Текст книги "История города Москвы. От Юрия Долгорукого до Петра I"

«Во дни вел. князя Дмитрия Ив. Донского (по другим спискам Василия Дмитриевича) пришел в Москву князь Стефан Васильевич из своей вотчины с Судака (Сурожа), да из Манкупа, да из Кафы.

У него был сын Григорий прозванием Ховра; а у Григорья сын Володимир был у великого князя Ивана Васильевича боярин; а у Владимира было пять сыновей, да три дочери. Большой сын Иван Голова, а прозван Головою потому, что его крестил вел. князь Иван Васильевич и был у Вел. князя боярин; а другой сын Иван же бездетен, ходил к Господню Гробу молиться и убили его на поле Татары; третий тоже Иван Третьяк; четвертый тоже Иван Четвертак бездетен и пятый Дмитрий. Большая дочь Овдотья была за князем Ив. Дм. Пронским, меньшая, тоже Овдотья, была за Ив. Вас. Хабаровым».

У пятого сына Дмитрия был сын Иван, а у него дочь Дарья (Варвара) была за Никитою Романовичем Юрьевым, следовательно была бабушкою царю Михаилу Федоровичу.

По-видимому, первый родоначальник, Стефан, хотя и назван князем, но явился в Москву не боярином или князем-воином с дружиною, как приходили другие иноземцы, а человеком гражданским, торговым, почему и внук его, Владимир Григорьевич, назван был гостем и у вел. князя Ивана Васильевича занял должность казначея, а не воеводы, и потому, в местническом распорядке никого не потеснил, но сам собою и с сыном Иваном занял очень видное и очень влиятельное положение среди тогдашнего боярского общества.

В 1450 г. гость Володимир Григорьевич Ховрин перед своим двором, по другим свидетельствам – на своем дворе, построил церковь во имя Воздвиженья Честного Креста Господня, «повелел заложити около кирпичем, а изнутри белым каменем».

Церковь была заложена на месте прежней, тоже каменной, которая распалась в лютый пожар 1445 г., когда под Суздалем и вел. кн. Василий Васильевич попал в плен к Татарам, отчего и время этого события прозывалось Суздальщиною. «Церковь распалась в пожар по Суздальщине», как обозначил летописец. Она так и прозывалась Володимеровою церковью.

В 1457 г. окт. 20 снова случился пожар, «загореся внутри города Кремля близ Владимеровы церкви Ховрина и погорело почти треть города».

Владимиров двор у Воздвиженья упоминается и в 1460 г. Тогда против него, у Воздвиженья, существовал двор старца Симонова монастыря Андрияна Ярлыка, несомненно, в миру не менее знатного человека, каким был и Ховрин. Этот свой двор Ярлык отказал Симонову монастырю (Акты Колачева, I, 553, 554).

Очень примечательно, что Ховринская церковь, несмотря на периодические неизобразимые по бедствиям пожары, простояла с лишком350 лет до начала теперь ушедшего уже в вечность XIX столетия. Она находилась на том месте, где ныне существуют святые ворота Вознесенского монастыря, которые в прежнее время находились под монастырскою трапезою, занимавшею место готического храма вмч. Екатерины. Церковь видна еще на гравюре «Видов Москвы 1795 г.», изданных купцом Валзером в 1799 г., где изображена внутренняя часть Кремля перед Спасскими воротами (Альбом видов, № XX).

В 1763 г. церковь, входившая уже в состав Чудова монастыря, описана следующим образом:

«Алтарь длины 4¼ арш., ширины 3½ саж. В нем два окошка с железными решетками и дверь деревянная в больничную монастырскую палату. Трапеза длины 2 саж. 2 арш., ширины 5 саж. 1 арш.; в ней 6 окошек. Пол в алтаре в церкви и в трапезе деревянный, дощатый. Возле церкви палатка длиною 3 арш., шириною 4 ½ арш. Из церкви в трапезу дверь и два окошка без оконниц. Из трапезы на паперть дверь железная, паперть на столбах со сводами каменными длиною 9 арш., шириною 5 арш., крыта тесом. На церкви две главы, крыты жестью (белым железом), церковь крыта железом».

Судя по упомянутому изображению церкви, она была построена на подклетном нижнем ярусе, где, по всему вероятию, помещались кладовые палаты. Так обыкновенно строились храмы именно для сохранения имущества от пожаров.

Описанные размеры храма указывают, что он был небольшой, всего, кроме алтаря, с небольшим пять сажен в квадрате.

Владимир Григорьевич Ховрин, внук родоначальника, вместе с сыном Иваном Головою представляли такую денежную и умную силу, что митрополит Филипп, начавший постройку нового Успенского собора, пред своею кончиною в 1473 г. поручал все заботы и попечение об этой постройке им обоим, говоря, что для того дела все готово, все уготовлено, только попечитесь о нем. А относительно их богатства упоминает в своем духовном завещании брат вел. князя, князь Юрий Васильевич, что остался Владимиру Григорьевичу должным слишком 380 р., давши ему в заклад разными вещами 9 фунтов золота и 11 ф. серебра.

В 1484 г. Владимир Григор. печаловался у вел. князя об отпуске по домам пленных Югорских князей, имея в виду их покорность и водворение добрых мирных отношений к далекому Югорскому краю.

Его сыновья, старший Иван Голова и самый младший Дмитрий, прозванием Овца, были также казначеями. Дмитрию поручались и посольские дела. В 1510 г. он участвовал в переговорах с Псковичами по случаю упразднения Псковской вольной свободы. При Грозном и при цари Федоре Ив. казначеем был тоже Головин Владимир Васильевич, † 1584 г.

Возле двора Головиных находился двор младшего брата царя Василия Шуйского, Александра, на котором в Смутное время стоял известный Маскевич, описавший свое знакомство с Федором Головиным, оказавшим ему немалое дружелюбие. Маскевич рассказывает об этом знакомстве следующее:

«Мне было тепло. Я стоял с хоругвию во дворе младшего брата царского, Александра Шуйского, уже умершего (вдову его царь выдал за Татарского царевича, крещенного в Русскую веру, Петра Урусова, того самого, который убил Самозванца в Калуге во время охоты). Рядом с сим двором был двор боярина Федора Головина. Я же знал в Жмуди вдову Головину, вышедшую впоследствии за пана Яна Млечка, судью земского; а прежде она была за родным братом Федора Головина, удалившимся из Москвы, как сказывают, еще при Стефане, в Жмудь, где дали ему поместье.

Я воспользовался этим случаем, чтобы познакомиться с боярином; припомнил все, что знал, придумал, чего не было, и отправился к соседу. Сначала не хотели впустить меня и в ворота, обыкновенно всегда запертые; но когда я сказал, что намерен сообщить кое-что о брате боярина, бывшем в Литве, Москвич был весьма рад мне, как и всякому приятно слышать добрые вести о родных и домашних. Он расспрашивал меня о поместьях, об оставшихся детях, о житье-бытье покойного брата; я говорил, что на ум приходило, ничего не зная и выдавая выдумки за истину. С тех пор мы подружились и стали называть друг друга кумом. Это кумовство мне было очень выгодно: я часто бывал у него с товарищами на обедах; сверх того он всегда присылал мне съестные припасы, привозимые из поместьев, и всякого рода овощи, а для коней овса и сена.

В особенности дорога его дружба была мне при восстании Москвитян. Я со своей стороны при всяком случае оказывал ему помощь, часто угощал его обедами, приготовленными по-польски, к великому удивлению боярина, который не только не едал прежде наших кушаньев, но никогда их и не видывал. Познакомившись короче, я просил его, в тайных беседах, предостеречь меня от измены Москвитян; он обещал охотно, и со своей стороны просил моей защиты от Поляков. Предосторожности наши были, однако, напрасны; мятеж разразился громом, и немногие могли угадать оный; впрочем Головин предупреждал меня в других неблагоприятных случаях, и тем оказал нам большую услугу…

Науками в Москве вовсе не занимаются; они даже запрещены. Выше упомянутый боярин Головин рассказывал мне, что в правление известного тирана, один из наших купцов, пользовавшихся правом приезжать в Россию с товарами, привез с собою в Москву кипу календарей; царь, узнав о том, велел часть этих книг принести к себе. Русским они казались очень мудреными, сам царь не понимал в них ни слова; посему, опасаясь, чтобы народ не научился такой премудрости, приказал все календари забрать во дворец, купцу заплатить, сколько потребовал, а книги сжечь. Одну из них я видел у Головина. Тот же боярин мне сказывал, что у него был брат, который имел большую склонность к языкам иностранным, но не мог открыто учиться им; для сего тайно держал у себя одного из немцев, живших в Москве; нашел также Поляка, разумевшего язык Латинский; оба они приходили к нему скрытно в Русском платье, запирались в комнате и читали вместе книги Латинские и Немецкие, которые он успел приобресть и уже понимал изрядно. Я сам видел собственноручные переводы его с языка Латинского на Польский и множество книг Латинских и Немецких, доставшихся Головину по смерти брата. Что же было бы, если бы с таким умом соединялось образование».

Есть сведение, что в 1677 г. земля Чудова монастыря увеличилась присоединением к монастырю смежного с ним двора боярина Бориса Ив. Морозова. Можно полагать, что Морозову по царскому изволению достались и старый двор Шуйского и еще старейший двор Головиных с церковью Воздвижения, почему эта церковь и находилась в составе храмов Чудова монастыря и была превращена в больничную для монастырской братии.

Древняя местность Малого Дворца

Как упомянуто, возле двора Головиных находился в начале XVII ст. двор Александра Шуйского, родного брата царя Василия. Можно полагать, что этот двор прежде принадлежала Фед.

Иван. Шереметеву, как это и обозначено на Годуновском чертеже Кремля. Как увидим, Годунов отнял двор у Шереметева, а при царе Шуйском двор мог поступить во владение Александра Шуйского. Этот двор стоял против самой церкви Николы Гостунского на месте теперешнего Малого Дворца. Шереметеву он достался от отца, боярина Ивана Большого Васильевича Шереметева († 1570), который по изволению Грозного приобрел этот двор, заплативши за него деньгами 7800 руб. с придачею двух своих дворов. Столь значительная по времени сумма указывает, что купленный двор был очень обширный и богатый, на нем находилось 26 житей палатных и погребных.

На Годуновском чертеже строения этого двора в перспективе, по-видимому, неправильно спутаны с строениями Чудова монастыря, хотя и отделены от монастырского двора. Этот обширный двор был построен царем Иваном Грозным для своего брата князя Юрия Васильевича в 1560 г. на том месте, где находился старый двор дяди царя, князя Юрия Ивановича Дмитровского († 1536 г.), а также двор боярина (с 1521 г.) Михаила Юрьевича Захарьина-Юрьева († 1538 г.) и иные боярские дворы, примыкавшие к Чудову монастырю.

В самый день кончины царицы Анастасии Романовой, 7 августа 1560 г., Грозный царь, готовившийся уже сделаться великим Опричником для Московского государства, повелел все это место очистить по ограду Чудова монастыря с одной стороны и с другой по заулок, проходивший к задним воротам этого монастыря между его строениями и оградою и строениями и оградою соседнего Вознесенского монастыря. Здесь царь повелел построить новый двор для Юрия Васильевича и церковь повелел доставить на княжем дворе, на сенях, Введение Пречистой Богородицы.

До того времени с малолетства кн. Юрий Васильевич и со своею княгинею жил в большом государевом дворце в особых хоромах и обиход ему был казенный, дворцовый из государевой казны и из дворцов нераздельно с братом царем. Теперь он был выделен из общего царского обихода и по воле государя стал самостоятельным князем-хозяином, владея всем тем, что завещал ему отец, – городами, волостями, селами и всякою казною. Государь устроил ему и весь служебный государский чин, особых бояр, дворецкого, стольников, стряпчих, дьяков и всяких других чиновников и приказных людей, как довлеет быти государскому чину во всяком обиходе.

Новый обширный двор был выстроен в три месяца. 21 ноября 1560 г. на Введениев день был освящен и новый его храм Введения самим Макарием митрополитом, и в тот же день князь вошел на свое новоселье жить в новом дворе, при чем и митрополит и сам государь обедали и пировали на новоселье у князя.

Юрий Вас. скончался в 1564 г. ноября 25. После него его двор поступил во владение боярина Ф. И. Шереметева, о чем мы сообщаем подробнее в описании дворов по улице с правой стороны от Никольских ворот.

Этот двор, с именем Юрьевского двора, кн. Юрия Васильевича, существовал в 1584 г., следовательно к Шереметеву поступил после этого года или в том же году.

Михаил Юрьев. Захарьин († 1538) был старший брат Романа Юрьевича († 1543 г.), прадеда царю Михаилу Федоровичу. От его имени пошло фамильное прозвание Романовых. Может быть, двор Михаила Юрьевича был двор отцовский, в котором жили и его братья, а в том числе и Роман Юрьев. Определить в точности место этого двора невозможно, но по всему вероятию он стоял в местности Малого или Николаевского Дворца в стороне к ограде Чудова монастыря.

При вел. князе Иване Васильевиче III местность Малого Дворца и площадь перед дворцом со стороны Чудова монастыря была занята многими дворами, которые в 1504 г. вел. князь. завещал своим сыновьям Юрию, Дмитрий, Семену и Андрею, с наказом, чтобы они поделились этими местами поровну. Стало быть, в это время все помянутые дворы были уже пусты и их владельцы были переселены на другие места. Видимо, что вел. князь, пролагая прямые улицы от Спасских и Никольских ворот к Соборной площади, очищал Кремль и от лишних обитателей, отдавая их места своим сыновьям.

По этой местности от двора Головиных следовал по направлению к Чудовской площади двор дьяка Семена Башенина, потом дворы троих портных мастеров великого князя – Ноздри, Кузнецова и Ушака; далее дворы Василия Борисовича Морозова-Тучкова (боярин с 1480 г.), потом Григория Бабина, Ивана Михайловича Семенова, двух Иванов Владим. Семеновых, Феодора Савостьянова, Ив. Борисова, кн. Ивана Вас. Стригина (боярин с 1462 г.), князя Вас. Вас. Оболенского, кн. Фед. Вас. Лапаты-Оболенского (боярин с 1519 г.). Затем другие дворы: Вас. Фед. Сабурова (боярин с 1465 г.), Давыдовых Григория и Петра Федор. (1501 г. окольничие. Григорий Давыдов боярин с 1505 г.), Александра Вас. Оболенского (боярин с 1476 г.) и др., подходили уже к местности Никольской улицы (С. Г. Г., I, 348, 394).

Таким образом, князь Юрий Иванович Дмитровский занял под свой двор места дьяка Башенина, портных великокняжеских мастеров, Тучкова, Бабина, Семеновых и некоторые другие, поименованные выше, где потом находился и двор М. Ю. Захарьина.

Дворы князей Оболенских, Сабурова, Давыдовых стояли уже на площади, приближаясь, как упомянуто, к Никольской улице.

Повторим хронологическую историю Малого или Николаевского Дворца. На месте малых разночинных дворов после 1504 г. здесь устроился двор князя Юрия Ивановича Дмитровского, потом в 1560 г. двор князя Юрия Васильевича, перешедший сначала к Шереметеву, потом к Александру Шуйскому (?).

При цари Михаиле Фед. этою местностью и с остававшимися палатами владел боярин Борис Иванович Морозов († 1662 г. ноября 1), а после него она поступила во владение Чудова монастыря. На ней и был построен Платоновский Архиерейский Дом, занятый впоследствии Николаевским Дворцом. (Альбом видов, № XX).

Архиерейский дом

Со времени учреждения в 1742 г. Московской Епархии Московские архиереи имели пребывание в зданиях Чудова монастыря, где по этому случаю к старым были пристроены и новые палаты.

Известно, что во время чумной заразы в Москве в 1771 г. народ взбунтовался против преосвященного Амвросия. Отыскивая его, мятежники ворвались в Чудов монастырь в покои архипастыря, где «оного не нашед, не точию все его имение расхитили, но и все окончины перебили, стулья переломали оборвали, и одним словом весь домашний убор с крайним ругательством в ничто обратили». Так это записано в «Журнале Моск. Консистории» 18 сент. 1771 г.

Разоренный дом архиереев оставался в таком виде до 1775 г., так как заместителем погибшего архиепископа Амвросия до того времени никто не был назначен и хозяина не было. В 1775 г. импер. Екатерина II почти весь год, с конца января и до конца декабря, провела в Москве. На пути в Москву она вручила Тверскому архиепископу Платону указ о назначении его архиепископом Московским 21 янв. Она хорошо знала преосвященного, когда он, бывши еще иеромонахом, преподавал в 1763–1765 гг. закон Божий великому князю Павлу Петровичу.

В Москве новый архипастырь не нашел себе соответственного его сану помещения. Вот что он записал в своей автобиографии:

«Надлежит сказать и о хозяйстве Московского Архиерейского Дома. Не только нельзя было в нем жить, но и ничего почти в нем не было, и он принужден был жить на подворье Троицком, что у Сухаревой башни; ибо во время бывшего в 1771 г. мятежа и убиения архиерея архиерейские покои были внутри разорены и разграблены, также и конюшня и экипаж весь. А, между тем, по небытии до 1775 г. хозяина, не без того, что и от других или запущено, или недостаток умножен. Заботило сие Платона, о чем хорошо узнала и императрица и потому пожаловала императрица без просьбы, сама собою, на построение нового дома 40 000 р., и он построил новый дом (на 44 саженях) в том виде, в каком он теперь зрится всеми».

До того времени на этом месте существовали какие-то старые пустые каменные палаты, которые были разобраны и фундамент их выломан. Постройка производилась в течение того же 1775 и 1776 годов; когда была окончена – неизвестно. Пожалованная сумма отпускалась из Коллегии Экономии по мере надобности.

Строителем был известный в то время архитектор Козаков.

Это было двухэтажное здание, в котором была устроена и домовая церковь во имя св. апостол Петра и Павла, вероятно, уже после 1787 г., когда 29 июня в праздник свв. Апостолов Платон был возведен в сан митрополита совсем для него неожиданно.

Однако пребывание преосвященного в этом новом доме сопровождалось немалым беспокойством. Оно заключалось в том, что на небольшой площади против дома в 1785 г. была устроена батарея, где были помещены пушки для пальбы в торжественные дни, и вот эта пальба так обеспокоивала архиерея, что он сначала словесно просил губернатора П. Д. Еропкина отвести место для пушек подальше от своего дома, а в 1786 г. просил его о том же письменно, объясняя, что 26 июля того же года, во время пальбы из пушек, перебило до 70 стекол в Архиерейском доме и в Вознесенском монастыре; что слуги и служки от страху запрятались со своими детьми в погреба, о чем на следующее утро поступило к нему три доношения. Еропкин ответил, что того сделать не может, потому что пушки Высочайшим указом 1786 г. февраля 11 повелено поставить в Кремле, где другого столь же открытого для места не было.

В 1797 г. в марте император Павел и весь Двор прибыл в Москву для коронации. В Кремлевском дворце помещений для многочисленного придворного штата и даже для высочайших особ было очень мало и потому Архиерейский дом очень понадобился. В нем поселился наследник престола вел. князь Александр Павлович с супругою Елисаветою Алексеевною. Вел. князь Константин Павлович поместился в Арсенале. Александр Павлович прожил в Платоновском доме с 31 марта по 3 мая 1797 г. По этому поводу в «Записках графини Головиной» находим следующие строки:

«1797 г. в Вербную субботу 27 марта состоялся торжественный въезд императорской четы в Москву. Поезд был громадный. Войска тянулись от Петровского дворца до дворца князя Безбородко, в Лефортовской стороне. Кортеж остановился в Кремле, императорская фамилия обошла все соборы и поклонилась мощам. Кроме дворца Безбородка и Кремлевского, другого помещения не было.

В среду на Страстной Двор переехал в Кремль готовиться к коронации.

Надо владеть талантом историка, чтобы выразить в кратких словах все благоговение, внушаемое Кремлем, – и пером поэта, чтобы воспеть впечатления, навеваемые этим древним и прекрасным местом, этим собором, а также дворцом (Теремным), готический стиль которого с его террасами, оградами и сводами придает ему нечто фантастическое и который высотой своего положения господствует над всей Москвой. Так как дворец был недостаточно обширен, чтобы поместить все императорское семейство, вел. князь Александр и его супруга поселились на Архиерейском доме, а вел. князь Константин – в Арсенале. Вел. княгиня Елисавета сказала мне, что никогда не забудет впечатления, произведенного на нее видом Кремля вечером в день приезда… В тот вечер, выходя от своей невестки (вел. княгини Анны Федоровны) и садясь в карету, она взглянула на эту древнюю красу Кремля, выделявшуюся еще более при ярком свете луны, восхитительно отражавшейся всеми позолоченными куполами соборов и церквей. Великая княгиня невольно пришла в энтузиазм и никогда с тех пор воспоминание об этой минуте не изглаживалось из ее памяти» (Историч. Вестник, май, 1899, с. 425). Конечно, после Петербургских видов Москва должна была на самом деле поражать своею древностью и оригинальностью все собравшееся тогда в Кремле придворное общество.

В Великую субботу импер. Павел и вся царская фамилия приобщались св. Таин в Чудовом монастыре, откуда после обедни государь был в Архиерейском доме, где стоял государь наследник, и благосклонно разговаривал с митрополитом Платоном (Чтен., 1875 г., кн. IV, с. 187).

В 1805 г. до преосвященного дошел слух, что его Архиерейский в Кремле дом хотят отдать для жилья немцу, коменданту генерал-майору Гессе. Об этом он писал к своему викарию преосвящ. Августину следующие заметки:

«Вот еще вздумали… – пишет архипастырь октября 30, – что выйдет не знаю. Не есть ли сие – выживать меня из Москвы? Я помышляю об отказе (от служения); но думаю, коли Бог позволит, подождать до наступления 70 года (жизни). Впрочем, буди во всем воля Божия с нами». Так подействовал этот слух на преосвященного. Он в это время был уже митрополитом с 1787 г. 29 июня.

«Прошу меня успокоить об Архиерейском доме, чтобы не заняли, – пишет он в другом письме. – Для сего разведать обстоятельнее и при случае, ежели правда, отвести от сего Валуева (начальника Дворцового ведомства). Сие, кроме других причин, возмутит всю публику, чтоб жить в Архиерейском доме немцу и близ мощей – лютеранину и пр. Об Архиерейском доме, что Бог устроит, будем повиноваться Его воле. Аще хощеши служити Господеви, уготови душу твою на искушение: только прошу прилежно наведываться, что от заговорных противу нас о семь послышите.

От Валуева я ничего доселе не получал. Что за мудрование?.. По всему кажется, если не ошибаюсь, все сие есть одна комедия. Сим, думаю, только думают меня побудить от Москвы отказаться…

О доме моем пишут из Петербурга, почитая невероятным, чтоб взят был. Сие есть козни диавольские, кои рассыплет Христос духом уст своих. Однако я хотел бы знать, что далее о сем думают…»

Наконец, преосвященный успокоился. В письме к Августину от 7 января 1806 г. он писал: «О доме Кремлевском пишет ко мне обер-прокурор Синодский, что он докладывал и государю и государь-де ответствовал, что сему быть неприлично; теперь, кажется, уже не сумнительно; а я к прокурору не писал, чудно что вышло…». Далее следуют заметки:

«Янв. 14, 1806. Слава Богу что дом мой остался, кажется, не опасным от осады. Бог делает по-своему, – вот Валуев! вот Беклешов!..[84]84
  По поводу сношений с Беклешовым (генерал-губернатором) архипастырь в одном письме к Августину (дек. 10, 1805) замечает следующее: «У князя Волконского (в доме на Самотеке) домовая церковь, да и Публичный театр, как в газетах писано; рассмотрите о сем и представьте мне. Что я слышу, что вам Беклешов говорил: „Надобно-де жить по-европейски, а не по-татарски?” Что сие значит? Прошу объяснить и с обстоятельствами».


[Закрыть]

Февр. 25. О доме Архиерейском Валуев пишет, что-де все то выдумали монахи Чудовские, по одним догадкам и пустым слухам. Вот как бессовестно!..»[85]85
  Письма митроп. Платона к преосвящ. Амвросию и Августину. М. 1870 г.


[Закрыть].

В 1811 г. июня 13 владыка уволился от управления епархиею и 11 ноября 1812 г. скончался. После него епархиею управлял его викарий Августин до 30 августа 1814 г., когда был пожалован в архиепископа Дмитровского. Митрополичий дом, который можно назвать Платоновским, оставался таким образом без хозяина.

В конце концов митрополичий дом в 1817 г. поступил в Дворцовое ведомство и в нем был устроен дворец Николаевский, как он обозначался впоследствии по тому случаю, что в нем основал свое пребывание великий князь Николай Павлович.

17 апреля 1818 г. в этом священном отныне доме родился Государь Император Александр II.

В 1824 г. для более удобного размещения государевой свиты сооружена над зданием постройка третьего этажа. В 1872 г. значительно обветшавший Дворец был возобновлен с сохранением всех частей в прежнем виде.

Чудов монастырь

Основание Чудову монастырю было положено митрополитом Алексеем. В 1365 г. он заложил здесь каменную церковь во имя Чуда Архангела Михаила в Хонех (6 сентября). Сооружение церкви было окончено в то же лето. При этом летописцы ни слова не прибавляют о том, что с постройкой церкви учрежден был и самый монастырь. Их свидетельство касается только каменной церкви, как случая, не часто появлявшегося в то время. Есть некоторые основания предполагать, что учреждение монастыря совершилось гораздо раньше постройки каменного храма.

Некоторые летописцы упоминают, что на этом месте находился Царев Ордынский Посольский двор, т. е. местопребывание приходивших в Москву царевых, иногда очень грозных и немилостивых послов, появлявшихся время от времени за сбором даней и пошлин, а также и сверх пошлин чрезвычайных царевых запросов.

Другие позднейшие свидетельства упоминают, что здесь был конюшенный двор хана Джанибека, который подарила святителю царица Тайдула (Тайтуглы). Конюшенный двор, конечно, составлял только часть всего подворья. Невозможно предполагать, чтобы в Кремле находились только одни конюшни ордынских послов.

Царь Джанибек и со своею матерью царицею Тайдулою (Тайтуглы) немало благоволил к Русской земле, давая ей возможные льготы, какие именно, не знаем. «Был сей царь Чанибек Азбякович добр зело ко христианству, – говорит наша летопись, – и многу льготу сотвори земле Рустей». Можем догадываться, что такое благоволение Ордынского царя и его царицы возникло и постоянно поддерживалось ходатайствами митрополита Алексея и главное его дальновидной умной политикой. Это тем более вероятно, что тот же Джанибек с митрополитом Феогностом поступал очень притеснительно, хотя и Феогност получил обычный ярлык, подтверждавший все давние ярлыки, освобождавшие духовенство от даней и пошлин. Но при св. Алексее Джанибек сделался особенно добрым и ласковым и, как упомянуто, сотворил многую льготу Русской Земле.

Ордынские цари от начала их владычества очень уважали наших митрополитов и весь поповский чин, как они выражались, почитая их молебниками что Богу молились за них и за все их племя, а потому и освобождали молебников от всяких даней и пошлин. Быть может, никто из прежних митрополитов не действовал так благотворно на утверждении этого царского убеждения, как Митрополит Алексей. Так, возможно объяснять особое благоволение к митрополиту царя Джанибека и в особенности его матери, любимейшей жены царя Узбека, царицы Тайдулы, которая еще в 1356 г. дала ему охранную грамоту для безопасного пути на его проезд в том году в Царьград, а потом в 1357 г. вызвала его к себе в Орду для исцеления от болезни своих очей. Рассказывали, что в ожидании его прибытия она видела сон, как приближался к ней святитель в архиерейской одежде и с ним священники в священных одеждах. Царица по тому образцу и изготовила им такие одежды, как видела во сне.

Когда святитель, собравшись идти в Орду, служил в Успенском соборе молебен, совершилось благодатное чудо у гроба св. Петра митрополита – «се от себя сама загореся свеча»[86]86
  Чудесное самовозжение свеч случалось нередко. Еще в 1147 году, когда в Киев убитого народною толпою князя Игоря положили в церкви св. Михаила, «на ту ночь Бог прояви над ним знамение велико, зажгошась свечи вси над ним в церкви той». Наутро Новгородцы сказали об этом митрополиту, но митрополит запретил кому-либо говорить об этом, повелел потаити такую благодать, Богом явленную над покойным. В поздние времена такая благодать являлась еще чаще. В 1375 г. июля 27 в Твери, в церкви Покрова, перед иконою Богородицы ночью свеча загорелась сама собою. В Москве по кончине вел. княгини Евдокии, в иночестве Евфросинии, Донской († 1407 г.) многажды у гроба свеща сама о себе возгорашеся… (Степ. Кн., I, 514). В Москве в 1480 г. во время нашествия Ахмата, октября 9, у гроба Петра возжеся свеча о себе. Митрополит вощаницу оные свещи, нарядив со святой водою, послал вел. князю на Угру. В Москве в Архангельском соборе при царе Василии Ив. у гроба Дмитрия Донского «свеща сама о себе возгореся и небесным светом оба полы светяще и на много дни горяще, воску ж не умаляющуся. Есть же та свеща и доныне во церкви той. От нее же мнози с верою приимаху воску оного и от различных болезней здравие приимаху».


[Закрыть]. Святитель раздробил чудную свечу и роздал народу на благословение и часть ее взял с собою с освященною водою. В Орде его встретил с большим почетом сам царь Джанибек с сыном Бердибеком и с прочими сыновьями, с князьями и вельможами. У царицы совершен был молебен, на котором возжена была чудесная свеча; потом святитель окропил царицу св. водою и в тот час она прозрела. И царь и вся Орда дивились такому событию и оказали святителю хвалу и честь велию, а царь почтил его и бывших с ним многими дарами.

Возможно предполагать, что день чудесного исцеления царицы был 6 сентября, день памяти Чуда Архангела Михаила в Хонех, в честь которого Чуда и учрежден был монастырь Святитель отправился в Орду 18 августа и, действительно, мог прибыть в Орду в начале сентября. Возможно также догадываться, что в это же время, пользуясь торжеством своего святого подвига, святитель выпросил у хана разрешение взять его Посольский двор для устройства на нем по откровению Божьему обетного монастыря и постройки церкви.

Как увидим, никакое другое время не способствовало такому ходатайству о приобретении Посольского двора. В этом же 1357 г. по выезде святителя в борзе (со скоростию) отпущенного, в Орде началась замятня, большие смуты, царь Джанибек был убит сыном Бердибеком, который в свой черед был убить в 1359 г., а затем в 1360 г. была убита и знаменитая Тайдула.

При своем отъезде из Орды святитель получил обычный ярлык уже от Бердибека.

Таким образом, если Тайдула подарила святителю Посольский двор, так это могло случиться раньше 1360 г. и по всему вероятию в тот самый год, когда получила чудесное исцеление от болезни, а потому и основание монастыря могло совершиться в 1358 году. Постройка каменной церкви спустя пять лет по смерти Тайдулы происходила уже в созданном монастыре, где прежде могла быть построена только деревянная церковь, о чем летописцы не упомянули, как о рядовом событии. А последующие списатели жития св. Алексея уже произвольно толковали о деревянной церкви для своих целей, чтобы объяснить разрушение храма в 1431 г. и доказывать, что он был обширнее и что святитель был погребен внутри, а не вне храма.

Как бы ни было, но время основания монастыря едва ли может относиться ко времени постройки каменной церкви.

Святитель Алексей, создатель, устроитель Московского политического единения, скончался 12 февраля 1378 г. и не получил от современников достойной летописи своего жития, чему могли попрепятствовать наставшие после его кончины страшные для Москвы события: нашествие в 1380 г. Мамая и в 1382 г. нашествие Тохтамыша. Неимоверное напряжение нравственных и материальных сил в первое нашествие и совершенное истребление самой Москвы в погром Тохтамыша, конечно, не могли на долгое после того время благоприятствовать спокойному развитию литературного труда. Здесь и скрываются те причины, почему литературное развитие Москвы во все последующее время оставалось без движения. Таким образом, и житие св. Алексея не получило в свое время должной литературной обработки, даже хотя бы и одной короткой записи. Такая обработка началась спустя 70–80 лет после его кончины и, конечно, не обладая надобными источниками, описала это житие в довольно превратном виде.

«Как библиографическая история жития, – говорит почтенный исследователь житий Русских святых В. О. Ключевский, – так и его фактическое содержание представляют много темных, едва ли даже разъяснимых пунктов». Автор по этому поводу укоряет Московскую письменность XV в., что «70–80 л. спустя по смерти знаменитого святителя в Москве не умели написать порядочной и верной его биографии, даже по поручению вел. князя и митрополита с собором». Но возможно ли было написать что-либо верное и порядочное, когда, кроме колеблющихся преданий, никаких верных источников не оказывалось налицо. С половины XV и до конца XVII ст. над обработкою этого жития трудилось немало писателей и все они, не имея верных источников, по необходимости дополняли друг друга собственными домыслами, отчего житие и наполнилось непримиримыми противоречиями и относительно времени, и относительно событий. Разобраться в этих противоречиях очень трудно, а в иных случаях и совсем невозможно. Попытаемся выяснить хоть немногое.