Текст книги "Небесные всадники"

Но, несмотря на это, прожил короткую, как у разумного, жизнь. Каких-то сто тридцать лет. Он умер, попытавшись преодолеть Рассветный хребет, используя только крылья. В своих Садах, разросшихся и дававших ей силы, Смерть вырастила для него горы, которые он так любил. Его звали Икар.

Другие соплеменники Смерти тоже заводили семьи с разумными, наученные, как разбудить в потомстве спящую кровь. Таких полукровок становилось всё больше и больше.

Потом пришла беда, откуда никто не ждал.

Однажды Смерть, прогуливаясь по берегу океана, заметила остров на самом пределе видимости. Это был не тот Остров, на котором они жили после прибытия и куда удалились несогласные жить в симбиозе. Это был новый, неизвестно откуда появившийся кусок земли.

Она поспрашивала друзей и выяснила, что весь Континент окружён неизвестно откуда появившимися островами. И что ушедшие с Континента обживают их, один за другим. Дают им имена в честь драгоценных камней.

Рубиновый, Сапфировый, Изумрудный, Янтарный… всего их обнаружено восемнадцать. И что живущие на них проверяют прочность защищавшей их всех стены. Нет, не стены – купола.

Смерть представила себе, на минуту закрыв глаза, давящее безумие вывернутого наизнанку мира, который окружал их хрупкое прибежище – последний дар победивших и проигравших сородичей, изгнавших несогласных и тем самым спасших их от своей страшной участи. Стоило ли трогать стену? Стоило ли её изучать? Одна трещина – и вырвавшаяся на свободу Бездна придёт сюда…

Пятнадцатью годами позже именно это и случилось. Стена треснула в нескольких местах, совсем незаметно. Её срочно требовалось заделать изнутри, защитить свой новый, гостеприимный дом. Спасти остатки живого мира. Смерть, как и все, легко откликнулась на этот призыв.

Обнимая своих многочисленных потомков, крылатых и нет, прощаясь со жрецами, сказала:

– Помните о нас. Вы должны помнить о нас – все те крохи силы, что дойдут до нас через ваши молитвы сделают стены сильнее. Мы вместе противостоим Бездне.

Они оставляли мир на своих потомков. Таких же неуязвимых, какими были сами, но бывших плотью от плоти этой прекрасной земли. Никто из них назад не вернулся. Зато стена, укреплённая их плотью, их кровью, их разумом и тем, невидимым и неосязаемым, что есть в каждом, что зовётся душой, стала крепче прежнего.

* * *

Этери проснулась ровно через шесть часов, полежала немного с закрытыми глазами, потом всё-таки неимоверным усилием воли подняла себя из теплоты и мягкости постели. В покоях стояла невозможная тишина.

Этери прошла в уборную, сняла через голову широкую рубашку, проверила воду в пузатой медной ванне. Та давно остыла. Княгиня бросила взгляд на колокольчик, лежавший на круглом столике, но решила служанок пока не вызывать. Мыть длинные, густые волосы в одиночку, конечно, неудобно, но ей хотелось как можно дальше оттянуть возвращение в полный проблем мир, скрывавшийся за закрытой дверью её покоев.

Этери подогрела воду заклинанием, опустилась в ароматную от масел, теплую пенную воду, задержав дыхание, нырнула на мгновение на дно ванны. Вынырнув, откинула голову на мягкий, обшитый водостойкой тканью подголовник.

Вспомнила, как им рассказывали в монастыре о мысленном эксперименте одного мага: если поместить человека в закрытое помещение, которое невозможно разрушить никаким образом, мир за его пределами будет для человека одновременно существовать и не существовать. Он может быть разрушен, но человек этого не узнает, пока не откроет дверь.

Этери сейчас чувствовала себя именно таким человеком. И поняла, что это искусственное отдаление от мира, продолжающего жить по своим законам за плотно задернутыми шторами и закрытыми дверями, не для неё.

И всё же она, не торопясь, высушила волосы. Не магией – полотенцем, от магии волосы становятся сухими и ломкими. Позвонила в колокольчик, вызывая служанок. Маленький магический кристалл, спрятанный в языке посеребренного колокольчика, передал сигнал на колокол, в приёмную, где и сидели горничные в ожидании вызова.

На зов пришла Ия, молодая, улыбчивая девушка, гатенка, как и почти все в окружении княгини. Поклонившись, взялась за гребень.

– Что там, Ия? Все спокойно? – спросила Этери, нанося на лицо питательный крем. Слуги иногда оказывались более осведомленными, чем от них ожидают. Девушка всплеснула руками.

– Ах, ваша светлость! Счастье-то какое! Её величество разрешилась от бремени. Двое прекрасных детей, ваша светлость! Мальчик и девочка! Мне об этом сказала служанка царицы, Шушаник, рыжая такая, и зубы как у белки, а той – одна из повитух, которая приходится Шушаник двоюродной тёткой.

Этери улыбнулась.

– Спасибо за хорошую новость, Ия.

– Что с волосами делать, Ваша Светлость? Быть может, как-то по-особому уложить? Послать за цирюльником?

– С причёской не мудри, просто заплети косу.

Та кивнула, проводя гребнем по волосам.

– Чудесные волосы у вас, ваша светлость. Как шёлк.

Этери провела рукой по волосам, длинным и ухоженным, спускавшимся почти до колен.

– Что ещё слышно? Что Его Величество?

– Вокруг его покоев тишина, ваша светлость. Однако двоюродный брат вашей светлости прислал вам час назад записку. Прикажете принести?

Этери кивнула.

Ия как раз закончила с плетением косы, и, поклонившись, покинула комнату, но быстро вернулась. Этери подошла к окну, откинула бархатную штору и зажмурилась от яркого света – совсем забыла, что уже давно день. В записке было всего два слова:

«Всё получилось».

Этери почувствовала, что на глаза наворачиваются слёзы. Мир за стенами её покоев был цел.

* * *

Лейла встретила Этери несколько рассеянной улыбкой, отложила книгу, которую читала. Княгиня скользнула по названию взглядом. Что-то на камайнском, история о влюбленных, которых разлучила и воссоединила судьба. Этери присела на край постели, взяла руки Лейлы в свои.

– Милая моя, поздравляю от всей души.

Лейла улыбнулась.

– Близнецы, представляешь? Я и подумать не могла. Такие слабенькие, маленькие. Даже не плакали – пищали… Лекари сказали, что они чудом выжили. Но оба совершенно здоровы. Здесь женщины кормят грудью? Или можно взять кормилиц?

– Как ты пожелаешь, Лейла.

– А Исари мать кормила грудью? А Амирана?

– Исари, насколько я знаю, нет. Его мать ведь была нездорова, принимала большое количество снадобий, и некоторые из них были опасны для ребенка, попади они к нему с молоком. Самые опасные она не принимала всю беременность и запустила болезнь…

Лейла вздохнула.

– Это так печально – ведь получается, что она рисковала жизнью ради своего дитяти.

– Ей нельзя было иметь детей, – вздохнула Этери. – Я её плохо помню – нам с Исари было лет по шесть, когда она ушла… Но царица Юстиния была ужасно упряма, и Исари весь в неё. А вот Амирана кормили. И, насколько я знаю, очень долго, почти до трёх лет, пока его матушка не смазала груди жгучим перцем, чтоб отучить его…

Лейла не мгновение отвернулась, потом спросила, так же глядя в сторону:

– Я хотела бы увидеться с матерью Амирана. Это возможно?

Этери пожала плечами.

– Царица Тинатин ведёт затворнический образ жизни. Но она вольна приехать сюда в любое время. Напиши ей.

Лейла кивнула.

– Я ведь так и не была на его могиле. Лекари не пускали. Но теперь-то можно?

Этери внимательно посмотрела на Лейлу, не отпуская её рук, и вдруг понимание пронзило её, как молния: Лейла умерла вместе с Амираном. Та Лейла, что могла быть счастлива, любима и могла любить, умерла. Нет её больше. Как нет, наверное, царицы Тинатин после смерти царя, как могло бы не быть самой Этери, если бы Исари умер. То, как она говорила, и то, как она смотрела и улыбалась – всё намекало, что Лейла только и думает о конце своего земного пути.

«Любовь опаснее войны», – говорили в Гатене. И были правы. Надо приказать прислуге следить за Лейлой повнимательнее. Мало ли что может прийти ей в голову.

– Это нужно спросить у лекарей, когда тебе разрешат вставать с постели.

– Хорошо, – покладисто ответила Лейла. – Я имею право давать имена детям?

Этери рассмеялась.

– О, пока рано, дорогая! Имя не даётся до трёх месяцев, пока дети не проявят себя.

– Не проявят?

– Пока не станет виден их характер и склонности, хоть немного. Конечно, можно не давать имя и дольше, но это не очень удобно. У нас в Багре так. А в Камайне?

– Там всё решает глава семьи.

– Я думаю, с Исари ты легко сможешь договориться. Желательно, конечно, чтобы имена были традиционно багрийскими. И уж точно не камайнскими и не гелиатскими.

– Я бы хотела назвать мальчика Амираном, – шепнула Лейла.

Этери крепко обняла её, поцеловала в висок.

– Ты уверена? Не будешь ли ты видеть в сыне погибшую любовь?

Лейла отстранилась.

– Можно подумать, я и так этого не делаю. Я что-то устала, Этери, прости.

Этери встала, положила на комод корзинку с традиционными дарами для родильницы: флакончики с ароматными маслами, отрез шёлка, вышитые распашонки и вязаные носочки.

– Отдыхай, дорогая, набирайся сил.

В детской было довольно шумно, потому что там туда-сюда сновали лекари и повитухи, устраивая новорожденных цесаревну и цесаревича, – таких трогательных, маленьких и тощеньких. Их поместили в специальные колыбели, подогретые изнутри. Матрасики в колыбелях были наполнены тёплой водой, имитирующей теплоту и мерное покачивание материнского лона – ведь дети ещё два месяца должны были в нём пребывать.

У девочки – рыжий пушок на головке. У мальчика – сурово поджатые губки. Этери не видела Амирана младенцем, но этот маленький царевич был чем-то неуловимо похож на своего безвременно погибшего дядю. Этери села меж двумя прозрачными коробами, тёплыми и защищенными, как материнское лоно, негромко запела колыбельную на гатенском наречии – ту, что пела ей когда-то кормилица:

 
Мать вам – солнце. Отец – месяц.
А вы – звёзды в синем небе.
Будет путь ваш долог, весел.
Млечный путь – ваш светлый жребий…
 

Вспомнилась грустная сказка, в которой эту колыбельную пела своим детям покинутая царевичем-Месяцем, царевна-Солнце. И то, как сказка кончалась:

 
Дети Месяца и Солнца, ваша мать смыкает веки.
Вы путём своим идите, вся любовь моя в напеве:
Здесь я остаюсь навеки.
Умер милый мой царевич…
 

Конечно, дети-звёзды отыскали отца-Месяца, спасли и вернули к матери… Хорошая сказка. Этери ещё раз улыбнулась детям Исари и сказала, серьёзно и нежно:

– Растите, цыплятки.

И собиралась уже выйти из комнаты, как вдруг дверь распахнулась, и в комнату влетела одна из служанок Лейлы. Она упала на колени перед Этери, заскользив по гладкому полу.

– Ваша светлость, – в отчаянии заламывая руки, воскликнула она. – Её величество не дышит.

Этери подскочила с низкого мягкого стула, отпихнула его ногой, чуть не запуталась в широкой юбке.

– Не дышит? Что значит «не дышит»?

Этери мерила широкими шагами покои, отведённые Икару. Сам Икар возлежал на постели, поверх узорчатого покрывала, и рассеяно водил пальцем по набивному рисунку, очерчивая лепестки цветов.

– Кто, – прохрипела она, на мгновение останавливаясь. – Кто посмел меня ослушаться и доложить царю…

– Жрица, находившаяся при Лейле. Уж не знаю, чего эта госпожа добивалась на самом деле: правда ли, что она всего лишь считала, что супруг должен узнавать такие новости первым или нет… Но дел она натворила знатно.

– Как он?

– Теперь спит. Откуда, скажи на милость, у него столько сил?

Этери упала, наконец, в первое подвернувшееся кресло, закрыла лицо руками, вспоминая страшную картину, увиденную несколько часов назад. Исари рвался из комнаты с равнодушным, застывшим выражением лица.

– Я должен быть с ней. Я должен быть с ней. Запомнить… Лицо. Это важно.

– Тебе сейчас важно только одно, – не согласилась Этери. – Отдыхать и набираться сил.

Он посмотрел на неё лишёнными красок, выцветшими до бельм глазами.

– Я испортил ей жизнь, испортить ещё и смерть?

Этери беспомощно оглянулась, взглянув на Икара. Он, конечно, был пониже Исари, но крепок и силён.

– Поможешь?

Икар демонстративно сложил руки на груди.

– Помогать пациенту убивать себя? Ну уж нет! Неделя покоя, и точка.

Исари медленно обернулся к нему, держась за грудь.

– Ну, попробуй меня заставить.

Икар усмехнулся.

– Легко, друг мой.

Он резко взмахнул руками, распыляя спрятанный в рукавах белый порошок. Этери несколько раз чихнула, и мир перед ней померк. Очнулась она уже в покоях Икара.

– Одного я не понимаю, – сказал Икар, рассеянно потирая бровь. – Почему ты постоянно ему потакаешь? Давно можно было отучить его от подобных подвигов.

Этери печально вздохнула.

– Можно, конечно. Дать набить шишки, свалиться пару раз в коридоре. Да, наверное, одного раза хватило бы: он хоть и упрям, но не дурак. Конечно, это было бы очень хорошо и удобно, и избавило бы нас всех от многих проблем, но…

Этери замолкла, не зная, как облечь мысли в слова. Затем продолжила, по привычке доставая из поясной сумки свой вечный шарф:

– Иногда он становится похож на механическую куклу, Икар. Не знаю, как это объяснить. Это не спектакли и не капризы – он действительно считает, что должен встать и идти. Игнорируя и здравый смысл, и сигналы своего тела.

– В Гелиате он так себя себя не вёл. А почему? Потому, что рядом не торчал никто, готовый выполнить любой самоубийственный каприз.

– Ты не понимаешь, о чем говоришь!

– Конечно, куда мне! – хмыкнул Икар. – Я ведь, слава Небесным Всадникам, не связан никакими мистическими узами с царём. Просто надеюсь сорвать повязку с твоих глаз.

– Не беспокойся, – ответила Этери. – Повязка давно сорвана.

Этери прекрасно понимала, что Икар прав, более чем прав. Давно стоило показать Исари, как самоубийственно и разрушительно его поведение. Но и раньше она не могла этого сделать, а теперь и подавно. Раньше – просто из сочувствия и желания показать ему, что есть люди, для которых он в первую очередь человек, а потом правитель. Что он кому-то важен со всеми своими несовершенствами. Раньше все его капризы казались Этери проявлением некой детскости, подавленного и странного желания, чтобы его пожалели и поддержали. И она старательно поддерживала просто из любви, не вдаваясь в размышления.

Теперь, увидев, с чем ему приходилось всю жизнь бороться, она нашла в этом разрушительном поведении более глубинный смысл. Не человеком в первую очередь, а потом правителем хотел чувствовать себя Исари. Он хотел чувствовать себя просто человеком.

* * *

На следующий день стала известна причина смерти Лейлы. Она приняла яд, спрятанный в корешке той самой книги, которую прислала для Лейлы её подруга Валида. Яд описывался в самом романе, довольно подробно.

Все вещи Лейлы перевернули, перетрясли каждое платье, вывернули каждую сумку, открыли каждую баночку с духами и маслами.

– Одна капля принесёт полный блаженства сон, – прочёл вызванный толмач отрывок из книги, где этот яд продал девушке, Эсмире, разлученной с возлюбленным Миджуном, хитрый аптекарь. – Две – сон долгий, похожий на смерть. Три – смерть истинную и спокойную.

Дура Валида не пожалела – капнула подруге пять капель, та три выпила, осталось две. Сон, похожий на смерть, длился от суток до трёх, как объяснили вызванные алхимики. Этери надеялась, что, быть может, там было всего четыре капли, как в романе: две для Миджуна и две для Эсмиры. Или Лейла случайно пролила одну каплю, если алхимики правы, и это стандартный флакон на пять капель…

И потому Этери, презрев все традиции похорон, приказала держать тело Лейлы в прохладной комнате и внимательно следить за тем, подаёт ли признаки жизни царица.

На пятый день Этери сдалась. Лейла не спала. Она была мертва. Об этом уже давно прямо и косвенно намекали ей лекари. Никакой надежды. Этери шла вслед за гробом, поддерживая плачущую Тинатин, оскальзываясь в липкой грязи, в которую превратился, совершенно неожиданно для неё, снег.

В Багру пришла робкая и слякотная, холодная весна.

Исари всё же понемногу оживал. Разумеется, он не стал сильным и здоровым сразу же после того, как получил в своё распоряжение механическое сердце, гонявшее по телу кровь без перебоев. Но теперь мучившие его годами слабость и одышка ушли в прошлое, заработала, благодаря упражнениям и массажу, почти отнявшаяся после удара левая рука.

Он лежал ночами, уставившись в потолок, положив руку на перебинтованную грудь – на то место, под которым заживал треугольный шрам. Там, где Икар вскрывал ребра, удалял их части, заменяя высокопрочным и легким металлом, к которым и крепилось искусственное сердце. Ведь оно было почти в два раза тяжелее, чем из плоти и крови, несмотря на то, что сделано было из самых лёгких материалов, какие только Икар смог найти.

Тук. Тук. Тук. Тук. Ровно семьдесят два удара в минуту. Не больше и не меньше. Что бы ни чувствовал теперь Исари – радость или горе, сердце его оставалось спокойным. Этот шум, издаваемый насосом, работавшим в груди, был бы невыносим, если бы не предусмотрительность Икара и созданный им «заглушитель» звука, висевший теперь на шее, на простом ремешке. Заглушитель был выполнен в форме изящного ключа с обилием завитушек и кристаллом в центре. Его появление избавило Исари от необходимости носить соответствующие его высокому статусу драгоценности: взаимодействие металлов могло плохо сказаться на работе мехомагического сердца.

Икар преподнёс его, по обыкновению ухмыляясь:

– Ключ от вашего сердца, государь! – и добавил: – А интересно получается: я принял бы ваше сердце за женское, если бы увидел его отдельно. Казалось бы, мелкие отличия, но они есть…

Икар… По природе своей одиночка, пренебрежительно относящийся к любой власти, называющий себя подданным багрийской короны, чтобы позлить магов, и говорящий, что он в первую очередь маг, чтоб позлить багрийцев и камайнцев, он был невероятно ценен для проведения задуманных Исари перемен.

Пусть сам Исари их и не увидит, пусть. Но мир, хочет он того, или нет, мир вынужден будет меняться. Он и так, конечно, меняется: становится в чём-то лучше, в чём-то хуже… И Исари льстил себя надеждой, что поможет миру стать лучше. Хоть немного. Не в этом ли состоит цель жизни любого разумного существа? Осталась одна, самая важная битва. И на неё Исари, благодаря стараниям Икара, пойдёт своими ногами.

Икар называл себя другом Исари и, в какой-то степени, им действительно являлся, исполняя те деликатные и незаконные, иногда противоречащие любым нравственным устоям поручения, без которых невозможно править страной и невозможно было сделать то, что Исари уже почти сделал: очистить мир от «магов-поглотителей», питавшихся силой таких же, как они сами. Пиявок, являвшихся духовными последователями жрецов, превративших Небесных Всадников в рабов.

Исари со стоном, держась за грудь, повернулся со спины на левый бок. Спал он, больше по привычке, полусидя, иначе начинал чувствовать удушье. Теперь к страху перед отсутствием воздуха добавилась неприятная тяжесть в груди. Иногда ему казалось, что он чувствует холод внутри своего тела, в том месте, где металлическое сердце крепится к усиленным металлом рёбрам. Разумеется, это было фантомное ощущение. Сродни боли в оторванной конечности. Но от этого оно не становилось менее неприятным. Исари закрыл глаза, уговаривая себя уснуть, но мысли продолжали беспорядочно роиться в голове.

Исари убил рабов казгийских жриц, послав записки, написанные на языке, который никто, кроме самих Всадников, разобрать не в силах. Разумеется, казгийские ведьмы могли разобрать написанное по буквам, кое-как соединить в слова, но всё многообразие смыслов было от них скрыто. Чтобы понять Всадника, нужно самому им быть. Их язык был частью их самих, их душ, тесно сплетён с разумом и магией.

Потеряв свой источник силы, казгийские жрицы были в отчаянии. Веками они варились в собственном соку, бессмертные и неуязвимые… и враз лишиться бессмертия и неуязвимости было для них очень тяжело. В отчаянии они бросались искать новые источники и попадали в ловушки.

Когда благодаря Этери была уничтожена Колокол, старейшая из жриц, Исари вздохнул спокойно. Он был счастлив, когда узнал о смерти своего врага и союзника – слуги, метящего на место господина, мага-отступника Иветре. И окрылённый этой победой, уверенный в своём превосходстве, он высокомерно пропустил ответный ход. И лишился своего наследника, своей надежды на то, что страна попадёт в хорошие руки…

Амиран. Стать причиной его нелепой и глупой смерти было больнее всего. Исари не тешил себя иллюзиями: он не безгрешен, его планы не идеальны, на кону – жизнь и смерть. Исари надеялся, что его собственная и тех, кому он платил за риск умереть. Кому-то деньгами, кому-то кровью, не разглашая, конечно, источника, из которого эта кровь получена. А вместо этого из-за его ошибки за исполнение его грандиозных планов заплатили собой ни в чём не повинные юноша и девушка…

Ну, что же. Осталось ещё совсем немного. Лишь напомнить миру о том, что Небесные Всадники существовали. Вернуть веру в них. Свечи не должны гаснуть в храмах, и молитвы должны возноситься к небесам. К пустым небесам. Ибо тем, к кому обращены их молитвы, не до наслаждения вечностью и не до вкушения мёда в Вечных садах.

Они – камни в стенах, отделяющих мир живых от мира мертвых. От мира, в котором бывшее чистым, нёсшее благо превратилось в безусловное зло. Там, за пределами купола, которым накрыт их континент, отравлены воздух и земля; там, среди обломков иной цивилизации бродят чудовища, бывшие когда-то душами и телами людей.

И если этот мир хочет существовать, он не должен забывать, благодаря кому он существует. Он не должен забывать своих спасителей. Всадники – камни стен, прикрывающих мир от смертельных ветров. Вера в них – раствор, скрепляющий камни, не пропускающий мелкие сквозняки.

Исари сел в постели, поняв, что уснуть не удастся, а ведь после операции он, наконец, стал нормально спать. Разум, не одурманенный многочисленными лекарствами, стал посылать ему сны, чего не было, наверное, со времени смерти отца. Он выпил воды, покрутил в руках серебряный кубок, на котором гнались за оленем охотничьи собаки, встал, накинув халат. От каменного пола и стен тянуло холодом, несмотря на то, что наступила уже весна. Подошёл к столику, на котором лежала оставленная с вечера книга. Те самые записки Войны – первое, что было им прочитано на языке Всадников.

Войну можно было назвать лидером, если такое определение подходит для народа, давно уже не нуждавшегося в правительстве. Они слишком редко преступали законы, чтоб им нужен был орган власти, способный наказать или поощрить. И они слишком давно не воевали, чтобы нуждаться в командирах.

И всё же особенные, наделённые некими качествами люди, хотят они того или нет, всегда чуть впереди. Конечно, в авангарде также часто попадаются и подонки, и властолюбцы, но их среди Всадников было слишком мало…

Исари провёл рукой по книге, множество раз переплетённой заново. Хотел бы он жить в те времена? Строить новый мир – справедливый, прекрасный, правильный? А потом уйти, потому что мир нуждается в защите. Или остался бы, родись он и тогда полукровкой, потому что люди нуждаются в присмотре, и попал бы в рабство… Каково было им, безупречным и всемогущим, поднять руку на тех, кого они защищали?

Исари опустился в кресло, мельком взглянул в окно: светало. Стоящий на столе магический светильник загорелся ярче, отзываясь на движение рядом с ним. Царь открыл книгу и с недоумением и непониманием уставился на знакомые буквы, открывавшие ему тайны того, исчезнувшего мира.

И замер. Потому что с потрёпанных, пожелтевших страниц ехидно улыбалась вязь округлых нечитаемых закорючек, которые и буквами-то не назовёшь. И в это мгновение он понял, что его беспокоило всё это время, и на что, раздавленный смертью Лейлы, привыкающий жить с искусственным сердцем, он не обращал внимания: Исари не чувствовал больше крыльев. Не было больше привычной боли, не было больше крыльев. Не было…

* * *

Первые, нежно-зелёные листья уже появились на ветках деревьев, когда ко двору прибыл Салахад. Он, едва умывшись с дороги, пошёл посмотреть на своих племянника и племянницу. Маленькая Лали спала, вцепившись крохотными пальцами в пеленку, Амиран беззубо улыбался, глядя дальнозоркими еще глазами на яркие шары, подвешенные над колыбелькой.

– Хороши, – шёпотом сказал Салахад, обращаясь к Этери, с улыбкой глядевшей на детей. – Мальчик крепкий, сразу видно, хоть и недоношенный. Если бы сестра разродилась от бремени вовремя, они бы только что родились, верно?

– Верно, – кивнула Этери.

– Девочке быть настоящей красавицей. Когда можно будет её забрать?

– Забрать? – непонимающе пробормотала Этери. И очнувшись, едва не закричала: – Что значит «забрать», ваше высочество?

– Лейла ведь умерла родами? Разве нет? Родив двоих разнополых детей?

Этери кивнула. Весть о самоубийстве багрийской царицы решено было замалчивать как можно более тщательно.

– Разве убитой горем семье умершей не положено утешение? Ведь детей двое. Один отцу, другой – вместо погибшей дочери.

– Исари никогда не согласится, – сказала Этери, делая шаг назад и закрывая собой люльку со спящей царевной. Лишиться Лали? Лишиться возможности смотреть в её синие глаза по утрам, разговаривать с ней?

– Разве это не риск, – вкрадчиво спросил Салахад, – воспитывать рядом детей, имеющих равные права на престол? Рожденных в один день. Не будет ли это потом поводом для смуты?

– Его величество сам решит, кого назвать своим наследником.

– Всегда найдутся те, кто сможет предложить второму кандидату исправить неверный отцовский выбор.

– А вот это, – ответила Этери, – внутреннее дело багрийской короны. Спасибо за участливое отношение, ваше высочество. Но это уже наше дело.

* * *

Исари неофициально встретился со своим родственником во время утренней прогулки в саду. Он всё ещё считался больным, каждый день его прослушивали и простукивали полдесятка лекарей, без энтузиазма отнесшихся к новаторскому способу лечения, который избрал царь.

Мехомагическое сердце вызывало у них страх и трепет. А ну как остановятся шестерёнки, пусть на одно мгновение… И что же? Верная смерть. Сердце из плоти и крови, пусть негодное, пусть больное, казалось им более надёжным.

Исари же, обрётший способность без труда подниматься по лестнице и гулять, не чувствуя, как подгибаются от слабости колени, был с ними совершенно не согласен. Он всё ещё был бледен и худ, неулыбчив и задумчив, и чёрно-серое траурное одеяние только подчеркивало всё это.

– Вы были в фамильной усыпальнице, высокородный брат мой Салахад? – спросил Исари, всё же опускаясь на садовую скамью и предлагая Салахаду сесть рядом.

– Вы посадили у могилы Лейлы розы. Тяжело выращивать розы под землей.

– Она этого достойна. Светлая и чистая, любящая яркие вещи. Пусть и теперь её окружают яркие цветы.

Вокруг усыпальницы Лейлы были установлены ящики с землёй, и из них карабкались по деревянным шпалерам юные плети вьющихся роз. К потолку, увешанному магическими шарами, дающими свет, похожий на солнечный. Надгробие было выполнено из алкисского мрамора, и Лейла лежала, свежая и нежная, как полураспустившийся бутон. Она чуть повернула голову и смотрела сквозь полуопущенные ресницы на гробницу, в которой покоился Амиран.

На ней надето было красно-золотое платье, до странности гармонирующее с тем, как одет Амиран. Будто бы в каменных гробах, стоявших рядом, на расстоянии двух вытянутых рук, покоятся жених и невеста…

– Красивые – красивой, верно? – грустно улыбнулся Салахад.

– Именно так, – ответил Исари.

Салахад усмехнулся, отворачивая лицо и делая вид, будто любуется статуей в конце дорожки. Мраморная дева с длинными косами, в полупрозрачном платье плела венок. Невысокий, длиннорукий садовник, похожий на паука-сенокосца в своем тёмном рабочем костюме, копался среди закутанных ещё от холода кустов, удобряя и проверяя, всё ли в порядке.

– Как вы назвали дочь?

– Лали. Более похожего на имя Лейла среди багрийских не нашлось. И нет, я не сделаю того, о чем вы приехали договариваться. У меня есть двое детей, двое и останется.

Салахад поднялся со скамейки.

– Вы получили наследника. Девочка представляет для вас опасность.

– Нет, Салахад. Нет. Я не собираюсь разбрасываться ни сыновьями, ни дочерьми, как это принято в Камайне.

Салахад сжал кулаки.

– Это оскорбление, ваше величество! Мы с вами ровня, и вы более не калека, а значит, должны отвечать за свои слова!

Исари выпрямился, сидя на скамье, сложил руки на груди и насмешливо протянул:

– Очень интересно. Вначале вы пытаетесь лишить меня дочери, а теперь – жизни? Вам ведь известно, что я не владею никаким оружием?

– Кроме ядовитого языка?

– Это уже переходит все границы, принц Салахад! Прочь из моего дома, прочь из моей страны! У вас две недели для того, что бы покинуть Багру!

– Вы лишили меня сестры, и хотите лишить еще и племянников? Ничего у вас не выйдет!

Распалив сам себя, Салахад не смог вовремя остановится и сделал шаг вперед, хватая царя за ворот черного кафтана. Тот мотнул головой, стараясь высвободиться и кликнуть стражу.

– Она была права: я предал её, оставил не человеку даже – пустой оболочке с железным сердцем. И вы погубили её…

Исари попытался разжать руки, но силы были неравны. В спину Салахада неожиданно ударила струя ледяной воды. Он вздрогнул и обернулся, разжав стальную хватку. Исари упал на колени, держась попеременно то за горло, то за грудь. Салахад вдруг смешался, пробормотал:

– Извините, – и быстрым шагом направился к основному зданию дворца.

Исари откинул голову на ножку скамейкив виде львиной лапы.

– Я думал, – произнес он задумчиво, вытирая облитое холодной водой лицо, – эта война начнётся чуть позже и по другим, менее возвышенным причинам.

К нему подбежал мальчишка-садовник, наклонился, протягивая руку.

– Вы в порядке, ваше величество? Вставайте, земля сырая, снег только недавно сошёл.

Исари принял протянутую руку.

– Лихо ты нас водой окатил – молодец, не растерялся. Как тебя зовут?

Мальчишка низко поклонился.

– Ваше величество, мне работать надо… кликнуть кого?

Исари положил руку на плечо мальчишки.

– Не трудись прятать лицо, Аче. Лицедей из тебя не вышел.

Аче, открыв, наконец, лицо, снова поклонился.

– Я должен искупить свою вину. Она неискупаема, но всё же…

Царь убрал руку с его плеча, покачал головой.

– Возвращайся в Гатену, Аче. Живи. Ты мне дорог, как память о нём. Но видеть тебя я не могу.

И пошёл в сторону дворца такими широкими и быстрыми шагами, какими не мог ходить никогда раньше.

* * *

Его Величество ворвался в свой кабинет через дверь для посетителей. Секретари повскакивали со своих мест, как испуганные птицы. Исари кивнул им и прошёл из приёмной в кабинет, оставляя за собой следы грязных сапог.