостережением для всего Московского посада.

Наконец, в 1586 г. составился против владычества Годунова большой заговор.

Митрополит Дионисий, премудрый граматик, князь Иван Петрович Шуйский и прочие от больших бояр и от вельмож Царевы палаты, и гости Московские, и все купецкие люди учинили совет и укрепились между собою рукописанием бить челом царю Федору, чтоб он принял второй брак ради царского чадородия, так как царица Ирина Фед. многое время неплодна и потому отпустил бы царь ее во иноческий чин.

Народ Московский с митрополитом во главе и при помощи князей Шуйских заботился и хлопотал о том, чтобы не угас царский корень. Это была всенародная правда, привлекавшая на свою сторону всех правдивых людей, не служивших целям Годунова.

Несомненно, Шуйские потому и пользовались дружным расположением посада, что поставляли пред всеми своими сторонниками именно эту цель для своей борьбы с Годуновым, почему летописец и упоминает, что в этой борьбе они надеялись на свою невинность, на праведное дело, для которого работали, «елико можаху».

Конечно, Годунов тотчас узнал об этом совете, и аки буря зольная разметал всех советников, и митрополичьих и княжеских, кого куда, не вдруг, потому что надо было найти разумные поводы для их истребления. Обычный его прием в этих случаях заключался в привлечении боярских или княжеских людей доводить на своих господ всяческую клевету. Так сталось и с Шуйскими. На них их людьми была доведена измена, обвинение страшное по тому времени.

Многих людей Шуйских «изымав, пытаху и кровь зверски проливаху, а с ними пытаху и гостей Московских, Федора Нагая с товарищи». Князей Шуйских похватали и посажали за стражу во узилища, а с ними дворян Татевых, Колычовых и многих других. Иван Петр. Шуйский был сослан сначала в свое имение, а потом на Белоозеро и там удавлен, задушен сеном; князь Андрей Ив. – в Каргополь и там удавлен. Все другие советники также были сосланы по далеким городам и посажены в темницы на вечное жительство. А гостей Федора Нагая и с ним шесть человек казнили в Москве «на Пожаре, на Красной площади, перед торговыми рядами, главы им отсекоша».

Митрополит Дионисий и его собеседник Крутицкий архиепископ, видя такое изгнание боярам и многое убийство и кровопролитие неповинное, начали обличать в этом Годунова и говорить царю Федору о его неправдах. За это обличители лишились своих санов и были сосланы в заточение в Новгородские монастыри, там и скончались.

На митрополию возведен был преданный Годунову архиепископ Ростовский Иов, будущий патриарх.

Так были укрощены Шуйские и преданный им Московский Посад, в лице знатных купцов-гостей.

Борьба с другими первостепенными боярами вначале требовала других приемов. Их надо было утишить и обворожить лестью.

С первым великим боярином князем Ив. Фед. Мстиславским Годунов сначала жил в большой дружбе (называл его себе отцом, а тот называл его сыном. Однако рассказывали, вероятно сторонники Годунова, что Шуйские успели привлечь боярина на свою сторону и с ним составили будто бы заговор, позвать Годунова к Мстиславскому на пир и там убить его. Верно только одно, что он с Шуйскими враждовал против Годунова и потому вскоре был обвинен в измене, сослан в заточение в Кириллов монастырь, там пострижен и умер в 1586 г.

Другой великий боярин Никита Романович Юрьев в то же время в 1585 г. «ко Господу отыде», говорили, что от отравы. Оставались его сыновья, Федор Никитич с братьями. С ними на первое время надо было поступить умеючи, потому что это был род очень опасный для всякого подыскателя царского сана, именно по своему родству с самим царем Федором. Остававшиеся Романовы были двоюродные братья ему. Борис вначале умиротворил их тем же порядком, как и Мстиславского; держал их сначала в любви и даже клятву страшную дал, что будут они братья ему и помогатели царствию, в особенности Федор Никитич, а впоследствии рассеял их точно так же, как рассеял и разметал Шуйских.

Годуновское время в сущности было продолжением царствования царя Ивана Губителя.

Не больше как в два или три года он вполне расчистил поле для своего владычества, усмирил духовную власть в лице митрополита, осилил первостепенное боярство, укротил весь Московский Посад, всех торговых мужиков и чернь-народ. Но если во Дворце страхом или лестью легко было водворить молчание, своего рода спокойствие, или послушание пред владыкою царства, зато для полного усмирения и привлечения на свою сторону улицы, хотя и укрощенной казнью больших купцов-гостей, но всегда грозной всенародным множеством, потребовались совсем другие приемы.

Улица, как рабочая и промышленная сила, могла быть успокоена только заданною ей работою.

И вот в тот же 1586 г. (или, по другим свидетельствам в 1587 г.), когда совершилось рассеяние упомянутого Совета о втором браке царя Федора, Московскому Посаду была задана очень большая работа, отвлекавшая умы народа от наблюдений над тем, что творилось во Дворце.

«Царь Федор Иванович, – пишет летописец, вероятно, со слов сторонников Годунова, – видя в своем государстве пространство людем и всякое благополучное строение (устройство), повелел на Москве делати град каменный около большого посада подле земляной осыпи (вокруг земляного вала), и делали его семь лет, и нарекоша имя ему Царев-град, а мастер был Русских людей, именем Федор Конь».

Новые стены города были кладены из белого камня и потому впоследствии сохранили название вместо Царева – Белый город.

В то время, когда постройка этих стен приближалась уже к концу, 15 мая 1591 г. последовало необычайное, ужасающее для народа событие – убиение в Угличе маленького царевича Дмитрия. По всенародному мнению, это злодейство совершено по научению Годунова, всеми мерами истреблявшего царский корень. Событие вполне подтверждало убеждение народа в коварных замыслах Годунова, высказанных народом прежде. Да и его сопротивникам это событие было на руку, а потому могло совершиться и по их замыслам. Как бы ни было, но в народе оно произвело великое смущение. Невинная жертва злодейской борьбы до слез трогала народное чувство.

Дабы ослабить и рассеять горестное впечатление, грозившее возмущением, на помощь Годунову приблизился к Москве Крымский хан с войском, спустя всего месяца два после совершенного убийства. В народе говорили, что он нарочно был призван Годуновым, что очень вероятно, судя по поспешному приходу и еще более по поспешному уходу хана от Москвы.

Тогда Годунов задал Посаду новую работу – выстроить стены вокруг всей Москвы, деревянные, которые и были построены так поспешно, что работа была окончена в один год, по окружности длиною на 14 слишком верст, о чем мы уже говорили.

Получив двор князя Владимира Андреевича в свое владение, Годунов конечно распространил его новыми постройками или же старые здания привел в более красивый и богатый вид, так как теперь он был уже владетелем и всего государства, а потому, как известно, обладал громадным богатством. Еще при царе Федоре он уже разыгрывал прямую роль царя и не раз принимал в своем дворе иноземных послов.

Так, в 1589 г. мая 20 он торжественно принял у себя во дворе цесарева Австрийского посла Николая Варкоча, который приехав, слез с коня в воротах двора (въехав в ворота), при чем от ворот и по всему двору и по крыльцу и по сеням и в передней избе стояли нарядно во множестве дворовые люди боярина. А в комнате (гостиной) боярина находились отборные немногие люди в наряде, в платье в золотном и в чепях золотых. Вошедши в комнату, посол правил от цесаря поклон боярину, а боярин, встав, спрашивал о здоровье цесаря да звал посла к руке, сидя. Посол был у руки и затем говорил речь, чрез толмача, один на один, для чего из комнаты вышли все ненадобные люди.

Посол в это время говорил тайно о том, чтобы Московский государь присоединился к замышляемому союзу всей Европы против Турецкого султана и величал Годунова Вашим Благородием, начав свою речь такими словами: «Цесарскому Величеству известно, что Ваше Благородие у царского Величества скровной его, ближний тайный начальный Думца и большой боярин, о таких великих добрых делах радеешь и крепко промышляешь. И то цесарскому Величеству ученилось вельми любо и радостно, и за такие добрые дела, Ваше Благородие, у всех государей христианских в великой чести и славе».

Годунов отвечал послу подтвердительною речью, что готов усердно промышлять и против Турецкого, и против всех басурманов, и велел ему сесть против себя на скамейке, а после переговоров на прощаньи подавал ему вина и меды красные и белые в кубках и в ковшах, как исстари водилось в царском дворце по давнему прапрадедовскому обычаю.

В другой раз, 7 октября 1593 года, тот же посол Николай Варкочь снова был принят Годуновым в своих хоромах. В это время, быть может, для большей торжественности, посол ехал на Годуновский двор мимо Посольской палаты (у Ивана Великого), да мимо Пречистой (Успенского собора) позади алтаря, так как передние ворота Борисова двора выходили на Соборную площадь. Приехав на двор, посол слез с лошади, отъехав с полсажени от ворот, а его дворяне сошли с лошадей за воротами и шли на двор пешком.

Среди двора встретили посла люди боярина, 10 человек. Другая встреча послу была на верхнем крыльце тоже в числе 10 челов. боярских людей. Сам боярин сидел в комнате, а в передней и в сенях и по крыльцу стояли боярские дворяне в чистом платье. А как посол вошел в комнату, то явил его (представил) боярину челом ударить его государев пристав кн. Семен Звенигородский. Посол правил от цесаря поклон и говорил приветственную речь; потом поднес дары-поминки: от Арцыкнязя Максимилиана – лохань да рукомойник серебряные, золочены.

Затем боярин спрашивал о здоровье посла и цесаревых дворян и велел им сести в лавке по правую сторону себя.

Теперь посол именовал боярина «Вашим Велеможеством, Высотою, Государем», так как и к официальному титулу боярина уже присовокуплялось имя слуги.

Поговорив опять о союзе против Турка, боярин кончил разговор такою речью: «Николай! Пригоже было мне тебя у себя подчивати (столом) да зашли ныне многие великие дела царского Величества и я посылаю со столом к тебе». И отпустил посла. Встречники проводили посла до тех же мест, где встречали. А как посол отошел от лестницы, и боярин велел его почтить, лошадь подвести ему среди двора, а дворяне сели на лошадей по-прежнему за воротами. Таковы были старозаветные на Руси правила почетных встреч и проводов. Стол послу был послан на серебряных блюдах, вина и меды красные в кубках и оловяниках (кувшинах).

Один из сопутников посла, как очевидец, описывает этот прием таким образом: «Когда наше шествие вступило в Кремль, нас повели направо (мимо Успенского собора) к жилищу Бориса Федоровича. Это было очень обширное здание, только все деревянное. Тут, кто ехал на лошади, сошел с нее, а мы, несшие подарки, устроились за послом и пошли чрез 2 покоя, где находились служители Бориса Федоровича, одетые по их обычаю пышно. В третьем покое, в который мы вошли, находился Борис Федорович с несколькими боярами. Этот покой и по полу и кругом, устлан был прекрасными коврами, а на лавке, на которой сидел Годунов, лежала красная бархатная подушка. На нем было такое платье: во-первых, на голове была надета высокая Московская шапка, с маленьким околышем из самых лучших бобров; спереди у нее вшит был прекрасный большой алмаз, а сверху его ширинка из жемчуга, шириною в два пальца. Под этою шапкою носил он маленькую Московскую шапочку (тафью), вышитую прекрасными крупными жемчужинами, а в промежутках у них вставлены драгоценные камни. Одет он был в длинный кафтан из золотой парчи с красными и зелеными бархатными цветами. Сверх этого кафтана надет на нем еще другой, покороче, из красного с цветами бархата, и белое атласное исподнее платье. У этого кафтана книзу и спереди кругом, и сверху около рукавов было прекрасное жемчужное шитье, шириною в руку; на шее надето нарядное ожерелье и повешена крест-накрест превосходная золотая цепочка; пальцы обеих рук были в кольцах, большею частью с сапфирами».

Несколько более подробностей о Борисовом дворе находим в записке о таком же приеме другого цесарского посла Аврама Бурграфа, происходившем 27 мая 1597 года. Ехал посол в город и во двор боярина не верхом, а в открытом возку по случаю болезни в ногах, называемой камчуг. Царские приставы ехали с ним по обе стороны возка. Впереди ехало дворян и детей боярских 70 человек; за ними вели коней, назначенных в дар боярину, и посольские люди несли поминки-дары. В это время на дворе боярина было устроено по посольскому чину: в комнате, и в передней, и в сенях были дворяне боярина в золотном платье; на крыльцах, и по лестнице, и на дворе по обе стороны стояли его дворяне в чистом платье. Как посол приехал ко двору, приставы и цесаревы дворяне слезли с лошадей у ворот, а посол ехал в возку на двор до крыльца, по приказу боярина. Встречи ему были четыре: первая встреча середи двора, другая на приступе, как посол вышел из возка; третья на середнем крыльце, четвертая на верхнем крыльце. Встречали боярские дворяне. Когда посол вошел в сени, середи сеней его встретил сын боярина, Федор Борисович, при чем пристав объявил послу особою речью, что его встречает сын Его Царского Величества шурина, Слуги, Конюшего, боярина и Дворового воеводы и Содержателя великих государств, царства Казанского и Астраханского.

Федор Борисович дал послу руку, спросил его о здоровье и шел с послом в горницу. Когда посол пришел в переднюю, среди избы передней его встретил сам Борис Фед. и, взяв посла за руку, шел с ним в середнюю комнату. Здесь посол правил боярину поздравление от цесаря особою речью, и когда боярин спросил о его собственном здоровье, то посол отвечал, что «по греху по-моему была мне в дороге болезнь, и здесь было я позанемог, а ныне благодарю Бога, могу». Боярин подал послу ручку (sic) и посадил его близко себя в другой лавке, а сам сел в большой лавке, что от комнатных дверей. Затем звал цесаревых дворян к руке, спрашивал их о здоровье и велел им сесть.

Когда все уселись, слуга боярина являл ему цесаревы поминки-подарки. После того боярин сказал послу: «О которых тебе делах со мною говорить и ты говори, а цесаревых дворян вышли вон». Так посол и исполнил и приступил к переговорам все о том же Турке, на которого цесарь просил помощи, Посол, обращаясь к Годунову, именовал его уже Вашим Величеством и Вашей Милостию.

Когда посол был отпущен, начались обычные проводы; сам боярин проводил его до дверей передней горницы, а его сын проводил в сени; прежние встречники проводили посла в возок у лестницы, а приставы и цесаревы дворяне сели на лошадей за воротами.

По обычному порядку к послу был отправлен стол на 130 блюдах, да питья в 8 кубках и в 8 оловяниках.

В числе поднесенных даров от Цесаря Рудольфа Борису Федоровичу были присланы часы стоячие боевые, с знамены небесными, а его сыну Федору часы стоячие боевые, а приделан на них медведь; и шесть попугаев, а в тех попугаях два есть, один самец, а другой самка – и те два Борису Фед., а четыре его сыну, да сыну же Федору Бор. две обезьяны.

Таким образом, в хоромах боярина и тогда уже водились для забавы и попугаи, и обезьяны.

В 1595 г. случился великий пожар, выгорел весь Китай-город, «палаты каменные и в погребах везде все выгорело, а после пожара восстала буря велия, с городских башен верхи сломало и в Кремле с Борисова двора Годунова с ворот верх сломило; и многие дворы разметало; людей же и скот на воздух метало».