Текст книги "Небесные всадники"

Глава XIII

– Мне кажется, или я несколько поправилась? – спросила Этери свою горничную, которая как раз разбиралась с застёжками нового платья весьма оригинального покроя. Платье облегало фигуру, подчеркивая как достоинства, так и недостатки, и было расклешено только у самых колен, окутывая ноги, будто облаком, оборками, украшенными перьями экзотических птиц.

Этери подняла точёные руки, повернулась вокруг своей оси, разглядывая себя в больших, в полный рост, зеркалах. Ну вот, так она и знала, бёдра определённо хороши, а вот живот несколько выпирает. В платье не столь вызывающего фасона это было бы незаметно, но здесь… Нет, определённо стоит есть меньше пирожных. Иначе в чём идти на открытие зимних военных игр?

– Вам к лицу лёгкая полнота, госпожа, – поклонилась горничная, закончившая, наконец, с многочисленными застёжками.

Этери покачала головой: она была не согласна. Что бы выбрать к платью столь необычного покроя и вызывающе алого цвета? Может быть, асимметричной формы ожерелье – вот это, его Этери ещё никуда не надевала…

Увлекшись рассматриванием внушительной коллекции драгоценностей, Этери смогла, наконец, прогнать то тягостное состояние, что владело ею уже давно – с того дня, когда она, стоя на коленях перед осыпающейся фреской, смотрела, как её лицо превращалось в пыль.

Она постучалась в дом жившего рядом с храмом жреца и долго не могла вымолвить ни слова, пока жена служителя храма хлопотала над ней. Внезапно ей вспомнилась слышанная в детстве легенда об однокрылом Всаднике, спасшем деревню, и слова Иветре об «однокрылом любовнике» Колокола. Было ли это просто совпадением или знаком свыше, Этери не знала, но распорядилась похоронить казгийку рядом с местом, где покоился предполагаемый Всадник. А потом подумала, что, наверное, не стоило их хоронить здесь – нужно было везти в столицу, и уже оттуда переправить тела на родину. Впрочем, официальных дипломатических отношений между Казгийским княжеством и Багрой не существовало, и поэтому никто не обязан был выдавать тела погибших на чужбине жриц.

Каждый раз, когда Этери пыталась обдумать всё, что с ней произошло, её окутывал липкий страх, и она трусливо загоняла эти мысли глубоко на задворки сознания. И по той же причине она приняла решение остаться в Зейском замке на зиму. Она не могла заставить себя вернуться к Исари после того чудовищного происшествия, которое выросло из нагромождённого им кома лжи и встало меж ними стеной.

А ещё по ночам ей снились кошмары. В них Этери чувствовала себя марионеткой, которую дергали за ниточки. Нитки эти уходили куда-то вдаль, за низкие тучи, висевшие над головой. И не одна она была в столь плачевном положении, а все, кого она знала. Амиран и Лейла, Иветре и казгийские жрицы, её кузен Икар, несчастные гелиатские принцы… все они дергались на верёвочках. И однажды, когда в очередном из повторяющихся снов тучи рассеялись, Этери подняла голову и увидела лицо кукольника, дёргавшего их всех за нитки.

Увидела лицо Исари – огромное, занимающее полнеба, увидела его улыбку, загадочную и жестокую, точно с того злополучного портрета, который был нарисован специально, чтобы произвести впечатление на дипломатов из Гелиата и Камайна. От этого сна Этери до сих пор было не по себе.

Впрочем, не об этом сейчас следует думать…

Этери обернулась к служанке:

– Вещи упакованы, Ия?

Та поклонилась.

– Почти всё готово, Ваша Светлость.

Этери кивнула.

– Завтра тронемся в путь.

Служанка позволила себе улыбнуться.

– Мы, должно быть, успеем на военные игры, Ваша Светлость.

Этери кивком указала ей, чтобы та начала расстёгивать платье.

– Должны. А что такое?

Служанка покраснела.

– Один юноша – он служит в в страже – хочет поучаствовать в военных играх простолюдинов. И если выиграет, сможет попросить кого-нибудь из рыцарей взять его в оруженосцы…

– Твой возлюбленный? – Этери не любила лезть в личную жизнь слуг, если это не касалось их обязанностей напрямую.

Служанка снова поклонилась, не отвлекаясь от застежек.

– Не знаю, ваша светлость. Может быть.

– Думаю, ты успеешь посмотреть, как он сражается.

– Благодарю, Ваша Светлость.

Освободившись от платья и облачившись в свободную сорочку и халат, Этери прошла в отцовский кабинет – она всё ещё продолжала считать его отцовским, хотя уже больше десяти лет была здесь полноправной хозяйкой. Села за стол, прочитала коротенькое письмо от Лейлы.

«Он так вас любит!»

Именно из-за этого письма и вестей о тяжелой болезни Исари Этери и приняла решение вернуться.

«Он так вас любит».

Какая глупость! Способен ли он вообще любить? Это она, Этери, любит, а Исари? Способен ли он вообще чувствовать хоть что-то? После всего, что Этери узнала, она не была даже уверена, что может считать Исари человеком.

Зато она получила некоторое облегчение, свободу… Жизни царей и жизни князей Гатенских всегда были связаны между собой, но, может быть, она избавлена от этой связи, давно нарушенной и лишившейся своего смысла. Она не была Небесной Всадницей, рабой собственных сил и чужих амбиций… Но имела ли она при этом право управлять Небесным Всадником?

Этери прошлась вдоль книжных шкафов, проводя рукой по кожаным и металлическим корешкам книг. Вспомнила игру, которую Исари придумал в детстве: они открывали книгу на первой попавшейся странице, и зачитывали строчку, отсчитав заранее задуманное число от начала страницы.

Этери достала книгу, открыла наугад, сказав заранее вслух:

– Шестнадцатая строка.

«– Мы все припорошены смертной пылью, друг мой, – сказал он и выпрямился. – А что скрывается под ней? Крылья, быть может?

Мне нечего было ответить».

Этери взглянула на титульный лист. Всё понятно. Амвросий Стригетский. «Разговор с собой». Из уроков литературы в монастыре Этери помнила, что этот гелиатский философ мечтал встретить Небесного Всадника и считал, что они иногда спускаются в мир смертных и могут скрываться под любой личиной. И, конечно, эта встреча принесёт человеку нечто невероятное. Счастье, быть может. Понимание своего места в мире, как маленькой нити в ткани бытия. Дурак вы, Амвросий.

Этери прожила с Небесным Всадником бок о бок почти всю жизнь, но это не сделало её счастливее, и мир не осветился никаким светом… Она остановилась, заправила волосы за уши и укорила сама себя в неблагодарности. Не получила? Правда, ничего не получила?

А жизнь? Она приложила руку к груди, чувствуя, как бьётся чужое сердце. За это стоит быть благодарной, разве нет? А свет… разве чем-то иным является для неё любовь к Исари? Ведь любить она не перестала. Несмотря на обиды, недоверие, опасения, страх, непонимание, как жить дальше и чего ждать – разве не любовь оставалась, быть может, единственной её опорой?

Этери взяла с полки ещё одну книгу. Её подарили отцу в шутку, ибо книга являлась безделицей – манускриптом, написанным на неизвестном языке, и украшенным рисунками неизвестных, странных растений и животных. Изящная мистификация, не больше. Однажды во время игры она попалась на глаза Исари. Он открыл её и, не задумываясь, прочел:

«Восьмого числа месяца, когда в небе ярко горит созвездие Оленя, мы прибыли сюда, в вечную нашу тюрьму. На родину мы больше никогда не вернемся, ибо не можем мы считать родиной место, где честь и справедливость – пустой звук. Это говорю я, Война, и Жизнь, и Снег, и Ливень, и Птица – и многие другие со мной согласны. Тем же, кто не согласен, придется смириться…»…

Этери не помнила точно, что еще прочитал Исари, давнее событие стёрлось из памяти, а когда она спросила, что он там выдумал, Исари несколько раз сморгнул и ответил, что да, придумал текст на ходу.

Этери открыла книгу, долго смотрела на закорючки, не похожие ни на один алфавит, и со вздохом захлопнула книгу.

Глупости всё это.

И всё же приказала слугам упаковать книгу в багаж.

* * *

Амиран добрался до Крылатых холмов, на которых раскинулась столица Багры, за невероятно короткий срок – одиннадцать дней. Он чуть не уморил двух лошадей по дороге, спал в седле и мылся в последний раз дня три назад на постоялом дворе, дня три назад. В каждом храме по дороге он оставлял щедрые пожертвования, прося молиться о здравии царя, памятуя о сказанных Исари словах, что ему становится легче, когда за него молятся.

И в пригороде получил известие о том, что можно не спешить. Исари стало лучше. Секретарь одного из министров по секрету сообщил стражнику, а стражник ещё кому-то, что Его Величество, получив письмо от Гатенской княгини, с которой был в ссоре, как было известно всему двору, стал подниматься с постели и понемногу вернулся к обычному своему распорядку. В государственном механизме всегда найдётся винтик, которой который нужно срочно подкрутить. Амиран слушал о том, чем жил двор в его отсутствие, и под пересказ происшествий ел бобы, макая аппетитно шкворчащие кусочки прожаренного мяса в соус из кислой дикой сливы.

«Неужели он умрёт? – подумал Амиран. – Я не хочу, чтобы он умирал».

Даже его любовь к Лейле меркла перед боязнью потерять брата теперь, когда они так сблизились. Любовь к Лейле… Смешная и нелепая первая любовь, которая, может быть, и должна закончиться вот так, печалью и нежностью? Но Амиран не желал, чтобы она заканчивалась.

Он встал из-за стола, отодвинув от себя миску, в которой лежали варёные бобы – первая горячая пища, которую он ел за эту неделю, и кивнул свите, которая вскочила с мест. Здесь были те, в ком Амиран был уверен, его друзья.

– Не засиживайтесь, господа. Завтра к полудню я надеюсь уже быть в столице.

Спать хотелось неимоверно. Проходя меж столами, Амиран прошёл мимо Аче, мимоходом ободряюще коснулся его плеча. Юный художник поднял голову от книги, которую листал, бросил на цесаревича несколько отсутствующий взгляд.

После того приступа падучей Аче совершенно замкнулся и изменился, хотя и раньше был с чудинкой. Приступы больше не повторялись, и лекари не нашли у Аче никаких отклонений, но теперь это был словно другой человек.

В искусстве рисования он неожиданно сделал большой рывок. Его техника и раньше была безупречна, но изображениям не хватало некоторой глубины, которой неоткуда было взяться у Аче в силу возраста. Теперь эта глубина пришла.

– Что это за книга? – спросил Амиран. – На каком языке? Совершенно незнакомые символы.

Аче несколько невежливо захлопнул книгу.

– Эту книгу никто ещё не смог расшифровать, ваше высочество. Меня привлекли картинки. Вот здесь, видите, – Аче раскрыл книгу. – Вот, глядите, учёные, пытающиеся понять эту книгу, пришли к выводу, что это зашифрованные неизвестным способом записки лекаря. Может, он и был талантливым целителем, но не художником…

Амиран, наклонившись над книгой, не мог не согласиться с этим утверждением. С полей книги на него смотрели схематично нарисованные человечки, косоглазые и большеротые, и очень несчастные, ибо служили анатомическими пособиями. Лет в десять Амиран, вынужденный брать уроки рисования, работал в очень похожей технике. Он был счастлив, когда в двенадцать лет от него, наконец, отступились, поняв, что не только великого, но и никакого художника из него не выйдет. И музыканта тоже. И танцора. Амиран отвлекся от воспоминаний и присмотрелся к одной из картинок.

– Что это? Крылья?

Аче кивнул.

– Это меня и привлекло, ваше высочество.

– Уж не считаешь ли ты, что этот манускрипт посвящён лечению Небесных Всадников?

Аче пожал плечами.

– Сейчас по этим рецептам некого лечить, – заметил он.

«Кроме Исари», – подумал Амиран, а вслух как можно небрежнее сказал:

– Разве они когда-либо болели? Где ты вообще взял книжку?

Аче поднял глаза, светлые и холодные, и легко и просто сказал:

– А я её украл. В библиотеке калифа. Зачем она ему? У него точно Всадников нет.

Амиран пожал плечами, показывая, что его эта тема не интересует, и наконец отправился спать. Он упал ничком, не раздеваясь, на льняные простыни, и проспал двенадцать часов кряду.

С Исари он увиделся, наконец, только вечером следующего дня, и нашёл брата странно возбуждённым. Поговорить по душам не удалось: Лейла сидела рядом с супругом, тихая, нежная, держащая руку на едва заметном животе. Лейла, от взгляда которой душа Амирана убегала в пятки, Лейла, которая не глядела ему в лицо, лишь бросала быстрые, пытливые взгляды из-под ресниц.

Она несколько рассеянно слушала рассказы Амирана о своих многочисленных братьях и сёстрах, явно не испытывая к ним особых чувств. Слушала о пирах и охотах, о том, как приглянулись Амирану мраморные бортики многочисленных фонтанов в тенистых внутренних двориках.

Оживилась она только тогда, когда цесаревич упомянул о встрече с её подругой Валидой. Амиран обрадовался, что захватил с собой небольшой подарок от подруги Лейлы во время приготовлений к поспешному отъезду, больше похожему на побег. В глубине души он боялся, что едет к смертному одру брата, а потому спешил. Лейла обрадовалась и книге, и флакону духов. Духи Валида делала сама. За ними охотились все камайнки благородного происхождения.

Передавая подарок из рук в руки, Амиран коснулся пальцев Лейлы, и книга, богато украшенная любовная история «О двух возлюбленных, дважды разлучённых и дважды соединённых судьбой», упала на ковёр.

Амиран поспешно наклонился, поднял книгу и снова вручил её Лейле, в этот раз избегая прикосновения.

Исари тоже слушал брата вполуха. По его лицу пробегала время от времени странная, нервная улыбка. Такое выражение чувств обычно не было ему свойственно.

Около часа они сидели почти в полном молчании, цедили из тонких ханьских чашечек ароматный камайнский чай. К нему Амиран пристрастился во время своей поездки. Чай напоминал ему о Лейле, ему всё напоминало о Лейле: камайнские песни, гортанные и энергичные, камайнские ярко расшитые ткани, чай, мясо по-камайнски, томлёное в меду, камайнская узорчатая сталь…

Наконец, Лейла поднялась, несколько медленно и неуклюже, отставив невесомую чашечку на столик, поклонилась Исари:

– Я несколько устала, супруг и господин мой, позвольте мне идти…

Исари поднялся, Амиран тоже. Брат склонился к руке супруги.

– Отдыхайте, моя роза.

Лейла повернулась к Амирану.

– Проводите меня, братец?

Отказаться было невежливо и даже грубо.

Свита Лейлы, ждавшая царицу в большой гостиной, шла чуть позади них. Амиран предложил ей руку, и царица невесомо на неё оперлась.

– Я люблю тебя, – шепнула она. – Я всё ещё люблю тебя.

– Я тоже, – мягко ответил Амиран. – Но сейчас я не могу об этом говорить.

Больше они ни слова друг другу не сказали.

* * *

Этери прибыла через два дня после Амирана. Она была всё так же свежа и хороша собой, как и обычно, но придворные дамы тут же принялись шептать, что она странно напряжена и нервничает. Между ней и Исари больше не было видно той горячей и нежной дружбы, как прежде. Дружба эта питалась в основном от Этери, и теперь, когда огонь несколько поутих, от неё мало что осталось.

И всё же она была здесь. Всё так же улыбалась, всё так же блистала, заполняя собой и звуком своего голоса, стуком каблучков и яркими платьями гулкие коридоры дворца. Она знала, кому и что приказать, и подготовка к состязаниям витязей в честь начала зимы, наконец, вошла в свою колею. Этери была незаменима и знала это.

А ещё знала, что если она не поговорит с Исари, не выяснит всё, что её беспокоит, то она не сможет жить спокойно. Ложь и смерть будут стоять между ними непреодолимой стеной.

И Этери пришла к Исари, чтобы понять, сможет ли он смотреть ей в глаза и сможет ли она его понять. Если да, то ей нужны ответы на вопросы, ей нужна правда – вся, полностью, без недомолвок. Если же нет, то следует разорвать эти узы. О, она останется верноподданной, честно и смело говорящей правду в глаза царю. Но это будет уже не то. Совсем не то.

Она захватила с собой эту книгу, исписанную неизвестными символами, и долго стояла у двери в царские покои. Так долго, что даже постельничий, дежуривший у двери, несколько раз кашлянул, переступая с ноги на ногу и не зная, как бы намекнуть княгине на то, что она вообще-то стоит на пороге и смотрит на открытую дверь.

В полумраке малой гостиной Исари ждал её. Он сидел, сгорбившись, на стуле без спинки, за его спиной шевелились тени. Нет, поняла Этери, подойдя ближе. Не тени шевелились за его спиной. Нечто иное. Крылья.

Исари поднял голову и улыбнулся.

– Как? – спросила Этери. Голос отказывался ей подчиняться. Она прокашлялась и продолжила: – Ты лгал мне всю жизнь…

Он сделал движение, будто собирался её перебить.

– Молчи, – быстро сказала она. – Пожалуйста, помолчи, пока я не скажу всё, что должна.

Этери оглянулась, будто впервые увидев бархатные тёмно-синие шторы, расшитые серебряными звёздами, впервые видела бело-голубую циновку на полу, разрисованную бледными цветами, похожими на слишком крупные незабудки. Столик с шахматами в углу, два высоких узких шкафа, каминную полку, уставленную безделушками. Всему этому предстояло стать обрамлением к болезненному и долгому разговору, чем бы он ни завершился. Этери присела на низкую софу, стоявшую напротив того места, где сидел Исари. Помолчав немного и собираясь с духом, она произнесла:

– Я не знаю, о чём ты думал, так подставляя меня. Небо, я так тебя любила, что если бы ты только сказал мне, объяснил… я бы… пошла на смерть. Но Исари! По собственному желанию, понимаешь? А не с завязанными глазами, не зная, что меня ждет.

Исари молчал. Он ждал продолжения, но Этери больше не могла ничего сказать. Душивший её страх, неуверенность, слабость, злость, вдруг вылились в безобразнейшую истерику. Она не заметила, когда припала к плечу Исари, уткнувшись лицом в его ключицы. Дрожа и захлёбываясь слезами, она услышала его голос:

– Я не мог избавиться от них сам. Магия не дала бы. Багра клялась им обоим – и Иветре, и жрицам в том, что не причинит им вреда. И эта клятва перешла ко мне.

Этери оттолкнула царя, бросилась к окну, повернулась спиной, достала из маленького мешочка, висевшего на поясе, мягкую ткань, пропитанную специальным составом, делающим кожу свежее. Принялась приводить себя в порядок, избавляться от слез и покрасневшего носа. Сказала, не оборачиваясь:

– Я не об этом просила сказать.

Исари обернулся. Этери поняла это по шуршанию крыльев.

– А чего ты хочешь? Что я должен сказать, Этери? Как глубоко я сожалею, что мне пришлось так поступить? Сожалею. И глубже, чем ты думаешь. Знала бы ты, с каким трудом мне даётся ложь… Впрочем, неважно. Я сожалею, Этери. Но у меня не было выбора. Хочешь – ударь меня.

– Дурак, – проворчала Этери, не оборачиваясь. – Мне уже не шесть лет всё-таки. В монастыре меня отучили драться. Противный мальчишка!

Она вернулась на своё место, села, выпрямив спину и смотря на царя сверху вниз. Он, кажется, сгорбился еще сильнее.

– Знаешь, что? Плевать мне на твои извинения. Уж что-что, а говорить ты, Твоё Величество, умеешь чудесно. И зубы заговаривать. Если постараешься, ещё и меня сделаешь виноватой. Лучше рассказывай. Всё и по порядку. Сейчас самое время.

– Я знаю далеко не всё, – замялся он.

– Долго мне плутать в темноте? – огрызнулась Этери. – Хочу знать хоть что-то. Это лучше, чем ничего.

Исари согласно кивнул, прикрыл глаза, и первые слова его рассказа упали под ноги тяжёлыми камнями.

* * *

В каюте капитана стояли огромная клепсидра. В ней мерцала вода золотистого цвета. Девочка могла смотреть на её медленное кружение часами. Девочка родилась здесь, на корабле, и никогда не видела суши нигде, кроме карт и иллюстраций в многочисленных книгах, которые читала девочке мама.

Мама у девочки была очень красивая, и звали её Корадан, что значит «Красота», и имя это маме очень шло. У неё были длинные золотые волосы и синие-синие глаза. Как океан. А перья в крыльях белые. Очень мягкие. Как шёлк. У всех взрослых на корабле были имена, и они не повторялись, даже если их значение и было примерно одинаковым. Дети ходили безымянными до тех пор, пока не понимали, неожиданно и навсегда, какой силе они хотят служить.

Однажды девочка спросила папу:

– Почему и куда мы плывём?

Папа отвлёкся от своих важных дел: он разрезал на кусочки разного размера большого, полупрозрачного червя с глазом на ниточке, которого достали сегодня из глубин океана. Он раскладывал части червя по разным стеклянным банками и ставил те на такие же стеклянные подносы. Это называется «препарировать». Такая у папы работа.

Папа отвлёкся от своего червя и сказал:

– Потому что мы изгнанники, дочка. Потому что туда, откуда мы родом, нам не вернуться. Потому что мы проиграли войну.

– Мы проиграли тебя? – спросила девочка. Папу звали именно так – Война.

Он засмеялся, шевельнул сизыми крыльями и ответил:

– Нет, малышка. Не меня. Мы проиграли надежду на будущее.

По его лицу пробежало странное выражение, смысл которого девочка не поняла. Как будто папе больно и грустно. А ещё он очень зол.

– Они разрушают свой дом, малышка. Те, которые остались. Они хотят только потреблять. Не знаю когда, но ткань бытия вынуждена будет лопнуть, и всё, что они складывали в других частях света – вся грязь, все отходы хлынут на континент.

Девочка мало что поняла, но на всякий случай кивнула. Папины светло-карие глаза были похожи на песок из капитанской клепсидры.

– Мы сражались до последнего, малышка. Но нас не слышали. Не понимали. Не хотели понимать. Они хотят только брать. А отдавать не хотят. Купаются в магии, потребляют её ресурсы, сбрасывая остатки, куда попало. И удивляются катастрофам.

Папа подхватил девочку на руки и поднёс к круглому окошку своей лаборатории.

– Ничего, малышка. У нас будет новый дом. Который мы сможем защитить. Все вместе построим новое, лучшее будущее. Основанное на том, что важнее всего – на любви и желании видеть вокруг только одно: счастье. Своё, всех окружающих.

Он стоял, прижавшись щекой к дочкиной макушке, долго смотрел вдаль, а потом выдохнул:

– Земля! Глазам своим не верю: земля…

* * *

Этери глубоко вздохнула, потёрла виски. Посмотрела на Исари, прервавшегося на полуслове.

Он сидел, не шевелясь, только крылья едва заметно вздымались и опускались. Света от одной свечи не хватало, что бы увидеть их во всей красе.

Заметив её взгляд, Исари хмыкнул.

– Смотреть там особенно не на что, Этери. Не зря я их скрыл. Мерзкое зрелище.

Этери взяла со столика свечу, обошла Исари кругом. Да, на эти обрубки действительно неприятно было смотреть. Она прикоснулась к перьям, тусклым и встрёпанным, и тут же убрала руку. Исари не шевелился, и Этери снова провела пальцем по тускло-серому перу.

– Это всё ещё я, Исари, – шепнул он, глядя в пустоту. – Не неведомая тварь, не пришелец, не… Я всё ещё тот, кого ты знала всю жизнь. Кого, как говоришь, любишь. Ничего не изменилось.

Ничего не изменилось. И изменилось всё.

* * *

Девочку никто не учил читать, как и никого из детей. Такие элементарные навыки – чтение и письмо – закладывались в голову ребёнка ещё до его рождения, и просто дремали в ожидании, когда сознание дозреет до того, чтобы начать обучение. Так делали раньше – вплетали знания о письменности и счёте каждому плоду, но теперь в этом не было нужды. За почти тысячу лет этой практики умение читать и писать так вплелось в общую магическую структуру, что передавалось новому ребёнку с частицами крови отца и матери.

Девочка научилась читать почти в девять лет. К этому времени они уже почти три года жили на Острове. Если посмотреть с берега Острова через подзорную трубу, то можно было разглядеть горы Континента.

Туда отправлялись исследователи, изучавшие их новый дом. Там тоже жили разумные. Примитивные и простые. Они недавно узнали огонь, носили шкуры, не приручали животных и общались разрозненными звуками. А ещё у них совсем, совсем не было крыльев!

Исследователи, под предводительством Неба, приходившейся девочке тётей, отравляясь на Континент, тоже прятали свои крылья. А это больно и неприятно. Раньше крылья насильно прятали преступникам, а тем, кто совершил нечто непоправимое – убийство, например, или разрушение, их и вовсе отрубали.

Говорят, что преступники со спрятанными крыльями чувствуют такую тоску, будто весь мир лишился красок. Будто никогда не будет ничего хорошего.

Девочка провожала и встречала прозрачные платформы, на которых путешествовали через неспокойный океан исследователи. Пролетая над стоянками разумных, они окутывались экраном невидимости, маскируясь под облака.

Один раз девочка слышала, как папа сказал Небу:

– Они не разрушают свой мир.

Небо, откинув золотистые волосы назад, ответила, морщась:

– Не разрушают, потому что не умеют. Ты ведь не собираешься их учить?

– А что ты предлагаешь? Ютиться на этом острове и наблюдать за развитием чужой цивилизации?

– Подумай, Война! Мы могли бы просто очистить континент для нас. Не нужно даже проливать кровь, мучить землю – нужно просто лишить их всех способности к деторождению. Пара сотен лет – и этот дом, чистый, превосходный, полный звенящей силы, станет нашим. Он будет только счастливее, – мы знаем цену лесам и озерам. Мы сумеем их сохранить. А эти, – нет. Они пойдут по тому же пути, что и… И здесь будет то же самое: большая помойка. И они тоже не найдут ничего лучшего, чем рассовывать мусор по углам и делать вид, будто его не существует. Мы-то знаем цену чистой магии и чистому воздуху!

– Мы можем их научить, как предотвратить ошибки.

Небо подняла руку, демонстрируя отсутствие половины мизинца.

– Моя мать тоже была уверена, что сможет предотвратить мои ошибки.

Папа сложил руки на груди.

– Счастье, что тебе вообще спасли тогда руку, Небо. Значит, ты так думаешь отплатить хозяевам за их гостеприимство? Истребить их.

Небо пожала плечами.

– Разве они хозяева? Ещё нет. Их и разумными можно назвать с некоторой натяжкой. Не моются, жрут что попало, сношаются при всех…

Папа вдруг схватил её за руку, потянул на себя, надрезал ладонь и соединил с собственной надрезанной ладонью. Небо принялась вырываться, хрипло закричала:

– Отпусти. Отпусти сейчас же!

Папа не отпускал – наоборот, притянул ближе.

– Поклянись, что ты не причинишь никакого вреда жителям континента. И будешь делать все, чтобы предотвратить возможный вред. Клянись! Иначе я отрежу тебе крылья, Небо.

Она вздрогнула.

– Клянусь.

Папа повернулся к девочке, которая надеялась, что про неё забыли:

– Ты поняла, дочь? Мы больше не можем позволять себе жестокость. Один дом мы уже потеряли.

О катастрофе на покинутой ими родине они узнали по мертвенному и болезненному холоду, что пришел со стороны океана. Девочке тогда было двенадцать лет, она вот-вот должна была впервые раскинуть крылья.

В тот день они с папой гуляли по берегу Острова.

Девочка вдохнула ставший холодным и угрожающим ветер и почувствовала, как её крылья рождаются из глубин того, что не является материальным миром, того, что называлось «Внутренней бездной».

Папа сказал:

– Ну, вот и доигрались. Бездна мира прорвалась, как чирей. Всё, что там скопилось, хлынуло наружу. Не удивительно. Сделать помойку из тонких планов бытия – удивительная халатность. И отсутствие дальновидности.

Девочка промолчала. Пот струился по её спине. Пришла долгожданная боль – предвестник рождения крыльев. Она сцепила зубы, глядя на то, как бьются волны о берег.

Потом не выдержала и закричала, выгибаясь в струной. Папа бросился к ней, обнял.

– Малышка моя, малышка… потерпи.

Крылья, не такие слабые и тонкие, как у новорожденных детей (они прячутся, когда ребенок начинает активно переворачиваться, ведь их нежную структуру так легко повредить), а сильные, оперившиеся, непослушные ещё… Меняющие центр тяжести, меняющие взгляд на мир, делающие этот самый мир настоящим, хлопали и двигались за её спиной.

Девочке дали имя Смерть.

* * *

Исари замолчал, зашарил по столику в поисках питья. Этери встала, налила в пустой кубок воды, подала ему. Руки царя дрожали. Скрипнула дверь, Этери вздрогнула от неожиданности и чуть не расплескала воду.

Это вошёл Амиран.

– Он знает? – спросила Этери.

Исари кивнул.

– Знает. Сегодня ночь откровений.

Этери прикрыла глаза рукой, будто защищаясь от яркого света. Амиран присел на пол у ног брата.

– Мы странные существа, – сказал он задумчиво. – Мы могли бы быть счастливы и знаем, что для этого нужно, но никогда этого не сделаем. Ты никогда не хотел сбежать от всего этого, Исари?

– Куда? – насмешливо спросил он, растрепывая и без того непослушные кудри брата. – Я нужен и важен на своём месте. Здесь и останусь.

* * *

Первым с местными разумными контактировал Жизнь. Несколько неуклюжий, но очень, очень милый. Смерти он страшно нравился, но она стеснялась говорить об этом. Это была случайность, – он не смог смотреть, как умирает мальчик из поселения. Ребёнка укусила змея, а у Жизни было противоядие, и он не мог им не воспользоваться. Думал пробраться тайком, ночью, но был слишком неуклюж, и его заметила мать больного.

Он излечил сына у неё на глазах, и умиравший было, с трудом дышавший ребенок вскочил и заплакал. Мать, обнимая сына, упала перед Жизнью, целовала край его тёмного плаща.

И Жизнь застыл посреди стойбища, раскинув от неожиданности крылья, поглощённый тем, как он ощутил благодарность этой женщины. Она до краёв наполняла его силой, звенящей, невозможной силой.

Собрались остальные жившие здесь разумные. Ему принесли ещё нескольких детей, маявшихся животом. Приковылял парень со сломанной и неправильно сросшейся ногой. Жизнь их исцелил. Молча и быстро, и сила увеличивалась пропорционально благодарности. Она росла и росла, пока не ухнула в никуда, в тесный и гулкий колодец, откуда не было выхода.

И тогда Жизнь сбежал. Признался во всем Небу, та приказала наблюдателям возвращаться на Остров.

Около пяти лет они не казали носа на Континент. А вернувшись, обнаружили на том месте, где было стойбище, коряво исполненное изображение Жизни на большом валуне. Огромные крылья, круглая голова, палочки-ножки, палочки-ручки.

Первая попытка разумных использовать фантазию. Зачатки искусства.

Рядом с камнем чувствовалось нечто необычное, странная магическая аномалия, явно возникшая недавно. Приложив к камню руку, Небо почувствовала ее – новую магию, неизвестную. Пронзительно чистую магию.

Из глаз её против воли хлынули слезы. Она сказала, убирая руку с камня:

– Мы многое можем им дать. И они нам могут дать не меньше.

Цивилизация, на развитие которой ушли бы тысячи лет, возникла из ниоткуда, сложилась за несколько поколений. Всего несколько сотен лет спустя вокруг жилищ пришельцев, построенных из полупрозрачных материалов, висевших в воздухе на воздушных подушках, дабы не потревожить траву. Они жили, купаясь в чистых потоках силы, почти всемогущие, и… почти бессмертные.

Однажды Небо сказала:

– Я отправлюсь дальше, за хребет. Кто со мной?