Текст книги "Небесные всадники"

Одежда эта была проста и по-своему изысканна. Она скрывала тело полностью, защищая от палящего солнца и песчаных бурь. Широкий плащ, носивший название «аннатыры» («крылья» в переводе с наречия маджитов), был выкрашен в два цвета пустыни: ярко-синий и золотисто-коричневый. Краски – охра и индиго – наносились на ткань без использования воды. Сухой порошок долго и тяжело втирался в ткань. Вода для маджитов была слишком драгоценна, чтобы использовать её для украшения одежды.

Камайнцы часто расплачивались с маджитами именно водой за шкуры и яд песчаных драконов – трёхметровых ящериц, хищных и ядовитых, с удивительно нежным мясом. Из кожи шили обувь, перчатки, ремни, кошельки.

Под плащ надевается длинная рубашка – танабея, свободные шальвары, и те самые сапоги из драконьей шкуры. Песчаные драконы очень ядовиты, и при этом достаточно крупны, чтоб посчитать человека хорошей добычей. Однако они плохо видят, и с помощью сапог из кожи сородичей их легко можно обмануть – по запаху, остающемуся на изделии, они могут принять человека за своего.

Говорят, когда-то здесь, в пустыне, жили и настоящие люди-змеи. И что первый император Гелиата, Искандер Завоеватель, был женат на последней из них… Легенда, конечно, пустые сказки.

Пустынные лошади легко несли седоков на своей спине. Камайнцы, не использующие магоконструктов в повседневной жизни, лишь воюющие на них, выводят свои породы долгим и кропотливым трудом. Маджитские кони были созданы специально для пустыни, они улучшались понемногу с каждым поколением, на протяжении тысячи лет.

– Лебеди пустыни, – восхищённо сказал про них Амиран, поглаживая густую гриву и низко посаженные, открытые ноздри, любуясь смелым взглядом больших карих глаз. – Вот чего точно не хватает магоконструктам, так это разума в глазах. Магическая пелена послушания лишает наездника связи с его конём.

– Но ты продолжаешь использовать пегасов и единорогов, – заметил Салахад, осматривая очень прочные копыта своего коня.

– Что делать? – пожал плечами Амиран. – Это всё равно, что пользоваться самоходом или поездом… Иногда удобнее. Ничего не поделать. Прогресс не остановим, он движется вперед, как тот самый поезд. И либо ты бежишь по рельсам, рискуя быть раздавленным, либо садишься и едешь. Без души, зато с комфортом.

Они вывели коней из дворцовой конюшни, одинаково легко взлетели в сёдла. Многочисленная свита принцев тут же последовала их примеру. Иветре держался рядом с ними, оставаясь при этом совершенно незаметным.

«Всегда будь уверен, что ты на своём месте, мой преданный ученик, – услышал он мысли Иветре. – Тогда и магии никакой не понадобится, чтоб уверить в этом и всех вокруг».

– В твоих словах я вижу тень слов твоего брата, друг мой.

– Исари очень умён! – тут же пылко бросился цесаревич на защиту брата.

– Не сомневаюсь в уме его величества, Амиран. Однако развитие наук – то, что ты называешь гелиатским словом «прогресс», – движется не впёред, а по кругу. Не лучше ли стоять в его центре, чем бегать от чужого поезда?

– Уж не хочешь ли ты сказать, что наши предки поднимали в воздух дирижабли? И куда же тогда это всё делось?

– Посмотрим, – сказал Салахад, бросая взгляд на почти белое солнце, – Что ты скажешь через три четверти часа.

Большую часть пути они проделали в молчании – жаркий ветер и палящее солнце не располагают к разговорам.

Потом Салахад осадил коня, крикнул:

– Вот здесь!

Они спешились.

Салахад присел на корточки, принялся руками разгребать горячий песок.

– Вот, друг мой, что было однажды найдено в пустыне.

Амиран присел рядом, а Иветре всё так же незаметно приблизился к принцам. Две железные полосы сверкали в ярком солнечном свете.

– Хочешь сказать, что это рельсы?

Салахад согласно кивнул.

– Именно так. В пустыне, где больше тысячи лет никто не живёт, кроме горстки племен, имеющих о металлургии очень смутное представление.

– И что же?

– А то, – сказал Салахад, поднимаясь, – что это – не первый круг прогресса, друг мой. Не первый. И, думаю, не последний. Можешь рассказать об этой находке брату, можешь – не говорить… Не важно. Я хочу, чтобы ты понимал смысл нашей философии – всё, что создаётся или когда-нибудь будет создано, уже существовало. И коли о его творцах ничего не помнят, значит, не много блага оно принесло своим создателям. Единственное, что истинно – это Небо и Земля.

– Однако вы используете огонь. И камень. И металлы.

– Всё это существует и в природе, разве нет?

– А магия?

– До некоторого предела она полезна, не спорю. Однако этот предел несколько размыт, и не знаешь, когда он будет пройден. Взять хотя бы, уж прости, Амиран, твоего брата – торжество целительства позволило его матери прожить достаточно долгую жизнь, и завести ребёнка – столь же больного…

– Не говори того, о чём не знаешь, Салахад! – рука цесаревича скользнула на пояс, в поисках рукояти меча.

Тот успокаивающе поднял руки.

– Ну что ты! Амиран, я ведь тебе друг, я на твоей стороне. Мы все на твоей стороне. Будь твоя мать немного настойчивее, прислушайся она к словам друзей, это ты сейчас носил бы на голове багрийскую корону.

– А какую же роль вы отводили моему брату, – процедил сквозь зубы Амиран, – друзья?

– Он мог бы заниматься тем, что любит, считал бы звёзды и читал бы книги в тишине и покое. В облачении жреца… – сказал Салахад. – У нас, в Камайне, не принято убивать братьев, проигравших борьбу за престол. Ведь родная кровь. И мы не гелиатцы, чтоб её проливать.

– А сам ты готов бороться за престол против своих братьев?

– Зачем? Я младший сын. Многие из моих братьев слишком стары, чтобы удержать власть…

Амиран усмехнулся.

– Матушка мне с детства об этом твердила, Исари тоже… И никто не спросил, чего хочу я.

– И чего же ты хочешь? – вкрадчиво, соблазняюще, будто человек-змея из легенд, спросил Салахад.

– Я хочу быть рыцарем, – ответил Амиран, и даже в тени капюшона, накинутого на голову, было видно, как он покраснел.

Салахад расхохотался.

– Уж не принц ли Константин тебя надоумил? Кажется, он называет корону глупой дырявой шляпой?

– Может, и называет, – пробормотал Амиран.

– И где теперь этот человек, стремившийся всеми силами отвертеться от власти? Схоронил двух старших братьев, выжил один в страшной катастрофе и примеряет на себя золотую шляпу умершего от горя отца!

Амиран оглянулся, встретился взглядом с Аче. Иветре поклонился.

– Я не желаю этого разговора.

Салахад перевел дух, протянул руку для рукопожатия.

– Проклятая политика. Мир был бы прекрасен, не будь между нами границ и создаваемых этим разногласий. Я пренебрег своими обязанностями гостеприимного хозяина, причинив тебе неудобство своим разговором.

– Если вы думаете, что Исари не достоин быть царем, зачем же выдали за него Лейлу? За него, а не за меня, – угрюмо спросил Амиран, нехотя отвечая на рукопожатие.

Салахад оглянулся, приблизился к его уху, шепнул что-то. Амиран вздрогнул, поражённо уставился на собеседника.

– Если родятся близнецы или двойня, дед со стороны матери может требовать одного из детей на воспитание… Тем более, если один из родителей умрет, и второй вновь сочетается браком… разве вдова или вдовец справятся с двумя детьми?

– Вдовец? – испуганно спросил Амиран.

– Не в нашем случае, конечно.

Аче услышал, как Иветре задумчиво хмыкнул.

– Лейле даже не потребуется как-либо ухаживать за детьми! К её услугам ведь будут кормилицы и няньки, учителя и слуги. Зачем отдавать одного ребёнка деду? Это имело бы смысл, будь она бедна.

– Законы одинаковы для всех, друг мой. И для сильных мира сего, и для слабых. Возвращаемся?

Амиран кивнул.

– Да, пожалуй.

Салахад пошёл к стоящей в отдалении свите. Амиран обернулся к Аче, голос его дрогнул:

– У тебя не найдется попить?

Иветре протянул цесаревичу флягу. Тот благодарно кивнул, выпил воды.

– Не умею я вести разговоры про политику. Ну почему нельзя просто взять и… – он расстроенно рубанул ребром ладони воздух и махнул рукой.

– Вы хорошо держались, ваше высочество.

Он похлопал Аче по плечу.

– Не говори никому о том, что показал мне. Если даже просто кровная магия их так взбудоражила…

Если бы у Аче было горло, Иветре сейчас в него вцепился бы.

– «О чем он? – спросил Иветре. – Что ты от меня скрываешь? Как ты смеешь что-то скрывать от меня?»

– «Ничего»

– «Ты лжёшь, отвечай мне сейчас же, не то…»

– «Не то что, учитель? – Аче страшно захотелось рассмеяться. – Что вы мне сделаете? Замучаете? Убьёте? Вы думаете, есть что-то страшнее того, что я переживаю сейчас?»

Иветре втянул воздух сквозь стиснутые зубы. На какое-то мгновение Аче почувствовал своё тело. Втянутый в лёгкие воздух показался пьянящим и сладким. Но Иветре вновь восстановил контроль над собой. Их тело совершенно неизящно взгромоздилось на лошадь, взяло в руки поводья, двинулось в путь, теперь в самом конце кавалькады.

Остаток дня прошел даже скучно. Аче учился у местных художников – и ему было чему поучиться. Амиран пировал. Когда на небе зажглась первая звезда, их снова пригласили в молельный зал.

Снова все сели на отведенные им места, только теперь в центре комнаты было освобождено место для помоста, на котором было растянуто четыре холста, по одному на каждую из сторон света. За ними, в центре помоста, были установлены какие-то хитрые светильники.

– Вечернее моление происходит без слов, – сказала сидевшая рядом с Аче жрица, – с помощью танца, а также света и теней. Ибо всё, что нас окружает – тень от огня, зажжённого нашими создателями.

В зал внесли свечи, раздали их багрийцам. Амиран спросил кого-то:

– Зачем?

– Разве вы не зажигаете свечей, молясь? – ответили цесаревичу.

Тот пожал плечами. Он не был особенно религиозен, в храме бывал только по праздникам, исповедовался, в отличиие от старшего брата, очень редко, традиций почти не знал.

На помост поднялось около двух десятков человек, все в тёмных одеждах. Они прошли за ширмы, заиграла негромкая музыка, погасли светильники, освещавшие огромный зал. Только с помоста шло неясное свечение, да мерцали три десятка свечей в руках багрийцев.

И ожили тени…

Люди, зашедшие за ширму, молодые жрецы и жрицы, перестали быть людьми. Они превратили уличное искусство Ханьской империи в разговор о жизни, прекрасный, как сама жизнь. Если бы у Аче ещё оставались легкие, он сейчас забыл бы, как дышать…

В ханьском театре теней, созданном для развлечения императора Сина, потерявшего возлюбленную, использовали кукол из бумаги и ослиной кожи, здесь же человеческие тела становились горами и морем.

Они рассказывали историю сотворения мира на простом и понятном языке. О том, как Небесные Всадники замесили морскую воду, глину и свою кровь, вылепили из неё мир – и горы, и травы, и птиц, и зверей, и последним – человека, примешав к раствору ещё и пепел своих перьев. И с тех самых пор люди тянутся к небу, но не могут его достичь. Пепел стучит в груди, рвётся вверх, но не может помочь взлететь – слишком тяжело тело.

Рядом с багрийцами сидело много жрецов, готовых ответить на любой вопрос. Пусть главные постулаты их веры и были одинаковыми, различий хватало. В каждой стране были свои Небесные Всадники, в которых верили только здесь. Мало где это носило столь всеобъемлющий характер, как в Багре, но всё же…

Аче краем уха, не отвлекаясь от созерцания живых теней, каждое мгновение создававших новую картину, слышал, как один из жрецов, объясняет его соседу легенду об Однокрылом Всаднике.

– Он полюбил духа Бездны в женском обличии. В этом нет ничего необычного, ибо Бездна, пусть она и пуста, и желает поглотить мир, не является злом. В мире нет зла в чистом виде, ибо даже смерть человеческая не есть зло, а лишь часть бесконечного движения мира…

Сосед Аче нетерпеливо кивал. Это он знал и от багрийских жрецов.

– Дух Бездны, принявший облик прекрасной девы, не желал зла, а лишь действовал в соответствии со своей природой. Быть может, и она любила Небесного Всадника… Но она несла с собой разрушения, и сердца жителей города, за который он вместе с братьями и сестрами своими нёс ответственность, не любили её. Справедливости ради, её не за что было любить.

Встрепенулся Иветре, и сам, кажется, увлеченный танцем теней.

«Дух Бездны, как же. Уж кем-кем, а духом Бездны Колокол точно не была. Водила своего Ас-Маджира на тоненькой серебряной цепочке. И при этом играла и за своих, и за чужих. А потом, когда Небесные Всадники проиграли восстание против жрецов, отрубила ему одно крыло…»

– Небесный Всадник Ас-Маджир увел её из города в пустыню. Может быть, она и любила его, но природа взяла своё. Ночью она отрезала своему возлюбленному одно крыло, лишив сил. Кровь его оросила землю в том месте, где мы сейчас сидим. И из песков забили воды, превратившие мёртвую пустыню в оазис.

Иветре засмеялся.

«Как люди любят лгать, Аче. В первую очередь – самим себе. Колокол прибыла сюда по железной дороге, в заброшенный город, где среди руин прекрасного прошлого бродили лишь тощие козы и козопасы, отрубила любовнику крыло, чтоб предоставить доказательство победы над врагом совету жрецов… Вернулась назад, принесла доказательство того, что все взбунтовавшиеся Всадники мертвы. И совершила своё собственное маленькое восстание, сумасшедшая ведьма: перевернув свою родную Казгу с ног на голову, она на полтора тысячелетия стала владычицей княжества».

– Это и стало началом Камайна, – сказал жрец.

Его собеседник, багриец, хмыкнул:

– Куда ни кинь, всюду потомки Небесных Всадников.

– Что вы, – засмеялся жрец. – Мы лишь скромные его ученики. Мы своё место знаем.

«Полторы тысячи лет абсолютной власти, и такой бессмысленный конец, – вздохнул Иветре. – И где она теперь? Её могила на краю мира и, по удивительной случайности, рядом с могилой её бывшего раба и бывшей любви. И где теперь я?»

«Там, куда вы себя привели, учитель. Мы все там, куда сами себя приводим, так или иначе».

Иветре неожиданно развеселился.

– А ты молодец, барахтаешься. Может, я и оставлю тебя жить, если ты сам не захочешь после всего наложить на себя руки… – сказал он вслух, пусть и достаточно тихо.

«После чего, учитель?»

Иветре не ответил. Представление закончилось. Догорали свечи в руках багрийцев, камайнцы опустились на колени в молитвенной позе. Жрец предложили обратиться к тому Всаднику, что, по мнению каждого молящегося, помогал ему сегодня в делах.

Аче видел, как крепко зажмурил глаза цесаревич, и читал по его губам одно имя:

– Исари, Исари, Исари!

* * *

Дни сменялись днями, пиры охотами, охоты – молитвами, молитвы – дружескими потасовками… Амиран веселился, его витязи тоже, Аче медленно сходил с ума, Иветре, как всегда, был язвителен и жесток.

Ничего или почти ничего не происходило, пока в отведенные свите цесаревича покои не ворвался посреди ночи начальник охраны.

– Просыпайтесь! – крикнул он, пиная ближайшего к двери спящего. – Срочно едем домой. Ходят слухи, что царь при смерти!

Часть третья
Пока бьется сердце

 
Гремят барабаны, трубит горн: «Вперёд».
Чу, тихо, мой воин, не нас он зовет.
Нам ныне лежать среди шелковых трав,
Нам поздно решать, виноват кто и прав.
Твой пепел развеян над морем и сушей.
Доспехи гремят? Ты не слушай, не слушай.
Твой меч давно в новых и сильных руках.
Ты нежься спокойно средь ветра и трав.
Однажды в покинутом нами саду
На собственном прахе я розой взойду.
И ты возвращайся ветрами, дождем.
Ведь нам предначертана вечность вдвоем.
А мир неизменен: как не быть войне?
И как к своей цели не рваться стреле?
Чу, спи милый воин, пусть плачет земля.
Уже не твоя, а чужая беда…
 

Турман ар Гажир. «Колыбельная Розы Камайна»

Глава XII

Шахла спала, вытянувшись на белых простынях, подогнув одну руку под голову, соблазнительная, обнажённая и прекрасная. Константин скинул камзол, туфли, чулки и штаны, присел на постель рядом, провёл губами дорожку от ключиц до пупка, и Шахла, рассмеявшись от щекотки, проснулась, потянулась, обвила его руками. Константин зарылся лицом в её волосы, вдыхая запах вербены, лимона и полыни.

– Сегодня я проверялся у лекарей, – вздохнул он. – Мне прописали очки.

Шахла засмеялась.

– Ой, хочу посмотреть на тебя в очках. Наверняка тебе пойдёт. Придаст солидности.

Константин вздохнул.

– У нас в семье близорукость конечно, фамильная, но я надеялся, что она появится позже, годам к сорока, как у отца и Максимилиана.

Воспоминания о братьях и отце, не успевшие ещё подёрнуться дымкой ушедшего времени, отозвались в груди болью и сосущей пустотой. Шахла понимающе обвила его за шею, принялась целовать.

Константин нежно гладил эбеновое-черную нежную, гладкую кожу, с упоением касаясь тонких пальчиков и изящных ножек. С точки зрения современной моды, стопы у Шахлы были некрасивыми – слишком длинными. Оказавшись при дворе, она принялась было, когда не находилась на дежурстве, носить не туфли, а настоящие пыточные приспособления: обувь на высоченном каблуке, визуально уменьшающую ногу. И носила, старательно изображая лёгкую походку, а на деле постоянно чувствуя боль. Константин аж испугался, когда увидел, до каких мозолей и ссадин она стёрла ноги.

– Служение Всаднице красоты – великая цель, но только если это служение не мешает служению Всадникам здоровья, – процитировал он отрывок из проповеди верховного жреца Гелиата, выкидывая дурацкую обувь, в которой совершено невозможно было ходить.

– Знаешь, чего я хочу больше всего на свете? – спросил Константин.

– Чего?

– Сбежать из дворца. Хотя бы на полдня. Побродить по ярмарке, накупить кучу всякой бессмысленной чуши, надраться в таверне, подраться…

– Проще говоря, – заметила Шахла, ложась на спину и закладывая руки за голову, – ты хочешь вернуть беззаботное студенческое время, верно?

– Верно, – согласился Константин, потирая широкие браслеты, украшенные тонкой резьбой – орнаментом из пересекающихся геометрических фигур. Круги и треугольники плясали на его запястьях в застывшем танце. – Но я понимаю: того, что было прежде, уже не вернуть.

– Мне жаль, сказала Шахла. – Мне жаль, что ты больше не маг Константин, над которым не довлеет долг, который может быть совершенно свободен от любых обязательств.

– Я не был рожден править, – вздохнул Константин.

Шахла фыркнула.

– А что, есть люди, которые рождены для этого? В Эуропе есть несколько стран, где правитель избирается на определённый срок, и что? Они, в отличиие от монархических стран, и вовсе не взращивают наследников.

– Я не хочу править, понимаешь? Я не имею к этому никакой склонности, и желание заменить талант усердием у меня тоже отсутствует. Почему в актёры идут имеющие талант, в маги, в ювелиры, в лекари идут имеющие талант. А в правители – по праву крови?

Шахла засмеялась.

– Ты говоришь как настоящий кшелит, любимый. Мы не верим в централизованную власть.

– Но ваши старейшины присягают на верность правителям.

– Чтоб не настраивать других против себя. Иметь возможность торговать, обучать детей в ваших школах. А если что – табор снимется с места и уйдёт.

– И клятва вам совершенно не мешает вести незаконные дела.

– Можно подумать, коренные гелиатцы не грабят и не убивают! – возмутилась Шахла.

– Тут ты права, – согласился Константин. – К моему большому сожалению, клятва на верность – просто слова, не подтверждённые магией. А как было бы хорошо…

– Не было бы, – резко ответила Шахла. – Один император пытался провернуть что-то подобное – помнишь, чем закончилось?

Константин кивнул. Один из его предков хотел было издать указ, по которому все совершеннолетние граждане должны были поклясться в том, что будут исполнять как букву, так и дух гелиатских законов. Клятву скрепляли магией. Указ едва вступил в силу, как был отменен ценой немалой крови, чуть не спровоцировавшей войну: резко выросло количество несовершеннолетних преступников, которым задания давали старые и матерые бандиты, выражаясь иносказательно; и маги чуть было не протащили под шумок законопроект, в котором объявляли себя неприкосновенными. Их хитрость была открыта в последний момент и стоила магам запрета на занятие любых государственных должностей, кроме специально оговоренных. Вслед за Гелиатом этот запрет был принят несколькими мелкими царствами и княжествами и действовал до сих пор.

Константин тряхнул головой, отгоняя раздумья, и сказал:

– Я не могу и не имею права отлынивать от своего долга, но иногда должен о нём забывать, иначе сойду с ума.

Ближайшей большой ярмаркой была осенняя, конная. Впрочем, купить здесь можно было и других животных – например, экзотических тварей, про которых сразу и не скажешь, насекомое это, птица или зверь. Дамами особенно ценились привозимые из Эуропы шелковинки – магически выведенные существа с шестью лапками, покрытые длинной и мягкой, быстро отрастающей шерстью, с большими грустными и смышлёными глазами. А гелиатские моряки смогли поймать несколько мелких океанских чудовищ, живущих за поясом островов Ожерелья – там, где вечный холод и почти не светит солнце. А по поверьям некромантов, из тех мест можно во плоти попасть в мир мертвых.

Океанских тварей Константин уже видел и воочию, и в виде иллюстраций к отчету спонсируемой государством экспедиции. Нелепые и отвратительные существа, словно вылепленные из ила и грязи. Очень опасные: им нужно всего мгновение, чтобы переварить человека целиком. По счастью, они не переваривают дерево и содержатся в больших коробах со стеклянной стеной. В воздухе не нуждаются вовсе, как и в воде. Могут существовать где угодно, в любых условиях. Беспечные зеваки развлекались, бросая в короба палки и ветки, которые протыкали безобразные тела и причиняли чудовищам боль.

К обеду над ярмаркой стояла завеса из пыли, треплющихся по ветру лент от праздничных балаганов, свиста, ржания и криков. Константин отмахивался от тех, кто, распознав в нём богатого покупателя, хватал за рукав и зазывал посмотреть на «уникальных химер, украденных из тайных лабораторий. Он толкался в толпе, временами восхищённо замирал перед вороными, гнедыми или золотистыми красавцами, гордо выгибавшими шеи, бьющими острыми копытами или ногами с длинными когтями, острыми, как лезвия, и прячущимися в подушечки. Кони-химеры косили на покупателей орлиными глазами, щелкали чудовищными клювами, расправляли затёкшие от долгого стояния крылья.

Шахлу понесло в другую часть ярмарки, к продавцам бус и тканей. Выбравшись из толчеи, Константин спросил у разносчика стакан воды, залпом выпил, расплатился и перевел дух.

Без особой цели он прошёлся по краю площади, мимо торговых рядов, мимо балаганов с кшелитскими гадалками, чуть было не купил глиняную свистулькуку, кинжал и отрез ткани, но вовремя себя остановил. Магия ярмарки: покупаешь то, что никогда тебе не понадобится.

Константин невольно засмотрелся на то, как в палатке кукольника играли маленькие деревянные актёры. В тяжёлых одеяниях, с выбеленными лицами и с маленькими алыми ртами, танцевали ханьские гекко. Их сменили кшелитки в ярких, красно-золотых юбках, а потом – мрачный рыцарь ордена Тьмы поразил шестиглавое чудовище, выплывающее из тумана. Константин купил засахаренных орехов, с интересом разглядывая коротенькие сценки. Кукольник, судя по всему, был большим талантом, а может быть, в куклах была магия, которую Константин не чувствовал теперь, когда лишился львиной доли своего магического дара.

Одна из сценок вызвала в нем неприятный холодок – о некоем эуропейском рыцаре, ослепленном королем-тираном. Легенда как легенда, с драматичными стихами, с разлученными возлюбленными и завыванием с трудом опознаваемых музыкальных инструментов.

Между зрителями уже нырял мальчишка со шляпой, собирая монеты. Константин тоже бросил, что нашлось в кармане, и отошел, наконец, от основного течения толчеи ярмарки, углубившись в ближайший переулок.

Он сам не знал, чем его напугала эта сценка. Может быть, тем, что фигуры деревянных артистов показались слишком выразительными и живыми? Особенно тогда, когда ослепший рыцарь шел по двору, высоко и неуверенно поднимая ноги, вытянув вперед дрожащие деревянные руки, а за ним по пятам двигалась его возлюбленная, – шаг в шаг, прикрыв рот руками, чтоб не выдать себя ни звуком, – ведь он только что прогнал её от себя, не желая, чтоб она тратила на него свою жизнь…

Константин шел без особой цели, заложив руки за спину, и потому вздрогнул, когда почувствовал, что на его плечо легла чья-то рука.

– Ты куда сбежал? – спросила его запыхавшаяся Шахла. – Я зову, зову тебя, а ты не слышишь.

Константин оглянулся, пытаясь понять, куда он забрёл в раздумьях. Столицу он знал неплохо. Зацепившись взглядом за вывеску трактира на углу, он сориентировался: на соседней улице жил Икар, кузен Этери, гатенской княгини, прозябающий на кафедре алхимии целитель и мехомаг.

Его дом совершенно не изменился, и всё так же висела предупредительная надпись у звонка. Икар, по счастью, оказался дома. Он встретил их в довольно забавном виде – со щенком на руках, которого кормил из пипетки.

– Песенка ощенилась, – странным шёпотом сказал он. – А ещё я избавился, наконец, от этого шума…

Его взгляд упал на руки Константина, и он спросил своим голосом:

– Ваше Высочество! Почему, высочество! Почему вы пришли только сейчас? – он отдал рыжего щенка Шахле, которая тут же начала над ним ворковать, и продолжил: – Покажите браслеты.

Константин протянул руки, и Икар, долго всматриваясь, закусил губу и выругался.

– Всё гораздо хуже, чем я думал. Вина? Разговор будет непростой.

Шахлу не пришлось упрашивать не вмешиваться в разговор. Со свойственной ей тактичностью она предложила Икару помощь во вскармливании щенят. Спросила только:

– А где же их мама?

Икар на секунду прикрыл глаза рукой:

– Песенка умерла. По моей вине, – он обернулся к Константину. – Вы ведь помните, с чего всё начиналось? Я проверял её искусственное сердце – выдержит или нет такую нагрузку, как беременность? Выдержало. Как раз к тому времени, как Песенка ощенилась, я смог понять, как исправить свою ошибку, но для этого понадобилось провести ещё одну операцию, которая тоже прошла успешно. Но Песенка рвалась к детям, швы не успели зажить, и сердце не прижилось вторично.

– И вы оставили щенят себе?

Икар жестом указал Константину на вход в дом.

– Это моя вина, что Песенка погибла. Конечно, это глупо, – возиться со щенками в ущерб работе, – он зевнул, прикрывая рот. – Кормить их каждые четыре часа… Их, в конце концов, можно утопить – все равно я попортил породу дворняжкой, – ведь не было времени искать Песенке супруга столь же чистых кровей, как она. Но она честно служила науке, и её щенки – моя ответственность.

Константин оглянулся и увидел, как Шахла уселась на коврик у собачьей будки. Рядом с ней в плетёной корзине шевелился и попискивал рыжий клубок.

– Прошу, ваше высочество, – снова указал Константину на дверь Икар.

Тот кивнул.

Здесь так же стояли стопками книги на полу, на столе и на стульях. Валялись разобранные на мельчайшие детали механизмы непонятного назначения.

– Почему вы пришли только сейчас? – спросил Икар, смахивая промасленной тряпкой пыль со стола. – Я ведь передал вам записку.

– Какую записку? – спросил Константин и вспомнил: она осталась в мантии студента академии, которую он надевал последний раз именно тогда, в ночь смерти отца, в ночь, когда ему надели оковы, лишившие его магии. Вспомнил, что оставил её в кармане. – Я про неё забыл.

– Жаль, – сказал Икар. – Всё было бы проще.

Он встал со стула, принялся рыться в книжных завалах, которыми была занята большая часть комнаты. Потом раскрыл тяжелую инкунабулу и грохнул её перед Константином на стол, раскрывая на середине.

– Вот. Вот запечатывающие браслеты. Вы видите хоть какой-нибудь рисунок на них? Чеканки? Эмаль? Ничего. Чистое золото высшей пробы – и ничего лишнего.

Константин посмотрел на выполненный с большим тщанием цветной рисунок. Если склонить книгу под особым углом, то даже трёхмерный. Для просмотра подобных изображений существовали специальные очки, искривляющие свет нужным образом, чтобы не пришлось вертеть ни книгой, ни головой.

Потом он положил руки на столешницу, сравнивая изображение с собственными оковами. Если быть честным с самим собой, то этот узор никак его не беспокоил, хотя строение и функции этого артефакта они проходили ещё на третьем курсе, и ни о каких узорах речь тогда не шла. Однако императорские обязанности свалились на Константина так неожиданно, что вытеснили из его головы все остальные мысли и знания.

– И что означают эти узоры? – спросил он, не зная, чего теперь ожидать.

Икар ответил не сразу: он копался в ещё одной кипе книг, вызывающей уважение своими размерами и опасение, что она вот-вот упадёт. Книги не обрушились Икару на голову, хотя держались, наверняка, на магии.

Вторая книга упала поверх первой.

– Вот, – торжествующе произнёс он и воздел палец вверх. – Эуропейская магия, руна «Ловец душ». Серьёзная штука. И я плохо представляю, что нам теперь делать.

Константин опустил голову ниже, вчитываясь в убористый почерк с большим количеством завитушек. Кое-что из этого он знал – из лекций по теории магии. Не вся эуропейская практическая магия была доступна магам гелиатской школы, хотя для многих заклинаний и существовали свои аналоги. Иногда более громоздкие, иногда – более изящные. Но сама суть эуропейской школы магии ускользала от Константина. Впрочем, там и вовсе не было школ в привычном понимании – лишь четыре гильдии, именуемые Братствами, которые хранили свои секреты. Константин задумался, к какой гильдии принадлежал бы он, родись в одной из стран по ту сторону Рассветного хребта. Он учился на факультете боевой магии с уклоном в огненную стихию. Боевка – это либо братство некромантов, либо братство небесных воинов – смотря против чего предполагается сражаться. Но огненная магия, как и любая стихийная – это, собственно, братство стихий. Пытаться совместить гелиатскую и эуропейскую системы – все равно, что стрелять мечом из лука. То и другое, безусловно, оружие, но одновременно их не применишь. Так же, как трудно воевать мечом против лука – на разных расстояниях более эффективен или лук, или меч.

Стоит благодарить Небесных Всадников, в мудрости своей разделивших континент на две почти равные части с помощью массивной горной гряды, пересечь которую было крайне сложно. А океанские воды, кишащие чудовищными тварями, тоже не способствовали воплощению завоевательских амбиций обеих сторон.

– Что именно должно со мной произойти?

Икар пожал плечами.

– В конечном итоге, вы бы умерли, а ваше тело жило дальше, став вместилищем для чужой души. Есть два пути: умереть безболезненно, просто уступить место похитителю тела, или умирать долго и мучительно, понемногу теряя связь с внешним миром. Теряя зрение, слух, осязание, быть мучимым болезненными, но такими реальными видениями…