Текст книги "История города Москвы. От Юрия Долгорукого до Петра I"

По случаю возобновления строений после пожара упоминаются следующие их части: 1) церковь Афанасия и Кирилла с трапезой и папертьми, вокруг 52 саж:., крыто было тесом; 2) св. ворота с оградною стеною; 3) начиная от ограды кельи каменные жилые, позади церкви, в длину на 12 саж., в ширину 4 саж.; в них были потолки накатные и полы и в окнах рамы и крыльца деревянные; 4) кельи жилые на 28 саж. с крыльцами и нужниками, с кровлею на два ската; 5) сушило кладовое на 16 саж. с крыльцом каменным; 6) на конюшенный двор ворота каменные и ограда; 7) над воротами жилые палаты на 8 саж., при тех палатах нужник шириною 1¼ арш., длиною 3 саж.; 8) на конюшенном дворе и на конюшнях сушилы каменные дл. на 6, поперек 4 арш. По смете на возобновление всего разрушенного потребовалось 2865 р. с коп.

Во время пожара «в церквах деисусы и местные образа и погорели, многие повредились; в Кирилловской церкви антиминс погорел; колокольня обгорела и колокола опустились, но ризница вынесена вся в целости».

О размещении церквей узнаем следующую подробность:

«В 1757 г. стряпчий Кириллова монастыря подал в Моск. Духовную Консисторию прошение, в котором объяснял, что на подворье каменная теплая церковь во имя Кирилла Белозерского пристроена к алтарю Афанасьевской церкви, отчего в Кирилловской совершенная тьма; в алтаре и в церкви только по одному небольшому окну; от Афанасьевской к Кирилловской церкви каменные крытые переходы также не пропускают света в церковь». Согласно этому заявлению было разрешено перенести Кирилловскую церковь в находившиеся возле Афанасьевской церкви с северной стороны каменные три палаты, составлявшие собственно боковую паперть храма, из которых в одной назначено быть алтарю, в другой – церкви, в третьей – трапезе. Однако, прежняя церковь не была разобрана, потому что находилась при настоящей (Афанасьевской) церкви с папертьми в одних стенах.

Это показывает, что Кирилловская церковь была построена в одно время с Афанасьевской, быть может еще Бобыниным в 1514 г. или же, что вероятнее, при Иване Грозном в 1571 г.

По штатам 1764 г. Кирилловское подворье из монастырского ведения поступило в ведомство Коллегии Экономии, которая в 1765 г. продавала его с аукциона, а потом оно было разобрано в 1776 г., когда Баженов чертил свой новый план Кремля для постройки воображаемого громаднейшего Дворца.

Состав монастырской на подворье братии в течение XVII ст. был следующий: строитель, 3 попа, диакон, пономарь и 6 человек старцев. С 1625 г. они каждогодно получали государева жалованья и за понахиды, малые столы, и по царице Анне, по князе Димитрии Ивановиче и по царевне Анне на их памяти и на преставление 18 р. 17 алт. 3 денги.

Так, вероятно, было и в XVI ст., на что указывают имена поминовений. Царица Анна, вероятно, четвертая жена Грозного Анна Колтовская, в иночестве Дарья, † 1626 г. Царевна Анна, дочь Ивана Грозного, † 1550 г., на помин по ней царь пожаловал 150 р. Князь Дмитрий Иванович Углицкий (Жилка) – сын вел. князя Ивана III, скончался в 1521 г.

В 1576–1583 гг. на подворье был строителем старец Александр, прославившийся потом в Кирилловском монастыре своевольными непорядочными поступками, в числе которых ему вменялось и то, что он, бывши строителем на подворье полсема года, т. е. шесть с половиною лет, и отчету в монастырской казни не дал.

В XVII ст. под Афанасьевскою церковью находился казенный монастырский погреб, служивший крепкою кладовою для сохранения богатого имущества частных лиц, как это водилось и во многих других каменных церквах на случаи беспрестанных пожаров. За сохранение монастырь, конечно, получал свои прибытки. В 1688 г. в этом погребе случилась покража: у стольника Андрея Квашнина-Самарина разломали его сундук и покрали 1500 р. денег, ожерелье ценою 300 р., шапку ценою 150 р. Он жаловался патриарху, объясняя, что в погребе стояли многие нашей братии сундуки и те все целы, разграблен только его сундук. Он обвинял в покраже монастырских служебников, именно сушильного старца Корнилия, который по решению патриарха и был отдан истцу в зажив головою (Врем. XV, 32). Дело тянулось полтора года и с Корнилия было снято черное платье, т. е. он выбыл из монахов.

Из случайных событий, происходивших на Кирилловском подворье, известно одно, когда в 1563 г. на нем была пострижена в инокини вдова Старицкого князя Андрея Ивановича, Евфросиния Андреевна.

Княгиня с ее сыном Владимиром Андреевичем по каким-то замыслам очень были подозрительны для Грозного царя. Возвращаясь в Москву победителем в Литовской войне, взявший Полоцк, царь в половине марта заезжал к княгине в Старицу и пировал у ней, но тут же, вероятно, и порешил убрать ее с дороги своего ненасытного властительства. Спустя три месяца в июне он уже положил гнев свой на княгиню и на ее сына, потому что на них донес их же дьяк, что они чинят многие неправды к самодержцу. Начались розыски и их неправды были доказаны, как и следовало ожидать. Царь перед митрополитом и перед священным собором духовенства обличил их, но для духовного же собора простил их.

Княгине ничего не оставалось, как просить о пострижении, на что и последовало заранее уже обдуманное и определенное согласие царя. Ее постригли на Кирилловском подворье, так как духовником ее был Кирилловский игумен Вассиан, который и постригал ее. Она отправилась на житье в Белозерский Воскресенский Горицкий девичий монастырь. Царь устроил ей княжеский обиход по ее желанию. У ее сына все осталось по-прежнему относительно вотчин, но все ближние его люди были удалены от него и взамен их приставлены другие по назначению царя, так что он оставался с этого времени в самом крепком надзоре и все-таки впоследствии окончил свои дни очень несчастливо.

Далекий Кирилло-Белозерский монастырь в лице своего игумена Трифона в 1447 году во время Шемякиной смуты сослужил великую службу на укрепление Московского единодержавия, когда со всею братиею монастыря он благословил вел. князя Василия Темного идти на свою вотчину в Москву и быть по-прежнему государем: «а тот грех (что вел. князь целовал Шемяке крест не искать государства) на мне, – говорил игумен, – и на головах моей братии, мы за тебя, государя, Бога молим и благословляем».

Благословенье в действительности произвело решительный поворот смутных дел в пользу вел. князя, и потому потомки Темного свято чтили эту заслугу далекого и славного с тех пор монастыря.

В царском быту в XVII ст., а так несомненно было и в XVI ст., установился обычай на богомольных выходах, особенно на Святой неделе, посещать монастыри и христосоваться с монастырскою братиею. В эти дни цари обыкновенно ходили в монастыри Чудов, Вознесенский и на подворья Троицкое и Кирилловское, в Афанасьевский монастырь. Подворья в этих случаях служили как бы живыми представителями своих знаменитых святочтимых монастырей. Эти выходы мало-помалу стали прекращаться со времени преобразователя Петра, который едва ли не в последний раз совершил такой выход в 1692 г., когда в субботу на Святой по упомянутым монастырям и подворьям ходил царь Иван Алексеев., а на другой день, в воскресенье, и сам царь Петр Алексеевич.

В этот день в Успенском соборе происходило поставление в Сибирь в Тобольск в митрополиты Новоспасского архимандрита Игнатия. У действа присутствовали оба государя в государских порфирах и диадимах и в Мономаховых шапках, а бояре, окольничие и думные и ближние люди были в золотных кафтанах. После поставления из собора царь Иван удалился переходами в свои хоромы, а царь Петр шествовал в Вознесенский монастырь, на Кирилловское подворье, в Чудов монастырь и на Троицкое подворье, а потом к себе в хоромы. Не упомянуто, ходил ли он во всем описанном царском наряде или переменил одежду.

Кроме таких обычных установленных выходов, бывали выходы и по особым богомольным случаям, при чем монастырские старцы всегда получали царский корм. Об этом рассказывает одно письмо Афанасьевских старцев к боярину Вас. Ив. Стрешневу в 1634 году.

«Государю Василию Ивановичу Кириллова монастыря с Кирилловского подворья старцы 14 человек Бога молим и челом бьем, – писали старцы. – Умилостивися государь Василий Иванович, была государыня благоверная Царица и Вел. княгиня Евдокия Лукьяновна на Кирилловском подворье, молилася Богу и Пречистой Богородице и преподобному Кириллу Чудотворцу и пожаловала корм на братию, а дьяки говорят, дворцовые, приказу де нам не бывало. Пожалуй государь Василий Иванович, доложи государыне о том и прикажи нам дати милостыню, или корм пожаловати. Пожалуй государь Василий Иванович!»

В 1674 г. окт. 24, когда царь Алексей Мих. переселялся со всем семейством на временное житье в село Преображенское, царица Наталья Кирилловна, вслед за царем, также ходила Богу молиться в Вознесенский и Чудов монастыри и на Троицкое и Кирилловское подворья со всеми детьми, в сопровождении ближних бояр, мам и верховых боярынь.

В 1690 г. по какому-то случаю царь Петр Алексеевич мая 4 за 5 часов до вечера ходил в Вознесенский монастырь и на Кирилловское подворье, а также и в Алексеевский девичий монастырь.

Подворье с самого начала было основано для приезда и пребывания в Москве монастырских властей, обязательно приезжавших к государю с святой праздничной Кирилловской водой и на Святой с обычными дарами монастырских изделий, как равно и по собственным нуждам монастыря.

Достаточно удаленное от государева дворца, находившееся у самых ворот Кремля, Кирилловское подворье служило много раз местом пребывания заезжих высоких иноземных православных духовных властей.

В 1649 г. на нем останавливался иерусалимский и всея Великия Палестины патриарх Паисий, 4 февраля торжественно принятый царем Алексеем Мих. в Золотой палате и 7 мая в той же палате также торжественно отпущен домой. Слишком три месяца он прожил на подворье и перед отъездом, 5 мая, написал здесь же грамоту по-гречески о поставлении Новоспасского архимандрита Никона, будущего патриарха, в Митрополиты Великого Новгорода.

Очень вероятно, что и прежде приезжавшие в Москву иерусалимские же патриархи, Иеремия в 1589 г. при поставлении первого Моск. патриарха Иова и Феофан в 1619 г. при поставлении патриарха Филарета, также пребывали на Кирилловском подворье.

В 1655 г. февраля 2 прибыл в Москву на подворье Макарий, патриарх Антиохийский и всего Востока, с своим сыном, архидиаконом Павлом Алеппским, оставившим нам превосходнейшее описание этого пребывания и всех порядков тогдашней Московской жизни, редчайшее и несравнимое по живости наблюдений и по наивной искренности рассказа, подаренное Русской Науке в прекрасном переводе, почтенным Г. Муркосом.

В это время царя Алексея Мих. не было в Москве: он возвращался победителем из славного Литовского похода и уже приближался к Москве.

Свой приезд архидиакон Павел описывает следующим образом:

«В день Сретения (2 февраля 1655 г.) мы въехали в город Москву. Сначала мы вступили чрез земляной вал и большой ров, окружающие город; потом въехали во вторую, каменную стену, которую соорудил дед теперешнего царя, Федор, коим насыпан также и земляной вал. Окружность вала 30 верст; он снабжен кругом деревянными башнями и воротами. Вторая же, каменная стена имеет в окружности семь верст. Затем мы вступили в третью окружную стену, также из камня и кирпича, а потом в четвертую, называемую крепостью. Она совсем неприступна, с весьма глубоким рвом, по краям которого идут две стены и за которыми еще две стены с башнями и многочисленными бойницами. Эта крепость, составляющая дворец царя, имеет по окружности пять ворот; в каждых воротах несколько дверей из чистого железа, а посредине решетчатая железная дверь, которую поднимают и опускают посредством машин. Все бойницы в стенах этого города имеют наклон к земле, так чтобы можно было стрелять в землю, и потому никак нельзя ни скрыться под стеной, ни приблизиться к ней, ибо бойницы весьма многочисленны.

По въезде нашем (в Кремль) чрез царские ворота нас поместили в каменном монастыре, что близ них, в месте остановки патриархов; он во имя свв. Афанасия и Кирилла Александрийских и другого Кирилла, известного под именем Белозерского, из их новых святых.

Когда мы въехали в город, наши сердца разрывались и мы много плакали при виде большинства домов, лишенных обитателей, и улиц, наводящих страх своим безлюдием – действие бывшей тогда сильной моровой язвы. Наш владыка патриарх благословлял людей направо и налево, я же, архидиакон, вместе с архимандритом сидели, по обычаю, сзади у углов саней. Приехав на место, мы пали ниц и возблагодарили со многим славословием Всевышнего Бога, который даровал нам милость и благоволил нам увидеть этот великий град, столицу, новый Рим, город церквей и монастырей, славный во всем мире, о коем мы расскажем, описывая его красоты, в своем месте. С нашей души спала великая забота и мы много радовались; да и как могло быть иначе, когда мы, стремясь сюда, целые три года без десяти дней странствуем среди опасности, страхов и трудов неописуемых? Теперь же благодарим Бога вторично и молим Его, чтобы Он, как привел нас сюда целыми и невредимыми, так же облегчил нам и возвращение в свою страну обогащенными и дал нам увидеть свои родные места.

Переводчики учили нас всем принятым порядкам, и кроме них решительно никто к нам не являлся, ибо существует обычай, что до тех пор, пока архиерей или архимандрит не представится царю и не будет допущен к руке, ни сам он не выходит из дому, ни к нему никто не приходит, так что и мы совсем не могли выходить из дому. Таков обычай. Наш владыка патриарх никогда не снимал с себя мантии и панагии, и никто даже из переводчиков не входил к нему иначе, как после доклада привратника, чтобы предупредить; тогда мы надевали на владыку мантию – посох же висел подле него – и тот человек входил. Таков устав не только у архиереев, но и у настоятелей монастырей, ибо и они никогда не снимают с себя мантии и клобука, даже за столом, и мирянин отнюдь не может видеть их без мантии.

Тут-то мы вступили на путь усилий для перенесения трудов, стояний и бдений, на путь самообуздания, совершенства и благонравия, почтительного страха и молчания. Что касается шуток и смеха, то мы стали им совершенно чужды, ибо коварные Московиты подсматривали и наблюдали за нами и обо всем, что замечали у нас хорошего и дурного, доносили царю и патриарху. Поэтому мы строго следили за собой, не по доброй воле, а по нужде, и против желания вели себя по образу жизни святых. Бог да избавит и освободит нас от них!..

В субботу, 3 февраля, на другой день нашего приезда, прибыл в свои палаты кир Никон, патриарх Московский, после того как он с августа месяца находился в отсутствии в степях и лесах, из боязни чумы. Он поехал потом с царицей к царю в Вязьму, куда тот возвратился из страны Ляхов и где остался, проведя здесь праздники Рождества и Крещения. Долгое его пребывание там имело ту цель, чтобы совершенно исчезли следы моровой язвы в столице, где она продолжалась до Рождества. Мы очень обрадовались приезду патриарха: это была первая приятная весть и радость после забот и большой тоски. Стали приходить одно за другим известия о скором прибытии царя. В пятницу вечером, 9 февраля, возвратилась в свой дворец царица.

В субботу утром, 10 февраля, бояре и войска, по их чинам, приготовились для встречи царя, так как он провел эту ночь в одном из своих дворцов, в 5 верстах от города. В этот день, рано поутру, царь, вставши, прибыл в монастырь во имя св. Андрея Стратилата, что близ города, где слушал молебствие. По выходе его оттуда, загремели все колокола, ибо то место близко к городу. Тогда вышел патриарх в облачении и митре, поддерживаемый и окруженный, по их обычаю, диаконами; перед ним священники в облачениях несли хоругви, кресты и многочисленные иконы; позади него шли архиепископ Рязанский и четыре архимандрита в облачениях и митрах; тут были все городские священники; один из диаконов нес подле него крест на блюде. Все двинулись и встретили царя у Земляного вала. Наш владыка патриарх желал видеть въезд царя, но это было невозможно, пока он не послал испросить разрешения у министра. Мы сели в одной из келий монастыря, где проживали, и смотрели тайно на торжественное шествие и толпу из окон, выходящих на царскую (главную) улицу. Городские торговцы, купцы и ремесленники вышли для встречи царя с подарками: с хлебом, по их обычаю, с посеребренными и позолоченными иконами, с сороками соболей и позолоченными чашами. Показались в шествии государственные чины и войско. Вот описание их процессии. Сначала несли знамя и подле него два барабана, в которые били; за ним шло войско в три ровных ряда, в ознаменование св. Троицы. Если знамя было белое, то все ратники, за ним следовавшие, были в белом; если синее, то и ратники за ним в синем, и точно также, если оно было красное, зеленое, розовое и всяких других цветов. Порядок был удивительный: все, как пешие, так и конные, двигались в три ряда, в честь св. Троицы. Все знамена были новые, сделанные царем пред отправлением в поход. Эти чудесные, огромные знамена приводят в удивление зрителя своей красотой, исполнением изображений на них и позолотой. Первое знамя имеет изображение Успения Владычицы, ибо великая церковь этого города, она же патриаршая, освящена во имя Успения Богородицы; изображение сделано с двух сторон. Это хоругвь той церкви, и за ней следовали ее ратники. Второе знамя с изображением Нерукотворенного образа, в честь хитона Господа Христа, который находится у них. На прочих знаменах – на одних был написан образ св. Георгия и св. Димитрия и прочих храбрых витязей-мучеников, на других – образ св. Михаила Архангела или херувим с пламенным копьем, или изображение печати царя – двуглавый орел, или военные кони, земные и морские, для украшения, большие и малые кресты и пр. Более всего поражали нас одежда и стройный порядок ратников, которые ровными рядами шли вслед за своим знаменем. Все они, как только увидят икону над дверями церкви или монастыря или крест, снимали свои колпаки, оборачивались к ней и молились, несмотря на ужасный холод, какой был в тот день. Сотники, т. е. юзбаши, с секирами в руках, также шли подле знамени. Таким образом они продолжали двигаться почти до вечера. При приближении царя все они встали в ряд с двух сторон от дворца до Земляного вала города, при этом все колокола в городе гремели, так что земля сотрясалась. Но вот вступили (в Кремль) государственные сановники, затем показались царские заводные лошади, числом 24, на поводу, с седлами, украшенными золотом и драгоценными каменьями, царские сани, обитые алым сукном, с покрывалами, расшитыми золотом, а также кареты со стеклянными дверцами, украшенные серебром и золотом. Появились толпами стрельцы с метлами, выметавшие снег перед царем. Тогда вступил (в Кремль) благополучный царь, одетый в царское одеяние из алого бархата, обложенное по подолу, воротнику и обшлагам золотом и драгоценными каменьями, со шнурами на груди, как обычно бывает на их платьях. Он шел пешком с непокрытою головой; рядом патриарх, беседуя с ним. Впереди и позади него несли иконы и хоругви; не было ни музыки, ни барабанов, ни флейт, ни забав, ни иного подобного, как в обычае у господарей Молдавии и Валахии, но пели певчие. Всего замечательнее было вот что: подойдя к нашему монастырю, царь обернулся к обители монахинь, что в честь Божественного Вознесения, где находятся гробницы всех княгинь; игуменья со всеми монахинями в это время стояла в ожидании; царь на снегу положил три земных поклона пред иконами, что над монастырскими вратами, и сделал поклон головой монахиням, кои отвечали ему тем же и поднесли икону Вознесения и большой черный хлеб, который несли двое; он его поцеловал и пошел с патриархом в великую церковь, где отслушал вечерню, после чего поднялся в свой дворец» (Г. Муркоса: Путеш. Антиох. патриарха Макария, III).

2 ноября 1666 г. прибыли в Москву Паисий папа и патриарх Александрийский и Макарий Антиохийский и после церемониальных встреч «поехали на подворье, где им уготовано стояти, в Афанасьевский монастырь, что подворье Кириллова монастыря».

4 ноября последовал царский прием их в Грановитой Палате, где потом происходило и обычное торжественное столованье.

«С подворья патриархи ехали в санях оба вместе, перед ними шли старцы их да государевы певчие дьяки, пели перед ними».

Надо заметить, что в это время патриархи приехали судить нашего патриарха Никона, по какому поводу происходили соборные и частные заседания и непрерывные сношения патриархов с нашими духовными властями, так что Кирилловское подворье по тесноте помещения оказывалось уже очень неудобным для таких сношений, а потому через три недели 25 ноября патриархам было отведено помещение в палатах, что у Чудова монастыря, куда они в тот день и переехали. Там для собраний духовенства находилась и Крестовая палата, с выходом прямо в церковь Благовещения, где совершилось и низведение Никона с патриаршества.

Когда с преобразованиями Петра весь обиход и богомольный обычай царского двора стал мало-помалу угасать, подвергнувшись прилежному и очень внимательному рассмотрению и разбору неутомимого Преобразователя, Кирилловское старое подворье вселенских патриархов, как и другие подворья стали служить уже новым целям, на них водворялись разного рода новые коллегии или разные лица новой службы государству.

Еще при Петре здесь находим палату главного наблюдателя над иконописным художеством Зарудного. Затем в 1722–1726 гг. здесь же поместилась контора подушной переписи всех церковников, а потом Комерц-контора в палатах над воротами подворья со стороны Большой улицы, при чем под теми палатами, в нижней палате производилась от той конторы мелочная продажа гербовой бумаги. В 1733 г., когда на подворье пребывала уже эта Комерц-контора, из Петербурга от самой Комерц-коллегии последовало требование, чтобы контора нашла у себя место для приезжавшей в то время в Москву Коллегии. Контора отвечала, что на подворье за теснотой и ветхостью палат и места для Коллегии нет, что и сама контора находится в большой опасности, «дабы от худобы палат оные не обвалились и не учинилось бы от того людям убийства». Палаты, конечно, были починены. В 1743 г. Кирилловский архимандрит Вавила, получив место асессора в Московской Синодальной конторе, просил для собственного помещения на подворье вывести оттуда эту Комерц-контору с ее архивом и колодниками. Ответ последовал, что конторе оставаться на своем месте по-прежнему, перевести ее некуда.

В других семи палатах подворья хранились (с 1749 г.) от Комиссариата амуничные вещи; в этих уже ветхих палатах в 1756–1757 гг. было намерение поместить Статс-контору. Но на подворье порозжих семь палат оказались настолько ветхими, что в трех и потолков не было.

Между тем на подворье в особых палатах все-таки проживали: строитель, стряпчий и другие монастырские служители.

Наконец в том же 1765 г. Кирилловское подворье вместе с некоторыми другими продавалось по объявлению в Московских Ведомостях № 15 от Коллегии-Экономии с аукционного торга. Было ли оно кем куплено, об этом сведений не имеем, но при выселении в 1770 г. духовного чина с его старых мест у церкви Константина и Елены на Крутицкое подворье, о Кирилловском по этому случаю уже не упоминается. Однако оба эти подворья и Черкасский дом (князя Черкасского) были совсем разобраны в 1776 г., при чем при разборке одного железа вынуто 196 пудов.

Крутицкое подворье

Теперь перейдем прямо по Спасской улице к Крутицкому подворью, которое по межам отстояло от Кирилловского невступно сажен на двадцать. В этом промежутке между подворьями находился боярский двор, о котором будем говорить после.

История Крутицкого подворья мало известна, потому что это был собственный двор Крутицкого митрополита, почему и именовался «Крутицким митрополичьим двором».

Как частная собственность, этот двор не поминается даже и в XVII ст. ни в каких случаях тогдашней церковной и Царской обрядовой жизни. Крутицкое подворье, по всему вероятию, основалось в то время, когда епископ Сарайский Вассиан (1454–1466) навсегда поселился в Москве, именно на Крутицах, как назывался тот крутой и овражистый берег Москвы-реки. Есть сведение, что еще в конце XIII ст. Московский князь Даниил Александрович повелел первому епископу, собственно Крутицкому, Варлааму, из Греков, освятить церковь на горах у Москвы-реки и что «вероятно с тех пор место сие было подворьем для приезда в Москву Сарайских архиереев».

Так свидетельствует История Росс. Иерархии, I, 234. По-видимому, источником этого сведения послужила небольшая статья о первоначалии и созидании Москвы А. Сумарокова в «Трудолюбивой Пчеле» на 1759 г., с. 48–58.

Статейка вместе с достоверными свидетельствами наполнена, особенно вначале, где говорится о древних временах Москвы, прямым баснословием и произвольными домышлениями, к которым относится и показание автора о первом Крутицком епископе Варлааме, взятое вероятно из сказаний, сочиненных на Крутицах в конце XVII ст., о пустынниках Подоне, Саре, объяснявших титул Крутицких иерархов, Сарайский и Подонский[76]76
  Однако это непроверенное свидетельство заняло свое место в Истории Русской Церкви Макария, V, 303, Филарета, II, 54, по авторитетному указанию Истории Росс. Иерархии, I, 234 (см. Чтения Общ. И. и Др. 1894 г. кн. 3, с. 9, 20–22). Даниил княжил 33 г., скончался в 1303 г., а церковь освящал Варлаам в 29-е лето его княжения, след. в 1299 г.


[Закрыть], о чем говорено выше.

Подворье было расположено правильным продолговатым четырехугольником от востока к западу длиною в 25 саж., шириною 13 саж., в котором жилые и служебные строения занимали место в виде ограды шириною в 3½ саж., так что посредине этой ограды существовал обширный двор, с воротами на Спасскую улицу. Жилое митрополичье здание было в три яруса и заключало в себе Крестовую длиною 12 арш., шириною 9 арш.; Столовую длиною и шириною в 9 арш. и другие жилые покои, которых всех в 1770 г. числилось 12. В связи с Крестовою стояла и митрополичья церковь во имя Благовещения Богородицы, вероятно в юго-восточном углу здания, где при разборке строений под ними были открыты каменные расписные палаты, засыпанные потом для уравнения площади (Гастев план Кремля, № 37).

По свидетельству одной записки, относящейся к 1610 г., Московская служба Крутицкого владыки заключалась в том, что он обязан был каждое воскресенье приезжать с Крутиц в Москву и служить с патриархом церковные службы в Успенском соборе. Так было во времена патриаршества, но еще в 1551 году по правилам святительского суда Крутицкому владыке предоставлялось, если митрополиту не поможется, занимать его место и совершать его суд (А. И., I, 273; II, 422). Поэтому нельзя сомневаться, что Кремлевское Крутицкое подворье уже существовало и в то время, как необходимое помещение для приезда и пребывания Крутицких владык.

Во время смутных дел Бориса Годунова архиепископ Крутицкий Варлаам и митрополит Дионисий навлекли на себя опалу Годунова за то, что обличали перед царем Федором его злодейства против ненавистных ему бояр, князей Шуйских и их единомышленников, и потому вскоре же, в 1586 г., были удалены со своих престолов в заточенье, митрополит в Хутынский, а Крутицкий в Антониев Новгородские монастыри.

После того с учреждением патриаршества Крутицкие епископы с 1589 г. получили сан митрополитов и несомненно стали чаще пребывать на своем Кремлевском подворье. Один из них, Варсонофий, в 1688 г. даже скончался на подворье и был похоронен на Крутицах (Вивл., XI, 334). В отметке о подворье 1765 г. обозначено, что в нем жительство имеет сам Крутицкий преосвященный.

Оба подворья, и Кирилловское и Крутицкое, были упразднены, а потом и совсем разобраны по случаю предположенного к сооружению воображаемого Баженовского дворца. Когда стали очищать Кремль от мешавших плану этого дворца зданий, то коснулись и многих дворов, принадлежавших соборному духовенству, жившему под Кремлевскою горою возле церкви Константина и Елены. Пока шла переписка об отводе ему нового помещения, весь причт перевели временно на Крутицкое и Кирилловское подворья. Это было в 1770 г., а после того в 1776 г. подворья были разобраны и на их месте образовалась обширная площадь.

Между подворьями, как упомянуто, находился боярский двор, который очерчен и на Годуновском плане Кремля, где показано посредине двора большое здание, а в северо-восточном углу двора достаточно обширный сад, занимавший почти четвертую долю двора и примыкавший к ограде на Спасскую улицу, а другой стороной к Кирилловскому подворью. Ворота со двора также выходили на Спасскую улицу. На плане не обозначено, кому принадлежал этот двор. В Годуновское время, конечно, он принадлежал кому-либо из родственников или близких сторонников царя Бориса. В XVII ст. этот двор принадлежал родственникам царя Михаила Федоровича, князьям Черкасским. Первым владельцем двора в это время был двоюродный брат царя Михаила, князь Иван Борисович Черкасский, сын родной тетки царя, Марфы Никитичны, бывшей в замужестве за князем Борисом Камбулатовичем Черкасским, умершим в 1601 г. Может быть, двор и в прежнее время принадлежал ему же, Борису Камбулатовичу, и при Годунове оставался опальным, почему и не обозначен на плане кому-либо принадлежащим. Известно, что Годуновская опала распространилась на весь род Романовых и с их родственниками и рассеяла их по далеким глухим местам, где они немалое время томились в заключении и преждевременно помирали голодной смертью.

Когда Божиим промыслом времена переменились и новоизбранный царь, шествуя к Москве, на свой царский престол, остановился 21 марта 1613 г. до просухи в городе Ярославле, к нему вскоре прибыл туда первым Иван Борисович Черкасский, получивший потом в самый день царского венчания 11 июня первым же из стольников прямо чин боярина. «А идучи в соборную церковь (к коронованию), был государь в Золотой в подписной палате и сел на своем царском месте и пожаловал государь в бояре стольника князя Ивана Борисовича Черкасского».

По всему вероятию, в это время был пожалован ему и упомянутый двор, наверное опустошенный Поляками во время их сиденья в Кремле. Впрочем, есть сведения, что боярин справлял новоселье 3 апреля 1621 г., когда государь пожаловал ему на новоселье хлебец да солонку соли да сорок соболей в 50 рублей. Иван Борисович пользовался большим расположением царя Михаила Фед. На царской свадьбе в 1624 г. он занимал место тысяцкого, главное место в свадебном распорядке, как и в столовых разрядах за царскими столами всегда занимал первенствующее место в среде приглашаемых бояр. На службе государству он управлял Приказом Большой Казны с 1628-го и до своей кончины в 1642 г. апр. 4. По тому времени этот Приказ равнялся министерству финансов. В те же годы он управлял и Иноземским Приказом, а также Казенным Двором, Стрелецким Приказом.