Текст книги "Небесные всадники"

Глава X

В путь отправились по железной дороге – впервые. Ещё в прошлом году добраться в Аспурский замок – летнюю резиденцию – было невозможно. Железные пути Багры были куцыми, строиться стали недавно – два или три года назад, и использовались чаще для перевозки грузов, а не пассажиров. Железная дорога сократила время в пути с недели до трёх дней.

В замкнутом пространстве роскошных вагонов Амирану гораздо чаще приходилось пересекаться с Лейлой. Ему всё ещё было больно думать о ней.

Он почти всё время проводил в своём купе с двумя приятелями из молодых дворян. Сидел у окна, безучастно глядя на то, как быстро, слишком быстро пробегают мимо деревеньки, города и леса. Вспоминал, как проделал этот путь с отцом в тот год, когда ему разрешили провести часть семидневного перехода в седле. Отец, кажется, знал всё о каждой пяди своей земли и охотно делился своими знаниями с сыновьями.

Разве теперь, на такой чудовищной скорости, которую развивает поезд, столько историй расскажешь? Едва ли успеешь разглядеть все те места, что пробегают мимо окон в невнятной, слишком быстрой чехарде. Иногда Амирану хотелось затормозить безжалостный прогресс…

Он с детства любил Аспурский замок. Не такой огромный, как столичное жилище царской семьи, но гораздо более домашний. Не поражающий роскошью, огромными стеклянными окнами, золотыми люстрами и наборными полами из ценнейших пород дерева. Старинный и приземистый. Настоящий.

Амиран был бы здесь счастлив, не натыкайся он периодически на группу придворных дам, развлекавших молодую царицу, упорно желавшую поговорить с ним. Её взгляд пронзал от пят до макушки, как непреходящая, ноющая боль, отдающаяся во всём теле.

– Мне скучно здесь, придумай мне дело, – сказал однажды Амиран, по недавно появившейся традиции пришедший в покои брата после полудня. – Я хочу развеяться.

Он тряхнул мокрой после купания головой, глаза блестели от недавно выигранной партии в ручной мяч. Жара и духота не сказывались на нем: он оставался весел и полон сил, в отличие от своего старшего брата. Исари переносил жару гораздо хуже. Даже здесь, в собственных покоях с системой магического охлаждения и задернутыми шторами, ему было тяжело дышать.

Исари поставил на стеклянный столик расписанную пиалу, полную душистого чая. Сегодня пили чай по-камайнски, с огромным количеством сладостей, большая часть которых для багрийского царя была под запретом. Узнай об этом Этери, она бы быстро навела порядок.

– Отчего бы не отпустить тебя? – задумчиво ответил Исари. – Есть у меня дело для тебя. Поедешь в Злато, будто бы на праздник середины лета, повезёшь кое-что…

– Что именно?

– Мою кровь. Думаешь, просто так у нас в Багре каждый год стабильно высокие урожаи, несмотря на засуху или, наоборот, дожди?

Амиран кивнул. Теперь, зная, кем его брат является на самом деле, он лучше стал понимать жизнь своей страны. И то, почему в багрийской житнице – долине, называемой Злато, всегда отличный урожай, даже если в Камайне, на другом берегу неглубокой реки, он сгнил или засох на корню.

Амиран склонил голову, провёл пальцем по краю своей пиалы и сказал, внезапно меняя тему разговора:

– Знаешь, а я ведь в последнее время много читал.

Исари насмешливо улыбнулся:

– Ты? Читал? Помнится, ни один наставник не мог заставить тебя…

– Ой, хватит, хватит, о мой многомудрый старший брат! Будем считать, что ты выполнил свою воспитательную миссию.

– Не то чтобы особенно удачно… – притворно вздохнул Исари, отламывая кусок лепешки со сладкой начинкой из орехов, сливочного масла, мёда и жареной муки.

– Ну, послушай, пожалуйста, – умоляюще попросил Амиран.

– Прости, – поднял руки в жесте примирения Исари. – Внимательно слушаю. О чем же ты читал?

– О Небесных Всадниках… И теперь мне очень хочется знать, что из этого правда, а что – ложь.

– Хорошо, – кивнул Исари. – Но учти, что я не видел ни одного Всадника, кроме самого себя, так что не всегда могу сказать, где правда, а где ложь. Разве что на себе проверить.

Амиран, набираясь смелости, оглянулся по сторонам. Ему нравилась аскетичность здешних покоев: покрытые штукатуркой стены, простая деревянная мебель без обивки и вычурной резьбы. Здесь, кажется, негде было спрятаться шпионам.

– Расскажи мне о себе. Я ведь всё ещё брожу в потемках.

– Поверь, у меня тоже не светло, как в полдень.

Амиран посмотрел на брата, намекая, что всё равно не отстанет, пока не получит ответы на свои вопросы. Исари провёл рукой по лбу.

– Хорошо, – сказал он. – Что именно тебя интересует?

– Чем ты отличаешься от магов и от людей?

– От магов? В первую очередь, источником силы. Маг, заклинатель, шаман – неважно, берёт магию извне, я создаю силу сам. Но маг может поделиться своей силой с товарищем или отнять чужую, особенно если у силы сходный рисунок: одна стихия, одна школа, похожая специализация. Самые близкие мне магические практики – магия крови и некромантия.

– С магией крови всё понятно: похожий принцип. Маг крови создает магию из себя самого, – кивнул Амиран, узнавший за прошедший месяц о магии больше, чем за всю предыдущую жизнь. – А некромантия?

– О, конечно, речь не идёт о поднятии трупов, – улыбнулся Исари. – Я имею в виду ту часть некромантии, которая не особенно афишируется и учит о соприкосновении с Гранью… Знаешь, когда смотришь на мир глазами Небесного Всадника, картина разительно отличается от обыденной. В детстве я часто просыпался, пугая кормилиц, и сидел у окна, считал столбы, возникавшие над городом ночью.

– Что за столбы?

– Синие, прозрачные, сияющие столбы, уходящие вдаль, в облака. Так я видел смерть… Днем их тоже, разумеется, видно, если постараться. Но я обычно не приглядываюсь.

– Почему? – удивился Амиран, чувствуя, как потеют ладони, а по спине проходит дрожь.

– Потому, что видеть-то смерть я вижу, а предотвратить не могу. Пустая и бесполезная способность, в отличие от многих других. Хотя… Кто знает, может, и ей есть применение, но я его пока не нашёл.

– Об этом я ничего не слышал. И не читал.

– Здесь я знаю не больше твоего. Бесполезные кусочки, не складывающиеся в общую картину – вот и всё, чем я располагаю. Представь себе обучение магии, как обучение музыке, только каждому из учеников чего-то не хватает: инструмента, нот, учителя или музыкального слуха… У магов крови нет учителей, но есть инструмент, музыкальный слух и огромное желание трудиться, да и по соседству живут музыканты, у которых что-то можно подслушать и подсмотреть. У некромантов нет музыкального слуха, но есть усердие. И нотную грамоту они запоминают легко, и учителей у них в достатке. У магов гелиатской школы и эуропейских стихийников есть ноты, но нет музыкального инструмента… Наигрывать простые мелодии или петь может при таком раскладе почти каждый, кто приложит усилия. Но написать музыку или стать толковым исполнителем – только гений.

– А у тебя? Всё есть?

Исари кивнул.

– Всё и даже больше. Я – музыкальный инструмент. И композитор. И певец. И музыка, которую он исполняет.

– Но если ты – музыкальный инструмент, то на тебе можно играть…

Исари перегнулся через стол и взлохматил волосы брата.

– Именно! В этом вся загвоздка. Зачем учиться играть самому, учить ноты, заниматься с учителем, если можно просто заставить другого играть? Ты знаешь, что раньше Небесные Всадники были рабами при храмах?

– Рабами?

– Именно! Удивительно, правда? Парадокс: люди поклонялись собственным рабам, а кое-где это и сейчас происходит. В Тарнийских княжествах точно не менее сотни Всадников томились в подвалах храмов, как томилась наша с тобой прапрабабка.

– Ты хотел бы их освободить?

– Если бы мог, конечно, попытался бы. Если бы мог. Я и так сделал всё, что мог, ещё когда… Неважно, Амиран. Вся сила Казги и её соседей зиждется именно на этом. А когда-то такое положение дел было повсюду – по крайней мере, по эту сторону хребта.

– Покажи! – попросил, а скорее – даже потребовал Амиран. – Покажи мне настоящего себя!

Исари отставил пиалу, которую до сих пор вертел в пальцах и сказал, рассеянно улыбаясь:

– Я рад, что ты обо всём узнал, Амиран. Знаешь, есть такие тайны, которые жгут язык, но о которых не расскажешь и под пытками. Моя из таких.

Он встал, стянул свободную рубашку через голову.

– Я не знаю, куда они пропадают, мои крылья… Вернее, нет – не пропадают, я их чувствую всегда. Не знаю, почему они не видны и не ощущаются. Впрочем, к лучшему: мне неприятно на них смотреть.

Он шевельнул лопатками, и через мгновение спина оказалась скрыта крыльями. Впрочем, выглядели они не лучшим образом: перья тусклые, местами сквозь них просвечивала сероватая, сморщенная кожа и, что самое ужасное, кончиков не было вовсе. Амиран немного разбирался в строении птичьих крыльев – он любил соколиную охоту. Если бы перед ним были крылья ловчей птицы, Амиран сказал бы, что кто-то безжалостно отрубил кончик крыла по запястную кость. Эта мысль вызвала у него бессмысленный и глупый смех: он представил себе Исари топчущимся на насесте…

Исари шевельнул крыльями. Амиран не без любопытства обнаружил, что они сочленяются с верхним внешним краем лопаток, образуя как бы дополнительные плечевые суставы.

– Что тебя насмешило? – спросил Исари. Его голос был полон грусти и тоски.

Амирану стало стыдно за свой смех.

– Извини. Ничего. Кто-то их…

– Изуродовал? Не знаю. Наверное, я таким родился. Калека и по человеческим меркам, и по…

Амирану стало обидно за брата. Кто внушил ему мысль о собственной ущербности? Кто бы ни внушил, многие, в том числе и сам Амиран, поддерживали в Исари это убеждение. Цесаревич вспомнил, на что были похожи их отношения прежде – до соперничества за камайнскую принцессу. Важные государственные дела оттягивали на себя почти всё время царя, а те редкие часы, что он мог позволить себе провести с братом и наследником, доставляли головной боли не меньше: мальчик был смышлёным, но уж очень непоседливым. А не слишком большая разница в возрасте и то, что общаться они начали только после смерти отца, делали пропасть между ними ещё глубже. Амиран называл их общение дрессировкой и знал, что это злое определение известно брату. В этом он видел справедливость. Исари влекло вперёд ощущение утекающего сквозь пальцы времени, он чувствовал себя куклой, механической игрушкой, у которой вот-вот кончится завод, и поторапливал Амирана со взрослением, стремясь передать ему страну. Беда была в том, что Исари не видел в Амиране задатков хорошего правителя.

В Багре любят весёлых королей, царей-рыцарей, воинов… В этом смысле Амиран был идеален: силён и хорош собой, благороден и неглуп. Но сможет ли он править в истинном смысле слова? Или его судьба – блестяще царствовать, пока министры крутят за его спиной страной, как пожелают? Сейчас, когда царствование Амирана больше не было делом решённым (возможно, следующей весной у Исари появится прямой наследник), отношения братьев стали ровнее, конфликт сгладился. Да и то, что Амиран стал поверенным самой главной тайны брата, тоже укрепило их родственные узы.

Амиран осторожно, не желая причинить боли, дотронулся до шрамов в том месте, где должен был быть кончик левого крыла. Крыло шевельнулось, и он отдернул руку.

– Чтобы лишить Всадника возможности летать, нет нужды обрубать ему крылья полностью. Хватит и самых краёв. Так что изображения Багры лгут.

– Ты думаешь, что это её крылья?

– Нет, – покачал головой Исари, внезапно потерявший всякий интерес к разговору. – Это крылья Этери.

– Что можно сделать, Исари? – неожиданно дрогнувшим голосом спросил Амиран. – Чем тебе помочь?

Исари, опустив голову, посмотрел на свои руки, испещрённые тонкими шрамами.

– Ничем, – глухо сказал он, убирая крылья. Так странно: только что были, материальные, живые, и вот их нет. – Ничем ты мне не поможешь. Это тело не предназначено для той силы, сосудом которой оно стало. Ничего не изменилось, Амиран. Я всё ещё умираю.

Он натянул рубашку, уселся на край софы, оперевшись руками о многочисленные подушки, и приподнял плечи.

– Но хоть что-то можно сделать? – не унимался Амиран.

– Разве что перестать быть человеком.

* * *

Багра потребовала, чтобы Иветре явился к ней сразу, едва она разрешилась от бремени. Роды были тяжёлыми, и выглядела она страшно: с прилипшими ко лбу волосами, с полопавшимися капиллярами в глазах. Иветре в который раз подумал, что она старается, как может, пытаясь вызвать в нём отвращение к ней, как к женщине. Должно быть, она всё же думала, что он испытывает к ней некие чувства, и хотела их заглушить… Ей это удалось отлично: спасибо тем моментам, когда она из робкой и скромной девочки превращалась в дикую, жаждущую крови тварь. В такие минуты Иветре как никогда чётко видел её нечеловеческое нутро.

– Иветре, – хрипло сказала она, протягивая к нему руки. От Багры пахло кровью, потом и ещё чем-то, едва уловимым, но опасным. – Посмотри на них и прошу: сделай, что можешь. Я не хочу… не хочу, чтоб за ними шла охота.

Иветре приблизился к колыбели, которую покачивала повитуха – немолодая гатенка, закутанная в ворох платьев и накидок так, что было видно только испуганные глаза. Там было на что посмотреть: в большой плетёной корзине лежали двое младенцев – крепких, будто бы не новорожденных, а немного старше. Их даже не обмыли, лишь укрыли тёплым и тонким одеялом. Иветре резко отпрянул и снова приблизился к корзине: на спине одного из младенцев обнаружились крылья, тонкие и слабые, без перьев, похожие на крылья ощипанного курёнка.

Он присвистнул, удивлённо и слишком радостно: подчинить новорожденного Всадника гораздо легче, чем взрослого, успевшего побывать самодостаточным человеком. Багра всё поняла слишком хорошо и зашипела, теряя человечность почти мгновенно: с посеревшего лица, осунувшегося до состояния обтянутого кожей скелета, сверкали бельма глаз и острые клыки. Крыльев она не выпускала, ну да этого и не требовалось, чтобы продемонстрировать истинные намерения.

– Не смей! – прошипела она, с трудом издавая изменившимся горлом звуки, складывавшиеся в человеческие слова. – Его в рабство… не дам!

Иветре отступил, подняв руки и не отрывая взгляда от бывшей (так давно бывшей) сокурсницы, как опытный дрессировщик не отрывает взгляда от дикого зверя.

– Багра, милая, что ты себе напридумывала?

– Я хочу, чтобы он прожил обычную человеческую жизнь! Чтобы в нём нельзя было признать Всадника.

– Ты предлагаешь обрезать ему крылья?

Багра села на постели.

– Да. Именно об этом я и говорю. Да, – она вытянула вперёд руки, покрутила, разглядывая, как втягиваются назад в пальцы острые когти. – Он не будет счастлив, если ему придётся всю жизнь прятать свою суть.

– Ты ведь не прячешь? – с укором сказал ей Иветре.

– Кто поверит невежественным горцам, что их вождь женат на Небесной Всаднице?

– Не женат, – напомнил ей Иветре, испытывая мелочное желание уколоть побольнее. – Содержит в наложницах.

– Для легенды так даже лучше, – легко отмахнулась Багра, поджимая всё ещё серые губы. – Не о том сейчас речь. О них речь, о моих детях.

– Отрезание крыльев – уж слишком радикальный выход, ты не находишь?

– А что бы ты сделал на моём месте?

Иветре усмехнулся, сел на сундук, стоящий в углу маленькой, тёмной, но очень уютной комнаты, уставился на вышитый Багрой гобелен, вытянул ноги.

– Тебе не понравится.

– И всё же?

Иветре окинул Багру нечитаемым взглядом.

– Ты собираешься беседовать со мной сейчас? В поту и крови?

– У меня нет времени приводить себя в порядок. Через час придёт мой муж, и он не должен видеть ребенка таким.

– Ты ему не доверяешь?

– Я не доверяю никому, – Багра сползла с окровавленного ложа, приблизилась вплотную к Иветре, вцепилась в руки когтями. – И менее всех тебе, Иветре. Принеси мне клятву на крови, что не причинишь зла ни одному моему потомку.

– В таком случае мой совет тебе не пригодится, – усмехнулся Иветре.

– Что за совет?

– Убить маленького Всадника и скрыться. Лучше всего в Эуропе, по ту сторону Хребта: там не молятся и не охотятся на таких, как ты. Там о вас напрочь забыли. Кровь Всадника обманула бы Казгийских ищеек, которые наверняка напали на твой след. Кровь этого ребенка, его смерть, спасла бы тебя.

Багра нахмурилась. Ноги не держали её, она села на лоскутный коврик рядом с сундуком.

– Ты действительно убил бы собственное дитя?

– Да, – честно сказал Иветре. – Да, если бы это помогло мне сбежать и спрятаться. Это я хорошо умею – сбегать. И прятаться. Зря ты себя выдала.

– Что сделано, то сделано. Ты принесёшь мне клятву?

– Я притащил тебя сюда, в горы, потому что снобки-казгийки не сунулись бы сюда, к немытым дикарям.

– Я благодарна тебе, Иветре. Ты принесёшь клятву?

– А ты сделала все, чтобы тобой заинтересовались. Одно дело – невежественные горцы и их сказки про Небесных Всадников, и другое – ты во главе армии.

– Мой муж воюет. А я стою сотни бойцов. К тому же, у меня свой резон: одно дело нападать на невежественного горца и его семью, и совсем другое – на сильного правителя и его потомков.

– В этом есть определённый смысл, – кивнул Иветре.

Багра засмеялась, но рук не отпустила.

– Я долгие годы провела в рабстве, Иветре. Долгие. Одичала и отупела, это правда. Но когда-то мы с тобой вместе учились. И я была в числе лучших учеников, разве нет? Я благодарна тебе, что ты взял заботу обо мне в свои руки, действительно благодарна, и не сержусь, что ты меня использовал… Кто бы отказался от дармовой силы такого уровня? Но теперь мой разум так же ясен, как и прежде. Так ты принесёшь мне клятву?

И Иветре был вынужден поклясться, хоть и в утешение вытребовал с Багры ответную клятву. От неё и от имени всех её потомков, способных к магии крови или, тем паче, Всадников. А потом отрезал младенцу слабо трепещущие крылышки, прижёг места, откуда они росли, и рассеянно наблюдал, как Багра зализывает ожоги и кормит детей грудью.

– Спасибо, – сказала она после продолжительного молчания, прижимая обоих младенцев к груди. – Я бы не смогла лишить его крыльев. Лучше умереть. Но он ведь этого не узнает? Он слишком мал…

Такой и увидел свою возлюбленную гатенский князек. Увидел не тварь, не расчётливое и жестокое существо. Он увидел мать, трепетную и нежную, и, наверное, полюбил её ещё больше, если это возможно. Впрочем, наслаждалась материнством Багра не долго – Небесная Всадница действительно стоила армии. И у неё не было времени кормить и обихаживать младенцев.

Через пятнадцать лет на месте трёх десятков разрозненных княжеств возникло новое государство, признанное всеми его соседями. Его ещё долго лихорадило в попытках обрести свои границы. Да и позже мирные годы были для молодого царства редкостью.

Но царство росло и крепло. Как росли и крепли царевичи.

Царевичи были друг от друга неотличимы – по крайней мере, на взгляд Иветре, никогда не интересовавшегося чужими младенцами. Возможно, у них были разные характеры и привычки, но для него оба сына Багры – и Икар, и Исари, – сливались в одно целое. Никаких особых примет у мальчишек не было, ни намека на шрамы и следы от ожогов на спине одного из них.

Иногда он пытался угадать, кто из них Небесный Всадник, лишенный возможности проявить свое могущество, а кто – удачно присосавшийся к нему маг крови. То, что мальчишки были в симбиозе друг с другом, не вызывало сомнений: они понимали друг друга с полуслова-полувзгляда и часто действовали как единое существо, воплощённое в двух телах.

В идеале именно так и должна выглядеть связь между магом и всадником. Но ушлые люди, и не только казгийские жрицы (когда-то эта практика была широко распространена), научились туманить разум всадников, лишать их воли и использовать невообразимую мощь во благо себе.

Иветре читал много легенд о том, откуда они взялись – почти бессмертные, невообразимо сильные и при этом до смешного наивные, раз уж умудрились попасть в рабство к более слабым. Одна версия пусть и не объясняла всего, но, как ему казалось, была наиболее близка к правде. Он собрал эту версию по крупицам, кускам, выцарапал из древних легенд разных народов, из старых свитков, рассыпающихся не то что от прикосновения – от взгляда, от дуновения воздуха. И он смог восстановить если не истину, то приближение к ней.

Всадники не создавали мир. Они пришли на всё готовое. Те, кто явились сюда – изгои, потерпевшие поражение в битве с кем-то ещё, быть может, более сильным, или многочисленным, или просто более удачливым. Это неважно. Важно, что они закрыли этот кусок мира от какой-то угрозы, именно поэтому океан непреодолим ни по воде, ни по воздуху, а остров Недостигнутый, чьи горы видны с берегов Гелиата, навсегда останется таковым. Возможно, он и вовсе не остров, а материк – кто знает…

Время не шло, время летело, и мальчишки совершено неожиданно выросли настолько, что стали принимать участие в непрекращающейся войне против всех соседей скопом. Выросли настолько, что обзавелись собственными семьями, были ранены, что вызвало появление первой седины в волосах Багры. Оба почти одновременно стали отцами…

Наверняка и умерли бы они в одной битве, если бы не самопожертвование Багры. Багре исполнилось пятьдесят четыре, когда она умерла. Забавно: бессмертные, пока не убьют, существа умирают очень рано…

К тому времени её возлюбленный князёк уже именовался царём, её сыновья – мало похожие на местных жителей, высокие и светлокожие – оба были женаты, старший уже и сам стал отцом.

Багра умерла в бою, как и подобает Небесной Всаднице, защитнице добра… Иветре видел её смерть и принимал в ней особое участие. Как и во всей судьбе этой женщины, слишком сильной и слишком необычной, чтобы жить долго и счастливо.

Очередная стычка между Камайном и Гелиатом быстро разрослась до размеров войны, в центре которой оказалось новорожденное царство. Когда бой закончился, Иветре отбросил подобранный ранее палаш, обернулся и встретился взглядом с Багрой. Она выглядела совершенно обезумевшей. Недавно начавшие седеть волосы растрепались, крылья распластались по земле грязным плащом.

– Икар умирает, – сказала она. – Мой сын. Мой Икар умирает.

Иветре подошёл ближе, отодвинул левое крыло, что бы увидеть, что за ним скрыто. Царевич Икар, считавшийся младшим. На самом деле, старший он или младший, не так легко было понять. Иветре подозревал, что именно он является Всадником. Что-то нечеловеческое проскальзывало в нём иногда – в его взгляде, голосе, повороте головы. Тщательно скрытое от него самого. И огромная, всепоглощающая любовь к небу. Вот он и лежал теперь на земле, и в широко распахнутых, расфокусированных глазах отражалось небо.

Иветре не был близок с царевичами, не знал о них почти ничего, как и они не знали о нём, и всё же видеть сына Багры умирающим было неожиданно неприятно. Почти больно. Может быть, оттого, что рядом горевала Багра?

Чтобы отвлечься, он взял холодную руку умирающего, принялся считать то бешено скачущий, то замирающий пульс. Взглянул на проломленную грудь. Нечеловеческая выживаемость. Любой другой (даже, пожалуй, маг) на месте этого недовсадника был бы давно мёртв. Впрочем, в этом случае повышенная регенерация приводит только к дополнительным страданиям.

– Мы должны ему помочь, – сказал Багра. – Его жена беременна. Как, по-твоему, я посмотрю своей невестке в глаза?

– Чем ты ему поможешь? – раздражённо спросил её Иветре. – У него вместо сердца – мелко рубленное мясо. Как раз на шашлык. Интересно, жареное сердце всадника принесёт силу?

Багра зарычала, бросилась на него, повалила на землю, сдавила горло.

– Я сейчас вырву сердце тебе, отродье! Змей! Вырву, разорву на мелкие куски и заставлю сожрать!

Иветре застыл, ожидая, пока Багра успокоится. Ни один из них не мог причинить вреда другому. В игре, принесённой купцами со Слоновьего полуострова, это называлось патовой ситуацией. Багра успокоилась, снова бросилась к сыну, волоча за собой грязные крылья. Застыла, прикоснувшись лбом к его лбу. Тот молчал. С раздробленной грудной клеткой особо не поговоришь.

Потом Багра сказала:

– Вырвать сердце. Это может стать решением, верно? Не твоё – ты человек и ему не родня. А я? Я подойду?

– Там ведь не только в сердце дело… – осторожно напомнил Иветре. – Грудная клетка раздроблена.

– Ему бы только получить время на регенерацию остального, – воскликнула Багра. – Небо, Иветре, пожалуйста, ты знаешь о нас всё и даже больше.

– Убить тебя собственными руками? – спросил Иветре, нервно усмехаясь. Икар захрипел, глядя неожиданно осмысленно. Похоже, ему тоже не нравилась мысль жить с сердцем матери в груди. Впрочем, у него никто не спрашивал.

Кто-то помогал им перенести Икара с поля боя, кто-то что-то спрашивал: Иветре не обращал внимания, кто и что. Он видел только маячившие перед ним крылья Багры, которые она так и не удосужилась убрать, будто бы наслаждаясь последними мгновениями собственной свободы.

Князёк, то есть уже царёк, ворвался в палатку, стянул с головы помятый шлем с обгорелым султаном из белых павлиньих перьев, встряхнул Иветре, рыкнул как раненый медведь:

– Спасёшь?

– Не могу ничего обещать, – пожал плечами Иветре. – Особенно если ты, царь, сломаешь мне ключицу.

Несчастный отец, наконец, убрал руки. Иветре вздохнул свободнее. Выбора у него не было: либо один труп – Багры, либо два трупа – её и сына и, возможно, третий – его собственный. Князь-то клятвы не давал.

Проводить такие операции, по пересадке сердца и любых других органов, пытались и раньше. Не всегда это увенчивалось успехом. Вернее, нет: это почти никогда не увенчивалось успехом – из сотни выживали хорошо, если двадцать человек. Что интересно, у животных выживаемость была гораздо выше. Именно так и появились первые химеры. Приживались как органы животных той же породы, так и чужеродные элементы. Так появились, к примеру, плотоядные кони.

Иветре рассеянно оглянулся вокруг, подмечая совершенно бесполезные сейчас детали: явившегося второго царевича, растерянно смотрящего на умирающего брата. Что-то невероятно смешное и одновременно трагичное было в его удивлённо заломленной тёмной брови и вопрошающем взгляде. Иветре неожиданно подумал, что мальчишки удивительно похожи на Багру. Гораздо больше, чем он привык считать.

Багра быстро написала несколько строчек, искоса поглядывая на пригорюнившегося мужа. Приготовили место для операции: два стола, застеленные накрахмаленными до хруста белыми простынями, принесли хирургические инструменты, корпию, шовный и перевязочный материал.

Удивительно, но Икар всё ещё был жив. Иветре в глубине души надеялся на то, что тот не доживёт до начала операции, и проблема отпадёт сама собой, но бескрылый Всадник всё ещё держался на этом свете благодаря своей силе и ослиному упрямству. Багра легла на второй стол, выпила макового молочка, закрыла глаза. Царёк, наконец очнулся, удивленно спросил:

– Багра? Что происходит?

Иветре указал на записку.

– Не мешайте, ваше величество.

А сам подумал: «Ну, давай, останови меня. Спаси любимую женщину».

Царек читал, едва заметно шевеля губами. Багра спешила, а потому писала на родном языке – гелиатском. Иветре вдруг как молнией пронзило, когда он вспомнил настоящее имя своей бывшей однокурсницы – Фелиция. Прозвище Багра она получила уже в казгийских храмовых подвалах, перестав быть человеком. Впрочем, какое это имеет значение?

Царёк меж тем трусливо колебался, не зная, чья жизнь должна перевесить на весах, и наконец всё же выбрал: поцеловал возлюбленную в белый высокий лоб, нежно убрал спутанную прядку волос с её лица.

– Спасибо, – шепнул он едва слышно. – За то, что ты даришь ему жизнь второй раз.

Кивнул Иветре, пожал его локоть – руки запечатанный маг уже обработал специальным раствором, очищающим от грязи, и стоял теперь, держа расслабленные ладони на уровне груди.

– Начинаем, – сказал Иветре себе, двум помощникам, Багре и Икару, хотя последние, одурманенные маковым молочком и магическими обезболивающими, его, конечно, не слышали.

Кожа у Багры была всё ещё шелковиста и нежна, грудная клетка легко вскрылась под действием магии и острого скальпеля. Иветре не удержался и нарисовал у неё на лбу её же кровью знак «Ловца душ» – полезную и удобную штуку из весьма интересной эуропейской магической практики.

Ловец душ не давал человеку уйти в ничто, пока он не исполнит самое важное дело в жизни. Иветре нужна была подстраховка: он боялся, что сердце Багры остановится раньше, чем он закончит операцию, и что тогда делать? Перевернутый и дополненный ловец душ, похожий на проткнутую палкой паутину овальной формы, предназначался совсем для других целей – он помогал перенести сознание из одного тела в другое. В былые времена сильные эуропейские маги скакали из одного тела в другое, используя своих учеников – с их же, что интересно, согласия. Сейчас такое запрещено. К тому же это долго и муторно, особенно если хозяин принимающего тела сопротивляется.

Когда Иветре достал сердце из груди Багры, она улыбалась. Она улыбалась, когда Иветре перекладывал её сердце в тело её сына. Лишившись сердца, Небесная всадница прожила ещё восемь минут и умерла в тот миг, когда её сердце забилось в груди сына. Иветре вдруг почувствовал огромную, невосполнимую, бесконечную утрату и заплакал.

Он плакал, зашивая их по очереди – Икара, потом Багру. Вначале он хотел поместить в её грудь остатки сердца Икара, но потом передумал: даже в таком виде часть тела всадника была полна магической силы.

Он наложил на сердце самые сильные чары нетления, какие только сумел со своей куцей магией.

Сорок дней спустя у Икара родилась дочь. Он назвал её Багра, и счастья это имя ей не принесло. Девочка была очень болезненной, слабой, мало и плохо спала и ела. Когда маленькой Багре исполнилось шесть месяцев, она умерла. Этому предшествовал удивительный, мистический сон, приснившийся им четверым: мужу Багры, её сыновьям и Иветре – её преданному и вечному не то другу, не то врагу. Она пришла к ним ночью – молчаливая, лишённая красок фигура в черно-белом платье. И те места, куда ступала её нога или падал взгляд, тоже лишались красок. Она поманила их за собой, и они, каждый в своём сне, пошли вслед за ней.

Смотрели, не в силах ничего изменить, как Багра достаёт из колыбели свою внучку, обнимает, баюкает её, целует и молча плачет. Как лишается красок, истончается детское тельце и наконец рассыпается трухой. Всех четверых мужчин в ту ночь разбудил истошный женский крик: кормилица маленькой княжны подошла к ребёнку и увидела, что маленькая царевна не дышит.

Вначале Иветре испугался, потом обрадовался: кто знает, как действует на Всадников «ловец душ»? Быть может, Багра осталась здесь и ищет подходящее вместилище? Осталось только её дождаться и помочь.